Lyceum

Над остроконечной крышей главного лицея города квакали ласточки. Самая бесстрашная из них решила здесь поселиться. Гнездо вольготно расположилось прямо под сводом рыжего треугольника крыши. Как раз над той частью здания, которая выпячивала свое острое стеклянное пузо над парадным входом.

Серое пятно портило равновесие симметричной конструкции. Это была катастрофа, и директор Золотустра ума не мог приложить, где раздобыть деньги на подъемный кран. Все доходы лицея уходили в два проекта: первый назывался «Крыша Течет», а второй «Одному Богу Известно». Тут, извините, не до кранов.

От гнезда необходимо избавиться  – оно портило презентабельный вид.  С  помощью подручных средств достать его было сложно – оно находилось на высоте полета ленивой ласточки.

Лицей с любой стороны смотрелся внушительно. Огромная такая оранжевая махина со светлыми листами металла на заостренных макушках. Если бы не высоченные потолки, то эти несчастные четыре этажа не казались бы такими величественными. Тут объяснение простое – нельзя нарушать принцип «самости»: самые высокие показатели успеваемости, самые высокие экзаменационные баллы, самые квалифициров...  в общем, самые высокие потолки – это неудивительно.

***
Гремящая суматоха беспокойных коридоров. Левое крыло третьего этажа залито ярко-желтыми пятнами мартовского солнца. В определенное время дня здесь вырисовывался большой солнечный квадрат. За все время пребывания в этом безумном месте мои мечты сводились лишь к одному: улечься в этот теплый четырехугольник на полу и не двигаться…

– И что Вы начертили? Это, по Вашему мнению, усеченная пирамида? – прогремел надо мной голос Фарисии Капитоновны. Холодные интонации, точно пчелы, ужалили меня в макушку.

Мне нужен покой.

– Я могу пере…

– Мы Вам уже дали шанс проявить себя. Садитесь.

Как только я оказался за партой, то понял свой промах. Я не такой уж глупый, просто медлительный. Сию же секунду в кабинете номер 301 из моего рта излилась жгучая дерзость:

– Можно я перечерчу? Там одна неверная прямая, она не...

– Надо было соображать у доски! – гаркнула Фарисия Капитоновна. Она устрашающе сверкнула змеиными глазами и уползла за учительский стол. – Надеюсь, у остальных в тетрадях нормальные чертежи… –  На весь класс заскрежетал шелест бумаг. – Ну, что тут у нас? Как обычно! И это десятый социально-экономический! Позорище… – царапнув когтями столешницу, она подобрала наши контрольные со своего стола и надменно швырнула их на первую парту.

За первой партой сидел я. Кажется, седые волосы стали у меня появляться в десятом классе.

– Вот они! Вот они, ваши троечки!

В воздухе беспомощно застыла пугливая неловкость. Дышать стало тяжело. Моя впечатлительность когда-нибудь сведет меня в могилу! Класс из-за оценок не очень-то расстраивался, но только не я. Мои одноклассники находились в выгодном положении – эти ужасные «троечки» практически никогда не попадали в журнал. А мои попадали, потому что я не платил взносы.

Внутри класса была неофициальная финансовая организация под названием «Золотая цепь». Туда лицеисты ежемесячно вкладывали деньги из толстых папиных кошельков. Ну, знаете, «на елку к Новому году», «на благотворительность», «на ремонт стульев», «на новое оборудование»… Вы все правильно поняли – единственными изъянами инфраструктуры этого утопического заведения была протекающая крыша и ласточкино гнездо. В то же время нас это не касалось, этим занимался Золотустра – у него была индивидуальная спонсирующая система.

«Золотая цепь» функционировала уже на протяжении нескольких лет и сформировала разветвленную организацию на базе каждого профильного класса. Особенно активничали выпускники. Деньги уходили на дорогущие подарки учителям, хорошие оценки в табеле успеваемости и еще бог знает куда. Химик носил швейцарские часы от Бланкпен, Фарисия Капитоновна – золотое колье 585-й пробы с топазами и бриллиантами. Сам бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Контингент здесь обитал небедный, так скажем.

У меня внутри кипела ярость, которую я до самого конца боялся выплеснуть: «Это не наши, это ТВОИ троечки! Потому что ты только орешь и придираешься к тому, что твои гребаные треугольники нарисованы недостаточно ровно!»
Мне. Просто. Нужен. Покой.

«О, славный наш ликей, будь горд всегда!..»

Дзинь-дзинь-дзинь. Вместо звонка тут бренчала какая-то дурацкая мелодия с колокольчиками, которая мне уже снится. Я ее ненавидел. Но свою математичку (и по совместительству – классоправительницу) я ненавидел больше, поэтому в подобных случаях противное дзиньканье было для меня сигналом к спасительному бегству. Вон из злополучного кабинета номер 301! Вон!

Мне. Нужен. Покой. И хотя бы крошечная частичка пьянящего мартовского солнца.
Мимо проносились обмундированные по единому образу и подобию лицеисты. У всех присутствовал хотя бы один элемент лицейской символики: значок или запонки.

 «Тебе мы приносим наши знанья и успехи…»

Усталые стены впитывали многочисленные шумы. Звон в ушах. В холле пианино торжественно вытягивало «Оду к радости». В такие моменты я осознавал, что здесь хоть и творится полнейший бардак, но это действительно гнездилище просвещения. Тот, кому это было нужно, мог вдоволь учиться чему угодно. Глупых тут не разводили. Союз ума и золота. Гордости и тщеславия.

Я хотел упиваться знаниями. Я мало спал. Я недоедал. Я учил, учил, учил. Я жил текстами, сочинениями, конспектами и логарифмами. Моя голова – огромный воздушный шар. Она пропитывается знанием. Пушкины подмигивают мне со стен.

«Ты стал для нас ключом от двери просвещенья…» 

В меня врезался пиджак с огромными плечами.

– Саша! Куда ты несешься? – Саша была моей подругой, она тоже новенькая. Мы каждый день едем в одном автобусе.

– Я ее ненавижу! Я всех ненавижу! – ответил мне всхлипывающий пиджак, пробегая мимо.

– Давай разбе… Эй! Куда ты? – кричу вслед ускользающей  тени.

Я еле успел ухватить пиджак за плечи, и он остался в моих руках. Ее ветреное тело вынырнуло из него, легко вскочило на деревянную оградку вытянутого окошка и выпорхнуло на свободу…

Спустя мгновение оглушающей тишины раздался истошный выкрик откуда-то снизу.

– Убилась!..

«Славный ты наш ликей, ты Света сотворенье…»

***
Дзинь-дзинь-дзинь. Ненавижу уроки физкультуры. Мне было и так паршиво, а теперь мои любимые одноклассники могут убить меня баскетбольным мячом.

–  Платить взносы за тебя кто будет? – швыряет мне пас хамоватый женоподобный Пион. Это я его так про себя называю, потому что он меня жутко раздражает – на пионы у меня аллергия. Этот парень с прямоугольным лицом и беззаботными глазами – главный мытарь «Золотой цепи». А еще его папаша чинит лицейскую крышу, которая вечно протекает.

– Думаешь, умненький такой, сидишь здесь, денежки не платишь, и все тебе с рук сойдет? Золотая цепь задушит тебя! – поэтично заключил Пион. Я проигнорировал его гневное замечание и понесся в защиту.

Спустя доли секунды я бросился к кольцу, а Пион с горящими яростью глазами – на меня. Внезапно все погасло. Стало больно и темно.

Очнулся я в медпункте с холодной тряпкой на лбу. Кажется, моя голова угодила в железо футбольных ворот, отодвинутых за границы площадки на время игры.

– У тебя небольшое сотрясение. Если голова больше не кружится, можешь потихоньку отправляться  в раздевалку и ехать домой, – вынесла вердикт толстая медсестра, убирая холод с моего лба.

Я недолго был в отключке, около пяти минут. Просто голова у меня треснула пополам. По крайней мере, так казалось. До конца урока оставалось пятнадцать минут, я доковылял до раздевалки. Упал на ближайшую лавку и случайно приземлился прямо на брюки Пиона. В глазах опять помутнело.

– Я тебе покажу взносы, придурок!.. – промычал я, водрузив несчастную голову на ладони. Мне тут же захотелось сделать какую-нибудь гадость, но я ничего не мог придумать, потому что мой мозговой процессор находился в неисправности. Со злости я отшвырнул от себя пионовские штаны. По пути из них что-то вылетело. Смятый кусок бумажки. Я дотянулся до него рукой, второй придерживая трещавшую голову.

– Это что за… – я сфокусировал взгляд, на обрывке листа неровным почерком было нацарапано шесть цифр. У меня отличная память на числа, поэтому быстро их запомнить труда не составило. Что-то мне подсказывало, что это какой-то  код.

Когда мой процессор загрузился, я дополнил свою мысль, в которой теперь не было сомнений:

– Ключ от «Золотой цепи», – мое лицо покрыла глупая улыбка. Это была бесполезная находка, потому что я не собирался красть деньги из этого гнусного банка, да не знал, где их искать. Но как же я заблуждался!

***
Рыжий румянец кирпича сгорал в лучах заходящего солнца. Как красив закат с крыши лицея!

По одну сторону – город, по другую – расчистка под застройку, а вдали – не тронутые прогнившим городским шиком маленькие поселения вперемежку с лесом. Далеко-далеко он превращался в бороздчатую линию зеленого горизонта. Над ним – очертания небесного королевства. О небо! О тебе слагали стихи и песни, тебя восхвалял Толстой. Из своей пыльной рамки он просил передать тебе привет.

В день Сашиного полета облака, обложившие багровеющую небесную белизну непреступной крепостью, были матово-белесыми. Облачная стена крошилась на куски, потому что ее брали штурмом. Скоро она рухнет.

Саша не умерла, но сломала себе обе ноги. Точнее то, что было вместо них. Сейчас объясню. Вот, что вам необходимо знать о Саше:

1. Она носила два протеза для нижних конечностей. В детстве ей ампутировали ноги. Вышло это потому, что ее полуслепой дед случайно переехал ее на комбайне, пока она без присмотра играла на пшеничном поле. Я сам не поверил, когда Саша рассказала, но другой версией со мной пока никто не поделился.
2. Она ненавидит математику и Фарисию Капитоновну. И у них все взаимно.
3. Перед своим ласточкиным полетом она выбежала из кабинета номер 301.

 Саша валялась в реанимации. Она не убилась, потому что спрыгнула с третьего этажа и удачно приземлилась: лицом –  в кусты, телом –  в бордюр. Так что ее подлатали, облепили гипсами и, конечно же, она ЧУТЬ не умерла, временно пребывала в ПОЛНОЙ отключке, но осталась жива. И я радовался.

Я плохо знал ее, но мне было известно, что семья у нее хоть и не бедная, но денег на лечение и реабилитацию не особо хватает. Когда навещал ее, слышал разговор Сашиных родителей. У меня в голове совпадали только две вещи: я знал, что Саше нужны новые протезы и что где-то в лицее хранятся сбережения «Золотой цепи». И это не давало мне покоя. Я жаждал справедливости и смерти Фарисии Капитоновны. Во мне клокотал юношеский максимализм, но я ума не мог приложить, откуда мне начать искать этот треклятый банк!

В тот вечер я сидел на лицейской крыше. Да, буквально за пару дней до Сашиного падения наконец начали починку, и нанятые кровельщики не всегда закрывали люк. Я начал этим активно пользоваться. Наверху мне лучше думается. Здесь я возвышаюсь над всей этой шайкой золотонаживателей. Над кабинетом номер 301. Над титанами поэзии и науки.

Мимо меня пролетела ласточка. Я представил, как она оцарапала мне щеку своим острым хвостом. Пока я следил за ее полетом, в глаза мне ударил свет. Солнце лениво озаряло все, что находилось на поверхности полуразобранной крыши. Позади меня, под прогнившими балками в небольшом углублении что-то неприметное поблескивало в свете заходящего светила.

Я осторожно подполз ближе. И меня сковала внезапность везения. В меня будто только что запустили молнию. Дымясь, я стоял и смотрел на позолоченную цепь, что болталась на ящичке, прищемленном между толстым металлическим листом и гниющими балками несущей конструкции. В этом месте в крыше начинала разрастаться дыра. На маленьком денежном сейфе – кодовый замок из шести цифр.

Искусственная позолота прожигала мне глаза.

– Вот где крыша протекает… – и лицо мое расплылось в ухмылке.

***
На следующий же день о великом ограблении банка узнали все. Подозрения почти сразу упали на меня, потому что я не платил взносы и, кажется, кто-то пронюхал про мои вечерние посиделки на крыше.

Я все рассчитал еще на месте преступления и на следующее утро, чтобы  опередить доносчиков, торчал под дверью Золотустры задолго до начала занятий.

Мне повезло – Золотустра ранняя пташка. Я сказал, что дело важное, и в 7:45 утра уже сидел у него в кабинете. Минимум через час на меня могут донести.

– Что заставило Вас встать в такую рань? – Золотустра, смеясь, протер очки и занял место за широким столом. Жестом предложил мне присесть, но я встал за спинкой стула, выпрямился и очень серьезно посмотрел ему в глаза.

Я его не боялся. Отношения у нас заладились с момента моего поступления сюда. Я ему понравился, а он мне. Золотустра принял меня в лучший лицей города со словами: «У парня умные глаза. Мне не нужно его портфолио, я и так все вижу – с него будет толк». Клянусь, он так и сказал моей маме.

 Нас таких, с умными глазами и худыми кошельками, за два года пребывания у власти Золотустры набралось около сотни по всему лицею. Мы его любили, а он нас, но долго мы здесь не удерживались. От нас избавлялись, потому что мы шли против правил – например, взносы не платили. Открою вам маленькую тайну: по свержению Золотустры тоже вершится заговор. Просто его не трогают, пока он чинит крышу.
В то утро я рассказал ему о «Золотой цепи», о тирании Фарисии Капитоновны и о протезах для Саши. Я рассказал ему всю правду. И, конечно, в какой-то момент его молчания мне стало страшно. Но не из-за того, что меня исключат, а из-за того, что «Золотая цепь» была добыта зря…

– Я сделаю все, что необходимо. Все равно через пару месяцев крыша протекать перестанет, правда ведь? – тут он сдержанно улыбнулся и подмигнул мне из-под своих толстых очков. Страх отступил. Мы поняли друг друга, и маленький огонь справедливости разгорелся тогда в самом сердце лицея.

«Славный ты наш ликей, ты Света сотворенье…»

После первого урока на меня действительно донесли: сказали, что я шастал по лицейской крыше, стащил бумажник у старосты класса и подкупал учителей. В конце недели меня отчислили. А на заре марта, когда все средства за ремонт крыши были уплачены,  разжаловали Золотустру, обвинив во взяточничестве. Маленький огонь справедливости погас быстрее, чем я думал, но мы успели порадовать старушку Астрею.
 
 Саша шла на поправку и новые протезы ей нравились больше, чем старые. Той ночью я спал, как младенец, и мне снился дивный сон…
Я был ласточкой. Я порхал над остроконечной треугольной крышей. Прямо подо мной, удушенные золотой цепью, мерно покачивались бескровные тела. Среди них –  Фарисия Капитоновна и Пион. Золотустра улыбался мне из вытянутого окна, и крыша наконец-то перестала протекать.