В одно касание

В одно касание
1
 Утром я уже сидел на прогретом солнцем шезлонге и наслаждался неторопливо наплывающей жарой. Я люблю переход от ночной прохлады к полуденному зною, но, как только солнце начинает палить слишком яростно, обычно возвращаюсь в отель.  Мне нравился курортный, ничем не обремененный отдых…
Смотритель пляжа в мятых шортах, собирающий дань с каждого отрезка синей парусины, маячил где-то вдали, наклоняясь к очередному клиенту и выпрямляясь после того, как выдал билетик. Пляжный труженик был похож на журавля, исполняющего несложный танец – хорошая работа!
Я поднял на лоб защитные очки и, со знанием дела, оценил цветовую гамму. Розовые горы на далеком берегу и прозрачное бледное небо удачно оттеняли море…
 Оно было такого бесконечно глубокого и чистого цвета, что моя душа воззвала к действию. Так напрягается указательный палец, когда собирается нажать на курок. Попасть в цель!
  Взять «Голубой ФЦ», смешать с…  Ага, а может начать с ультрамарина?
 Я не профессионал, скорее любитель, но стоило мне только окинуть взглядом горизонт, как появилась цель – написать картину.
  Сочетание синих шезлонгов, полосатых зонтиков, расслабленно дремлющего моря, бледно-розовых гор – хороший фон для… Думаю, мне нужна фигура женщины, идущей по кромке прибоя.  Конечно! И на ней должно быть надето что-то белое. Вроде сарафана, как тогда…

Во время этих размышлений меня окликнул незаметно подошедший смотритель. Не успел я сказать пару слов по-английски, предъявив оплаченный на неделю вперед чек за место под солнцем, как вдруг краем глаза заметил ее – женщину, неторопливо идущую по кромке прибоя. Ну надо же!

Она словно появилась из ниоткуда, пока я подыскивал слова и совал контролеру желтоватый клочок бумаги. Необходимая мне по сюжету женская фигура вышла из дрожащего зноем воздуха, проступила видением бело-золотистого цвета, причем белый был оттенен синими штрихами: на ней был сарафан с узором.

… … …

 Та, реальная женщина, о которой я думал в эту минуту, давно покинула меня– в жаркий летний день, десять лет тому назад.   Отчетливо помню вышитые синие васильки по подолу, окружающие несложным узором ее загорелые лодыжки. Ушла навсегда, если не считать случайных встреч потом - на поминках у каких-то родственников и на крестинах у чьих-то знакомых.
Мы расстались спокойно потому, что   все уже было сто раз обговорено – оставалось только попрощаться.  Она дотронулась ладонью до моей щеки отстраненно, в одно касание, ведь решение было принято и этот жест был простой формальностью, в нем не осталось чувства.
Она ушла к моему лучшему другу.

Впрочем, полностью из моей жизни не исчезла: один раз, через пять лет после нашей разлуки, мы разговаривали по телефону. Потом, спустя еще какое-то время, встретились зимой в неуютном холодном кафе.
 В то время я усиленно занимался живописью, посещая маленькую частную школу, это отвлекало меня от мыслей о нашей несостоявшейся совместной жизни.  Привычка постоянно что-то рисовать стала для меня необходимостью. Какая-то часть меня оставалась в этих картинах, и мне казалось, что это важно… и надеялся, что потом, из калейдоскопа рисунков, сложится что-то иное, новое. Я словно бы стоял на мостике, соединяющем минувшее и грядущее.
…  …  …

Женщина, идущая по кромке прибоя, поднесла ладонь «щитком» к глазам и неуверенно глянула в мою сторону. Лица я не видел, но его мне видеть и не нужно было! Оно испортило бы удивительное впечатление схожести с давней подругой. Я смотрел на нее «слепыми» глазами, какими я обычно смотрю на то, что собираюсь перенести на холст. Таким образом -  как бы вижу и не вижу – одновременно. Вижу поверхность и глубину, вижу тень и свет, позволяя предмету проявляться, выходить за грани обыденного восприятия. Я предавался фантазиям…
Возможно, мы вместе пойдем по прибойной полосе, не глядя под ноги, то заходя вправо, в топкие песчаные наносы, то беря влево, в более сухую зону, где и песок помельче, и почва потверже. Дойдем до топчана и сядем, глядя на море. Обнимемся.
Потом бодро прошлепаем по дощатым мостикам, удаляясь от воды, зайдем в кафе и выпьем холодного вина. После этого войдем в отель, в мой номер, который станет окончательной точкой всех перемещений: во времени, в пространстве, в нашем воображении.
Или… быть может, ничего этого не будет?
Мы никогда не пойдем рядом, не станем обниматься, не выпьем холодного вина… Окончательной точкой станет удаляющийся навсегда ее, такой знакомый, силуэт.
Все зависело от того, как я нарисую.
 А солнце пекло все настойчивее… Внезапно мое внимание привлекла коричневатая ворона, пролетевшая мимо. Она опустилась на песок и стала изучать что-то, скрытое под топчаном. Наверно это был маленький песчаный крабик, рискнувший покинуть свою норку. Я даже заглянул туда, в тень, точно повторив движение птичьей головы. Никакого крабика там не было. Ворона забежала с другой стороны, не поверив в свое невезение. Она была убеждена – крабик есть, нужно только знать, где искать.

 Когда я выпрямился, женщина в белом уже ушла, как видно, не найдя ничего достойного внимания – сколько ни смотри из-под руки на берег курортного местечка – ничего, кроме ленивых, разморенных сказочным бездельем отдыхающих, не увидишь.
  Конечно, это была не она – моя потерянная подруга, и рост не ее, и жесты: никакого сходства. На ней был не сарафан, а платье со сплошной синей полоской. Никаких васильков на нем быть не могло.
Она вся была – другая…
Я вдохнул сухой жаркий воздух, застегнул рубашку и пошел по деревянным мосточкам, проложенным над горячим песком, в отель. Желание написать картину с женщиной, бредущей по кромке прибоя, значительно уменьшилось.

В номере встал под душ, побрился, причесался, глядя в прямоугольное зеркало и остался вполне доволен своим обликом: среднестатистический человек без особых примет. Худой, на лбу морщины, в щетинистом ежике седина, глаза неопределенного цвета – выгорели, что ли?  Помнится, раньше они были серыми.
 Прошлое – как стеклянная «музыка ветра», что висит под потолком: заденешь случайно, коснешься невзначай, зазвенит. Повлечет за собой разные мысли, часто нелепые, как дырявые джинсы устаревшего давным-давно фасона.
  Какое-то разрозненное чувство осталось внутри с тех пор, как мы расстались.  Пара последующих мимолетных романов ничего не решила. То расставание десятилетней давности точило изнутри, будто червяк, выедающий сердцевину в яблоке, давно упавшем с ветки. Я никак не мог полностью вычеркнуть ее из моей памяти, не мог оборвать цепочку воспоминаний.

- Значит, ты все-таки уходишь! – (можно ли придумать фразу глупее этой?)
- Не начинай сначала! – (оказывается, можно!)
- Зачем ты ему нужна? Он хочет доказать мне свое превосходство.  Он не любит тебя!
- Мы поженимся. Он сделал предложение.
Последнее касание ее ладони – дружеское, поверхностное - и дверь закрылась.
 
2

  «Музыка ветра» гремела под потолком, как симфонический оркестр! Стоило мне войти в отель, как раздался звонок мобильного телефона, из которого я узнал, что вскоре мне предстоит малоприятная встреча.
Сюда, в тихий курортный городок прилетел мой давний немыслимый приятель – тот самый, к которому она ушла десять лет назад. Странно, но наши с ним отношения тогда не прервались, они как будто даже окрепли! Укреплял их он, постоянно подкладывая кирпичики со своей стороны – настойчиво и неутомимо.  Вот и сейчас…
- Дружище! – кричал он в мобильник с отчаянием утопающего, - я нуждаюсь в твоем совете! Я уже прилетел… такое тебе расскажу!
- И что же случилось? – спросил я довольно вежливо, не предвидя ничего хорошего.
- Такое! Такое! – отчаяние перешло в восторг, - не угадаешь, «шерше», как говорится…
Он понизил голос. Замаячила мысль – может, с ней, с его женой, беда? Да нет, он бы так восторженно не верещал, вряд ли.
- Не, с женой нормально, - он хихикнул прямо мне в ухо, - но и ее касаемо.
Дальнейшее повергло меня в небольшой шок.
Я не перевариваю, когда при мне говорят о «любви». Тем более, восторженно. Однако, мне пришлось выслушать кое-что на эту тему. Случилось нечто: приятель жаждет поделиться со мной важной новостью, он влюбился. Ему необходим собеседник. Ну, кто, кроме меня, годится на эту роль? Между нами нет секретов.
- Я тебе доверяю, помни! – это прозвучало с угрозой. А, может, мне только показалось?

… … …

Я понятия не имею, почему я продолжаю с ним дружить. Почему у меня нет желания раз и навсегда покончить с нашей «дружбой»???
Он весьма странный тип, причем я бы не сказал, что он мне неприятен, нет! То, что она его предпочла, заставляет предположить, что он лучше меня, но…
Он даже обаятелен в чем-то! И удивительно, неподражаемо бесцеремонен. От него никуда не деться, он звонит два раза в год, хочет со мной – именно со мной, выпить – будто мне пить больше не с кем.  Думаю, из-за его надежной, как танковая броня, непроницаемости, моя подруга тогда и ушла именно к нему. Выйти замуж за меня, несмотря на то, что мы прожили вместе несколько лет, она отказалась, всплеснув руками с каким-то неестественным смехом:
 – Кем ты станешь в итоге? У тебя востребованная профессия, а тебе она, видишь ли, не нравится. Ты не способен ничем всерьез заняться, увлекаешься, горишь, а потом остываешь. Мы постоянно спорим и ругаемся. Я не верю, что из тебя что-то получится. Ты не способен на поступки.
Тут она посмотрела на меня с грустью и уже гораздо тише, усталым голосом произнесла:
-  Я наконец-то стану нормальной женщиной! У меня будет семья.


…  …   …


Встреча с прилетевшим другом состоялась с неизбежностью стихийного бедствия. И вот, мы сидим в прибрежном ресторанчике, с видом на сине-ультрамариново-фиолетовое море. Мой удивительный приятель оживлен. У него блестят глаза, он похудел и подобрался, заметно, что жизнь его радует.
- Представляешь, все интересней и интересней! – провозглашает он, спеша поделиться новостью.
Я с нескрываемым интересом слежу за произошедшими с ним метаморфозами, кручу головой, как давешняя ворона. Глупая мысль бродит в подсознании, она родная сестра сказанной когда-то фразы: «не начинай сначала». А восторженный друг тем временем не умолкает, и я думаю, он как раз сначала и собирается начинать! О своей жене он с полной уверенностью заявляет: «она прекрасная женщина, она меня поймет».
Интересно, помнит ли он, что она ушла к нему именно от меня? Не накладывает ли это некоторый отпечаток на его искреннюю дружбу? Доверительность, граничащую с интимностью?  Предполагает во мне родственную душу, а может, ему приятно чувствовать себя хозяином положения? Все правильно, как бы говорит он: она ушла ко мне, зато я твой друг, а то, может, не стал бы дружить, а так мы вроде как бы родственники…
И вот, я со всем этим мирюсь, подтверждая мысль моей бывшей подруги, что совершенно не способен на поступки.
  А, может быть, он и не помнит ничего? Давно ведь было, а приятель не слишком обращает внимание на разные мелочи, канувшие в Лету.

- И кто предмет, так сказать? Неземной страсти на старости лет? – я стараюсь не слишком ёрничать, обидится еще! Он очень, очень обидчив… Даже душевно раним.
- Ну, ты же знаешь, я там работаю давно! Это очень престижное место, а я самый крутой специалист. В меня влюблены поголовно все, но я же не пальцем деланный! – он добродушно хохочет.
- Догадываюсь, – скромно отвечаю я.
- И вдруг пришла новенькая – такая красотка, страсть! – он понижает голос и произносит многозначительно – легла на душу, сучка!
- Да ты что! – я стараюсь изобразить сопереживание. Вместо того, чтобы…  А что - чтобы?  Возмутиться? Ударить его?
 Он бесподобен – сидит в позе стареющего патриция, черная футболка красиво оттеняет импозантную седину, на груди – толстая цепь и массивный крест – все серебряное.
Заметив мой интерес к этой самой цепи, он горделиво поясняет, что ее подарила жена, на какой-то там их совместный юбилей, а крест – подарил друг, и потом он его освятил… и теперь носит…
- Погляди – мне идет? – он проводит рукой по волосам и склоняет голову набок.
- Исключительно! – произношу я с фальшивой улыбкой.
Мы некоторое время поглощаем алкоголь, заедая каждую рюмку салатом с брынзой и кусочками тушеной баранины.
Что бы случилось, если бы я его, к примеру, ударил? Ничего. Он просто не понял бы – за что. И он бы меня простил – он не злопамятен, когда это ему невыгодно…

3

Когда-то я смутно надеялся, что она все поймет, порвет с ним, вернется ко мне… Я даже ждал этого – некоторое время. Понимал, что это пустые ожидания, но ждал… Ведь должна она понять! Это, как в детстве: «ты поймешь, на кого меня променяла, да будет поздно!!!»  Дальше, понятно, подразумевается прощение и воссоединение…
Потом я с ужасом осознал – она все давным-давно поняла.

И тогда я ей позвонил. Мне просто хотелось задать ей несколько вопросов. Узнать, счастлива ли она, как складывается их совместная жизнь теперь, когда она все поняла?
   Накануне мы встретились на похоронах тетушки ее мужа, моего непереносимо преданного друга. Я был знаком с тетушкой – престарелой феминисткой, постоянно носившей лыжные костюмы и стоптанные кроссовки – и зимой и летом. Она лихо курила, смеялась хриплым басом и была, в целом, неплохой женщиной.
- Тетя воспитала во мне настоящего мужчину! – не раз провозглашал мой приятель. Он был так в этом уверен, что возражать было глупо.
Такие мероприятия, как отпевание, прощание и все другое, связанное с похоронами, настраивают на философский лад. Я обменялся с бывшей возлюбленной быстрыми взглядами, и мне почудилось какое-то мимолетное чувство в ее движении навстречу и в нервном жесте руки, которым она приложила пальцы к губам. Напомнило то самое касание.
Я решился и позвонил. Она довольно резко разговаривала со мной. Сказала, что у них все в порядке, купили квартиру, обустраивают ее. Хотя у супруга неплохой заработок, тетушкина смерть пришлась как нельзя кстати: муж получил приличное наследство. Старушка, будучи эксцентричной особой, оставила после себя, кроме стоптанных кроссовок, две сберкнижки и трехлитровую банку, полную ценных бумаг. Банку она закатала крышкой, как это делала, когда солила огурцы.
Я должен был засмеяться, когда собеседница рассказала про эту банку, но мне почему-то стало грустно. Ее голос цокал мне в ухо, как мячик пинг-понга – резко и холодно.
- Так что у нас все отлично, мы строим планы!
Детей у них не было.

… … …

Я отвлекся на воспоминания, мысли увели меня от разговора с приятелем, который изрядно захмелел и развалился на стуле в непринужденной позе: правая рука упирается в колено, левая на столе, придерживает рюмку. Он что-то сказал? Я услышал только последнюю фразу:
- Представь себе, нет!
Наверно, я что-то у него спросил.
- Не хочет! Говорит, нет перспективы. Я теперь страдаю!
А, то есть любовь не состоялась? Я осторожно уточнил этот факт.
- Ну да! Я ей сказал: трахну с удовольствием, а разводиться не буду!
Во как. Неужели прямо так и сказал?
В ответ он произнес прелестную фразу:
- Конечно, нет! Ты же знаешь, сколько сладкого говна я могу налить бабам в уши! Я облек свои слова мантией чувств.
- Как же, знаю! – я представил себе эту «мантию» очень отчетливо, а зря, мне стало тошно. - То есть, она настаивает на разводе?
- Настаивает. И что теперь делать?

Мой жуткий друг - неподражаем. Разве можно сердиться на такого симпатягу? И страдает он артистично, и «налить» в уши может…  вдохновенно и, что самое странное, совершенно искренне! Уж кто-кто, а я это очень хорошо знаю.  Еще бы не знать. Сам был свидетелем…
Когда-то.

…  …  …

Мы с подругой часто устраивали вечеринки… Гости пили, читали стихи, спорили о политике. Мой приятель – он в ту пору не был еще моим закадычным товарищем, таким, как сейчас, сидел в кресле и курил. Он был старше нас, танцевать ему не хотелось, и он все твердил о том, как мало осталось в стране истинно интеллигентных людей. О том, что настоящие аристократы духа не умеют приспосабливаться к нашей пошлой действительности и о том, что он готов принести себя на алтарь… Не помню, чего. Он даже сказал, что это его «послух» - видимо, Господь его избрал. Для «избранного» у него был подходящий вид – меланхолично-романтический.
Пришли две молодые пары в дырявых джинсах и одинаковых серых свитерах крупной вязки. Тогда многие такое носили. Они увлекались модной в ту пору медитацией с перемещением в пространстве. Каким только бредом не занималась творческая интеллигенция в эпоху позднего застоя!
Так вот, они предложили провести сеанс – попутешествовать в пространстве, слетать на какую-нибудь планету.  Мой будущий пламенный товарищ горячо поддержал эту идею: он сказал, что изучил верования древних индусов и пришел к выводу, что они могли путешествовать в космических просторах задолго до того, как мы принялись осваивать небеса. Все дело в некоем притяжении, существующем между разными физическими объектами. Важно только ему не противиться! Пока шла настройка на «полет», он все говорил и говорил. Скорее всего, пересказывал наизусть какую-то популярную телепередачу. Обращался же -  исключительно к моей подруге. Я поразился тогда, с каким вниманием она слушала всю эту ахинею.

4

Над маленьким курортным городком опустился вечер – скоро совсем стемнеет. Захмелевший друг откинулся на спинку стула и, указывая куда-то влево, произнес:
- Они меня за это любят! А эта… Почему???
И верно! Там, за соседним столиком – «они», то есть, две милые дамы. Классика: блондинка и брюнетка. Обе буквально пожирают его глазами. Если он сейчас к ним пересядет, и начнет – ну, это самое -  лить, короче…  в уши! То они обе с ним уйдут. Или подерутся.
- Я ведь красавец!  – добавляет он свою коронную фразу. Помолчав, он тяжело качает хмельной головой:
- Пропал я, пропал! Что делать?!
И возразить-то нечего. Половое влечение, помноженное на больное самолюбие и взведенное в квадрат возрастными проблемами – коктейль Молотова. Им и не такие танки взрывали.
Мне стало скучно. Я еще некоторое время послушал несвязную болтовню, трезвея и раздражаясь… 
- Так пошли ее куда подальше! Зачем она тебе? Это же тупик, она ясно дала понять, что ты ей не нужен.
- Не могу.  Не обижайся! Тебе не понять.
Мне стало противно оттого, что обижаться-то, действительно не на что! Он прав – кругом прав.  И я никогда не смогу его понять. Вроде все ясно – но его взгляд… Я вспомнил некстати фразу моей подруги: «Он способен на поступок». И я мог только догадываться, что он предпримет.
 Может быть, именно это так притягивает нас друг к другу? Главное – не противиться? Вроде того медитативного полета на неизведанную планету: а вдруг и там есть жизнь.

Я попрощался - уже стемнело и нужно идти в отель. А он и сам доберется – с милыми дамами, у него, похоже, наступает полное взаимопонимание.
По дороге в отель я купил маленькую бутылочку коньяка и долго цедил его из горлышка, стоя на своем балконе под ослепительно-звездным, бездонно-космическим южным небом.

…  …  …

Вторая наша встреча с бывшей возлюбленной была еще хуже того разговора в стиле «пинг-понг», что состоялся по телефону после похорон эмансипированной тетушки.  Мы случайно пересеклись на выставке кошек: она хотела присмотреть котенка, а я зашел для того, чтобы сделать несколько эскизов и фотографий – мне это нужно было для работы. Никакого котенка она не выбрала – ходила, улыбалась, не решаясь сказать ни «да», ни «нет». Я предложил зайти в кафе, «посидеть».

- Вот ты всегда утверждал, что он черствый человек, эгоист! – Она заметно волновалась, сжимала руки и напрягалась. Видно было - ее что-то мучает.
Нам принесли заказ: зеленый чай в чайничке и две ватрушки.
Я был голоден и, откусывая румяный ватрушечный бок, внимательно рассматривал крупный узор плетения на ее голубом пушистом свитере. Что и говорить, выглядела она, как всегда, стильно. Темно-русые волосы острижены в каре, изящные серебряные сережки качаются ниже ровного края волос, то исчезая, то появляясь. Она любила серебро: кольца, браслеты… цепочки. Эксклюзив, авторская работа. 
- Ты какая-то скованная, расслабься! Я никогда такого не говорил, тем более – утверждать! Зачем мне – что-то «утверждать»?
Она удивленно взглянула и тут же опустила глаза. Ровная линия подведенного века, четкая каемка ресниц. Есть она не стала, только взглянула на мою пустую тарелочку и переложила туда свою ватрушку.
- Ну, ты постоянно намекал, что у него нет сострадания, что он бессердечный…  А это совсем не так!
Помнится, я промямлил в ответ нечто невразумительное – то ли о судьбе ватрушки, то ли о наличии сострадания у ее мужа.
 В этом маленьком кафе, стены которого были сплошь увешаны морскими пейзажами, было холодно. Казалось, ветер дул со всех побережий, принося промозглую сырость и мелкие частички песка. Она налила полчашки бледного зеленого чая. Рассеянно отхлебнула и произнесла:
- Ты не представляешь, как он страдал!

Речь шла об их совместной попытке заняться разведением собак. После кошачьей выставки эта тема возникла сама собой.
Унаследовав богатство в закатанной трехлитровой банке, ее муж решил прикупить породистую производительницу и, получив от нее элитное потомство, выгодно продать щенков. В обустроенной квартире была выделена комната – пустующая «детская», запланированная когда-то для продолжения рода. Я представил себе коврики, манежик, резиновые игрушки.
 Черт побери эту жизнь! Почему мы всегда ищем не там, где нужно? И это – только мы.   Вороны, те не ошибаются – крабик под скамейкой был.
- Она оказалась бракованной! – глаза моей подруги были такими тоскующими и глубокими, что даже ветер, дующий с морских побережий, исчез. Только песок еще скрипел на зубах.
- Мы к ней так привязались… А она умерла. Не смогла родить. Всех этих подробностей я тебе рассказывать не стану!
Подробности я знал от моего немыслимого друга. Как он вызывал ветеринаров, сколько им заплатил, а когда они ничего не смогли сделать – вызвал хирургов из Военно-Медицинской Академии, подрабатывавших в те тяжелые времена различными способами, даже делая операции животным. Стоило это – как вызов к человеку. Очень дорого.
Хирурги все сделали, как надо, но щенки уже умерли в утробе, кроме одного, который еще продержался сутки. В общем, все закончилось трагически.
- Нужно было подать в суд, наверно? – Она опять сцепляла ладони, да еще наваливалась на них грудью, отчетливо проступающей сквозь пушистый свитер.
  – Ведь этот клуб виноват: они нам продали собачку, их ветеринар ничего не сказал, когда УЗИ делали.
Я не нашелся, что ответить.
- А он – знаешь, как переживал? Плакал! Даже рыдал. Мне кажется, он по-настоящему страдал!
А можно ли страдать по ненастоящему? И не этим ли я сам все время занимаюсь? Она тогда не обратила внимания на мой странный взгляд. Я смотрел, как завороженный, на качающиеся серебристые блики около ее щек. Удлиненный, резкий, четкий овал лица и… пухлые бледно-розовые губы! Говорят, большой рот не идет женщинам, но именно эти губы делали ее неповторимой.

- Да и меня совершенно извел: он же как маленький – ему вынь да положь. Чудовищно извел.  В эту «детскую» заходить не мог, меня попросил там все ликвидировать. Собачка потом хромала и вообще… Пришлось мне ее усыпить. Он без меня пропадет.

Что я мог к этому добавить?  То, что мог, ей бы точно не понравилось.

…  …  …

Я стоял на балкончике, потягивая коньяк и, смешно сказать, волновался за приятеля. Напился он во время нашего разговора прилично, мало ли что! Поэтому позвонил ему утром, но похмельный друг не ответил, вероятно, еще спал. Я решил прогуляться до отеля, в котором он поселился.
Утро было невесомым, все в перламутровых бликах, ясное, словно первое с момента сотворения мира.  Таким должно быть утро начала. Можно принимать решения, менять всю предыдущую жизнь. Работу, привычки, привязанности… Все-все-все!!!
Например, стать смотрителем пляжа, вороной, крабиком… Все мы – дело рук Создателя, так какая разница, кем быть? Все мы чем-то неуловимо похожи, но то, что есть в одном, отсутствует в другом. Например, смотритель пляжа не может залезть в песчаную норку. А крабик не может продавать билеты. Но это вовсе не значит, что кто-то из них хуже, а кто-то лучше.
Странные мысли приходили мне в голову. Наверно, я тоже вчера выпил лишнего.

 Я позвонил ему из холла. Голос был бодрым, как видно хозяин этого голоса вполне пришел в себя и готов к новым свершениям. У него появились какие-то планы на дальнейшую жизнь, он намерен что-то окончательно решить! Поставить точки, и как мне показалось, не только над «И», но, может быть, и над «Ё». похоже, он уже нашел выход из создавшегося тупика и хотел все это немедленно обсудить со мной.
Он, как выяснилось, вызвал сюда жену, так как ему кажется, что такие вопросы лучше решать сообща. Так и сказал: «со-об-ща!» По его мнению, я должен был во всем этом принять участие. Боюсь, мне даже отводилась какая-то существенная роль.

Хорошо бы найти некое убежище, - подумал я: этакую норку, но ведь прилетит ворона – вроде вчерашней, и обязательно вытащит тебя на свет.
Море неправдоподобно синее, небо – прозрачное, далекие горы – розовые и будто подтаявшие от жаркого воздуха. Невыгорающие тенты трепещут, топчаны дремлют, песок накаляется. Солнечный свет скользит над всем этим великолепием легко -  в одно касание. Но без него ничего этого бы не существовало.
Свет подчеркивает даже отсутствие. Никого. Пляж абсолютно пуст.

5

 Мы договорились вместе встретить самолет, на котором она вылетела. Внезапное, бешено нахлынувшее желание увидеть ее захлестнуло меня. И при этом возникло странное чувство – сегодня все решится. Все эти годы, вся эта бесцельная жизнь должна к чему-то всех нас подвести – так запутанная дорога, полная пыли, канав и ухабов, выводит в поле, где растут васильки.
Я, как ребенок, радовался этим наивным мыслям, понимая, как взрослый, насколько они глупы.
Мы опять сидели за столиком кафе, но теперь уже с видом не на ультрамариновое море, а на серые взлетно-посадочные полосы. Я и мой непереносимый друг. Белые блюдечки с чем-то розоватым и сладким отражались в черном стекле.
- Ты ведь поддержишь ее на первое время? – заботливо спросил он, эффектно наклоняя голову. Серебряный крест выбился из-за ворота черной майки и покачивался над поверхностью столика. – Я тебе доверяю!
Мои мысли путались, я ощущал сухое жжение во рту, без преувеличения можно сказать – меня лихорадило, словно я перегрелся на южном солнце, висящем, словно бомба, над головой. Плохой кофе с привкусом жести и запахом жженой резины – или мне так только казалось, усугублял жажду. Розовое и сладенькое в рот не лезло, плавилось и таяло, грозя вытечь на стол.
Мой озабоченный до крайности друг, напротив, быстро расправился с десертом и ретиво скреб блюдечко ложкой. Этот звук тонул в других звуках аэропорта – гулких, стеклянных, дребезжащих.
Воздух за окном дрожал и пульсировал в желтом, каменистом мареве.
Наконец! Объявили посадку ее самолета. Вот и он – белый, мощный, ревущий всеми моторами…
Встречающие начали понемногу вставать со своих мест – поспешно вытирая губы, готовясь к объятиям и поцелуям.
Воздушной машине оставалось совсем немного до земли, вот она – уже близко… Но в этот момент со взлетной полосы стал подниматься другой самолет. Люди в кафе, не успевшие еще подняться, повскакали со своих мест, застыв в самых невообразимых позах. Все головы были повернуты в одну сторону, никто, казалось, не дышал. Кто-то рядом со мной отрывисто шептал: «Нет, нет, нет…» Теперь и у меня остановилось дыхание, я отчаянно вцепился в край стола, надеясь и понимая – надежды больше нет.
-  Неееееет!!!
Брюхо приземляющегося лайнера чиркнуло по верху взлетающего. Крик повис в воздухе – чей-то безумный крик. Он заметался от стены к стене, как раненая птица и множество других птиц присоединилось к нему, то вторя, то возражая.
Приземляющийся самолет стало корежить, разрывая пополам – страшный звук! Огонь!!!
Черный дым… Черный, черный.
 Тот лайнер, который пытался взлететь, чудом уцелел, именно потому, что не успел еще толком подняться в воздух, хотя тряхнуло их там основательно, жертвы тоже были…
Самолеты – как люди, одно касание – и все, конец.

В моей голове билась короткая мысль: «Все, все из-за него! Из-за его идиотских амбиций… Это он ее сюда вызвал и погубил…»
Я развернулся и со всей силы врезал моему бывшему другу. В этот удар я вложил все, что хотел сказать в течение этих долгих лет. В моей руке что-то хрустнуло, но я не почувствовал боли. «Вряд ли я смогу теперь писать картины» - подумал я некстати. Да и черт с ними. Мост, соединяющий меня с прошлым, взорвался и рухнул. Все заволокло клубами дыми, утонуло в запахах гари, захлебнулось в человеческом крике.
 Никакого возвращения никогда не будет – «не начинай сначала».

И тут я увидел его глаза – остекленевшие и непонимающие. Вряд ли мой визави прочувствовал удар – кулак скользнул по нижней челюсти, уперся в плечо. Возможно, это действо вывело его из оцепенения первых минут.
Да! Она права – я не способен на настоящий поступок.
Дальнейшее помню плохо. Люди метались, самолет догорал. Вой сирен, полиция, «скорые», пожарные, кто-то еще… тот самый привкус жести и запах горелой резины, что так настойчиво преследовал меня…

Я как-то добрался до своего номера, собрал вещи и уехал в тот же день, взяв билет на автобус – сил не было смотреть на самолеты. Немного придя в себя, отлежавшись в состоянии тупого, нереального безразличия в одном из скромных отелей с широким выбором алкогольных напитков, вскоре вылетел домой.
Перед глазами стояло лицо моего несчастного приятеля – когда он пробирался в ревущей, мечущейся толпе: резко постаревшее, перекошенной какой-то дикой мукой, и в то же время – по-детски беспомощное. Из его глаз текли слезы. Он их не замечал.
А ведь он был моим другом, и причем, пожалуй, единственным…
Получается, я его бросил в беде, поддавшись своим чувствам, забыв о том, что я-то ее видел давно, а он разговаривал с ней буквально накануне… Да и откуда я знаю, что там между ними произошло на самом деле?
Больше мы с ним не встречались – исчезло то, что притягивало нас друг к другу.

….. ……

По прошествии времени я узнал нечто странное – ее, женщины, объединявшей и разъединявшей нас столько лет… Так вот, ее тела среди останков не нашли. Хотя, с другой стороны, пожар был ужасным… И на рейс она регистрировалась, но…
Ни вещей, ни тела. Ни малейшего признака того, что она была в том самолете.

… … …
Иногда мне снится странный сон.
В нем солнце светит ярко и празднично. Это совсем не тот курортный город, и вообще - это другая страна, но именно то страшное время – день катастрофы.
Совсем другой серебристый лайнер медленно и плавно идет на посадку, переливаясь всеми боками. Вот он приземляется, подъезжает трап, открывается дверь.
По лесенке спускаются беспечные люди. Среди них она, женщина в белом сарафане. Правда, сегодня мне приснилось, что на ней темно-красное платье.
Хотя, чаще она бывает в чем-то голубом.

На этом месте я просыпаюсь…