Александр Македонский. Дары Афродиты. Глава 1

      Лето 348 года до н. э. Восьмилетний Гефестион приезжает в столицу Македонии со своим отцом и во дворе царского дворца встречает царевича. Очарование друг другом вспыхивает сразу. А тем временем полуостров Халкидика отходит к Македонии, на юге несколько лет грохочет Третья священная война и не только друзья царя Филиппа рвутся в Пеллу. Как распорядится Афродита детскими чувствами в бушующем мире?


      Глава 1


      Маленькая ящерка спокойно дремала на нагретом солнцем камне. Час был полуденный, день — летний, народу по старому двору сновало немного, а там, где лежал облюбованный ящерицей камень, — и того меньше: кто же будет по доброй воле печься на солнце? К тому же у дворцовой челяди всегда найдутся дела, которые с бесцельным шатанием и принятием солнечных ванн не согласуются. «Как глупы эти люди! — сквозь дрёму подумала ящерица. — Они не знают, что нет на свете ничего лучше шершавого камня: на нём так хорошо прогреваются косточки, так свободно тонкому длинному хвостику и так удобно цепким лапкам!»

      Впрочем, дремала ящерица недолго: мирно-то мирно, а посмотреть, что вокруг делается, никогда не мешает — и маленькая головка приподнялась и огляделась. Так и есть, нашёлся нарушивший беззаботный отдых, замер в нескольких шагах и с удивлением смотрит на ящерицу: наверное, не ожидал, что тёмно-зелёный цвет на спинке почти не угадывается, — и любопытные голубые глаза продолжают наблюдение.

      Ящерка на самом деле была не насыщенного травяного цвета, а дымчато-серого — словно припорошенная золой или выгоревшая на солнце. Трава в середине лета уже высыхает и по цвету сливается с землёй и песком, хочешь быть незаметной — иди в ногу с ходом природы.

      Ящерица справлялась с этой задачей успешно и, подумав немного, решила с мальчиком дружбу не заводить: люди так изменчивы и непостоянны, маленькие так непоседливы, а этот, вдобавок ко всему, ещё и красив: сам стройный, кожа белая, глаза голубые, волосы золотые, лежат на голове пышным облаком и завиваются шёлковыми локонами. Важничает, наверное, или задаётся — лучше от таких держаться подальше.

      Придя к неутешительному выводу, ящерица вздохнула, спорхнула с камня, на котором пригрелась, и исчезла в расщелине старой кладки. Только на мгновение тонкий хвостик задержался снаружи, но прошёл этот миг — и уже ничто не напоминало о пугливой гостье.

      Мальчик подошёл ближе, посмотрел на опустевший камень, несмело протянул руку в проём, сотворённый временем, ветром и дождями между камнями стенной кладки, но пальцы ничего не нащупали. Ящерица, наверное, забралась глубоко, не желает знакомиться. Ладно, он не будет грустить, у него есть мяч и свободное время, надо только не забывать поглядывать на двери во дворец и, если в них покажется Леонид, тихо и быстро отступить за угол, чтобы не заметил. Противный спартанец так приставуч: обязательно засадит своего подопечного за нудные упражнения, а зачем они ему? Ученик и без того хорошо знает греческий и даже читает «Илиаду» — и очень хорошо проживёт до вечера без вечно хмурого и всем недовольного воспитателя.

      Но строгого учителя не было видно. «Наверное, докладывает отцу о моих успехах и сетует на то, что они могли бы быть больше, если бы я был усидчивее. Или советует матери не подкладывать мне сласти, потому что я сызмальства должен быть приучен к жизни, полной всяческих лишений. Или обыскивает мою комнату на предмет обнаружения этих самых сластей. Интересно, что он делает, когда их находит? Небось, сам лопает, — предположил мальчик. — Надо будет попозже к кормилице заглянуть: может быть, Ланика что-то мне оставит, когда будет готовить», — подумал неусидчивый ученик и засмеялся, представляя, как вкусно будет обдуривать Леонида.

      Золотоволосый мальчик уже забыл о не захотевшей с ним подружиться ящерице: ведь так хорошо и интересно было жить на свете и без неё! Он поднял голову и смежил веки, но не закрыл глаза полностью — на кончиках пушистых ресниц тотчас же заплясали крохотные радужные шестиугольники. Красиво, очень красиво! И как здорово получается: когда глаза открыты, можно вспоминать, что написано в «Илиаде», когда они наполовину прикрыты — любоваться такими яркими и чистыми красками многоугольников, посаженных солнцем на ресницы, а когда закрыты — воображать, что можно будет совершить в будущем. Конечно, он будет таким же храбрым и бесстрашным, как Ахилл, он будет так же смело драться, только отец не завоевал бы всё раньше, оставил бы и сыну много стран и земель, которые можно покорить, — и сын прославит своё имя и свою родину, сотворит все подвиги легендарного героя и всё, что герой «Илиады» не успел, а его отец не смог завершить. Надо только немного подрасти. И найти своего Патрокла, чтобы вместе с ним отправиться за славой и величием. Добраться до Трои, снять щит Ахилла с храмовой стены, освободить от персов всех эллинов и всю Азию — и о нём тоже будут слагать легенды!

      «Да, ещё Гомера надо найти, чтобы он всё обозрел, запомнил и записал». — Золотоволосый мальчик снова счастливо засмеялся, снова убедился, что Леонид в дверях не показывается, но, отводя взгляд от входа во дворец, увидел, как открываются ворота во двор и в них входит незнакомый мужчина. Прибывший был настоящим красавцем: высоким, широкоплечим, в осанке и походке чувствовалась военная выправка. Орлиный взор ясных глаз, правильные крупные черты лица, красиво вырезанные губы над окладистой пышной бородой — им можно было любоваться бесконечно, если бы рядом с ним не шествовал мальчик примерно одних лет с золотоволосым, около восьми. Несомненно, он был сыном красавца-отца и нисколько не уступал ему во внешности: короткий хитон не скрывал стройных длинных ног, обнажённые руки также были тонки и будто вылеплены искусным скульптором, тот же ясный взор больших очей, издали нельзя было разобрать, какого они цвета, зато волосы было видно прекрасно: тёмно-каштановые, густые, крупными локонами спускающиеся на плечи и спину, отливающие медью на концах упругих завитков, когда они отдувались лёгким ветерком в ярком солнечном свете…

      Увиденное поразило настолько, что Леонид, все подвиги Ахилла и собственные, ещё несвершённые, вылетели из головы; не отдавая себе отчёта, золотоволосый мальчик встал — забытый мяч упал с колен и покатился прямо под ноги приближавшегося незнакомца — младшего, сына. Увидев мяч, он улыбнулся, нагнулся, придержал его рукой — и изящным движением направил владельцу.

      — Держи, что же ты? — донеслось по-гречески до ушей.

      Отец мальчика тоже улыбнулся, оглядев замешкавшегося золотоволосого отрока. «Как знать? — может быть, это судьба».

      Только когда новоприбывшие скрылись в дворцовых дверях, мальчик опомнился и схватил мяч. «Кажется, у него синие глаза. Если бы он подошёл чуть-чуть ближе, я бы узнал!» И восьмилетняя голова поднялась к небу, словно вопрошая бездонную синеву: тех же она цвета и глубины, как то чудо, которое только что было явлено ей?..

      За незнакомцами хотелось последовать сразу, узнать о них как можно больше. Ведь они не были простыми посетителями, обычными просителями: как легко отворились ворота, как после так же беспрепятственно раскрылись двери, стоило только мужчине назвать своё имя, и как тихо оно было сказано! — несомненно, у него было дело государственной важности. «Так тихо, что я не расслышал! — огорчился золотоволосый. — Я бы уже знал, кто отец этого мальчика! Можно пойти за ними, но это будет невежливо, если они заметят: подумают, что я слежу. И ещё этот Леонид, как назло, определённо встанет на пути, у него просто дар поспевать всегда в самый неудачный момент! Засадит за упражнения, запрёт в классной, а отец с сыном в это время окончат свои дела и уйдут — и я больше не увижу этого мальчика, не узнаю, какого цвета у него глаза! Нет, ни за что нельзя попадаться! Что же делать?»

      Худенькие ручки изо всех детских сил прижали мяч к груди, словно стремясь унять бешено колотящееся сердце. Оно билось, рвалось наружу к чему-то манящему, пугающему и радующему одновременно, грудь теснило что-то неизведанное, и всё внутри и снаружи полнилось новыми смыслами. Захваченные этой лавиной и не испытанными доселе чувствами, голубые глаза растерянно посмотрели на синеву неба, но и там всё было не так, как всегда. Слишком неизмеримой и глубокой была эта бездна нынче, слишком ярко горело сегодня солнце, даже мяч, казалось, готов был открыться каким-то неожиданным назначением, признаком. Это не могло быть просто так, но почему это происходило? Восьмилетняя голова, забыв о вопросе «что делать?», теперь искала ответ на «почему всё не так?» «О чём я думал до тех пор, пока этот мальчик не появился? О дальних странах, о подвигах, об Ахилле и Патрокле… Так вот оно, вот, я знаю! — едва не сорвалось с искусанных в нетерпении губ. — Я хотел обрести Патрокла и знал, что ни Кассандр, ни Филота не сможет им стать, — и вот теперь я нашёл его! Этот мальчик — он будет моим Патроклом! Ведь всё это было неспроста, я вовсе не просто так думал именно об «Илиаде», и этот красивый мужчина, его отец, тоже прибыл сюда с какой-то целью, и я совершенно осознанно сел на камень, с которого убежала эта маленькая ящерка, и мяч тоже специально упал, когда я встал, и покатился к ним двоим, и он, он, а не кто-нибудь другой остановил мяч и вернул его мне. Вот к чему все эти знаки! Я нашёл своего Патрокла, теперь мне надо завоевать его дружбу — и мы никогда не расстанемся и вместе свершим задуманное — им и мною! И я, и он. А что он задумал? Как узнать?»

      Опять приходилось томиться в нетерпении, и бояться, что сейчас появится и поведёт в классную Леонид, и стесняться пойти разыскивать в дворцовых переходах двух гостей. Может быть, всё-таки стоило прокрасться, удалось бы сделать это незаметно?

      Совсем отчаявшись, золотоволосый мальчик даже топнул с досады ногой в лёгкой сандалии. Он сделал такое грандиозное открытие, он нашёл своего Патрокла, ему надо с ним подружиться, а какой-то Леонид, для которого «Илиада» не удивительная прекрасная книга, а сборник фраз в пособии по греческому, ему мешает. «Я готов изменить судьбы мира и уже нашёл свою правую руку. Время уходит, а эта рука ещё не знает, что она моя правая, — и всё из-за того, что Леонид думает, что я сильно поумнею, если решу пару примеров по арифметике и, тыкая в засушенные листики в его гербариях, правильно назову всю натасканную им траву! Ну пусть тогда у этого мужчины будет не очень длинное дело, и он скоро выйдет обратно — тогда я подойду, поздороваюсь и попрошу позволения поговорить с его сыном».

      Мальчик ещё раз коротко и печально вздохнул, но тут — о чудо! — из дворца вышел его Патрокл! Огляделся, сразу нашёл потерявшего четверть часа назад мяч и двинулся к нему.

      — Отец разрешил мне погулять во дворе и поиграть, если кто-то захочет недолго побыть вместе со мной. Ты не хочешь? Я Гефестион, сын Аминтора.

      — Синие… — блаженно прошептал наконец обрётший своё сокровище — и голубые глаза потонули в самой главной в своей жизни синеве.

      — Что «синие»? — улыбнулся Гефестион.

      — Глаза, глаза у тебя синие. Я не видел, когда ты только входил, а сейчас разглядел. Синие, как небо. Вон, смотри! — Золотоволосый мальчик поднял руку к небу и отвёл её немного в сторону: — Нет, не рядом с солнцем, а налево голову поверни! Видишь: синее-синее!

      Гефестион посмотрел в яркую синь:

      — Вижу. Такая глубина! Бездна. Без дна. А странно, правда? Когда наверху и без дна?

      — Почему? Без дна — значит, один верх, а на небе только он и бывает.

      Гефестион рассмеялся:

      — Ты прав.

      Прошло некоторое время, пока золотоволосый мальчик не спохватился: Гефестион увлёкся высокими материями и ещё не знает, как зовут стоящего рядом, а этому стоящему рядом так много надо сказать! Пусть сын Аминтора смотрит на него, а не в невозможно яркую синеву: ведь после неё какое-то время будет темно в глазах, а нужно, чтобы Гефестион хорошенько рассмотрел своего нового товарища и понял, что перед ним самый настоящий Ахилл!

      — А я Александр, сын Филиппа.

      Гефестион наконец перевёл взгляд и снова улыбнулся — с хитринкой, лукаво:

      — А я знаю. Ты царевич.

      — Откуда ты знаешь? В Македонии Александров и Филиппов много.

      — А мне говорили, что у царевича золотые волосы и голубые глаза. Тоже как небо, только вон там — ближе к солнцу, где оно не синее, а голубое. Вон туда, вон там. — Гефестион взял голову Александра в свои ладони и немного запрокинул её. — Рядом с солнцем. Всё правильно, да? — ведь у тебя волосы золотые. Глаза и волосы. Небо и солнце.

      Но Александр, как ему ни были приятны касания и сравнение, любовался своим подобием в вышине и оценивал аллегорию всего несколько мгновений, сосед рядом привлекал его гораздо больше. Конечно, очень хотелось сразу предложить ему быть Патроклом, но надо, чтобы он не принял это за игру: это так серьёзно, это большая тайна, это очень важно — а в дверях в любой момент может показаться Леонид. Первым делом необходимо спастись от его возможного появления.

      — Ты говорил, что хотел поиграть? Будешь со мной?

      — Давай, а во что?

      — В прятки. Будем прятаться вдвоём! От Леонида!

      — А кто это?

      — Мой учитель, ворчун и нудила. Как увидит, так обязательно засадит за скучные упражнения, а я уже знаю греческий. Вот оцени, ты ведь грек, да? Ты мне на греческом первые слова сказал, и сейчас мы на греческом говорим, и отец у тебя Аминтор, а не Аминта.

      — Да, точно. — Улыбка не сходила с лица Гефестиона, ему очень нравился царевич: открытый, совершенно не задающийся, такой красивый! И отлично говорит по-гречески, а у Гефестиона, наверное, какое-то время ещё будут проблемы с македонским, пока он его знает не блестяще.

      — Из Афин?

      — Из Афин.

      — Как здорово! А ты надолго в Македонию?

      — Навсегда.

      — Правда? — у Александра дух захватило от радости.

      — Папа говорит, что мы будем жить здесь.

      — Правильно! А вы где остановились?

      — На постоялом дворе — там, где вывеска с кабаном.

      — А, я знаю. Но вам надо дом купить или построить. Ближе ко дворцу, хорошо? Будем в гости друг к другу ходить: твой же папа к моему пришёл.

      — Но у него какой-то важный разговор, — возразил Гефестион.

      — А у меня ещё важнее! Знаешь, какое важное дело? Я тебе всё расскажу — и ты поймёшь, какое важное. Только сначала надо убежать от Леонида, чтобы не мешал. Давай за угол, а мяч здесь оставим: если выйдет, будет здесь ждать. Айда! — И Александр увлёк Гефестиона от фасада к задам дворца.

      В сердце и голове царевича творилось что-то невообразимое, ощущения и мысли неслись не менее стремительно, чем тонкие ноги пересекали старый двор. Лавина чувств и переживаний не отпускала, жизнь, поменявшаяся в одночасье, била ключом, и каждый её оттенок был чудесен и волнителен. В самом деле, что он делал лишь час назад? Гулял по двору, дулся на ящерицу за то, что она не хотела с ним играть, лениво ударял по мячу, стерёг, не появится ли в дверях Леонид, и старался угадать, сможет ли разжиться чем-нибудь вкусненьким у Ланики ближе к обеду, — не жизнь, а жалкое существование, влачение какой-то рутины, прозябание в болоте, тоска зелёная. А теперь? Теперь у него уйма дел, и каждое из них крайне важное! Ему надо подружиться с Гефестионом, стать не просто приятелем или знакомым, товарищем по играм, а верным спутником навсегда: ведь таким, только таким, как сын Аминтора, должен быть его Патрокл!

      Конечно, хорошо, что Александр — царевич, это придаёт ему весу, но Гефестион был осведомлён об этом и раньше и не подлизывался, не стал подхалимничать с первого слова — потому что для него главное, чтобы его друг был не царевичем, а хорошим, надёжным и верным. Титул — это прекрасно, но содержание, как поучает Леонид (иногда он всё-таки умно говорит!), намного важнее, потому что, если царь или царевич ничтожный, никто с ним считаться не будет, несмотря на корону и дворец: выгонят и правильно сделают — страной, особенно такой прекрасной, как Македония, должен управлять мудрый, честный и храбрый человек. Такой, как его отец Филипп, а Александр, когда вырастет, ещё лучше станет.

      Александр расскажет Гефестиону все свои секреты — большие и маленькие, только надо взять с Гефестиона слово, что он никому о них не обмолвится. Впрочем, не надо: Гефестион и так поймёт, что все тайны должны остаться между ними, что Александр посвящает в них одного сына Аминтора, делает его своим поверенным. И Гефестион всё узнает: и об Афине с её детками, и о том, как можно улизнуть с царского двора, чтобы никто тебя не увидел, и о маленькой и такой изящной триере, которую Александр сделал вмете с Клитом, она стоит теперь на столе в комнате царевича… И о Клите, и о Ланике, и о корзине матери Александра, в которой живёт целый клубок змей — вообще-то он их не любит, но там есть одна симпатичная, жёлтенькая… И обо всех своих родных: брат ему только сводный, но у него что-то с головой, сестра полностью родная — младшая, но о девчонках, тем более маленьких, говорить неинтересно… А, вот, у Александра же ещё есть дядя, брат его матери и тоже Александр. Один раз царевич увидел его с папой вместе, они делали то, что взрослые называют «заниматься любовью», и Александру совсем непонятно было, почему мама, узнав об этом, накричала на обоих: если бы они делали что-то плохое, им бы не было так хорошо…

      А потом Гефестион всё расскажет Александру. Об Афинах, о храмах великого города, о том, какие корабли причаливают в гавани, о том, какое оно — море… Конечно, величественнее, чем речка, протекающая через Пеллу недалеко от дворца, но всё же надо Гефестиона с ней познакомить. И о семье Гефестиона хочется узнать побольше: о том, сколько их, есть ли братья и сёстры, в каком доме они в Афинах жили, когда приедут… И с какими мальчиками Гефестион дружил, и чем они хороши. И как же будет прекрасно, если Гефестион скажет, что все они обыкновенные, просто его приятели, а он всегда искал себе такого друга, как Александр, который читает «Илиаду», знает и македонский, и греческий, очень быстро бегает, любит собак, а когда вырастет, станет прекрасным воином — самым храбрым и бесстрашным — и завоюет всё то, что отец ещё не успеет завоевать!.. И Александр ему ответит: «Ты нашёл такого друга, вот тебе моя рука. Будешь моим Патроклом?» — и Гефестион согласится.