Наследник Лукулла

Современники не сомневались, что адресатом стихотворения «На выздоровление Лукулла» был министр С.С.Уваров, который на момент написания этой сатиры считался пушкинским врагом. И поэтому цензор А.В.Никитенко уверенно написал в своём дневнике: «пьеса наделала много шуму в городе. Всё узнают в ней, как нельзя лучше, Уварова» (1). И это не удивляет, поскольку в данное стихотворение Пушкин вставил детали, связанные с Уваровым. И в первую очередь намекнул о случае, когда Уваров, женатый на двоюродной сестре графа Д.Н.Шереметева, заболевшего и не имевшего потомства, поспешил принять меры по охране имущества больного, т.е. стал это имущество опечатывать, но затем оказался в неудобном положении, т.к. Шереметьев выздоровел.
Пушкин же в странном черновом письме (оно отправлено не было!), адресованном то ли Бенкендорфу, то ли А.Н.Мордвинову, написал: "Моя ода была послана в Москву без всякого объяснения. <...> Всякого рода намеки тщательно удалены оттуда. Сатирическая часть направлена против гнусной жадности наследника… [Признаюсь, что подобный анекдот получил огласку, и что я воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счёт.] …Невозможно написать сатирическую оду без того, чтобы злоязычие тотчас не нашло в ней намёка. …В образе низкого пройдохи, скупца, ворующего казенные дрова, подающего жене фальшивые счета, подхалима, ставшего нянькой в домах знатных вельмож, и т.д. - публика, говорят, узнала вельможу, человека богатого, человека, удостоенного важной должности. ... Я прошу только, чтобы мне доказали, что я его назвал – какая черта моей оды может быть к нему применена или же, что я намекал. Всё это очень неопределённо; все эти обвинения суть общие места. Мне не важно, права публика или не права. Что для меня очень важно, это - доказать, что никогда и ничем я не намекал решительно никому на то, что моя ода направлена против кого бы то ни было" (2).
В то же время Пушкин не забыл написать в дневнике, что «Уваров большой подлец», а также упомянул про кражу тем казённых дров (3). Интересен и следующий рассказ: «Когда в разговоре о стихотворении «На выздоровление Лукулла» Бенкендорф хотел добиться от Пушкина, на кого оно написано, то он отвечал: «на вас», и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: «Вы не верите? Отчего же другой уверен, что это на него?» (4). Однако в любом случае Пушкин через всё того же Бенкендорфа получил от царя выговор. И казалось бы, - всё тут ясно.
Однако есть один момент, который меня смущает: учёные и сегодня рассматривают данный случай в чисто биографическом ключе: видят намёки на жизнь Уварова, понимают, почему Пушкин на него злился, но… Но ничего не проверяют через пушкинское творчество. А ведь мы, например, уже видели, что лишь комплексное изучение проблемы «негоциантки молодой», когда пришлось заглянуть не только в биографию Пушкина, но и в его произведения (и в частности, в «Конька»!), помогло установить подлинный прототип этой «негоциантки» в лице графини Воронцовой. Об этом же методе говорит и Таз-баши из «Осенних вечеров», ссылаясь на то, что его рассказы о дедушке может подтвердить летопись его жизни. Правда, можно и наоборот: через биографию Пушкина и его современников понять сущность и прототипы тех или иных образов. И поэтому, руководствуясь святым для всех исследователей принципом «Доверяй, но и проверяй», мы углубимся в пушкинское творчество по теме «наследование от богатых героев». Почему богатых? Да потому, что от бедных и наследовать-то нечего.
Итак, ставим в ряд ключевые слова: молодой, холостой, богатый мужчина и его наследники, и сразу же попадаем в «Онегина», где «Богат, хорош собою Ленской Везде был принят как жених (5). А затем смотрим, что после смерти богатого Ленского: «Про одно именье Наследников сердитый хор Заводит непристойный спор» (6). Настораживаемся от того, что умер-то Ленский в главе, которую Пушкин написал в 1827-1828г.г., т.е. тогда, когда Уваров ещё не был ему врагом, а наоборот поддерживал прекрасные отношения! Что-то тут не то!
Спрашиваем: а для полноты нашей темы чего не хватает наследникам Ленского? А не хватает фактора преждевременности, т.е. спора о наследстве при ещё живом богаче. И частично Пушкин «исправляет» это в том же 1828-м году при создании в «Полтаве» образа Орлика, которому Кочубей перед своей казнью говорит: «Повремени: дай лечь мне в гроб, Тогда ступай себе с Мазепой Мое наследие считать Окровавленными перстами» (7). Но Орлик продолжает вымогать у ещё живого Кочубея сведения о спрятанном имуществе. И надо признать, что основания для этого у него имелись, т.к. ещё в начале поэмы Пушкин писал: «Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы… И много у него добра, мехов, атласа, серебра И на виду и под замками». Но богатый Кочубей в отличие от богатого Ленского отнюдь не молодой холостяк, а взрослый и семейный мужчина. Откуда такой образ? Подумаем.
А пока потянем ниточку дальше и по хронологии пушкинского творчества придём к наследникам купчихи Трюхиной, о которых в «Гробовщике» имеются следующие слова: «Трюхина умирала на Разгуляе, и Прохоров боялся, чтоб ее наследники, не смотря на свое обещание, не поленились послать за ним в такую даль» (8). И, конечно, мы сразу же видим и глагол несовершенного вида «умирала», и преждевременное (!) корыстолюбие возможных наследников, которые ещё при жизни купчихи договорились с гробовщиком о её похоронах. Правда, из этих наследников гробовщик Прохоров быстро выделил племянника Трюхиной, с которым сразу же стал договариваться о похоронах. Правильность такого выбора Пушкин тут же подтвердил и тем, что сам, как автор, назвал этого племянника «наследником».
Однако нельзя упускать из вида и то, что инициатором вызова гробовщика всё же был не племянник, а приказчик, который сначала послал нарочного с известием о кончине хозяйки, а затем обменялся с Прохоровым «значительным взглядом». Т.е. этот приказчик в доме Трюхиной явно играл значительную роль. И если с приказчиком, племянником и другими родственниками не всё ясно, то ещё меньше ясности с остальными корыстолюбцами, о которых Пушкин пишет так: «У ворот покойницы уже стояла полиция, и расхаживали купцы, как вороны, почуя мертвое тело». Ну, и причём тут купцы? Что именно покупать или продавать они могли ночью? Откуда эта несуразность, которую, правда, автор мог списать на фантазийный сон пьяного гробовщика?
А это переделка из первой книги Джеймса Мориера о Хаджи-Бабе, который вернулся в родной город и по пути к своему дому узнал, что его отец лежит при  смерти. Вот слова Хаджи-Бабы: «Я не дослушал до конца слов привратника и побежал к родительскому дому. У низкого и тесного входу приметил я двух зевающих мулл, которые, как зловещие птицы, мелькают всегда заблаговременно около места, где должно свершиться несчастие. Не сказав им ни слова, я вошёл в дверь… Почтенный старец лежал на постели… Я бросился к нему… Все, бывшие в собрании, остолбенели от такого неожиданного появления. Одни посматривали на меня с досадою, другие с недоверчивостью; но большая часть зрителей была душевно растрогана. Гаснущие глаза отца мгновенно зардели искрою жизни и радости, когда он силился сообразить черты моего лица. Окинув меня взглядом, он всплеснул дрожащими руками и примолвил: – Слава Аллаху! Наконец я увидел сына… Вот мой истинный наследник… – Увидим ещё, какой он Хаджи-Баба, – сказал один молодой человек, посматривая на меня враждебно. Мне сказали, что это племянник первой жены моего отца: он питал надежду быть главным его наследником. Присутствующие большею частию принадлежали к числу родственников того же семейства и, как стая хищных птиц, слетелись к умирающему, чтоб исторгнуть у него хоть малую часть наследства».
И если в «Гробовщике» Пушкин заставил умирать купчиху Трюхину, заменив ею отца Хаджи-Бабы, то линию наследования именно по женской линии сохранил. И это же мы видим и в случае с Уваровым, когда тот по женской линии, т.е. через свою жену, бывшую двоюродной сестрой Шереметьева, тоже претендовал на возможное наследство. В то же время на будущее мы для себя отмечаем, что, если исходить из преобразования Пушкиным двух зевающих мулл в купцов, смело можно предположить и то, что этих купцов тоже было двое. Ну, а с учётом того, что они для своих дел, наверняка, ждали утра, а впереди у гробовщика возникала кладбищенская перспектива, можно припомнить пушкинское стихотворение, которое однажды он назвал «Кладбище» и которое было написано на следующий год после стихотворения «На выздоровление Лукулла», со словами: «И на публичное кладбище захожу, Решетки, столбики, нарядные гробницы, Под коими гниют все мертвецы столицы, - - - Могилы склизкие, которы также тут Зеваючи жильцов к себе на утро ждут» (9). А глядя на зевающих мулл Мориера, вполне можно допустить и их косвенную перекличку с такими же зевающими и ожидающими могилами, которые были вырыты заранее. Тем более, что и в 1825-м году у Пушкина уже «зевали» ожидающие гробы: «Мефистофиль. - - - И всех вас гроб, зевая, ждет» (10). И эта кладбищенская тема началась ещё в пушкинском стихотворении «Прозерпина», где мужем главной героини является сам Аид, бог царства мёртвых. Ну, а среди всяких зевающих гробов, могил и мулл может затесаться и зевающий муж «негоциантки молодой», который «в углу за нею дремлет, В просонках фора закричит, Зевнёт -- и снова захрапит» (11).
Однако «вернёмся к нашим баранам», а точнее, к странному письму, в котором Пушкин написал (а потом зачеркнул!), что в стихотворении «На выздоровление Лукулла» он якобы «воспользовался поэтическим выражением, проскользнувшим на этот счёт». Ищем это выражение и находим его в виде поэтического сравнения наследника с вороном: «Как ворон к мертвечине падкой». Однако этот ворон уже знаком нам и по мельнику из «Русалки», и по ворону из калмыцкой сказки, рассказанной в «Капитанской дочке». И в обоих случаях основным прототипом этих «воронов» является человек с вполне созвучной фамилией - Воронцов! Так-так, а ведь не зря в этом же письме Пушкин называет «наследника» ещё и подхалимом, т.е. словом, которое Даль определяет как «льстивый попрошайка, пролаз, плут и лукавец». Однако «пролаз» уже где-то у нас звучал… Ах, да, в стихотворении И.И.Дмитриева «Модная жена» был герой с выразительным именем Пролаз! А ведь именно это стихотворение Пушкин использовал в качестве источника для образов, под которыми прятал и графиню Воронцову и её супруга-рогоносца. И вот так постепенно перед нами и вырисовывается М.С.Воронцов как основной прототип «наследника» из пушкинского стихотворения «На выздоровление Лукулла». И при этом в качестве дополнительного прототипа, которым Пушкин сверху прикрыл Воронцова, никуда не пропадает и сам Уваров. Т.е. перед нами проступает такая же схема, что была у Пушкина и с няней Татьяны Лариной, когда Ариной Родионовной, т.е. своей няней, Пушкин прикрыл Воронцову, являющуюся основным прототипом этого образа.
Но, может, кому-то, чтобы признать источником для «Гробовщика» сцену смерти отца Хаджи-Бабы, недостаточно двух мулл, этих «зловещих птиц» из дилогии Мориера, которых Пушкин превратил в купцов-«воронов»? Ну, тогда, они должны обратить внимание как на племянника по женской линии, претендующего на наследство, так и на родственников Хаджи-Бабы, которые, «как стая хищных птиц, слетелись к умирающему, чтоб исторгнуть у него хоть малую часть наследства». Но есть и ещё одна перекличка с героями Мориера, через которую можно выйти на тот основной прототип, который спрятан в образе «богача младого» из стихотворения «На выздоровление Лукулла». Для этого мы посмотрим на слова Хаджи-Бабы вскоре после похорон его отца: «Батюшка, несомненно, слыл богатым человеком, когда такое множество пиявиц наплыло к нему перед кончиною, чтобы поживиться его наследством».
И по сюжету романа Хаджи-Баба, будучи законным наследником, хотел проявить большое упорство для установления всего отцовского имущества. А теперь посмотрим, что в 1834-м году, предшествующему году написания сатирической оды, Пушкин в своём письме жене тоже упоминает пиявок и тоже в связи с финансовыми проблемами, и тоже с желанием проявить упорство. Вот его слова по поводу отцовского имения: «Но можно ли будет его заложить? Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уж крови, что все пиявки дома нашего ее мне не высосут. …я упрям и хочу переспорить весь дом – включая тут и пиявок» (12). Но что это за «дом наш»? А это съёмный в Петербурге дом, в котором жил Пушкин и откуда он написал данное письмо. Сразу же вспоминаем, что и стихотворение «На выздоровление Лукулла» написано в Петербурге и, чтобы не говорил Пушкин, - с намёком на жителя столицы С.С.Уварова, а также – с намёком на «богача младого» Шереметьева, тоже жителя Петербурга.
Однако и отец Хаджи-Бабы «слыл богатым человеком». И «множество пиявиц наплыло к нему перед кончиною, чтобы поживиться его наследством», т.к. он был для своих родственников, в т.ч. и дальних, возможным наследодателем. А в своём письме Пушкин направляет на себя «пиявок» своего дома по вопросу имения отца. И мы начинаем догадываться, что под образом «богача младого» Пушкин прячет самого себя! А как же тогда Шереметьев? А он остаётся дополнительным прототипом, прикрывающим основной. И тогда выходит, что в самой глубине данной сатиры спрятаны два старых антагониста: Пушкин («богач младой») и М.С.Воронцов («Как ворон к мертвечине падкой»!). Ну, а когда Пушкин пишет о «гнусной жадности наследника», то сразу же вспоминается Швабрин, в отношении которого в пушкинском романе неоднократно используется эпитет «гнусный».
В своём же письме к жене Пушкин спроецировал на себя сюжет из дилогии Мориера о Хаджи-Бабе, который упрямо хотел добиваться всего имущества отца, но потом понял бесперспективность своих желаний. Последнее и выражено в пушкинских словах к жене: «Как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уж крови». Кстати, и Хаджи-Баба пришёл к грустному выводу отнюдь не сам, а через убеждение со стороны других. Пушкин же, сославшись на жену, как бы повторил поведение Хаджи-Бабы. Но разве можно напрямую сблизить время написания письма со временем, подразумеваемом в подтексте сатирической оды? Нет, нельзя! Тем более, если ориентироваться на концовку со словами «богачу младому»:
Пора! Введи в свои чертоги
Жену красавицу — и боги
Ваш брак благословят.
И «богач» в данном стихотворении, который не только «младой», но и холостой, и пожелание ему вступить в брак, и понимание, что под образом этого «богача» прячется «сам Александр Сергеич Пушкин», и многое другое в своей совокупности приводят нас в подтексте ко времени, бывшем ещё до момента женитьбы Пушкина. А это 1831-й год. Т.е. время, когда у Пушкина с Уваровым были хорошие отношения.
Но кто же такой приказчик купчихи Трюхиной? Подумаем над этим и расскажем об этом позже. Тем более что и в стихотворении «На выздоровление Лукулла» тоже есть некий приказчик, который ведёт себя очень уверенно и даже «гонит Наследника в толчки». Ну, а когда рядом с ним показан ещё и «гробовый мастер», то не узнать в нём гробовщика Прохорова из одноимённой повести Пушкина после всего мной сказанного может только невнимательный читатель.
Примечания.
1. В.В.Вересаев «Пушкин в жизни», М., 1987, «Московский рабочий», с.422.
2. Пс №1128-а, XVI, с.250,417.
3. Ж2 337.22.
4. В.Вересаев «Пушкин в жизни», М., «Московский рабочий», 1987, с.424.
5. ЕО II 12.1.
6. ЕО VII 11.13.
7. П II 222.
8. Г 90.14.
9. С3 264.14.
10. С2 285.10.
11. ЕО Пут. 19.14. 3.
12. Пс 961.21,35 около 28 июня 1834г.