Тупик

     Едва зной ослабил хватку, как струйками, по-семейному, и каплями, по-одному, народ начал наполнять лужицы дворов и ручейки аллей. Вышли погулять и мы с Наташей. Мы ещё не были вместе, но уже не казались одинокими, так как соседи всё чаще видели нас вдвоём. Я встречал её у больницы, где она работала медсестрой, и провожал до подъезда, а потом заходил в свой, они были совсем рядом. Даже комнаты, в которых мы жили, находились на одном этаже, по обе стороны одной и той же стены. По утрам мне было слышно, как мать  строго, неприятным скрипучим голосом выговаривает Наташе за что-то, а та кричит ей в ответ и после плачет громко и горько. Каждый раз хотелось постучаться в стену, а после и в дверь, и прижать девушку к себе, раз и навсегда, но... тогда бы она поняла, что я - невольный свидетель её печалей, и наверняка оттолкнула бы меня. Поэтому, я терпел, выжидая время, чтобы объясниться. Я бы не хотел иметь такую тёщу, но девушка мне очень нравилась.
     Наташа была невысокой и хрупкой, едва могла сдерживать в себе непримиримый,  принципиальный характер и до рыданий боялась матери. А я... Я - просто старался находиться рядом с нею.

    Дом, в котором мы жили, располагался на самом краю города, у леса, поэтому , в поисках уединения, нам было достаточно просто  выйти со двора.
В тот вечер заря засветила негатив леса так, что глазам стало больно следить за тем, как солнце, зажмурившись крепко, роняет себя за горизонт. Подобным же манером бывает невыносимо оглядываться назад, обвиняя себя в неумении понять простых вещей, что годы спустя делаются очевидными.
- Хотя... говорили же нам, растолковывали, что к чему: и бабушки, и те, которые с горечью отмечают наступление сумерек или заката собственный судьбы... - принялся умничать, ни с того не с сего, я.
- Замолчи! Не говори мне о таких страшных вещах! - попросила Наташа.
- Ладно, прости, больше не буду.
- И о звёздах не надо, и о вселенной...
- А про чёрные дыры? О них тоже не надо?!
- Не-ет! Не смей!!! Забудь о том, что они есть! Навсегда!
- Надо же, какая ты, пугливая. Почему ты их так боишься, звёзд?
- Понимаешь, если смотреть на них, то сразу становится ясно, какие мы маленькие, как мало нам дано, и как ненадолго.
- И?..
- И страшно от того.

     Моя девушка ловко бинтовала чужие раны, но не умела справляться с собственными. Она была неравнодушна, искренна и нервна, одновременно, и я с упорством маньяка старался умерить, унять эти недостатки. Её открытость казалась весомым, мешающим существованию, изъяном. Как же глуп и молод я был... Мне казалось, что, если поднажму ещё немного, то избавлю её от трепета сопереживания, и, - всем будет проще. Прежде всего - ей самой. И продолжил терзать Наташу:

- ...Это лучший день в вашей жизни! -  уверяют нас, в преддверии то одного события, то другого. Поминальным чёрным крестом в календаре отмечают окончание поры постижения наук и попыток осмотреться в этом мире. День свадьбы обводят жёлтым кружком обручального кольца. И... на этом всё?! Остаётся лишь довольствоваться былым, позавчерашним счастьем, так как ничего лучшего уже не будет, убеждая себя в том, что знаешь всё необходимое и стремиться больше не к чемУ?!
Ну, а вдруг и понадобится что-то, кроме таблицы умножения? Как тогда?! Кого винить в том, что не слышал бабушкиных советов, пока она выуживала монетку, дабы дать тебе «на мороженое». До пенсии было ещё далеко, и бабушка протягивала на мятой ладони «всего 15 копеек», на которые можно было купить «Шоколадное». А если купить «Сливочное», то останется целая «двушка» на два стакана газированной воды без сиропа, или позвонить. Мама, конечно, такого не одобрит, но откуда ж она узнает?..

     Я всё говорил и говорил, но, слушая себя со стороны, понимал, что, в попытках избавиться от чувственности Наташи, постепенно пробудил собственную:
- Ну почему... Почему я помню про эту мелочь, но никак не могу восстановить в памяти, о чём говорила бабушка тогда... Хотя нет, кажется это было что-то вроде: «Жизнь... она так быстро проходит. Вот, только что была, -раз,- и нет её», - да, она сказала именно так, и рассмеялась после,- над собой, потому, что знала об этом  с детства, а вспомнила только теперь, и надо мной, ибо была почти уверена, что я наверняка тоже позабуду её слова. А, когда говорила, то смотрела не на меня, куда-то в сторону, и казалось, что читает из развёрнутой перед нею невидимой книги. Впрочем, я хорошо помню, что в грамоте бабушка была не сильна, расписывалась крестиком.

     Наташа обняла меня и, как маленького, нежно погладила по голове.
Пока я разглагольствовал, мы дошли до лесного озера.
...Стеклянная трубочка стрекозы в полтора дюйма, казалась сестрой милосердия с градусником в голубую полосочку, что перелетает от больного к больному, с листа на листок. Там же можно было разглядеть и трёх ужей: двух по аршину и одного в два вершка. Непоседливый, но послушный малыш дремал, морща выдохом воду, а те, что постарше, хмурились из-под плотных зелёных одеял, поджидая  пока сестричка уйдёт, и они смогут уже,  не нарушая постельного режима, сыграть, наконец, в преферанс, расписать пулечку, вдвоём или в компании с лягушками. Но те давно уж попрятались, положив конец попыткам ужей завязать знакомство.
Вода была совершенно прозрачной и нам с Наташей было хорошо видно, как, приобняв за широкую шею корень водяной лилии, устроились лягушки.
- Что думаешь, - спросила меня Наташа, - страшно им так, пережидают?
- Да нет, - покачал головой я, - живут, рады тому, небось, ещё и посмеиваются над нами, и не торопят наступление часа или числа.

     Тем временем, солнце, ободрав бока о сучья, добралось, наконец, до своей норы, у которой, как оказалось, нет выхода, а один только вход. Впрочем, не было его и у нас.

     Подойдя к дому, мы не разошлись, каждый в свой подъезд, а бок о бок зашли в один. Поднимаясь на этаж, я крепко держал Наташу за руку. Нам было о чём поговорить с её мамой, хотя... и так всё ясно давно. Вокруг - одни лишь звёзды и сплошные чёрные дыры, ну и как про них забыть, а тем более - навсегда.