Лето. Семидесятые

    Феномен заполярного лета мною не разгадан — летом мы семьёй за ультрафиолетом выбирались на юга. Покупался билет на поезд — и через трое-четверо суток мы в Сочи.
    Там, прямо на вокзале, отпускников оккупируют предприимчивые хозяева койка-мест, деловито предлагая свой не залёживающийся в этот жаркий сезон товар. Как горячие пирожки, разлетается он по рукам страждущих ночлега на берегу Чёрного моря. Цены кусаются, но мама всегда находит отличный вариант. Папа доверяет её интуиции. Это уже потом мы ездили по старым явкам, но все связи приходилось наработать сначала.
    В самый первый раз мы остановились в частном секторе. На улице Виноградной. Могу ошибаться в названии улицы, но память подсовывает гроздья винограда сорта Изабелла, свисающие по всей территории «нашего» двора. Срывать нельзя — хозяйский. А так хочется угоститься дарами природы. Она сама и предлагает: бери, говорит ветка, сними с меня груз, освободи, помоги. Как тут откажешь!
    В комнате только две койки, но, помимо нас с мамой, ещё какая-то тётка. Папу поселили отдельно, пока женщина не съедет.
    Утром встаём рано, чтоб нежное солнце застать. Идём на пляж мимо рынка. Персики, виноград, всякое такое южное берём на море лакомиться. 
    С собою у нас рублей сто на всё-про всё: и на ночлег и лежаки-топчаны у моря, и на шашлыки и пышки, и на рестораны и соки-вина недели на три. И хватало!
    И все довольны. Даже когда нежный и ласковый ультрафиолет отдаёт пальму первенства инфрарэду, мы продолжаем принимать эти опасные ванны без ограничения.    
    Щедрость южного солнца покоряет с самого начала — ты расслабляешься и не замечаешь, как красный луч облюбовал твою кожу, чтобы снять её белую с тебя. Ты вдруг внезапно чувствуешь недобрые намерения чужого солнца и думаешь, что, возможно, злоупотребил его гостеприимством. Виновато, испугавшись, прячешься в тени, но поздно: красный луч уже под кожей, и нет у неё ни единого шанса на спасение. Ты вспоминаешь далёкое северное солнце и любишь его.
    Почему-то южное море не оставило яркого впечатления. Думаю, это замешано на стечении составляющих. Главная из них - я человек созерцания - не действия. Любоваться морем мне мешала толпа пляжников, распластавших без приглашения свои неестественно обгорающие тела вдоль и поперёк, вертикально и горизонтально, проще сказать, повсеместно, по линиям берега и моря, взбивая последнее в пенную ванну. Тактильный контакт с влажной солёной массой мне и до сих пор не дарит особого наслаждения. Могу по необходимости тихонько окунуться. Взрывать же покой моря с разбега своим непрошенным вторжением значит нарушить свой собственный.
    То ли дело лицезреть широкие просторы моря Баренцева, стоя где-нибудь на скалистом его берегу, и наблюдать, как неповоротливые тюлени лежат валунами, как блестят в лучах северного солнца их отполированные волной бока. Или - альбатросы буравят воздух над вечным покоем мирового океана. Такое ощущение, что предки мои вышли не из моря, или вышли оттуда, чтобы любоваться им со стороны.
    Однако, феномен заполярного лета мною не разгадан. Оно осталось волшебным и далёким, состоящим из разрозненных ярких картинок, собранных детской памятью в образные фрагменты, которые, объединённые общей темой, каждый раз по-новому слагаются в очередную историю, как разноцветные стёклышки в калейдоскопе, — у них нет конца или начала, их не много и не мало. Но, как ни раскручивай эту хаотичность, непременно складывается яркая история.

    Во дворе летом у ребёнка дел много — домой не загнать. Играли с мячом, выбивали неповоротливых. Скакали на скакалке, кто кого обскачет, в «резиночку» выкрутасничали, в «классики» и тому подобное. Жмурки, прятки, казаки-разбойники… Чем только мы не занимали себя.
    Делали, например, секретики: в каком-нибудь известном тебе одному месте выкапывали ямку, неглубокую, чтобы не потерять назавтра, клали в ямку цветочек придорожный, какой-нибудь лютик-василёк, или золотинку от конфеты, сложенную бантиком, или фантик любой, или же всё сразу, накрывали свой коллаж прозрачным стёклышком (от битой, к примеру, бутылки) и засыпали землёй. Хоронили свой секретик от чужих глаз и выжидали, чтобы никакой наблюдательный разбойник не разорил твоего захоронения. И потом, если не забывали, откапывали свой клад: аккуратненько счищали верхний слой землицы или песочка, одним пальчиком протирали стёклышко понаруже и любовались как произведением искусства. Однажды бутылочный осколок развернулся ко мне неожиданной стороной в самый разгар другой игры.
    Играли мы в «казаков-разбойников» целым двором. Делились на две команды. «Разбойники» прятались коллективно или врозь, помечая свой путь стрелочками, казаки их искали. И вот сижу я в засаде, выжидаю чего-то, ноги затекли, надо бы позу поменять — меняю, переношу вес тела с ног на руки, ладошки под себя кладу и упираюсь ими в траву всем весом своим. И словно током меня прошибло. Не заметила в траве бутылочного осколка.
    Помню, как мама, набравшая в теле последнее время, не проронив ни слова, обмякла вся сразу и сползла на диван. Улыбается, а в глазах бездна сочувствия. Жалко меня, помочь ничем не может. Даже не ругает. Я понимаю — дело плохо, пальцы не шевелятся. Отец на военном уазике отвёз в Оленегорск. Доктор, ничем не примечательный мужчина средних лет, вооружившись пинцетом и иголкой с ниткой, выуживает белые канатики перерезанного сухожилия, точно проводочки соединяет их между собой, чтоб контакт пошёл. Отвернись, говорит, не отворачиваюсь —интересно же. Швы затем наложил. До свадьбы заживёт! Я слабо улыбаюсь и еду к маме, обнимаю её, и не сдерживаюсь: солоноватая влага обиды выкатилась на щёки.
    Летом 75-го родилась сестра. Мы с папой в военном уазике едем в Оленегорск забирать из роддома маму и малышку. Отец спрашивает совета, какое имя выбрать для сестрёнки. Ещё давно они с мамой так договорились: если рождается девочка, выбор имени за отцом, и — наоборот. Эта ответственная миссия дважды ложилась на папины плечи. В этот раз он выбирал из двух имён: Ольга и Анна. Почему Анна, я так и не поняла — Ольгой же звали его мать, она погибла в конце войны, отцу и пяти лет не было.
    Я крутила-вертела на языке эти два имени, изменяя каждое уменьшительно и ласкательно. И казались мне они равноценными, одинаково милыми и замечательными. Договорились поглядеть на новорождённую с пристрастием и потом уже определиться, какое именно из двух этих её. Анечкой непременно беляночка должна быть, если смуглая, то, конечно, Оленька.
    Дома уже я рассмотрела Оленьку, она лежала запелёнутой чурочкой в кроватке и сопела. Я подсела к ней — чужая совсем, крошечная, не крикливая, но человек.  Я вообще не помню её плачущей. Мне казалось, красивее детей я не видала. Глазки озорные, насмешливые, ротик кукольный. Мне досталось от каждой из забот о ней понемногу. Чаще в няньках сидела.
    Однажды после обеда я нянчила сестру — мама, захватив эмалированный тазик, пошла снять пелёнки. Бельё раньше на улице сушили, на верёвках, натянутых меж столбами. Мы с Олей ждём. В окно поглядываем. Из окна полностью виден двор со всем его нехитрым устройством, включая зону для сушки белья, расположенную чуть поодаль, чтоб детям не мешать в их забавах. Дети резвятся, и я гулять хочу, недоумеваю, что же мама так долго. Бельё сняла — вижу в окно — верёвки пустые колышутся. Вижу: ветер поднялся и потемнело средь бела дня в одночасье, и пошёл ливень. А мамы всё нет. Гром гремит! Я Оленьку к себе прижимаю, оберегаю. Сама же беспокоюсь: где мама?
    И вот она идёт, ни жива-ни мертва. Улыбка с уст не сходит. У мамы всегда так, когда растеряна или расстроена, она улыбается, слабенько так, но улыбается. Вероятно, таков тип её физиогномики: мышцы лица расслабляются, и чертам разрешается принять облик природный. Когда успокоилась, рассказала необыкновенную историю, которая яркой картинкой ввинтилась в память, будто самолично я всё это пережила, хотя частично пережила это и я.
    Сняла бельё только, говорит, и ливень грянул. Подумала ещё: как хорошо, успела до грозы. Остановилась под навесом подъезда отдышаться, тазик на пол поставила, вижу: летит огненный шар на меня. Я остолбенела. Ко мне летит. Разглядеть успеваю: размером с грейпфрут.  Летит точно на меня, пролетает мимо, залетел в подъезд и через несколько секунд вылетел обратно, и вместе с ним удалилась грозовая туча. И сразу солнце вышло в небо и засверкало ярче прежнего, будто ничего из того, что рассказала мама, не было вовсе. Несколько секунд, говорит, и всё исчезло. Но мамы не было значительно дольше. Вот такие чудеса.
    Феномен заполярного лета мною не разгадан.

18.06.2020