И кочегары мы, и плотники, таки да - V

Коллаж «Ремесленники - евреи»: часовщик, ткач, «починщик» стульев, сапожник, 85-летний точильщик - мастер по зонтам, портной, картина (автор не известен) «Еврейский портной».   

«… Владея различными ремеслами,
а также многими языками
тех стран, отколь их недавно изгнали,
они торговали и торговали,
смело и без особой печали
отправляясь за выгодной сделкой в дальние дали...»

Это написал я десятилетие тому назад о евреях, заполнявших Винницу на протяжении нескольких веков (http://proza.ru/2011/01/26/1225 ). Первое, что я упомянул («владея разными ремеслами»), подтверждаю сейчас статистическим анализом соседнего с Винницей Литинского уезда.

Кабы евреи в православной Российской империи имели те же права, что и в мусульманском Кордовском халифате на Пиренейском полуострове, исключить,   учитывая их ремесленничество и интерес к международной торговле, расцвет территорий черты оседлости было бы огульно, неправомерно. Но история не знает сослагательного наклонения — и мы до настоящего времени имеем то, что имеем.

В Польше, которая изначально (ещё с XIV-го века) давала приют евреям, изгоняемым из Западной Европы, а не получила их в виде, как посчитала Екатерина Вторая, в качестве ненужного Российской империи «довеска» после так называемых «разделов Польши» в конце XVIII-го века (фактически — насильственного стирания Польши с политической карты Европы на 123 года), судьба евреев, до начала Второй мировой войны, сложилась существенно по-иному, чем в Российской империи. Говоря о Польше, я имею в виду не только страну до её разделов в 1772- 1795 годах (период Речи Посполитой) и в короткий период Польской республики (1918 - 1939), но — и те части Польши, которые отошли к Австрии и Пруссии.

В двух словах многовековые межнациональные польско-еврейские перипетии не описать. Но какое количество знаменитых евреев во всех областях человеческой деятельности появилось и творило в Польше! Политики и военоначальники, деятели науки и культуры — они внесли свой весомый вклад не только в еврейскую, но и в польскую и мировую культуру.
Подумайте только: в одном лишь Вроцлавском университете в Силезии обучались четыре еврея - будущие лауреаты Нобелевских премий: физики Макс Борн и Отто Штерн, бактериолог Пауль Эрлих и химик Фриц Габер!
О евреях Австрии и Германии — и говорить не приходится. В этих странах евреи имели возможности практически на равных с христианами трудиться там, где им пожелается, занимать любые должности, к которым они были подготовлены образованием, житейским и трудовым опытом. И евреи Австро-Венгрии и Рейха, в отличие от российских евреев, намного реже, не найдя признания на родине, эмигрировали за океан.


                ***


Можете обвинять меня во всех грехах.
Я не считаю и никогда не считал себя не только великим, достойным упоминания в старейшей «Британской энциклопедии» либо хотя бы в  нынешних электронных изданиях подобного типа. Даже «знаменитым» — нет. Максимум — «известным» (в основном, «регионально известным»). Но это не мешает мне присоединиться к словам поистине великого Зигмунда Фрейда: «Мой мир — это маленький островок боли, плавающий в океане равнодушия.»  И —  писать, исходя из этого ощущения, которое постоянно присутствует в моих публикациях.

Я не был никогда верующим в бога, не вёл монашескую жизнь. Но я вправе повторить вслед за Отцом Пименом из трагедии «Борис Годунов» А. С. Пушкина:
«… Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил ...»

Для чего ж, если вам это интересно знать? Ответ дан за меня там же, Отцом Пименом,  пятью строчками далее:
«Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу...»

Я, предупреждённый И. А. Крыловым («Комар и пастух», 1816): «Коль слабый сильному, хоть движимый добром, открыть глаза на правду покусится», знаю, что в ответ последуют только незаслуженные упрёки «потомков православных». И всё же вот решил снова попытаться «открыть глаза на правду».

И не зазнался я, как вы подумали. Опять же — нет и нет! Но полагаю: в своих размышлениях, как молвили в старину, занёсся я. А «зазнаться» и «занестись» это, выражаясь уже по-одесски, — две большие разницы. Конечно, если читателю — «вслушиваться» в слова'. Однако внимания такого уровня мне не дождаться…


POST SCRIPTUM (после написанного).

Мне хотелось дать побольше иллюстраций, поэтому я публикую статью в пяти частях. С одной стороны, в «вырезках» из Списков мало что можно прочитать, а фотографии ремесленников-евреев — схожие с тысячами подобных фотографий ремесленников других национальностей. С другой стороны, и копии Списков, и фотографии людей из таких же Списков позволяют читателю несколько ближе ощутить то давнее время, которое мы все плохо себе представляем.
 
Но любые попытки ввести нас в то прошлое, в котором нас самих ещё не было (воспоминания, оставшиеся с тех лет; сочинения писателей того или более позднего времени;  музейные экспозиции реконструированных жилищ и оставшейся с прошлого утвари; фотографии и картины художников, кинокадры, пр.) не могут сравниться с тем впечатлением, которое осталось у ещё живущих, родившихся в то время — о той, пусть уже очень далёкой, жизни, действующими лицами которой были они сами.

Подыскать подходящее сравнение тут очень сложно, но мне так хочется вам помочь. И я предлагаю вам сравнить хорошо приготовленную еду с такой же, но в которую не было додано ни крупинки соли. Она — безвкусна. Она не позволяет раскусить вкус того, что составляет основу этой пищи, и того, что придаёт ей дополнительные привлекательные качества. Соль не только сама — приправа, она и своеобразный «катализатор» действия других пищевых приправ. Недаром в шоколад добавляют соль, чтобы наши рецепторы могли сполна ощутить вкус и аромат какао.

Так и нам никогда не понять так же, как понимали люди середины XIX-го века своё время, время середины XIX-го века, потому что мы сами — люди из совершенно иного времени, из настоящего. И наши мозги тикают совершенно по-иному. Поэтому к картинам из прошлого добавляют как бы разъясняющие слова, а к рассказам — фотографии, иногда звуки и даже ароматы давнего времени. Для нашего лучшего понимания того, что нам рассказывают и показывают. Тщетно: полного эффекта не добиться.


                ***


Совсем недавно, в июне сего года два популярных винницких сайта снова (дважды, с интервалом в декаду!) обратились к роману ныне израильтянки Дины Рубиной «Белая голубка Кордовы», расхваливая без меры и автора, и само произведение. Я — не против. На вкус и на цвет…

Но утверждение, что в этом романе «очень красиво, с завораживающей точностью деталей, описана жизнь нашей Винницы в конце 40-х годов ХХ века», попытаюсь оспорить. По причине, каковую только вот пытался растолковать: прошлое, в котором сам «задействован» не был, правильно понять до конца и (или) безошибочно отобразить чрезвычайно трудно, сказать честнее — невозможно. А тут — «с завораживающей точностью деталей». Так сказать, один к одному, как под копирку, будто бы клонированно.
В подтверждение точности деталей приводится небольшой отрывок из романа (с чисто «винницким содержанием») — я им и ограничусь. Хотя в романе есть и другие места о Виннице, которые также не блещут «завораживающей точностью».

Но поначалу хочу сообщить, что в Виннице автор никогда не проживала, родилась в 1953-м году и провела молодые годы в Ташкенте. То есть, собственных впечатлений о Виннице «конца 40-х годов ХХ века» (и даже — более позднего времени) иметь не могла. Её супруг, художник по специальности, с лёгкой руки которого Винница попала в сюжет романа, родился (1946) в столице Узбекистана. Но в Виннице проживал: в 1969-1976 годах преподавал в местной Художественной школе.

Возвратимся к временны'м рамкам - «концу 40-х годов ХХ-го века». Описанные в отрывке события, к моему удивлению, происходили на самом же деле в несовместимые времена.
«Неподалеку, в старой полуразрушенной крепости, держали военнопленных.» Не могу подтвердить то, что в Мурах (другой крепости поблизости не было) «держали военнопленных», но и отрицать этого тоже не могу. Сомневаться — да, потому что всегда полагал (и иногда видел), что военнопленных на стройки в центре города (здание обкома, театр, Дом учителя - на углу улиц Соборности и Заваркиных, пр.), на работу в обкомовском гараже, расположенном в глубине костёльного двора (описано в «Моей Виннице»), и так далее, привозили грузовым трамваем (на платформах без сплошных стенок) откуда-то с Замостья (с военных городков?). Или приводили строем (нечёткими шеренгами). Насчёт Муров — не знал или не запомнил, что ли?

Что' исключаю несомненно, так это одновременное наличие в Виннице военнопленных и "Знаете, шо сегодня в кино идет? «Приключения Синдбада!»". Это — американский фильм, дублированный на русский язык не ранее 1958-го года. К этому сроку след немецких военнопленных в Виннице давно простыл.
И здание «Юго-Западной железной дороги…  огромное, шестиэтажное» всегда было лишь четырёхэтажным.
И «в сторону «Стометровки», как между собой называли винничане центральную улицу Ленина, где – от горкома партии, мимо кинотеатра Коцюбинского, и далее, в парке им. Горького...» - не верно, потому что «стометровка» начиналась не от горкома партии (ныне — арбитража), построенного, конечно, в пятидесятые, а не в сороковые. «Старт» был у гостиницы «Савой», «финиш» (разворот) — у кинотеатра Коцюбинского. Всё остальное — уже не «стометровка» (и тут — более двухсот метров длины, вполне достаточных для «стометровки»).

Думаю, что этого хватит, хотя у меня в запасе есть примеры и по сему отрывку и по другим местам. Д. Рубина — технарь - гуманитарий — пишет красиво, современно. Хотя и в этом срывается. Как прикажете понимать «вниз по крутым булыжникам улицы Полины Осипенко, покатой, как нос эндокринолога Каца…»? Камень для булыжника обрабатывают так, что одна сторона получает округлую форму. Точка. Никакой крутизной булыжник не обладает. Если же имеется в виду крутизна улицы П. Осипенко, то она не есть и даже не может быть «покатой», потому что «покатый» определяется как «наклонный, постепенно снижающийся небольшим уклоном, не крутой (о поверхностях)», а она, как и параллельная ей Коммунистическая — самые крутые улицы в центре города. Нос эндокринолога был «покатый» (снижающийся постепенно, пологий) — что же тут особенного, тем более, если кто не знал, как я, лично прообраз этого «Каца», то мог увидеть не раз его фотографии в фас и в (полу)профиль на винницких сайтах. Ничем не выдающийся крупноватый нос на - в целом - красивом лице. Не убедил? Смотрите сами: https://en.wikipedia.org/wiki/Mikhail_Stern . 

Д. Рубина, на мой взгляд, намного уступает другой, несколько старше её, российской писательнице в «интеллектуальности» сочинений и ещё более - в занимательности построения сюжета - всем известному российскому писателю, повествующему об авантюрах героя, отдалённо схожего с Захаром Кордобиным  - героем бегло рассмотренного нами романа Д. Рубиной. К слову, сюжет «Голубки» сконструирован жёстко, стягивающие его болты местами перетянуты — и всё построение выглядит из-за этого надуманным (под этим понимается не «недо», а избыточно «про» или «пере»думанным). Всё было, так мне представляется, определено ещё с самого начала — и потом уже готовые разделы «оглавления» автор начала заполнять содержанием. Мне милее литературные произведения, где не автор ведёт героев, а, наоборот, герои, вдруг начавшие «самостоятельную жизнь», ведут автора. Сюжеты складываются не такими гладкими, как в «Голубке», но — намного более жизненными. У Д. Рубиной —  уж слишком много заранее заготовленных «случайностей».

Ладно, читал давно. Вспоминаю фрагментарно. Волнует с тех пор другое, вот это.
«Вообще в послевоенной Виннице безумцев было видимо-невидимо, как, вероятно, по всей изувеченной, обезноженной, изнасилованной и обезображенной стране.» Банальное замечание (с переизбытком причастий), плевок в послевоенное время, вообще. И только мельком, с глумливо неуместными тут иронией и ехидным смешком: «В полдень на свою глубокомысленную прогулку выходил тихий сумасшедший по кличке «Голубое небо». У него всех убили.» Небрежно так, почти пренебрежительно: «У него всех убили.»

Вот это «у них всех убили» и было причиной безумия многих винничан. И у меня есть об этом в «Моей Виннице». И если бы меня попросили очень кратко охарактеризовать Винницу первых послевоенных лет, то я произнёс бы всего три слова: «Крик» Эдварда Мунка — https://ru.wikipedia.org/wiki/Крик_(картина_Мунка). Гибель родных, близких людей и раскрытый - в попытке прокричать всему миру о своём отчаянии - рот, из которого — ни звука. О тысячах расстрелянных нацистами мирных евреев упоминать было не положено, официально чтить их память — запрещено. Такое вот было кощунственное время. Потерявшие кормильцев старые, немощные евреи, спасшиеся в эвакуации, прозябали в страшной нищете. И на Старой, и на Новой (описанной в романе) Иерусалимке. Везде, где им удалось приткнуться, не имея никаких льгот, ни добавок к жалкой пенсии.

Автор и её муж хотя и прибыли (перед написанием книги посмотреть на Винницу, послушать байки старожилов через полвека после времени, описанного в книге) из той же «изувеченной, обезноженной, изнасилованной и обезображенной» страны, но — по их, супругов, происхождению — из совершенно иной её части, где не было оккупации и массовых расстрелов мирного населения. Где не было голода в 1946-1947-м годах, вызванного не только засухой, но и порочностью насильственного запихивания крестьян в колхозы. [«Ташкент — город хлебный» - так называются повесть А. С. Неверова и снятый по её мотивам кинофильм, рассказывающие о поездке подростка Миши Додонова из голодающего Поволжья в, по слухам (которые подтвердились), изобилующий едой Ташкент.]

Д. Рубина с супругом не несли в груди этот камень отчаяния, несправедливости, безысходности, который выкристаллизовывался (выпадал - из горько-солёных слёз сострадавшей, беззвучно рыдающей души -  в осадок) на сердце каждого, кто соприкасался с пострадавшими от вражеских злодеяний и холодного бездушия своих. Центром этой кристаллизации мог быть тронувшийся разумом больной человек, истинную историю болезни которого вам кто-то поведал. Или почти маскообразные, всегда глубоко печальные лица старой супружеской пары, выжившей, потому что начало войны застало их в отпуске, где-то в России, но родителей и внуков которой расстреляли немцы, а сыновья их погибли на войне. Редко — просящая милостыню относительно опрятная, не пьяная, без папиросы в зубах или в руке, старуха; её лицо как бы застыло то ли в выражении стыдливой улыбки, то ли — в гримасе плача. Поверьте, мне трудно и больно вспоминать вторую половину сороковых, когда всё пережитое винничанами было столь свежо и ни одна глубокая душевная рана не затянулась ещё даже с поверхности.

Я писал в «Моей Виннице» о том, что в еврейские праздники разносил таким людям собранные мамой из семейных запасов и специальных для этого закупок продуктовые подарки. Это были мамины довоенные знакомые (сотрудники, соседи, др.), которых война лишила самого дорогого — родни. И которые, заболев, состарившись — нищенствовали, ставшие ненужными никому. Так что мои воспоминания — не с чьих-то слов.

До сих пор стоит перед глазами убогое жильё бывшего печника по фамилии Келлер и его жены на улице, когда-то названной именем дарителя городу великолепного здания Реального училища - Цаля Лейбовича Вайнштейна (http://proza.ru/2016/11/07/970 ). Супруги Келлер были настолько убиты горем, что даже не могли ни жестами, ни голосом выразить свою благодарность. Только глаза их на мгновенье оживали, когда я вынимал из корзины очередной свёрток, указывая на его содержимое: масло, мука, сахар, подсолнечное масло, пирог, варенье, домашние соленья, если это — к Песаху (еврейской Пасхе), то — маца, пр. Мацу сначала отчим-адвокат заказывал каким-то своим бывшим клиентам для моей бабушки, потом - после её смерти - они нам её и без заказов доставляли. Верующих в семье не было, но мацу охотно покупали: и для вот таких подарков, и просто для еды.

Вы спро'сите: а где же была еврейская община? Отвечу: в (полу)подполье. Синагога располагалась в небольшом домике около замостянского рынка (вроде бы, по улице Некрасова), но её посещали только пенсионеры и работающие на самых низких должностях. Остальным грозило немедленное увольнение с должности, если постоянно «пасущие» синагогу агенты НКВД-КГБ засекали их у синагоги.

Я впервые узнал о существовании в Виннице синагоги только в 1959-м году, когда студентом курировал во 2-й городской больнице тяжелейшего астматика по фамилии Браверман (с такой же фамилией оказался мой знакомый и коллега по работе - винничанин по месту рождения - в Белгороде 1961-1963-го годов — я о нём писал). Так вот Браверман 1959-го года служил кантором этой синагоги. Он-то меня немного просветил, а о КГБ я узнал позже от других, о разгоне евреев, собравшихся в годовщину массового расстрела у места трагедии в Пятничанском лесу — ещё намного позднее.

Конечно, среди переживших трагедию войны были не только евреи. И среди винничан других национальностей были многие, встречавшие подступающую старость одинокими, больными, бедствующими. Но тех, кто потерял  в с е х родных, среди не-евреев было в сотни, тысячи раз меньше. Потому я выделяю евреев, да и у Д. Рубиной — о них.
Меня, как и очень многих, послевоенное винницкое время пометило очень значимо и, как теперь ясно, - на всю жизнь.

Вот так и вырисовалось у Д. Рубиной с мужем утрированное изображение Новой Иерусалимки и Винницы в целом. Оно особо поражает, потому что гротескные мелодии винницких мест выпадают из общей тональности романа. Музыкант по профессии Д. Рубина этого не услышала, а её муж - художник не заметил чрезмерного сгущения к тому же не всегда подходящих красок.


                ***


Художник Борис Дубров, картину которого «Праздник в деревне» я специально разместил среди фотографий (см. предыдущий коллаж), родился в Санкт-Петербурге, откуда 18-летним эмигрировал в Израиль. Сравните эту картину, написанную по всем правилам «социалистического реализма», с фотографиями, включёнными в коллаж. Чистенькая деревушка, добротные срубы — строения на века, разодетый, веселящийся еврейский народ. Откуда это? Где он такое видел, когда? Если в сталинском кино типа липовой показухи «Кубанские казаки» (1949), то там ведь евреями даже не пахло! Известно, как любят их казаки…

Как эта картина контрастирует с фотографиями, хотя среди них есть и слегка постановочные фото! Обветшалая одежда, босота (босоножье), ЛИ'ЦА! И дело не в том, что фотографии — чёрно-белые, а картина — в цветах. Цветные фотографии были бы ещё более откровеннее в раскрытии быта и незавидного социального положения еврейских ремесленников - музыкантов. Вот очередной пример неверного представления о прошлом — то, что в советское время называли «лакировкой действительности».

Или другая красивая картинка (авторство определить не смог) старого портного. Если и было где-то одно такое образцовое рабочее место подобного импозантного еврейского портного, то характеристичным уж назвать его —  язык не поворачивается. У местечковых портных «декорации» выглядели по-иному, сами «актёры» — не по-мессиански.

Вам не пришлось видеть танец «Портняжка», созданный чеченцем Махмудом Эсамбаевым? А я успел насладиться «вживую» этим удивительным подарком Махмуда своей любимой мачехе-еврейке и всем зрителям. Почитайте об этом тут: https://www.liveinternet.ru/users/3780265/post328237531/ . Его «А юнгер шнайдер» (молодой портной) несравнимо ближе (в сравнении с нарисованным) тем немолодым еврейским портным, которых я посещал по наказу матери, относя им на починку и переделку (для меня) изношенные вещи старших. И об этом я пару раз рассказывал.


                ***


Вы всё ещё не понимаете, с какой целью я написал (и вот-вот завершаю) эту приписку? Чтобы объяснить: задумав разобраться в архивном томе Литинского уезда, я заранее предвидел, что потерплю неудачу.

Магическим глазом я не обладаю — более того, что увижу в Списках, не узна'ю. И собрать из узнанного что-то цельное не удастся. Так оно и вышло. Но в надежде, что кто-то найдёт другие подобные тома', что сможет вникнуть в них глубже, что увлечёт своими исследованиями других — и в результате восстановится утраченное звено знаний о прошлом уезда, откуда произошли мои предки, я довёл эту работу до доступного мне уровня.

И вот достигнув «дозволенного предела», не жалею уже ни усилий, ни потраченного времени. Можете, как говорили в Виннице, «за меня» только порадоваться…
 
Заранее благодарю!