Бабушка Пелагея - капустница

БАБУШКА ПЕЛАГЕЯ - КАПУСТНИЦА
житейская история

ДОБРОЕ ДЕЛО ПИТАЕТ И ДУШУ И ТЕЛО

   Прежде, чем приступить к рассказу о сельчанке одной, Крошкиной Пелагее Макаровне, хочется немного познакомить с историей нашего села.
   Вы спросите, видимо, зачем? Это в дальнейшем из повествования поймёте, надо ж перенести Вас, дорогие читатели, в семидесятые годы двадцатого века, когда событие происходило, да оно и интереснее так, будто сами являетесь участниками.
   Наше село, Михайловка, не слишком большое, да довольно старинное. Как известно, вроде с семнадцатого века. Раньше здесь проходил широкий тракт, путь на Москву. Всем же понятно, коль люди тропу проторили, сколько не меняй, не сдвигай, если даже необходимо это, всё равно опять протопчут, где и раньше была тропка. Дороги тоже прокладывали по этой практике. Удобно всем - стало быть, так и будет.
   На пути следования - ям, ямщицкая станция, а вокруг скудное поселение, где жили семьи ямщиков, обслуживали этот ям. Сами ямщики несли ямщицкую повинность. На яме можно сменить разгонных лошадей, бывали комнаты для путешествующих, помещения для отдыха ямщиков, «белая и чёрная» части большого дома. Могли отобедать, чаю выпить, ожидая дальнейшего следования. Бывало, по несколько суток жили из-за непогоды зимней или в весеннюю распутицу. За время остановки можно было отремонтировать или сменить повозку, разного типа. Перековать, если надобность бывала, лошадей. Рядом большая конюшня. А главенствовал над всем этим станционный смотритель. Все документы, подорожные или иные какие - через него. Можно и письмо или ещё что-то оставить для того, кто будет ехать позже, доверяли, бесспорно.
   Со временем ямщицкая гоньба, по перевозке корреспонденции и депеш, устарела, её заменили на почтовую службу, появились более удобные и сами станции. Всё то же, да сподручнее, отлажено и почтарей больше, которые обменивались почтой и развозили дальше её. Из рук, как говорится, в руки. Их, этих почтарей, было несколько тысяч по России. Иностранцы завидовали даже, как всё «по уму» устроено. А Россия-то о-го-го какая, великая! Поди -ка, от края до края, да на перекладных, не одну неделя путешествовать придётся. А Сибирские тракты? Вот где выдержка, да сила воли надобна. Да и у нас, в центре России, бывало, несётся кибитка с почти ошалелыми лошадьми, ямщик гонит, хлещет кнутом, а за кибиткою стая волков, окружают, обходят. Тут уж - кто проворнее.
   В дальнейшем почтовые станции обросли жилыми постройками добротнее, кирпичными, часто двухэтажными. Обслуживал, по надобности, станцию лекарь, вдруг кому в пути занеможится. Был и ветеринар, лошадей лечил, да и кошечек, собачек декоративных, которых возили с собою путешествующие дамы да господа. Можно и дорожную одежду, обувь захлюстанную грязной жижей, почистить, простирнуть, привести в порядок, за умеренную плату. Чтобы прибыть к месту назначения « при полном параде», как говорится.
   В начале девятнадцатого века на пожертвования проезжающих и живущих при станции людей, возвели, отстроили храм Михаила Архангела, осветили. Красивый храм, с колокольней, а село получило название по храму - Михайловское. Но с приходом перемен, революций, стало называться попросту, Михайловка.
   Село обжилось, разрослось, укоренилось вдоль бывшего тракта, по обе его стороны. Теперь по этой, асфальтированной уже дороге, снуют не кибитки, кареты, возки да коляски с запряжёнными в них лошадьми - парой, четвериком шестериком, гужом, а автомобили легковые да грузовые, мотоциклы, да мопеды. Но встречаются ещё частенько летом всё же телеги, а зимой - сани-розвальни. И это уже в семидесятых годах, двадцатого века! Что дальше будет, какой транспорт, к примеру, в следующем веке - и не предугадаешь.
   Нынешнее село крепчает домами, не встретишь почти под соломенной крышей. Две - три избёнки, как реликвии, на бок скривились, в землю вросли.
   Дома отстоят поодаль от дороги и это славно. Пылью не дышат сидя на крылечках жители. Гуси и куры, пошатущие, любители пособирать зёрнышки, растерянные с машин во время уборки с полей, прямо на трассе, во множестве могли бы гибнуть под колёсами, да так и было раньше. А живность - козы, овцы, даже коровы, бывало, создавали затор на дороге. Теперь их перегоняют ближе к домам.
   На этих участках земли, между трассой и домами, стоят ещё колодцы и колонки водяные и напротив каждого дома обязательный амбар!
   Амбар, красного кирпича или рубленый из брёвен - приятный пережиток других веков, место, где хранят хозяева сезонные вещи, инвентарь, милые сердцу предметы старины и памяти о предках. А ещё хранят фляги, бидоны, нужную крупную посуду и многое ещё, нам не ведомое, так как в амбар нас, любопытствующих, не пустят. Строили не на задах дома, а чаще перед окнами, чтобы амбар был перед глазами, иначе залезут и обворуют. А какой замок амбарный! Сила!
   Ну а церковь, гордость и украшение села, захирела, обветшала, как-то даже уменьшилась, вроде и ниже стала. Крыша протекает, зимой купола промерзают насквозь, и фундамент рушится, осыпается. В большие, «глазастые» окна дует зимою нестерпимо, полы подгнили, скрипят и прогибаются половицы. Двери обвисли.
   Батюшка, не молодой уже, отец Павел, даже предостерегает старушек частенько:
 - Не топчитесь, не ширкайте ногами, стойте тихонечко, двигайтесь осторожно! Что ж вы такие шебутные! Пол - то ходуном ходит, половицы «гуляют». А вдруг да ненароком свечи попадают, пожар сделается. Нам не хватало ещё погореть!
   Старушки прижухнут на минутку и опять, гляди, «поползли» к другой стене, где подружки на скамейке сидят, поговорить охота, только в церкви и встречаются, село-то длинное, по гостям не находишься, сил уж нет. Если только кое-когда на проходящем автобусе подъедут, да это всё расходы, а они тратится не привыкли.
   Состояние такое плачевное ещё и оттого, что в годы гонений на церковь, хранили, сгружали в неё подкормку минеральную для полеводства, да отраву от вредителей. Разъели азотные удобрения стены расписные в церкви, вред большой нанесли. Старушки-то, не теперешние, а те, что раньше были, под шаль спрятав иконки, домой утаскивали, уберечь чтобы, до поры, до благоприятного времени, а после вернули.
   Сейчас уж вроде не преследуют, но и не помогают восстановиться, а народ, который раньше беден был, однако на храм всегда собирал, не чета нынешним. Теперь хозяева все, обросли собственностью, стали жадноваты, не всяк готов кровные отдать. Если и раскошелятся когда, так только на требы, во время крещения младенцев, венчания или отпевания усопших родных. Тут уж кладут, конечно. Понятно, это ж свой, личный интерес.
   Хоть и шумно и колготно, казалось бы, жить при такой дороге, но своё и не малое, преимущество в этом есть. Да и народ в Михайловке прижимист от того, что почувствовал «вкус» денег, наживы. Каждый день шуршат вечерком купюрами, «навар» пересчитывают. Да и завистливость появилась к соседям и собственное скупердяйство возросло. Ну, ладно, томить не буду больше.
   Торгуют при дороге сельчане!
   Каждое утречко, раненько, устанавливают чуть поодаль от обочины складные столики, табуреты, подставки различные, а то и просто дубовые спилы - пеньки и выносят на продажу, расставляют, всё, чем богаты. Что вырастили, выкормили, насолили, накоптили и наквасили. И вот, друг перед другом, стараются заманить проезжих, при этом уже научились театрально расхваливать свой товар, его преимущество перед соседским:
 - А ну, подходи! Молочко-то утрешник, парное, только доеное. Хоть всю улицу вдоль пройдёшь, а слаже не отыщешь. Коровка здоровая, чистая! Вымя тёплой водицей ключевой мытое! А творожок нежный рассыпчатый, а сметанка - ложка стоит, густю-ю-щая!
   Или:
 - А вот и маслице сливошное, а уж сладкое да вкусное,- слышится зычно с соседнего торгового места,- язык откусишь, когда краюшечку намажешь, да съешь!
  Стоит какой-то проезжающей машине притормозить, любопытства ради, приостановиться, разглядывая, что да как, тут и понеслось, наперебой друг перед другом, кто громче и убедительнее:
 - А вот малинка! Самая сладкая, точно мёд! Деткам, деткам на радость,- выкрикивают хозяйки, заприметив в машине ребятишек, - хоть стакан, хоть баночку или ведёрко! Купите, не пожалеете!
 - Яички прямо из-под курочки, ещё тёпленькие, свеженькие! Берите не раздумывайте! Таких в городе нету.
   Горласто кричат, зазывают, а покупатели этого не любят! Им хочется присмотреться, а уж когда в головах созреет вопрос и выбор будет сделан - сами спросят, что им нужно.
   Однако торгующим это не ведомо, к тому же процесс уже не управляемый, давно сложившийся и вот летит над дорогой пронзительное:
 - Квас мучной, ядрёный на окрошечку! Берите! На похмел мило дело!
   Торговали картошкой - вёдрами, луком - косицами, морковкой - пучками, огурцы - кучками и штучками, да помидорами, яблоками и грушами, грибами и салом солёным, тыквами да семечками. Чесноком, коренюшками хрена, зеленью огородной и ещё, бог весть чем. Когда же, с сожалением, вынуждены были уходить на работу, то оставляли вместо себя стариков-родителей или детей-подростков. Тогда торговля шла вяло, без азарта и прибыли меньше. Но уж в выходные, так с утра и допоздна, когда и сам товар уж товарный вид не имеет, притомился видать, всё же норовят всучить, хоть за бесценок.
   Приспособились даже вязаными носками, рукавицами, шитыми фартучками и кухонными полотенцами торговать. Азарт такой, что, кажется, с себя сняли бы и продали. Частенько по этому поводу судачили, сплетничали, каждая торговка упрекала другую в скаредности и не качественности её товара. А обсуждали это с соседками, что торгуют подальше или с другой стороны дороги, чтобы не дошло до самой обсуждаемой. Ведь, как известно, про каждую найдётся, что сказать и товар её тоже охаять. Может, в это самое время и про них где-то судачат.
 - Вы видали, бабы, какие нонче огурцы вынесла Катька Митюлина? Переростки! Право слово! Семенные огурцы и то надеялась всучить. Из - за таких-то и на нас позор, вскорости будут все мимо пролетать, не глядючи даже в нашу сторону.
 - Любка Сусикова вечёрошник молока утром подогрела, стоит и кричит, мол, парное, тёпленькое! Вот же хитрованка,- сердились женщины,- пока до дома довезут, ведь скиснет оно. На всех на нас, хоть мы молоком не торгуем, а злость будет тоже.
   Ну вот, теперь вы, читатели, представление об особенности нашего села имеете.
   Плавненько подошли и к рассказу о Пелагее Макаровне Крошкиной.
   Эта пожилая женщина, семидесяти пяти лет, родилась и всю жизнь прожила в Михайловке. Один раз выезжала только, с мужем вместе, на Дальний Восток, туда, где трагически погиб их единственный сынок, солдат-пограничник. Привезли его родители, да в Михайловке на кладбище и упокоили. Этот выезд Пелагея Макаровна не забудет вовек и больше Михайловку не оставляет и никуда выезжать категорически не желает.
   Муж её, Никифор Евстигнеевич Крошкин, покинул эту бренную землю уж с десяток лет тому назад, оставив супругу вдовой, без единого кровного родственника рядом. Никифор Евстигнеевич был старше жены лет на одиннадцать, поэтому всё закономерно. Но вот при жизни это был удивительный человек. Так любить Родину, так боготворить природу и всё живое в ней, редко встречающийся человек подобного типа. Частенько норовят урвать от природы хоть что-то, рыбу - больше чем съедят, ловят, да сетью, убивают дичь, хотя вполне довольны пышными котлетками из свинины, куриным нежным мясцом, но ведь ничего не стоит лишить жизни пугливое животное. Вы скажете азарт. Нет! Всё та же жадность и безнаказанность.
   Происходил Крошкин их древнего рода ямщицкого. Все Крошкины были ямщиками, почтарями, а один даже смотрителем станционным здесь же случил. Никифор Евстигнеевич закончил учёбу по лесному хозяйству и всю жизнь прослужил лесником, старшим лесничим. За годы службы, вверенный ему лес по серьёзному не горел, потраву лесник старался предупреждать, хищнический выруб пресекал «на корню», а если и случалось, то всегда ловил порубщиков и доводил дело до суда. Под его руководством регулярно высаживались новые делянки на радость Никифору Евстигнеевичу. Вот таков был муж Пелагеи Макаровны. Она его любила и боготворила.
   Теперь она, маленькая росточком, пухленькая, кругленькая, аккуратненькая бабулька, проживала одна в большом, кирпичном, столетнем доме и была очень увлечена своим огородом. Раньше-то по необходимости там трудилась. Это увлечение появилось у неё после потери мужа. А как ей дальше жить предстояло, чем заниматься, просто по селу болтаться? Это не в её правилах, она должна созидать. Лучше всего удавалась ей рассада капусты. Дивная рассада! Крепкая, сильная и жизнеспособная. Вот её-то и продавала Пелагея Макаровна, как и все прочие, выносила весной к дороге. У неё рассада капусты многих сортов. Есть и ранняя, и средняя, и поздняя. В салаты, в рубку, то есть на засол и в лёжку, на зиму. К тому же имелась и цветная и другие, редкие сорта. К примеру краснокочанная, брюссельская, савойская, их не перечесть. Дом Пелагеи Макаровны почти в самом конце длинной улицы, от центра и от основных торгующих, вдалеке. За её домом только полуразрушенный коровник, а за околицей - поля, лес, да овраги.
   Рассаду старушка выносила и раскладывала на старой клеёнке в рядок, кучками. Сама садилась на складной стульчик и сидела, глядя на проезжающие мимо машины. Чистенькая, в тёплой телогрейке, аккуратном фартучке, седые волосы расчёсаны на прямой пробор и спрятаны под белый платочек. Когда возле неё останавливалась машина, и люди желали приобрести на посадку рассаду, Пелагея Макаровна надевала резиновые перчатки и осторожно, чтобы не повредить, накладывала нужное количество на один из заранее отрезанных листов плотной, упаковочной бумаги. При этом если спросят, давала дельный совет, как сажать, чем «кормить», не забывала и о вредителях, делясь знаниями об эффективных народных средствах, короче, как ухаживать за посаженным растением. Рассаду продавала не дорого, уступала и обязательно «с походцем», добавляла несколько штук. Само собой милую, отзывчивую, опрятную старушку запоминали проезжающие и уж на следующий год - только к ней. Приезжали со списком для себя, для родных и друзей. А кто не знал, где именно живёт бабушка Пелагея, то ещё в начале пути, остановившись возле гомонящих женщин спрашивали:
 - А где живёт бабушка Пелагея-Капустница?
 - А что ж, у нас что ли рассада хуже? Берите, скину цену, уступлю,- предлагают, с обидой в голосе торговки.
 - Нет уж, спасибо, мы по рекомендации, только к ней,- отвечают.
 - Ну, тогда и спрашивайте у тех, кто вам посоветовал,- резко, с раздражением, отвечали им. Ну конечно не все, кто-то мог и сдержать нервы, натянуто улыбаться и показывать рукой вдаль, вдоль дороги, мол, там спросите.
   Но, в основном, приехавшие адрес знали.
   В осеннее время Пелагея продавала ту же капусту кочанами, квашеную банками, тыквы, чеснок - как и все другие. Ей самой много не надо было.
   Конечно, «косточки ей мыли», да ещё как, в глаза даже, но больше - за спиною.
 - Умильная уж больно, будто они ей родные, проезжающие-то,- в сердцах говорила, передвигая, ворочая чугуны на припечке, какая-нибудь недоброжелательница,- прям вся растекается, как масло в жару.
 - И куда ей столько денег,- удивлялись другие,- ест, что ль в три горла? Так нет же!
 - Милионщица! Поди ж ты,- сплёвывая шелуху от семечек, нервно дёргая плечами, злопыхает пожилая женщина,- накопит, да гляди за рубеж поедет, как туристка. Начальство ездить каждый год, так им бесплатно это, а Пелагея раскошелится, гляди, да рванёт, - и как им такое взбредёт в голову?
 - Одна живёт, в магазине только хлеб берёт, сказывает, мол, всё что надо, есть.
 - Вот жмотина,- высказываются те, что помоложе,- поди уж озолотела. Она ж, слыхали, годов уж с десяток торгует успешно. В магазине ни разу не меняла на купюры покрупнее, куда-то прячет теперь.
 - Дождё-ё-ё-тся,- многообещающе качали головами мужики, дымя папиросками вечером на скамейке,- обкрадут, найдутся смельчаки какие-нибудь, да как бы саму не прибили.
   И вроде, будто накаркали! Осенним вечером, поздним, часу в двенадцатом, услышала Пелагея Макаровна за окном шаги, хруст битого кирпича под чьими-то ногами, перешёптывание. Она поднялась с постели, накинула на плечи, поверх ночной рубашки шаль и, подойдя на цыпочках к двери, прислушалась. Не званые гости, слышно, обошли дом кругом, остановились у двери, на крылечке. Подёргали за ручку, поняли, видать, что закрыто на два засова, надёжно, и пошли к задней, довольно слабой двери, что выходила во двор. Её, без особого труда смогли открыть!
   Пелагея Макаровна тихо постаралась вернуться к постели, ничем себя не выдавая. Она положила одеяло кучкой, будто спящий человек, протянула руку к ковру и осторожно сняла с гвоздя висящую там двустволку. Дверь, тихо скрипнув, стала открываться, Пелагея Макаровна встала сбоку от входной двери с ружьём наперевес, пальцы руки на курках. Вошли две тёмные фигуры, уверенные, наверное, что старушка спит. Попытались приглядеться. Ага! Лежит на постели! Фигуры двинулись вперёд, всё ближе, ближе к кровати. Вдруг, неожиданно, щёлкнул выключатель и под потолком вспыхнул свет!
   Грабители, от растерянности замерли, аж присели посреди комнаты, увидев направленные на них два ствола. Щёлкнули взведённые курки!
 -Чего-то забыли? Непрошеные гостёчки,- тихо, но угрожающе уверенно отчеканила старушка,- я с двадцати шагов в ворону попадаю. Сама дробь и порох отмеряю, сама пыжи в гильзы набиваю. На таких, как вы патронов у меня хватит, понятно?
   Грабители нервно затрясли головами, мол, всё поняли.
 - Мой муж лесник был, научил,- наступила пауза, после которой Пелагея Макаровна, подняв ружьё, прицелилась,- я до смерти не убью, ноги перешибу, кости раздроблю, у меня ж на медведя заряжено. Милицию вызову прямо на место преступления.
   Мерзавцы рухнули на колени, поползли к старушке рыдая и прося пощады.
 - Пошли вон негодяи, а милицию я предупрежу о вас.
 - Не надо, не надо, мы больше никого в жизни! Честное слово!
   Выскочив в дверь, они рванули прочь без оглядки. Конечно, заявлять в милицию она не стала, да и лиц не узнала.
   А примерно через год, видимо другие уже, сделали попытку, решив, что деньги держит Пелагея Макаровна в амбаре. Услышала она, опять же ночью, как кто-то пытается открыть большой амбарный замок или отпилить его. Но замку тому кажется лет сто, сделан на совесть и со своими секретами.
   Услышав возню, Пелагея Макаровна разговаривать и грозить грабителям не стала, а открыв тихо форточку, выставила дуло двустволки, направила вверх, да как «жахнула» из двух стволов. В ночной, звенящей тишине выстрелы прозвучали, как гром среди ясного неба, оглушительно! От амбара послышался истошный, испуганный крик, визг и топот спешно убегающих.
   А что, скажите на милость, ей делать? Дом на краю села, на помощь никто не придёт, милиция денно и ношно караулить не станет. А всё может кончиться плачевно. Убьют попросту. Денег никогда не найдут, но убьют, однозначно.
   Пелагея Макаровна почувствовала себя ямщиком, которого на тракте окружают волки и попытки свои, она была уверенна, продолжат. Вспомнила науку мужа, который лес охранял и применял разные способы предупреждения о браконьерах.
   Походив по свалкам, набрала Пелагея Макаровна чекушек, фунфыриков и лекарственных пузырьков, которые во множестве валялись на задах, за домами.
   Мужики покупали четвертинки, прятали от жён в крапиве, а вырвавшись под любым предлогом из дома, на минуточку, выпивали и бросали пустую тару там же. Два рубля восемьдесят семь копеек на пол литра водки найти трудно, да и жена сразу увидит, что не донёс зарплату, а уж рубль шестьдесят четыре как-то можно зажилить, на чекушечку-то.
   Принеся домой мешок со стеклотарой, связав бельевой тонкой верёвкой в виде гирлянд, она опутала амбар, замаскировав лебедой да крапивой, на форточки и на двери входные натягивала с внутренней стороны, перед сном, каждый вечер эту защиту.
   Полезут вновь воры, заденут бечёвку, звон такой поднимется, даже соседи услышат.
   На себя пожилая женщина уже не полагалась, могла крепко заснуть, не услышать. А от бессонных ночей она слабела, не молоденькая уж. Её достаток, посчитанный соседями, конкурентками в торговле у дороги и просто завистниками, предполагался ими баснословным!
   Что говорить, от всех страхов, набегов и нервных переживаний стало Пелагее Макаровне плохо. Полежав несколько дней в постели, она попросила соседку-молочницу вызвать ей врача. Тот послушал, померил давление и сказал, что сердце ослабло, ритм нарушен, надо себя пожаливать и выписал лекарства.
   Время в нездоровье течёт медленно, есть о чём подумать. Вот и надумала Пелагея Макаровна Крошкина, что пора действовать. Больше ждать нельзя, здоровье подводить стало. Вдруг, да неожиданно смерть придёт, а дело-то до конца не доведено.
   Дня через два, поднявшись поутру, привела себя в порядок Пелагея Макаровна, закрыла дверь на крючок, надела платье нарядное, новую шёлковую косынку, а уж после подошла к постели. Надо сказать, что старинный дом ещё со времён почтарей, имел много тайн, секретов. Станционный смотритель тоже знал, что стоящая в отдалении станция могла подвергнутся нападению бандитов, а под его ответственностью деньги, ценные вещи, документы. Свора собак и сторожа не спасут, пожалуй.
   Сняла со стены ружьё Пелагея Макаровна, приподняла край ковра, а там небольшая дверца с еле заметной скважинкой. На шее, висевшим на шнурочке ключом, она отперла замок и открыла дверцу. За нею находилась каморка, где хранились самые ценные, дорогие и значимые предметы. Но разглядывать сейчас ей было недосуг. Старушка схватилась за большой солдатский вещмешок и еле вытащила его на свет божий. С этим мешком, тогда ещё тощим, пришёл с войны её муж, Никифор Евстигнеевич Крошкин. Теперь же мешок раздуло и распёрло во все стороны.
  Заперев дверку, опустив ковёр и повесив на место ружьё, Пелагея Макаровна кое-как напялила на спину неподъёмную ношу, заперла дом и, опираясь на палку, медленно побрела вдоль улицы. Идти было тяжело, очень тяжело. Пот заливал глаза, ноги еле передвигались, но она не могла сесть в проходящий автобус, не могла попросить и помощи, опасаясь лишних вопросов. Народ любопытный - что, куда, зачем? Приставать станут. Правда, её видели идущей, но приметив недоброжелательное лицо старушки, поостереглись любопытничать, хотя и разбирало очень. Она плелась к центру села. Остановится, отдышится чуток и пошла дальше. Садиться не решалась, боялась, что не сможет потом встать.
   Дорогу осилит идущий, так, кажется, говорят?
   Вот и Пелагея Макаровна достигла, наконец, цели. Она подошла к храму.
   Еле-еле взобравшись по ступеням, открыла тяжёлую окованную дверь и вошла в тишину и прохладу церкви. Ей навстречу поспешил отец Павел:
 - Матушка моя! Пелагея Макаровна! Да вы никак в паломничество собрались,- попробовал он пошутить,- а нагрузились - то! Весьма тяжёлый багаж у Вас,- подхватив мешок, посетовал священник,- как и донесли, ума не приложу.
 - Да с божьей помощью, отец Павел,- тяжело дыша, ответила Пелагея Макаровна и попросила,- водички бы испить.
   Пока священник ходил за водою старушка, в прохладном помещении церкви, постепенно приходила в себя, готовясь к серьёзному разговору.
   Попросив заложить на крючок дверь храма изнутри, чтобы никто не смог помешать, Пелагея Макаровна, начала свой рассказ.
   Муж мой, Никифор, царствие ему небесное, как известно, из ямщиков род свой ведёт. Это село ещё и селом не было, а его предки живали здесь на станции, почтовой гоньбой занимались. А я происхожу из старинного рода священнического. Мой прапрадед Феодор Боголюбов строил этот храм.
   Увидав поднятые в удивлении брови отца Павла, Пелагея Макаровна усмехнулась:
 - Да, да, так и было. После духовной семинарии прибыл сюда, молоденький совсем, с матушкою прибыли они. Служил здесь и прадед и дед мой, да и отец, наверное, слышали о нём, священник Макар Боголюбов.
 - Как же, конечно,- продолжал удивляться священник,- достойный человек был.
 - Да, достойный, умер на этапе, по дороге в лагерь,- грустно заметила Пелагея Макаровна. Моему отцу жизнь сгубили и всем нам, потомкам, да ладно об этом. Мы помалкивали, что скажешь. После такого и тележного скрипа бояться станешь, так ведь. По смерти моего незабвенного супруга Никифора, я, видя, как ветшает храм, детище моего рода, решила помочь, поддержать его. Конечно, я слабая женщина, но и я что-то же могу! Десять лет я трудилась и каждую заработанную копеечку, рублик, складывала в кубышку, на восстановление храма. Это, конечно очень амбициозный план и честно говоря, казался совсем не исполнимым.
   Я ведь капустную рассаду выращивала да продавала. Мелочь, правда? Люди даже стали называть меня Капустница. Ну вот, поглядите!
   Пелагея Макаровна развязала вещмешок, и священник увидел, что он плотно, под завязку набит деньгами, купюрами!
 - Да как же это! Уму непостижимо!- лепетал он.
 - Птичка по зёрнышку клюёт, да сыта бывает,- улыбнулась старушка,- здесь Вам и окна, и полы, и крыша и много ещё чего. Я их, правду сказать, не считала, но думаю, что очень много. Как в сказке одной говорится, мол, брал и брал один герой из, кажется бездонного сундука всё, что ему надо. А как решил узнать, много ли там ещё осталось, так всё и кончилось тут же, - пояснила Пелагея Макаровна,- я уж и не стала считать. Да и какая разница! Больше я не смогу, сил нет, здоровье подводит, а других желающих помочь, пока нету. Сколько есть, столько и тратьте, отец Павел.
   Священник был, кажется, под таким впечатлением от всего случившегося, что не мог прийти в себя. Он упал на колени перед иконой Христа и стал истово молиться и благодарить Бога за то, что есть на свете ещё такие люди, как Пелагея, щедрые душой и с благими помыслами. Он кинулся целовать руки старушке и всё кланялся ей и кланялся. Уходя, попросила Пелагея Макаровна батюшку о деньгах никому не говорить, во избежание воровства, а быстрее найти подрядчиков и приступить к ремонту, сказав им, что ко времени завершения работ деньги будут. Свой совет она подкрепила рассказом о покушении на неё, чем убедила священника хранить строжайшую тайну. Деньги нужно всё же пересчитать и держать в разных, но в надёжных местах. Всё это сказано было мягко, без нажима и увещевания, просто, как совет. Только вот не знала Пелагея Макаровна, что сказать любопытным, которые её видели с вещмешком, идущую в храм.
 - А знаете что,- вдруг встрепенулся от неожиданной мысли отец Павел,- я на вечерней службе упомяну Вас и скажу о том, что вы принесли для убогих тёплые вещи мужа и свои тоже, много вещей, еле, мол, донесли.
 - Вот и правильно, ложь во благо,- одобрила Пелагея Макаровна и попросила,- а вы уж, батюшка, позаботьтесь о моей душе, когда уйду в мир иной, мне ведь больше просить некого. И поминайте моих мужа и сына, ради Христа.
   Из-за пазухи Пелагея Макаровна достала платочек и, развернув, вынула деньги, протянула священнику.
 - Что вы, что вы, матушка моя, так храм одарили и ещё протягиваете.
 - То другое дело, те деньги целевые.
   Старушка, приоткрыв тяжёлую дверь, тихо вышла из храма.
   Отойдя немного повернулась, перекрестилась с поклоном.
   На душе было отрадно и благостно. Выполнила, что задумала, успела.