Лонг-лист день победы в наших сердцах

1 Сквозь бури и пламя
Виктор Панько
СКВОЗЬ БУРИ И ПЛАМЯ

 Наша встреча произошла в 1986 году в Вильнюсе.
 С Виталием Николаевичем Каракулиным мы были знакомы по переписке. Он прислал Клубу интернациональной дружбы Кухнештской средней школы свои воспоминания и некоторые материалы. Среди них был фотоснимок военных лет: группа офицеров-пограничников сфотографировалась на память на 1009 день Великой Отечественной войны в селе Липканы, когда 24-ый пограничный полк вышел на Государственную границу СССР. Было это 26 марта 1944 года.
 1009 день Великой Отечественной войны стал днём освобождения от немецко-фашистских захватчиков нашего Глодянского района. Через 41 год, 26 марта 1985 года наша районная газета «Ленинская мскра» опубликовала эту фотографию. Я выслал Виталию Николаевичу газету, так мы познакомились.
 И вот по счастливой случайности я -  в Вильнюсе проездом из Паланги в Кишинёв.
 Вечерний Вильнюс шуршит за окнами  шинами проезжающих автомобилей и автобусов. Жители столицы Литвы заняты своими повседневными делами. На город опускаются крупные белые снежинки, покрывая неширокие улицы, своеобразные по своей архитектуре дома Старого Города, крупные многоэтажники современных кварталов. А в квартире Виталия Николаевича на улице Пяркуно тепло и тихо, городские автострады отсюда далеко, и ничто не мешает спокойной и плавной речи хозяина.
 Высокий лоб, неторопливость в движениях и в разговоре, внимательный взгляд из-под чёрных бровей – таким я его и представлял себе по воспоминаниям.
 Слушаю неторопливую речь Виталия Николаевича, в которой он то и дело упоминает названия сёл Болотино, Чучуля, Кухнешты, Калинешты, и чувствую: для него не существует расстояния длиной в 45 лет, точно так же, как для меня не существует теперь расстояния в тысячу с лишним километров от Вильнюса до Глодян. Мы оба – рядом, в Молдавии, в сорок первом, на берегу Прута.
 - В четыре часа утра 22 июня немецко-румынские войска, открыв ураганный огонь, начали форсировать Прут, атаковать наши пограничные заставы,- говорит Виталий Николаевич.- За считанные минуты преобразовалось июньское утро. Дым пороховых газов застилал долины и луга. Я в это время находился в Калинештах, на участке 15-ой заставы, спать лёг около трёх часов, спал в доме техника лесничества. Проснулся от взрывов, пошёл в сельский Совет и позвонил в Чучулю в комендатуру. К телефону подошёл помощник начальника штаба комендатуры Александр Махнин. Я сообщил ему обстановку на участке. Он мне ответил, что комендант уже воюет на правом фланге комендатуры и передал, чтобы я немедленно возвращался в Чучулю, где находилась комендатура. Я вскочил на своего коня. На полпути встретил начальника 14-ой заставы лейтенанта Герасёва с личным составом. Спросил, что он предпринимает. Герасёв ответил, что занимает запасные окопы. Он мне дал облигации, чтобы я передал его жене.
 Когда я приехал в комендатуру, все семьи офицеров, в том числе и моя, были загружены в машины. Я только успел поцеловать жену и дочку. Вещей они взять не имели возможности. Они уехали, а мы стали готовить все служебные документы к эвакуации. У нас была топографическая карта в 20 листов. Старший лейтенант Наумов приказал вложить её в полевую сумку, но она туда не входила. Тогда он предложил часть карты местности, что за Днестром, оторвать и сжечь, так как мы не думали, что нам придётся отступать вглубь страны….
 Виталий Николаевич на секунду замолкает. Может быть, вспоминает он в этот промежуток времени не языки пламени, лижущие топографическую карту в маленьком  молдавском селе Чучуля, а солнечные блики, какие видел он, отражённые в стёклах окон и куполов Златой Праги 9 мая 1945 года? Кто знает? Довелось ему участвовать в боях в составе Южного, Северо-Кавказского, Второго и Третьего Украинских фронтов. За это он награждён боевыми тремя орденами и несколькими медалями.
 - 22 июня сорок первого, - продолжает он,- на участке нашей комендатуры противник пять раз пытался форсировать Прут, но его отбрасывал назад огонь погранзастав….
 Виталий Николаевич достаёт фотографию и протягивает её мне.
 - Так это же Иван Петрович Булгаков! – говорю я удивлённо, увидев знакомое лицо.
 - Да, это – он. Я его хорошо знал. Эту фотографию мне прислала дочь Ивана Петровича уже после войны. Иван Петрович совершил подвиг 23 июня, на второй день войны. Ночью комендант нашей третьей комендатуры капитан А.М. Липатов приказал лейтенанту Булгакову поддержать соседа слева. Несмотря на артиллерийский и пулемётный обстрел, группа Булгакова выступила по заболоченной, поросшей кустарником местности по направлению к мосту. Противник усилил огонь. Когда обстрел стал стихать, Булгаков с возгласом: «За Родину, вперёд!» поднял бойцов-пограничников и повёл их на врага. Из автомата он уничтожил несколько фашистов, в упор застрелил румынского офицера. В разгар схватки он был ранен, но продолжал руководить боем. Пограничники выбили врага с позиций. Впереди был Иван Петрович. Перебегая от укрытия к укрытию, пограничники продвигались к мосту. В это время вражеская очередь сразила бесстрашного командира. Теряя последние силы, он приказал принять командование старшине Соколову….
 Виталий Николаевич замолчал.Ему и мне известно, что через много лет после этого боя один из местных жителей, тоже участник Великой Отечественной войны, кавалер ордена Славы, один из первых комсомольцев и организаторов колхоза в селе Кухнешты, Евстафий Фёдорович Харя установил точное место гибели лейтенанта Булгакова. По его инициативе на этом месте, у большого дуба воздвигнут обелиск, а рядом - Евстафий Фёдорович посадил с учащимися Кухнештской средней школы девять ёлочек – символ 9 Мая – Дня Победы.
 В апреле 1980 года совет ветеранов 24-го Прутского ордена Богдана Хмельницкого пограничного полка сообщил Каракулину, что ему, вместе с Павлом Ивановичем Коломацким, Николаем Степановичем Беляевым, Николаем Михайловичем Тихомировым и Василием Ивановичем Матиец предстоит поездка на границу, где они принимали первый бой с фашистами. Эта группа ветеранов-пограничников побывала на заставе имени Ивана Петровича Булгакова. В то время на заставе служил внук Булгакова Костя Шаров и 12 односельчан Булгакова. Ветераны выступили перед пограничниками заставы, сфотографировались у памятника Булгакову. 8 мая 1980 года Виталий Николаевич Каракулин  выступил на митинге по случаю открытия обелиска погибшим односельчанам в Кухнештах. Здесь он познакомился с бывшим военруком Кухнештской средней школы Е.Ф.Харей, с которым переписывается до сих пор. Их, бывших фронтовиков, объединяет многое, они чем-то похожи друг на друга.
 Многое узнал я в тот вечер о героях-пограничниках 24-го полка, об его подвигах в боях и работе по борьбе со шпионами и диверсантами  врага, прочитал слова стихотворения, сочинённого командиром взвода лейтенантом Зыковым:
Позором свои не покроем петлицы,
Всегда мы готовы к боям,
Ни шагу родимой советской землицы
Без боя не сдали чекисты врагам….
Это – слова о боях на Маныче. На месте тех боёв в 1974 году воздвигнут монумент в честь подвига 24-го Прутского ордена Богдана Хмельницкого пограничного полка. Его авторы – члены Союза художников СССР А.А. Синарин и С.П. Голосов. Монумент был торжественно открыт 1 августа 1974 года. Где-то здесь в военную годину звучала и другая песня, сложенная пограничниками в наших краях, у Прута:
Погожим июньским холодным рассветом
Вломились фашисты звериной ордой.
Отчизны Советской любимые дети
Бесстрашно пошли пограничники в бой….

…Виталий Николаевич Каракулин родился в 1911 году в Ярославской области. По призыву комсомола пошёл на строительство детища первой пятилетки – резино-асбестового комбината в Ярославле. В тридцать втором году по призыву ЦК ВЛКСМ был направлен на строительство Комсомольска-на Амуре. Тринадцать лет прослужил пограничником. После войны боролся с бандитизмом в Литве, участвовал в укреплении разрушенного войной хозяйства Литовской ССР, был секретарём партийной организации крупного производственного коллектива….
  Он вспоминает, как в 1942 году наши части отходили к Днепру. Пограничники обеспечивали порядок на переправах. В одно раннее утро к Каракулину подошёл человек в форме политрука Красной армии и начал вести панический разговор. Каракулин его задержал. Тот оказался агентом немецкой разведки. В его задание входило распространять среди военнослужащих нашей армии пораженческие слухи. Однажды в Грозном Каракулин задержал девушку. При работе с нею выяснилось, что она выполняла задание немецкой разведки, а её мать являлась немецким резидентом в Грозном. Было трудно установить её адрес и место работы, так как она сменила их несколько раз. Большими усилиями разведчиков полка (Каракулин был командиром разведотделения первого батальона) удалось обезвредить её и до десятка немецких агентов, находящихся у неё на связи.
 В ноябре 1942 года полк стал выполнять задачи по охране тыла войск Северной группы Закавказского фронта. Очищая Северный Кавказ, полк задержал и разоблачил только в январе-феврале 24 шпионов, 2 бандитов, 460 ставленников и пособников врага. Эта работа требовала смелости, находчивости, сообразительности, большого мужества.
 С гордостью вспоминает Виталий Николаевич о том, как пограничники оперативно-чекистской группы, которой он тогда командовал, участвовали в танковом десанте.
- В конце августа 1943 года я был назначен начальником оперативно-чекистской группы  от нашего первого батальона в составе 22 человек. При выходе из села Новый Айдар на берегу Северного Донца мы увидели командарма 3-ей гвардейской армии генерал-лейтенанта Героя Советского Союза Лелюшенко. Он готовил танковый десант. Когда он увидел нас, то сказал, что очень хорошо, что мы появились в этот момент. Узнав, что я – старший, он приказал всю группу выстроить. Я выполнил это распоряжение. Генерал Лелюшенко перед строем сказал, что ему нужно 15 добровольцев для танкового десанта. Желание пойти изъявили все. Тогда он отобрал подряд 15 человек и, обращаясь ко мне, попросил одного офицера. Я попросился сам, но, та как должен был выполнять поставленную передо мной задачу, он отклонил просьбу. Тогда пожелал пойти лейтенант Селехов. На танках, ведя огонь из автоматов, пограничники  внезапно для противника ворвались в Горловку, а затем – в Константиновку. За решительность и бесстрашие в бою по указанию командарма Лелюшенко все участники танкового десанта были представлены к правительственным наградам.
 - Виталий Николаевич, а чем тогда была занята вторая часть Вашей  группы? – спрашиваю я его.
 - Мы задержали и разоблачили палача, который казнил советских граждан, приговорённых оккупантами. Был найден проводник, который выводил немецких карателей на места нахождения партизан и тех, кто скрывался от немцев. Тогда же мы разоблачили бывшего начальника полиции и арестовали его и всех его пособников.
… Подразделения 24-го пограничного полка участвовали в марте 1944 года в освобождении населённых пунктов Молдавии от города Сороки до села Липканы, очищая тыл действующей армии от шпионов и диверсантов, выявляя, задерживая и разоблачая изменников Родины, предателей, ставленников врага и других враждебных элементов. В результате этой работы в селе Бричаны офицерами-разведчиками отделения, которым командовал капитан Каракулин, были установлены по архивам, брошенным в панике отступающими фашистами, задержаны и разоблачены 22 агента врага. Эти архивные материалы были найдены старшим лейтенантом Петром Мартыновичем Давиденко и практикантом разведотделения старшиной Алексеем Саламатиным. В розыске этих агентов активную помощь оказали местные жители.
 В Липканах пограничники первыми в полку вышли на Государственную границу СССР 26 марта 1944 года. Затем они участвовали в освобождении Румынии, Венгрии, Австрии и Чехословакии.
 В апреле 1946 года Каракулин был направлен в Литовскую ССР на борьбу с бандитизмом. Служил заместителем начальника Биржайского отдела МГБ по борьбе с бандитизмом. За выполнение особого правительственного задания награждён орденом Отечественной войны второй степени. В Салочайской волости Каракулин участвовал в ликвидации банды из 11 человек, которая ограбила магазин на территории Баусского уезда Латвии. Помогла хорошая координация работы чекистов Литвы и Латвии. Да разве обо всём расскажешь?
 Уже теперь, находясь на пенсии, Виталий Николаевич активно участвует в работе по военно-патриотическому воспитанию молодёжи, переписывается со школьниками Молдавии и Литвы, своими однополчанами. Среди адресатов Каракулина – рабочие Кишинёва, школьники Глодян и Кухнешт, ветераны, проживающие сегодня в разных уголках нашей Родины.
 В канун 23 февраля и 9 Мая он отправляет около 70 открыток во все концы страны.
 Многие из тех, чьи фамилии на них записаны, получат от него поздравления и в конце мая. Тогда цветут сады, зеленеют леса, земля дышит синеющим в дымке воздухом, а самолёты и почтовые грузовики передают однополчанам от Каракулина поздравления с Днём пограничника.

Виктор ПАНЬКО
1986 – Вильнюс - Глодяны
2015 - Село Дану Глоденского района Республики Молдова.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Этот очерк был написан почти тридцать лет назад. С тех пор произошло множество самых разных событий. Но я решил опубликовать его в том виде, в котором он был написан тогда, за исключением незначительных правок. Думаю, сегодняшний его читатель получит возможность глубже проникнуть в атмосферу отражённых в нём событий, как военных, так и послевоенных лет. Кроме того, благодаря интернету им могут заинтересоваться потомки, друзья и родственники тех людей, чьи фамилии здесь упоминаются.
2 Остров памяти Сергея Кучерявого
Виктор Панько
Навстречу 70-летию Победы

ОСТРОВ ПАМЯТИ СЕРГЕЯ КУЧЕРЯВОГО

Интересно вспомнить, когда это я впервые увидел Сергея Харитоновича Кучерявого?
Да, припоминаю. Точно. Это было в 1968 году летом, когда я случайно попал на репетицию какой-то пьесы в Глодянском районном Доме культуры.
Пьеса была сатирико-юмористическая 19-го века, ещё Валериан Прозоровский играл тогда богатого помещика. Реквизиты - соответствующие. Было интересно и смешно. Актёрами были простые ребята, рабочие совхоза и местная интеллигенция, да и некоторые активные старички тоже.
Сергей Харитонович был тогда директором районного Дома культуры и тоже играл в той пьесе.
 Тогда мы и познакомились, а потом пришлось и вместе поработать, я был заведующим автоклубом, а он иногда аккомпанировал на аккордеоне во время выступлений агитбригад на полевых станах и в малых сёлах, куда мы приезжали на этом самом автоклубе, привозили лектора, передвижную библиотеку, какой-нибудь короткометражный фильм или небольшой концерт.
Сколько же ему было тогда? Сорок три…. К тому времени он уже успел побывать на войне, штурмовать Берлин, быть раненым и прослужить в общей сложности шесть лет в армии в том самом Берлине, который пришлось ему штурмовать.
Да, но тогда мало кто знал, что он пережил.
Меня с нашего первого знакомства и до сегодняшнего дня привлекает в нём какая-то необыкновенная мягкость характера, большая скромность и неподдельный интерес ко всем окружающим людям, а также глубокое увлечение музыкой. 
С аккордеоном он впервые познакомился тоже в Берлине. Солдаты из музыкального взвода пригласили желающих соседей-сапёров на свои репетиции, которые были для сапёров одновременно и учёбой. Сергей Кучерявый был среди этих желающих, даже есть фотография: однополчане-сапёры с аккордеонами. Там он овладел и азами нотной грамоты, что позволило ему впоследствии самому сочинять музыку к песням, когда работал художественным руководителем, директором Дома культуры или музыкальным работником детского сада в Глодянах. Эти песни не раз звучали со сцен в исполнении самодеятельных хоров и ансамблей, особенно - «Песня о Глодянах» на слова Владимира Фелендюка, а «О чём шумит осенний лес» сочинили мы в 1973 году с ним вдвоём….
Сколько же лет мы уже не виделись? Трудно сказать. Время летит незаметно: недели, месяцы, годы….
И вот я у него дома, в знакомом дворе за стеной центрального городского стадиона. Смотрю на надворные постройки, навес – место для отдыха - на всём  отпечаток его личности: всё сделано прочно, своими руками, продуманно, надёжно. И мне теперь даже кажется символом всей его жизни огромное дерево – груша, посаженная Сергеем Харитоновичем когда-то рядом со своим домом. Она давно перегнала по высоте строение человеческих рук, глубоко вцепилась своими корнями в землю, черпает в земле свои силы.
- Похоже, в этом году груша уродит хорошо,- скажет он, отвечая на мой вопрос. Но это будет уже в конце нашей беседы. А начало беседы было удивительным своей неожиданностью. Он вышел ко мне из дому, и, узнав, что я хочу написать о нём в районнуюгазету, извинился:
- Я каждый свой новый день начинаю с зарядки, армейского комплекса упражнений. Поэтому прошу немного подождать.
Я согласился, и он приступил к зарядке. Среди шестнадцати движений этого комплекса были довольно сложные, но Сергей Харитонович проделал их все два раза, и, заметно устав, пригласил меня сесть за стол, где можно было писать.  Пошёл в комнату за документами и фотографиями.
Когда он их принёс, и мы начали разговор об его биографии, боевом пути, работе и музыке, первое, на что я обратил внимание – две ксерокопии каких-то карт.
- Это – из книги маршала Жукова, - пояснил он, - Карта расположения войск накануне штурма Берлина. Посмотрите, там указаны цифры «207с.д.». Это наша 207-я стрелковая дивизия. Я служил в 594 стрелковом полку этой дивизии. Участвовал в боях с 1 января по 28 апреля 1945 года, до ранения в руку….
Наша беседа продвигается неспешно, и я, неожиданно для себя, обнаруживаю, что, хотя мне и казалось, что я до сих пор  неплохо знал Сергея Харитоновича, очень многие важные детали его биографии были мне неизвестны.
Я очень хорошо знал, что он был призван по мобилизации в Красную Армию на Пасху в апреле 1944 года из Яблоны и последовал со всеми в Могилёв Подольский. Потому что то же самое произошло с моим отцом, Дмитрием Ивановичем Панько, и многими моими  родственниками и соседями в селе Данул. Но то, что Сергей Харитонович родился в многодетной семье (десять детей), и что он окончил пять классов румынской школы и сдал экзамен за пять классов русской школы – для меня было интересными деталями. Не знал я и о том, что он окончил Сорокское культпросветучилище, готовился для поступления в консерваторию, и вполне мог поступить, но поменялись условия приёма, а он об этом не знал и не был готов, а от направления от Министерства культуры республики почему-то отказался.
Мне было известно, что во время войны он был сапёром, награждён медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Но я не знал об адресованных ему двух благодарностях Верховного главнокомандующего И. В. Сталина.
Я попросил рассказать об этих благодарностях.
Он показал мне их. Один документ датирован 23 апреля 1945 года, приказ № 339. Благодарность объявлена красноармейцу С. Х. Кучерявому за прорыв немецкой обороны под Берлином. Другой – от 2 мая 1945 года - за овладение столицей Германии Берлином.
С ними, этими выдающимися мировыми историческими и памятными личными для С. Х. Кучерявого событиями, связаны и два его воспоминания о том времени.
 - Служба сапёра в боевых условиях и ответственна, и опасна, и трудна. Понимаешь, многое на фронте зависит от развития событий. Если обстановка меняется очень быстро, как это бывает при наступлении, то нагрузка на сапёров многократно возрастает и от их подготовки, умения, мастерства и трудолюбия очень многое зависит.
Наш сапёрный взвод, в котором я служил, был прикреплён к штабу полка. Получается, что мы отвечали за безопасность и штаба, и командира полка. Помню, однажды за день мы выкопали для наблюдательных пунктов и размещения штаба шесть землянок. Так быстро менялась обстановка.
Особенно трудно приходилось сапёрам при форсировании рек. Мы обеспечивали переправы под обстрелом противника. На реке Шпрее с помощью сапёров 18 наших солдат захватили на противоположном берегу плацдарм, и это способствовало развитию наступления советских войск на Берлин.
А один маленький островок, образовавшийся в результате того, что немцы взорвали дамбу на Одере, чтобы затруднить наступление советских войск, запомнился Сергею Харитоновичу навсегда.
- Мы готовили переправу через Одер, - вспоминает он. - Это происходило ночью. Я получил задание переправиться на небольшой островок, который был недалеко от берега, и электрическим фонариком подавать изредка сигналы сапёрам, чтобы они могли ориентироваться в направлении предстоящего форсирования реки.
Мне помогли переправиться на островок и оставили меня там.
Сначала всё шло хорошо. Я время от времени включал фонарик  и подавал сигнал. Но вот чувствую – вода прибывает всё больше и больше. Уже дошла до щиколоток, до колен. Кричать сослуживцам нельзя – могут услышать немцы. Стоять в холодной воде – невозможно.
Каким-то образом я умудрился фонариком подать сигнал тревоги. Меня с острова забрали, а наступление на этом участке отменили.
Вот такой островок в моей памяти остался,  - заключил он.
- В этом году мне будет 90 лет. Но, как видите, я сдаваться не собираюсь. Потому и делаю зарядку по утрам.
И не простую, а – армейскую!
3 Связь поколений
Нина Пигарева
Очерк
------
(Фото автора)

ПРИЛЕЖНО и старательно училась Дуся, успевая по всем предметам. Но особенно любила она уроки немецкого языка и по окончании школы собиралась поступать в институт на факультет иностранных языков.

Но проклятая война в одночасье перечеркнула все её девичьи мечты и планы. Не могла комсомолка далее спокойно сидеть за партой, когда вся страна задыхалась в огне и дыме страшного бедствия, обрушившегося на советских людей.

Евдокия была единственной дочерью у матери и, чтобы не волновать её, она решила украдкой пойти на фронт.

В конце марта сорок второго десятиклассница Дуся вместе с тремя подругами явилась в Каширский военкомат, располагавшийся напротив её дома.

Колючим взглядом окинув девчат с головы до пят, военком грубовато спросил:"Да вы хоть знаете, несмышлёные, что такое война?!"
Он-то, кадровый офицер, хорошо её познал. Ещё в самом начале — так всего изрешетило, кажется, живого места не осталось.

— Нет, девчата, не женское это дело, — уже помягче подытожил майор.

Под его натиском и отговорами подруги покинули кабинет. Но через пару дней всё в том же составе они предстали перед ним снова. Затем ещё и ещё раз. В конце концов Натаров принял заявления добровольцев. Так Дуся, вчерашняя школьница, попала в учебное подразделение четвёртого зенитно-пулемётного полка.

За полтора месяца в "учебке" она освоила устройство зенитных установок и навыки работы с ними. Но это была только теория, а вскоре ждала её и "практика" —кровавая, долгая, когда она без конца будет терять боевых друзей и подружек.

В МАЕ 1942 года красноармеец Евдокия Маслова была зачислена в состав седьмой роты третьего батальона четвёртого зенитно-пулемётного полка, обеспечивающего оборону военного аэродрома, расположенного на краю Воронежа, у Задонского шоссе.

Во время первых воздушных атак врага непроизвольно дрожали колени, нервно стучали зубы, в оптическом прицеле едва улавливалась цель. Боясь показаться трусихой, Дуся скрывала своё состояние от подруг. Но когда и те признались, как от страха они немели и прикусывали губы, раскрыла свой секрет и Евдокия. Понемногу девочки научились, не содрогаясь, смотреть в упор жестокой, неизбежной действительности.

Немец свирепствовал, аэродром бесконечно — и днём, и ночью — подвергался бомбёжкам.

В начале августа прежнее место стоянки истребителей перенесли в глубокий тыл. Отступили и зенитчики, заняв позицию у высотного здания ЮВЖД. Уже немало повидала Дуся смертей и страсти, ещё больше ей предстояло пережить. Но последствия одного из налётов врага она с великой болью пронесёт через всю жизнь. Стоявший напротив детский садик вместе с находившимися в нём малышами был начисто разбит...

В конце лета части ПВО получили приказ оставить Воронеж. Погрузив на подводы материальную часть, солдаты пешим ходом двинулись по раскалённому солнцем тракту. На голове — каска, за спиной — винтовка и противогаз, подсумок, шинель скатка, тяжеленный вещмешок.  За поясом — гранаты. На ногах, растёртых в кровь, стопудовые кирзачи. Сгибаясь под этой поклажей, чуть легче собственного веса, Дуся походила на стойкого мальчика - подростка. Изо-всех девчонок она была самой маленькой, всеобщей любимицей. Дусю ласково и нежно все бойцы называли: "Наш Маслёнок". Уважали "Маслёнка" за храбрость, находчивость, сердечность, неунывающий характер.

МИНУЯ Аннинский и Грибановский районы, боевой расчёт остановился в Борисоглебске, взяв под охрану горючие припасы нефтебазы. На этом отступление закончилось.

В декабре того же года фронтовая дорога повела Дусю назад, в наступление. За отвоёванными у фашистов Воронежем, Курском и рядом других городов и деревень следовала Украина.

На её землю младший сержант Евдокия Маслова ступила командиром отделения. Отныне в составе спецгруппы с крупнокалиберным пулемётом Евдокия сопровождала эшелоны к фронту. От сильной отдачи тяжёлого оружия болели, ныли хрупкие девичьи плечи, не заживавшие от синяков и ссадин. Но всё это казалось тогда мелочью.

За освобождение Украины к наградам Евдокии — медали "За боевые заслуги" и нагрудному знаку "Отличный пулемётчик" — прибавился орден Красной Звезды, при вручении которого присутствовал командующий Первым Украинским фронтом Иван Степанович Конев.

Со слезами на глазах встречали местные жители своих освободителей. В благодарность выносили из хатёнок последние съестные крохи. Старушки, благословляя их, вешали на грудь нательные крестики. Может, этот самый малюсенький крестик, подаренный одной украинской женщиной, и спас однажды Дусю от верной гибели.

В Польше воинское подразделение, в котором она служила, взяло под защиту огромный мост через Вислу. В момент очередной бомбардировки противника буквально в нескольких шагах от Дуси разорвалась бомба. Девушку тяжело контузило. На какое-то время она лишилась сознания, на более длительный период — зрения, а вот слух до конца так и не восстановился.

Там, в далёкой Польше, в Сандомире погиб двоюродный брат Дуси, её ровесник — Саша Пупков. Очень тяжело восприняла она эту потерю. Всю войну сестра с братом вели переписку. Но на последнее письмо ответ Дусе дал уже не брат, а его друг, бывший рядом с Александром до последней минуты.

С ЭТОЙ болью Дуся встретила 9 мая 1945 года на реке Одер. Демобилизовали её только в августе. Нет смысла описывать радость близких при её возвращении домой. Просто не найти таких слов, чтобы в полной мере выразить и состояние души вернувшихся из смертельного пекла войны.

Нескончаемым потоком шли односельчане в избу Масловых. Кто обнимал, кто целовал, кто поздравлял Дусю, кто с надеждой расспрашивал о непришедших с поля боя родных.

После постановки на партийный (в 1943 году Дусю приняли в ряды КПСС) и воинский учёт Евдокию по рекомендации секретаря райкома партии избрали вторым секретарём районной комсомольской организации.

Но недолго работала она на этом посту. Как только её впервые увидел Иван Маликов — бывший участник и инвалид войны, сотрудник правоохранительных органов, про себя сказал: "Эта и только эта девушка станет моей женой".
...Евдокия дала согласие до конца дней своих быть с Иваном и в радости, и в горе.

Привёз он Дусю в родное село Красный Лог. На пороге дома их встретила мать Ивана, держа за ручонку совсем маленького внучка - сироту.

— Вот, Сашок, — обратилась старушка к мальчику, — теперь это твои мамка и папка. Утирая слезу, свекровь подняла глаза на невестку:" А ты, дочка, Бога ради прошу, не бросай мальчонку, стара я стала, не поднять мне его на ноги".
Так начиналась семейная Дусина жизнь.

ДУШОЙ и сердцем приняла Евдокия Сашу, считая его своим первенцем. Да и не позволяла по-другому поступить её чуткая, добрая натура. Он всегда был рядом, называл и называет Евдокию Васильевну по-домашнему мягко — мамаша.

Мамаша, имеющая пять материнских наград (две медали и три ордена "Материнской славы" — 1, II и III степеней). А родила и вырастила многодетная мать пятерых сыновей и четыре дочки, Сашенька — десятый. А как же иначе?! При переезде семьи на постоянное место жительства в п. Колодезный супруги Маликовы забрали с собой и Сашу. Евдокия всегда уделяла ему внимания не меньше, чем  остальным детям. Представить трудно, как и когда она управлялась со всем, не оставляя работу в совхозе.

Своей незаменимой "помощницей" она считала швейную машинку. В умелых женских руках из-под иглы отрезы материи превращались в нарядные платьица, юбки, кофточки, рубашки, брюки и прочее, а огромные клубки пряжи шли на носки и варежки.

Первым своим долгом считала мать, чтобы дети никогда не испытывали чувства голода, второе её правило — чтоб у каждого имелась своя чистенькая одёжка и добротная обувка. Основным же в воспитании всегда являлись любовь и доброта.

Не хватало сил и времени на встречи с однополчанами. Но однажды отыскали её следопыты Воронежского завода "Электросигнал" и доставили на встречу, названную "От всей души".

Когда на сцену огромного зала ведущая пригласила ветерана войны, многодетную мать Евдокию Васильевну Маликову, все встали, провожая аплодисментами медленно ступавшую по ковровой дорожке замечательную женщину. Не смогла сдержать она слёз, когда пред нею преклонил колено совсем седой кадровый офицер, грудь которого была увешана орденами и медалями.

Поцеловав ей руку, он произнёс до боли трогательные слова: "Вы совершили два подвига: прошли всю войну и вырастили замечательную смену. Вы — святая русская женщина - мать".

ВСЕ её дети, внуки и правнуки безгранично любят и ценят мать и бабушку, стараются окружить вниманием и заботой. Мужа Евдокия Васильевна похоронила давно, а теперь тяжело переживает недавнюю потерю дочки, Людмилы.

Её скоропостижную смерть Евдокия Васильевна объясняет постоянными тревогами за единственного сына, выпускника военной академии, дважды побывавшего в "горячих точках" Чечни. Его третью предстоящую командировку сердце Людмилы просто не выдержало. Последний раз её родной голос слышала Евдокия Васильевна по телефону под Новый год. Через две недели Люды не стало.

И не затем бабушка Дуся когда - то взяла в руки оружие, чтобы теперь, в мирные дни, её внуки выполняли категоричные приказы, а их матери с болью и горечью ожидали сыновей с войны. С войны бесцельной и никому не нужной...
4 Жизнь прожить
Нина Пигарева
Очерк
-------

(Фотоколлаж автора)

Иван Яковлевич Кузьмин, житель села Солонцы, несмотря на почтенный возраст (ему 91 год), не утратил ясность ума, способность к логическому мышлению, не растерял воспоминания, сохранил чувство юмора.
Свою жизнь Иван Яковлевич в шутку называет «Сантой - Барбарой».
      
Стоит заметить, в сравнении с этим бесконечным «мыльным» телесериалом живой рассказ деда Ивана куда как интереснее. Итак, часть первая.

В ПЛЕНУ У ЦЫГАН
      
В кругу сверстников двенадцатилетний Ваня играл за околицей родной станицы Песчанокопской (Ростовская область).
Знойный летний день сменяла вечерняя прохлада. Вдруг в стороне угасающего заката, словно из-под земли, показался огромный цыганский табор. Послышался скрип деревянных колёс, попутный ветерок донёс завораживающее цыганское пение, заглушаемое ржанием уставших лошадей. По мере приближения шумного обоза детвора в страхе разбежалась по дворам. Недобрая слава ходила об этом кочевом народе, встреч с которым избегали даже взрослые.
      
Однако Ваня и ещё два смельчака улепётывать не спешили. При виде разноцветных кибиток и от нарастающего гомона их жильцов, рассыпавшихся на поляне как яркие цветники, у Вани закружилась голова. А тут как на грех в поле зрения ещё попала небольшая диковинная собачка. Её хозяин, заприметив заинтересованность мальчика, с помощью четвероногого пушистого друга заманил Ваньку в свою кибитку и, срочно отменив привал, во всё прыть погнал коней подальше от селения. Всё произошло так быстро, что Ваня не успел даже опомниться.
      
Его похититель - далеко не молодой, но полный ещё сил бородач - оказался вожаком. У него с женой не было детей, и таким образом он разрешил свою наболевшую проблему. Ясноглазый, небольшого росточка, симпатичный шустрый хлопчик новой «мамке» очень приглянулся. Она «окрестила» Ваню Иваром и, окружив заботой, направила к «новоиспечённому» сыну всю нерастраченную материнскую любовь. Не обижал его и цыган «отец». Но это не освобождало мальчика от возложенных на него обязанностей. В первую очередь он должен был попрошайничать и развлекать за деньги знатных господ.
      
За более чем полтора года, проведённых в таборе, Ивар мастерски научился плясать и танцевать, вынужден был также обманывать, на жалость «давить», помогать красть коней. Другого выхода у него просто не было.
      
Покорность Вани старый цыган принимал за просыпающиеся сыновние чувства, и потому ослабил за ним догляд. Стал доверять коней и не прятал уздечку, чего изначально никогда не делал. И однажды Ваня осуществил выстраданную задумку.

ПОБЕГ
      
Бессчётно вёрст исколесил Ваня с цыганами по пыльным и заснеженным дорогам.
      
Матушка - весна вовсю вступила в свои права. Зелёными коврами покрылись луга, пышным цветом заблагоухали сады.
В таборе намечалась свадьба. На берегу одного из озерков Харьковской области ромалы разбили лагерь. А накануне, Ване тайно вызвался помочь вернуться к родным почтовый работник, живший неподалёку от железнодорожной станции.
      
Глубокой ночью, когда отгремело веселье, Ваня украдкой взял уздечку, тихонько отвёл в сторону лошадь… И примерно через час он уже постучал в окно почтовика. А на рассвете в хутор пожаловал с обыском разъярённый «потерпевший». Но его поиски не увенчались успехом. Спаситель Вани успел посадить бедолагу в поезд, следовавший на Ростов, и наказал впредь быть хитрее.
      
От пункта прибытия до Песчанокопской Ваню отделяли десятки километров. Сейчас дед Иван рассказывает о преодолении пути с улыбкой, но тогда явно было не до смеха.
      
Подвернувшийся Ванюшке весельчак лет тридцати обобрал его до нитки и едва не лишил жизни.
      
На исходе жаркого дня они кое-как добрели до полевого колодца, где старшой живо организовал «водопой». Он предложил Ване спуститься  вниз, самому напиться и ему наверх подать. Котелком послужила цыганская кожаная фуражка Вани, а подстраховкой - два скреплённых ремня. На этом же приспособлении Ваня отправил хитрецу кепку с водой, а сам в виде креста завис на колодезном старом срубе в ожидании вытягивающего средства. Но делец утолил жажду и был таков, захватив всю одёжку и обувку Вани. Страшно представить, какой бедой всё могло бы обернуться, если б не подоспела во время помощь.
      
Прибывший водовоз, ни о чём не подозревая, забросил ведро в колодец, а когда вытащил «улов», в испуге вскочил на подводу, крестясь и приговаривая заклинания, удалился прочь, хлестая клячу по бокам. В полутьме он принял Ваню за нагого бесёнка. А «бесёнок» попал не в одну ещё переделку, пока в итоге оказался в объятиях отчаявшейся матери. В следующем временном отрезке особых приключений с подростком не произошло.

АРМИЯ, ВОЙНА, ЛЮБОВЬ...
      
Срочная служба связиста Ивана Кузьмина, проходившая на Дальнем Востоке и продлившаяся чуть ли не четыре года, близилась к завершению.
      
Вот уже вышел приказ о его увольнении в запас. От предвкушения скорой встречи с родными сладостно щемило в груди. Но в одночасье эти чувства омрачились тревожным известием. Началась Великая Отечественная война. Иван был направлен в учебную часть Сталинграда, где дополнительно прошёл курсы мотоциклистов. И сразу же на огневые рубежи, носившие изначально оборонительный характер. Пришлось Ивану принимать участие и в защите Воронежа, а потом в его освобождении. Перенёс лёгкое ранение, слава Богу, единственное.
 
…Как - то Кузьмину поручили доставить секретное донесение в штаб действующей армии, сдерживавшей натиск врага на берегах Дона. На обратном пути связной остановился на ночлег в селе Солонцы. Там он случайно встретил местную девушку Дусю и полюбил с первого взгляда. Она была очень красива. С той поры Иван использовал каждый удобный случай, чтоб повидаться с Евдокией. Война войной, а любовь любовью - никто не вправе её запретить. Сердце Ивана разрывалось на части от одной только мысли, что каждое свидание «выкраиваемое» в перерывах между боями, может стать последним. Больше всего на свете боялась потерять любимого и Дуся.
      
Освободив от оккупантов воронежскую землю, Иван в числе однополчан погнал фашистов на запад.
      
Ивану по законам военного времени приходилось выполнять разные задания: осуществлял перевозки офицерского состава на мотоцикле, связь чинил, в разведку ходил… Вот когда ему пригодилась цыганская школа жизни, обучившая изворотливости и сноровке. В экстремальных ситуациях внутри Ивана непроизвольно срабатывала защитная реакция Ивара.
      
Однажды он умудрился прямо из-под носа немцев угнать их трёхколёсное средство передвижения, другой раз важного «языка» притащил в штаб. А оказавшись в «лапах» врага, сумел сухим выйти из воды, прикинувшись безобидным пастухом…
      
Героизм и отвага старшего сержанта, замкомвзвода Ивана Яковлевича Кузьмина были отмечены орденом Красной Звезды и многими медалями.
      
Долгожданную Победу Иван встретил в Таллине. Ликованию не было предела. В тот момент он и подумать не мог, что за одну секунду лишится всех трёх лучших друзей и что сам окажется на волосок от гибели. Товарищи на американской технике собрались в посёлок на поиски подходящей квартирки для своего генерала. Машина тронулась. В эту минуту один из приятелей попросил Ивана спрыгнуть с подножки, и захватить какую - то мелочь. Стоило Ивану сделать несколько прыжков, как за его спиной под колёсами грузовика с товарищами рванула проклятая мина. Видать, сам Господь в который раз отвёл от Ивана страшный рок. Ведь в глухой деревушке солдата с нетерпением ожидала и без того обиженная судьбой сирота Дуся с народившимся его сынком.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
 
Мимо отчего дома,
И станицы родной
Ехал в край чуть
знакомый
Фронтовик молодой.
 
Ту трогательную встречу Ивана с Евдокией словами не передать. Не высказать, как он нежно обнял любимую женщину, с каким трепетом  вздымал сына Лёньку  к голубому мирному небу…

СЕМЬЯ
      
Так Иван, казацкий сын, стал в Солонцах новосёлом. Через девять месяцев у супругов Кузьминых родилась дочка Любушка, а потом друг за дружкой появились на свет ещё две девочки. Глава семейства трудился в колхозе комбайнёром. Всегда числился на хорошем счету…
 
…Иван Яковлевич и Евдокия Егоровна вместе уже 64 года. По словам бабушки Дуси, её муж порядочен, совестлив, надёжен, и она никогда ни о чём не сожалела. По жизненному пути баба Дуня прошла с человеком достойным любви и уважения.

СЕКРЕТ ДОЛГОЛЕТИЯ
 
В ладу с людьми и совестью
Иван стремился жить.
В душе обиды, горести
Старался не копить.
Любовью сердце полнилось,
Добром и теплотой,
С годами это множилось -
Вот весь секрет простой.
5 В аду Финского залива
Натали Гор
Предлагаю вашему вниманию фрагмент рассказа об отце.
               
                ГОРДЕЕВ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ.
 
      ... Потом, когда буду писать этот текст, найду в интернете информацию о
разминировании Финского залива и мне станет плохо - почему отец никогда сам не
рассказал об этой странице своей жизни. А должен, обязан был это сделать! Я не
хочу читать только чужой текст, я хочу знать, что думал, переживал, о чем мечтал
мой отец, совсем мальчишка, в тот страшный и очень опасный период своей жизни.
Как он смог выдержать все это? Ну как?

Морская мина содержит до тонны взрывчатого вещества, имеет огромную
разрушительную силу. В Финском заливе, в Ленинградском морском канале и в Неве
было установлено семьдесят тысяч мин. СЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ! Во время войны было
уничтожено всего около 5% мин, основная работа по разминированию будет проведена
после Победы и после 9 мая 1945 г. при боевом тралении на минах подорвались 29
тральщиков, 17 из них затонули вместе с экипажами. Господи, война же закончилась!

Потери на Балтике от подрыва на минах во время Второй мировой войны для Германии
составили: 66 судов и 103 боевых корабля. Потери ВМФ СССР: 65% подводных лодок,
32% надводных кораблей, 295 единиц - общие потери противоминных тральщиков.

Блокада города Ленинграда длилась с 8 сентября 1941 г. по 27 января 1944 г. - 872
дня - ВОСЕМЬСОТ СЕМЬДЕСЯТ ДВА ДНЯ! Но была еще и другая блокада этого
многострадального города - минная, длилась она более трех лет и была прорвана
тральщиками Балтийского моря 5 июня 1946 г.

На одном из этих тральщиков мой восемнадцатилетний отец.  Я пишу этот текст и все
время, мысленно, помогаю кораблику двигаться вперед, возвожу вокруг него броню и
постоянно, до хрипоты, кричу ему: Осторожно, мины! Мины! Папа, мины! Я хочу
защитить хрупкий кораблик от бесконечного числа мощных, безжалостных, наглых и
тупых немецких мин.

Сухие цифры, но за ними столько разных судеб, в том числе и судьба моего папы.
Пишу этот текст и все время представляю маленький беззащитный кораблик на боевом
дежурстве с тралом, я вижу, как слаженно работает команда и знаю, что среди
матросов есть очень добросовестный мальчишка, ему всего 18 лет и этому мальчишке,
в отличие от многих других, очень повезет.  Очень. Он останется жив!

5 января 1946 г будет награжден медалью Ушакова. Станет моим отцом. 9 мая 2016 г
на сайте "Подвиг народа" появится его красивая русская фамилия.

Сын распечатает наградной лист своего деда, которого он никогда так и не увидел -
он родился через полгода после смерти папы и также, как и я, никогда не будет
знать, что такое дедушка и общение с ним.

События, которые описаны в наградном листе касаются 1945 г. - моему отцу только
18 лет и он на тральщике разминирует Балтийское море, точнее некоторые районы
Финского залива. Финский залив так нашпигован минами, что моряки называют его
"суп с клецками".

В наградном листе написано, что папа участвовал в 82 выходах по тралению, катер
прошел 3450 миль (6389,4 км.), из них с тралом 2800 миль  (5185,6 км.). Написано,
что свою специальность изучил хорошо, в результате чего несет самостоятельную
вахту, а за время отсутствия командира отделения мотористов - замещал его. И это
в 18 лет!  82 выхода по тралению в Финском заливе тогда равносильны 82 свиданиям
со смертью - какое счастье, что к моему папе эта подлая дама так и не пришла!

Пережитое в аду Финского залива не прошло даром, папа умер в 59 лет.

Горжусь своим отцом. Благодарна ему и всем участникам
                ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
за свою счастливую мирную жизнь.
9 мая прочту детям и внукам этот текст.

Желание забрать у нас эту ПОБЕДУ означает только одно:
ПОСТАВИТЬ НА КОЛЕНИ ПОТОМКОВ ПОБЕДИТЕЛЕЙ!
6 Воспоминания
Вера Шкодина
ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 42» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
ТРЕТЬЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ДОРОГАМИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ" КЛУБА СЛАВА ФОНДА

Второй день он искал военный билет. Перерыл все шкафы, чемоданы, даже перешарил карманы всей одежды на вешалке. Тщетно. Билета не было нигде.
Месяц назад он похоронил жену. Нелегко оставаться одному под старость.
  Вначале запил. Дружки к нему стали наведываться, собутыльники. Веселили;
-Ничего, Акимыч, не горюй. Подумай, сколько баб кругом. А ты еще шебутной мужик, за первый сорт сойдешь.
  Так утешал его известный в деревне шелапут и алкаголик по кличке Шлёп. Прозвали его так за вечно спадающую обувь, с «чужого плеча». Мужик он был щуплый, усохший по питейной части.
-По мне, лучшая баба это вот эта, голубушка, - оглаживал он  бутылку «беленькой»,- я за неё и в огонь, и в воду. На край могилы, Акимыч, слышь, поставь, когда помру, ей богу вылезу!
Рыгочет  Шлёп, довольный своим остроумием.
  Илье не смешно. Он морщится от этой шутки и наливает по новой.
И так каждый день, пока всю пенсию не прокатывали. Потом Шлёп исчезал до следующей.
А Илья спасался сырыми яйцами из курятника, да когда  картоху с салом бросит на сковородку, а сам уйдёт по хозяйству. Картошка с одной  стороны подгорит, а с другой – сырая.
-Фу ты, - морщится он от горечи сожженного продукта.
- К соседке бы подвалил, - учит его в очередной раз объявивший Шлёп, - она к тебе благоволит, баба одинокая.
- Да она хоть раз в неделю умывается, чума болотная, - фыркает Илья.
И оба согласно  заливаются.
- А что ты хочешь, деревня… Скотина да огород и прочее, -  оправдывается  Шлёп, не имевший ничего, кроме  землянки да огородика под картошку.
Сам же он объявился  в деревне недавно из неизвестных мест, занял пустующую развалюху на окраине и не бедствовал больно, паразитируя на бабьей жалости и поражая их глубокомыслием.
- Это ты, - продолжал  Шлёп, - ровно ферзь в галифе да бурках выхаживал. Татьяна чисто держала тебя, все знают. А уж сама, что твоя королева. Мать-то её белошвейка да кружевница была, люди говорят. Жену твою  никто и не видел в  помятом или в чём затрапезном. Ровно городская. Ишь, ты как по ней убиваешься.
- Другой такой не будет, - угрюмо  пробормотал  Илья.
- Да уж, - соглашался Шлёп и переводил на  другое.
  Через месяц дочь прикатила, черкнул ей кто-то про житьё-бытьё отца.
- Продавай хату и ко мне,- заключила она, - скукожишься ведь от водки.
Вывесили объявление. И покупатели нашлись. Хозяйство слыло крепким.
Сам по профессии плотник, отец Ильи, покойный, сызмальства  обучил  сына плотницкому делу, чем и пробивались они вдвоём.
  Прожил он у дочери  полгода да назад вернулся, но не в деревню, а в городок областной, там уж третий год вдовствовала давняя Татьянина подружка .
Тоже продала дом в деревне, да купили ей дети однокомнатную в городе.
-Выходи, Дуся, за меня. Некого нам ждать больше, -заявил с порога.
Мужа её, покойного, он хорошо знал, почти одновременно с фронта прибыли.
  Через его жизнь, как и через жизни его сверстников,  через жизни всего поколения прошла война.
Огнём и металлом, страшной косой выкосила она ровесников.
Он же  чудом остался  в живых среди немногих  таких же счастливчиков
  Забрали его в первые  месяцы войны из небольшой деревушки под Брянском. Немец продвигался к Москве. Народу гибло страшно.
Он помнит первые минуты на передовой.
Пронзительный вой снарядов, грохот  и навалившийся ужас, почти парализующий. Хотелось лечь на дно окопа, в это жидкое, ледяное месиво, вжаться в земляную стенку, зарыться, как крот, в землю и только бы  жить, жить, жить…
  И вдруг наступила оглушительная тишина…
Он осторожно выглянул из окопа, кое-где дымились воронки, поднимали  головы оставшиеся в живых, высовывались наружу.
Рядом кто-то приглушенно застонал. Это был лейтенант. Он был ранен в грудь, шинель в этом месте намокла и потемнела. Илья умел перевязывать, рос, почитай, без матери, она умерла, едва ему исполнилось пять лет. Так и «бобылили» с отцом, многое он умел.
  Пока перевязывал, страх почти прошел. Огляделся, было много убитых. Там, куда попали снаряды, сплошное месиво тел. Грязь, кровь.
Снова ужас пополз по телу . Ведь он недавно разговаривал с ними, смотрел в их живые глаза, чему-то смеялись, скрывая страх. Но каждый мыслил себя героем, вот только немца увидеть.
Он будто очнулся, услышав приближающий рокот моторов.
Танки!
  Насколько хватало глаз, спокойно и даже как-то весело двигались немецкие танки.
- Ну, вот и всё, - безнадёжно отметил он, - конец, конец.
Но вдруг будто вскипело всё внутри, вскинулось жгучим протестом:
- Нет, я так просто не сдамся, я просто так не умру! Нет, я ещё живой, живой пока!- почти выкрикнул он.
  Он вспомнил, как их учили подбивать эти чертовы машины.
И  вдруг успокоился. Приготовил связку гранат.
- Вот только пропустить их через себя, вжаться в окоп, чтоб не видно, а потом…, - шептал он почти бессознательно. И уже наметил его. Тот шёл прямо на их окоп. Иногда, заметив что-то подозрительное или стрелявшего, въезжал на  очередной окоп, поворачивался вдоль и утюжил, живыми закапывал и продолжал катить всё прямо, прямо.
Илья закрыл глаза, вжался в стенку. Сверху обрушились комья грязи, оглушил грохот, смешанный с запахом гари и машинного масла.
- Конец,  конец, -  прошептал Илья
  Кажется, прошла вечность, когда он опомнился, словно от толчка. Нащупал связку, вылез из окопа и пополз, пополз.
И это уже был не он, а всё, все убитые его товарищи, убитые на его глазах, и все они -  в нём одном.
- Давай, - кричали они ему, - давай! Бей же  гада! Бей!
- А-а-а!. – слышит он свой крик. И  не помнит, как встаёт во весь рост и бросает связку гранат. И уже не видит, как горит танк, ничего уже не видит.
  Очнулся ночью. Подмерзшая грязь. Страшная боль в ноге. Сам перевязал себя, сам лейтенанта вытащил из окопа и всё полз, полз, полз… Не помнит, как очутился в медсанбате.
Лейтенанта сразу отправили в тыл, нужна была операция.
- А ты живучий, - смеется сестричка, - выкарабкался.
Потом снова просился на фронт, Решил, не могут без него победить. Он должен быть на передовой. Добился. Страха не было.
Будто душу вынули, или она, когда был в окопах, там, в пятках, выдохлась вся. Остался только солдат, воин, и была цель:   
Бить,  бить, бить. Чем больше бьёшь, тем меньше их остаётся.
И если каждый… Нас больше, нас гораздо больше. У нас огромная страна…
  В одном из боёв его контузило, отбросило со страшной силой.
И снова госпиталь. Там и догнала его награда, медаль «За отвагу». Это, видно, лейтенант успел про него сказать или написать.
Комиссовали  подчистую. Никакие просьбы не помогли.
- Отдыхай, солдат, залечивай раны.
- Куда же мне? Родная  Брянщина под немцем.
- Дуй за Урал. Там  руки нужны. Поможешь стране, - устало заключил председатель комиссии. – А теперь иди, солдат, не задерживай.
  Сел он на поезд и поехал. Рвались снаряды вокруг, тошнотворно
Выли падающие бомбы. Одна попала в вагон. Ничего там не осталось. Страшная картина. Помогал санитарам. Ну, вот , наконец, Урал.
Никогда раньше не видел  гор, но чем-то притянули они его.
Каменным ли спокойствием, надеждой ли на постоянство, нерушимостью ли монолитов.
  Южная Сибирь. Та самая, что потом с легкостью новоиспеченного  барина была подарена социалистическому Казахстану незабвенным Хрущевым.
И теперь вот считает он пенсию свою, состоящую из каких-то, уму непостижимых денежных единиц.
А чтобы письмо дочери написать, надо адресовать его в другую страну.
Юг Западной  Сибири.
  В областном городе  с радостью сообщили:
- С мужиками у нас проруха. Особенно в колхозах. Хлебушек некому растить. Одни бабы да дети малые. Да там тебя, как бога, встретят.
А жизнь была нелегкая. Мужиков раз-два и обчёлся.
 Один –  Гулько Павел, безногий,  другой  – Гончаренко Василий, вместо одной ноги – деревяшка и он, целёхонький, но как сказать. Ноги и руки на месте, весь  шитый-перешитый, но, бывает, померкнет свет в глазах, в башке – звон и бахнется,  где попало "с копыток", и пена изо рта.
- Падучая его бьёт, - заключили старухи, приводившие его в чувство. – Спокой ему нужен. А где его взять? – вздыхали.
  Всех девок поначалу распугал. А потом – ничего. Очухается и опять мотается. Какой там лечиться. До сих пор проклятая контузия дает о себе знать. Как девица, в обморок может «сковырнуться» в самый неподходящий момент.
Приехала как-то девка в бригаду, овес  привезла  лошадям. Синеглазая, злая.
- Давай разгружай, -кричит, - чего застыл, как столб!  Шевелись! Некогда мне!
Ух, как взъярился Илья:
- А сама и сгружай! – рванул со стола чашку алюминиевую, бросил в колоду.
Так, ей богу, той чашкой за полчаса выгрузила овес. Хлестнула лошадь и понеслась стоя, как на колеснице, только платьице в синих   горохах   по ногам  хлещет.
- Ишь,  ты, - усмехнулся Илья, - царица Тамара.
  Но напрасны были все его ухаживания. Не  видела она  его и видеть не хотела. Не то, что другие, отбою ведь не было. Первый жених на деревне, с руками, с ногами, в военную-то пору.
  Узнал, что дважды подавала заявление на фронт. Но старуха –мать на руках, семидесяти  лет, не взяли. И еще, что убили у нее жениха в первый же  год войны. Сказывали, что похаживал к ней как-то энкавэдэшник, одноклассник бывший. К нему вроде как благоволила, но тоже без большой надежды, а когда подвалил он однажды к какой-то горькой вдовушке, а  она узнала, так  и дала от ворот поворот, в деревне  разве что скроешь.
- Смелость города берет, -  сказал себе однажды Илья  и пошел «штурмовать крепость»
  Поначалу к старухе подъехал. Мол, не возьмете ли на постой. Сам плотник, забор поправлю, сараюшку задранкую, мебель  какую надо, табуретки, стол -  всё могу. А на прежней  «фатере»  сын вернулся калечный, вроде лишний я там, неловко.
 Что и говорить, девка с гонором, - объясняла она,  провожая  гостя, - да ты ужели  не джигит, - хитро взглянула.
  Стал  жить в её доме. Уж как расстарался. Огород перелопатил, все строения на ноги поставил. А она и не взглянет. «Здравствуйте да до свидания», - пробурчит. Иногда одноклассники заглянут, тут вам и улыбка. Илья даже ревновать стал, когда явился  энкавэдэшник с букетом и рухнул на  колени. Настырный оказался, простила ведь, но чувствовал Илья – не любит она. Но он всё  ходит да на Илью зверем косится. Узрел соперника. Потом стали Илью вдруг в город вызывать на перекомиссовку. Документы чего-то проверять. Старуха посекретничала, что Татьяна, узнав об этом, приказала  дружку своему:
- Не трожь  постояльца. А то и ты сюда дорогу забудешь.
  Проснулась надежда у него в душе.
А скоро тот  осечку дал, снова к бабенке прежней завалил по секрету. И тут же донесли ей. Так она взбеленилась, что вылетел он
пулей из хаты, весь красный. 
  Понял Илья, что его час настал.  Принялся охаживать её смелее. А она ничего. И в кино пошла, и на танцы. Сама под ручку взяла. Ошалел он от счастья. Не понял сразу, что  это она назло, на принцип пошла. А когда замуж позвал, и не задумалась.  Сама на него смотрит, а не видит. Так и вышла за него не глядя. 
  Вскоре родила сына, первенца. Стал Илья успокаиваться, привыкать к суровой неразговорчивой жене.
Любил он её шибко, редкой красоты была, прямо иконописной, словно мадонна с дитём сидит.
  А тут опять её дружок объявился. Вокруг кругами ходит. Как-то пришёл Илья поздно. А жены нет дома, старуха глаза отводит, а сама пальцем за дом показывает. Вылетел на мороз и слышит:
- Брось его, заберу с дитём, как своего любить буду, на свою фамилию определю. Что он тебе, чужак приблудный! Да я его с пылью смешаю. Завтра же на фронт упеку! И как не было его. Уедем! Всё -  для тебя! Всё, как ты захочешь.
  Слушал он, как ошпаренный. Что было потом, не помнит, видно, опять падучая скрутила.
  Очнулся в постели. Бабка над ним что-то шепчет. Татьяна в углу с ребенком, зарёванная.
  Вот и попала ему после этого «шлея под хвост».Загулял он, выпивать стал, к вдовушкам похаживать, жалости искать.
Молчит Татьяна, вся почернела, а терпит.
  А тут радость вселенская грянула.  Война закончилась.
Сколько счастья было, сколько слёз.
И поехал он домой, под Брянск, отца-старика оттуда к себе забрать. Привёз. Тот лето у них прожил, а как зима наступила, глаза у него прямо на лоб полезли. Морозы страшные, до сорока и выше. Он такого век не видывал.
- Вот чарты болотные, - ворчал, - людей сюды ссылали, а они саме живут.
  Однако никуда не уехал. А как Илья загуляет или придёт "под мухой" да начнёт придираться, просит жалобно:
- Ты, Татьяна, свяжи мне его, чарта  болотного, а я  ремнем его, ремнём.
  Так всё за неё и заступался,  да ругал сына непутёвого.
Еще двоих родила ему Татьяна, сына да дочку.
Поднялись дети незаметно, разъехались да и определились. Прошли годы, промчались, как один день. Старуха  да его отец преставились почти друг за другом.
  И остались они вдвоём
А Татьяна сердцем маяться стала, но пожаловаться не умеет, да и кому. Ведь он всё обидами своими занят был.
  Всю жизнь так и проревновал.
А сам вроде и невиноватый. Так и умерла она в одночасье от сердечного приступа. И тошно ему теперь. От вины своей и деться некуда.. Да и куда от себя сбежишь.
  А военный билет она, видно, спрятала, боялась, что  уйдёт, желающих отхватит  мужика  много было, стольких война без мужей да без парней оставила.
  Ему бы понять вовремя, что гордая  и независимая, жалобного слова не услышишь. А ей, может быть, во сто крат тяжелей было молчать, всё в себе таить.
А что  неласкова, так время-то какое, проклятое время.
  Вот так и потерялась любовь-то.
Хотел военный билет восстановить, в город поехал.
 Но не было там такого солдата.
 Вроде и на учет он не становился, и на перекомиссовку не  его  много раз вызывали.
И понял он, чьи это труды. Вспомнил его слова:
- Сделаю так, что вроде и не было его. Совсем.
  А теперь он там - большая шишка. В столице сидит. Главным.
Что же теперь за грудки его трясти?
  Мало что вытрясешь. Себе во вред.
  Во все архивы он писал, где могли быть его документы, потом сдался. Непробиваемая стена.
  Так вот и  живёт теперь, не получая тех  льгот, что положены ветерану войны. А пенсия колхозная, минимальная, да еще и  не в рублях.
В колхозе ведь не работа была, а "отдых" сплошной.
  Можно забыть солдата, даже вычеркнуть его имя из всех списков, только памяти не отнять. Да вот этой медали «За отвагу», что на его груди.
  Не бывает одинаковых людей, как не бывает одинаковых судеб.  Даже у самого похожего в своей роковой судьбе поколения двадцатых…
Живы еще солдаты, и живут они своими болями и  воспоминаниями о страшной военной поре, поре своей юности.
  Они честно выполнили свой долг и стали героями.
Они уходят от нас и смотрят в глаза грядущему…
  И  они уже принадлежат истории, истории нашей страны…
7 С Днем Победы, товарищ иезуит!
Ольга Сквирская Дудукина
- Не забудьте поздравить отца Алексея с Днем Победы, - напомнил брат Дамиан сотрудникам. - И не вздумайте поздравлять с Днем Победы отца Иосифа, - тут же предупредил он.

Дело происходило в монастыре иезуитов в Сибири, в начале 2000-х.
Отец Иосиф - это пожилой иезуит, родившийся в Германии. В годы Второй Мировой, будучи ребенком, он состоял в ГитлерЮгенде, так уж вышло.

Зато словацкий иезуит по имени Алексей воевал на нашей стороне. Да еще как!

                ***
               
Вторая мировая война застала молодого иезуита Алоиза Стричека в Бельгии, оккупированной немецкими фашистами.

Однако на территории этой страны подпольно действовали советские партизаны. Это была знаменитая партизанская бригада "За Родину". Русские вели подрывную деятельность, помогали бежать советским военнопленным из местного концлагеря.
В качестве связного партизаны привлекли молодого католического священника, который хорошо говорил на всех языках, в том числе и на русском (русский тот выучил в Грегорианском институте, - в Риме готовили пастырей для Восточной Европы).

- Я ездил на велосипеде, в черной сутане, и никому из немцев не  могло прийти в голову, что я помогаю партизанам, - рассказывал нам отец Алексей.

Священник собирал информацию и передавал сообщения партизанам.

Об этой небанальной истории в России в период "оттепели" даже вышла книга "За Родину", которую тут же перевели на разные языки. Вот цитата из нее:

"- Я этого батю перетяну в нашу веру, - сказал Охрименко. - Семь языков знает, чертяка!"
И так далее, в таком же духе.

В нашей стране ее сейчас не достать, зато на книжной полке отца Алексея хранится переводное бельгийское издание, с качественными черно-белыми фотографиями.
 
- Вот наша бригада, это командир, это мальчик, - советский мальчик, которого мы спасли, - показывает батюшка.

- А это кто? - тычу я в молодого человека в черной сутане, с бородкой, в пенсне, немного похожего на Чехова.

- Это я, - улыбается отец Алексей.

Он достает из ящика письменного стола истрепанную пожелтевшую справку, выданную ему командиром бригады, которая удостоверяет в том, что Алексей Стричек является связным офицером советской партизанской бригады "За Родину", - и печать с пятиконечной звездой, - все, как полагается.
Похоже, отец Алексей - первый и единственный иностранный(!) священник-иезуит(!), являющийся офицером Советской Армии(!).

Дружба дружбой, однако после войны героического "товарища иезуита" в СССР не впустили.
Только при перестройке священник получил приглашение преподавать в Новосибирской семинарии.
Так сбылась его мечта.

                ***

- С Днем Победы, отец Алексей! - заваливаем мы к нему в келью с охапкой пионов.
- Спасибо, спасибо! Ребята, заберите у меня торт. Мне сегодня подарили целых два, а у меня диабет.
8 Один из многих героев войны...
Нина Павлюк
Ивану Петровичу Сидорову уже 90 лет.

Подумать только - де-вя-но-сто. Он прошел всю войну, не получив ни одной царапины, если не считать контузии, когда юная медсестра вытащила из-под обломков разрушенного здания здоровенного солдата без признаков жизни и, самое интересное: дотащила до своих и тем самым спасла ему жизнь.

Но головные боли сопровождали его всю жизнь, как и эта медсестра Настенька, ставшая впоследствии его женой.

Иван Петрович был разведчик, много чего повидал на войне, но был немногословен и мало кому, что рассказывал.

Только в день Победы 9 мая мог поговорить о войне со своими однополчанами и со своей любимой Настей вспомнить те страшные дни войны.

Для них главным праздником стал день Победы - 9 Мая, и теперь для них время исчислялось: от праздника к празднику.

Детей, внуков вырастили, а воспоминания о войне были в душе, всегда рядом.

День 9 Мая был для них - святой.

Участников войны становилось все меньше и меньше, а живые - все старше и старше.

И вот уже несколько лет их с женой приглашают на парад Победы в качестве почетных гостей, и сам президент присылает им свои поздравления с этим праздником.

А самым главным для них было то, что там они встречались со своими однополчанами, с которыми встречаться уже не позволяло здоровье.

ИХ же с каждым разом становилось все меньше.

При встрече они горячо обнимались, целовались и со слезами на глазах
вспоминали те страшные дни.

Они вспоминали, как страшно было идти в атаку, стрелять, убивать, самому находиться под градом пуль.

И это не один день и не два, а годы.

Как щемило сердце, когда  погибали близкие люди, сгорая живьем в танках, вызывая огонь на себя.

Неправда, если кто скажет, что на войне не страшно.

Вместе с тем эти дни войны вспоминались, и как самые счастливые дни, так как они были молоды, и считали эти военные будни самыми счастливыми днями своей жизни.

Им так хотелось жить, а была война, им так хотелось любить, а в глаза заглядывала смерть.

Им хотелось быть веселыми и любимыми, а была война, и  надо было Родину защищать.

И многим молодым пришлось умереть, так и не почувствовав на губах вкус поцелуя, так и не удалось сходить на первое свидание с девушкой.

Но на войне, как ни странно, была и любовь.  Да, была..

А КАК НА СВЕТЕ БЕЗ ЛЮБВИ ПРОЖИТЬ?

И в последующие послевоенные годы Иван Петрович с женой и однополчанами отмечали этот день Победы: варили в мундире картошку, резали сало, селедочку, выпивали наркомовские сто грамм и поминали своих ушедших товарищей.

А потом, обнявшись, вполголоса пели любимые военные песни. А затем  пили сердечные капли и валидол.

Прощаясь, надеялись встретиться через год...

Незаметно дожили и до седых волос, и меньше стало ветеранов, а он - все живет.

Вот и любимая жена ушла, успокаивая его нежным слабым рукопожатием.

- Ты, Ванечка, не переживай. Я буду тебя ждать, живи, не торопись...

Стало совсем одиноко.

К нему переехал жить внук с женой. Он им , конечно, рад.

В этом году попросил внука проводить его на парад.

Долго рассматривал свой единственный праздничный костюм, который одевал раз в году, и в котором завещал его похоронить.
 
Смерти он не боялся, но про себя почему-то решил, что пора.

Был он торжественный и очень спокойный.

Накануне долго смотрел старые фотографии.

Своими старческими руками долго гладил фотографию жены и что-то шептал.

-Настенька, завтра, встречусь с друзьями, отметим день Победы, приду и все тебе расскажу...

И вот сидел он на параде среди гостей и ждал, вот-вот подойдут его однополчане.

Но... на этот раз не пришел никто.

Проходила мимо праздничная колонна и все, радовались и  кричали "УРА".

Он тоже радовался, видя парад победителей.

...ОН увидел себя совсем молодым на призывном пункте, потом на курсах разведчиков, потом на фронте, потом в первом бою, когда он от страха чуть не умер. Но... бежал вместе со всеми и кричал: "За РОДИНУ"!

В руках он держал красные гвоздики.

Пиджак был увешан орденами и медалями.

Иван Петрович, словно, наяву увидел свою Настеньку и протянул ей гвоздики.

Потом все исчезло.

На следующий год в день Победы Иван Петрович Сидоров вместе со своей женой Настенькой принимал участие в "Бессмертном полку."

ИХ ПОРТРЕТЫ НЕС ВНУК.

ВЕЧНАЯ СЛАВА НАШИМ ДЕДАМ И ОТЦАМ!!!
9 Неисповедимы пути Господни. Гл. 5. Война
Ирина Христюк
Номинант 10 Конкурса Международного Фонда «Великий Странник Молодым" на свободную тему.
Номинант 17-го Номерного конкурса Клуба Слава Фонда.
 
                НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ.               
                ГЛАВА ПЯТАЯ. 
                ВОЙНА


       Новый одна тысяча девятьсот сорок первый год молодая семья встретила радостной новостью: в недалёком будущем они ждут пополнения. Жаль, Митин  отец, Матвей Фёдорович, ушёл из жизни, так и не узнав, что в очередной раз станет дедушкой. У него уже было двенадцать внуков от старших детей. А для Николая с Аникой это впервинку, поэтому появления малыша ждали с огромным волнением. Не зря говорят, первый ребёнок - последняя кукла, первый внук - последний ребёнок.

       Но двадцать второе июня перечеркнуло все замыслы и надежды. Мечты заледенели. Планы отложены в долгий ящик. Началась война, чёрным крылом коснувшаяся в селе почти каждой семьи. «Напечёт ещё и вдов, и сирот», - горько приговаривали старики. А спустя два месяца, двадцать четвёртого августа, Наталья разрешилась от бремени. Родился желанный сынок и долгожданный внучок, как две капли воды похожий на мамочку и деда Николая. Светловолосый, зеленоглазый, с ямочками на щёчках, здоровенький ангелочек. Назвали Виктором.
 
       Трудные наступили времена. Война принесла с собою горе, боль и слёзы. Появление ребёнка тоже добавило хлопот. Николай с Аникой, как могли, помогали молодой семье управляться по хозяйству. Они, на редкость, почитали зятя и всю жизнь, к всеобщему удивлению, обращались к нему на «вы». И он отвечал им взаимным уважением и заботой. Дедушка с бабушкой души не чаяли во внучонке. Дед, как наседка, дрожал над маленьким Витей: чтоб не упал, чтоб не укололся, чтоб не порезался. Видимо, права поговорка: «Внуки жальчее детей». Мальчик подрастал, рано начал ходить и говорить. А маму называл Талькой, как дедушка с мамуней - так нежно и ласково приучали его называть бабушку...

      Третий год шла война. В середине осени 1943 года Господь во второй раз постучался к молодой семье со светлой новостью. И какой бы трудной не была жизнь, будущему ребёнку все обрадовались.
Фронт приближался к селу. Двадцать шестого марта 1944 года войска в составе Второго Украинского фронта Красной Армии под командованием Маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского освободили родной Данул от фашистско-румынских оккупантов. Штаб фронта разместился в соседнем селе Балан, в небольшой хате, из которой летели приказы соединениям и частям Второго Украинского фронта и продумывались блестящие удары знаменитой Ясско-Кишиневской операции*.
      После освобождения района во всех населённых пунктах, в том числе и в Дануле, была восстановлена советская власть. Пятнадцатого апреля 1944 года по мобилизации Глодянского РВК МССР Митя был призван на действительную службу в ряды Красной Армии. Талька, беременная вторым ребёночком, и на руках с маленьким Витей, которому не было ещё и трёх, осталась одна. Сердце молодой жены и мамы лишилось равновесия. Ей шёл всего лишь двадцать первый год. Жизнь несла слишком горькое испытание. Судьба ковшом разливала то радость, то печаль…

      В середине лета 1944 года у молодой семьи на свет появился второй сынок – татова копия: рослый, крепкий, темноволосый, спокойный малыш. И нарекли его Иваном - «Благодать Божия», ласково называя Ванюшей. Талька в детях, как в цвету цветёт. Только мысли днём и ночью всё о нём – о своём милом и единственном. И молит Бога, чтоб Митя остался жив, чтоб закончилась война, и он вернулся домой. В самом начале осени 1944 года стали поговаривать в селе, что в Бельцы привезли пленных, и вроде кто-то из односельчан видел среди них Митю. Недолго думая, собрала всё, что было из продуктов, напекла лепёшек, ребёнка на руки, торбу через плечо и рано-ранёхонько пустилась в путь-дороженьку. А ход-то не близкий – сорок километров да пешком. Но ей безумно хотелось увидеть своего благоверного и показать новорожденного младенца, на одно лицо с Митей. Не чувствуя усталости и боли, она шла, пока не истёрла ноги в кровь. Присела, покормила мальца и снова в дорогу. От волнения сердце вылетало из груди: ещё немножко, ещё чуть-чуть и свидится со своей половинкой. И добралась. И нашла пленных. И звала, и выкрикивала его имя, но Мити, к счастью, среди них не было. То были пленные, воевавшие на стороне румын. Увидев уставшую, молодую женщину, остолбеневшую и оцепеневшую от горя, с маленьким ребёнком на руках, глаза которой сквозили толпу, многие из них плакали и падали перед ней на колени. Дрожащей рукой, со слезами на глазах, она ломала на куски лепёшки, приготовленные для Мити, и раздавала голодным. Когда торба опустела, она, ещё несколько минут молча постояв в полном оцепенении и окинув прощальным взглядом толпу, медленно повернулась и, вытирая слезы, отправилась в обратный путь. Этот эпизод она не забудет до конца своих дней…

       Через месяц пришло письмо, и родные на время успокоились: жив, здоров, слава Богу, пишет, что скоро война закончится, и они встретятся. На душе у Тальки отлегло. Отвлекали от горьких дум подрастающие дети, домашние заботы и обязательные поставки зерна государству, которые тоже легли на плечи молодой женщины. И вдруг новое потрясение, тяжёлый удар судьбы: пришла похоронка на мужа. Отчаяние и скорбь смахнули всю привлекательность и миловидность её лица. Опустились руки, она махнула на себя рукой, перестала есть и пить, полностью погрузившись в себя. «Ну, прямо умирать собралась», - бормотали родные. Сухими, выплакавшими слёзы, воспалёнными глазами она смотрела на детей и молчаливо, убитым видом, вопрошала: Господи, как жить-то дальше? Время для неё сложило крылья. «Выстыл навсегда мой семейный очаг», - эта мысль не давала ей покоя с того злосчастного дня, когда пришла похоронка...

       Прошло около месяца. Она томилась незнанием обстоятельств гибели и жила надеждой: а, может, это – ошибка? В один из таких тягостных дней, когда она кормила Ванюшку, послышался непонятный стук в стекло. Быстро вскочив, подошла к окошку и разглядела бьющуюся в него ласточку.
  - Мама, мама, быстрей сюда, гляньте в оконце, - не отрывая глаз от ласточки и наблюдая за её движениями, закричала в полный голос Талька.
  - Девочка моя, успокойся. Эта примета обещает нам приятное событие. Митя – жив! Знаешь, люди говорят, что ласточка, ударяющаяся в окно – добрый знак, и визит этой птицы предвещает хорошие вести от близких и родных людей. Будем ждать новостей от Мити.
  - Митя жив? Мамо, Митя жив? – переспрашивала она, желая ещё и ещё раз уловить смысл и радость сказанного мамой.

        Недели четыре прошло – никаких известий. И каждый день она, как на иголках, места себе не находила: жив? жив? жив? Неопределённость мучила и не давала покоя. Казалось, что она повенчана с печалью навсегда. С тревогой посматривая на калитку, ждала вестей. Наконец-то увидела приближающегося к ней почтальона с письмом в руках. Ноги подкосились. Боязнь и страх плохой новости комом подступили к горлу. Обливаясь холодным потом, дрожащими руками открыла конверт и передала отцу. «Жив! Митя жив! Был ранен, лежал в госпитале. Произошла ошибка», - ликующе объявил Николай. Тяжкая ноша печали отвалилась от сердца каждого. Эмоции, что так долго копились и плескались в душе, вылились в слёзы радости. Дорога жизни развиднелась…

       Наступил долгожданный День Победы. Люди плакали – кто от радости, кто от горя, божемойкали, обнимали друг друга и благодарили Бога за то, что наконец-то все их муки закончились…
Стали возвращаться оставшиеся в живых односельчане. Из четырёхсот семидесяти двух мобилизованных в апреле 1944 года мужчин  - шестьдесят шесть не вернулись.* Среди них Митин родной брат - Мариуца Мефодий Матвеевич и троюродный брат – Мариуца Андрей Васильевич, инвалидом вернулся родной брат – Мариуца Андрей Матвеевич. Война не лечит, война калечит.

        Со дня на день ждали и Митю, но он прослужил ещё целый год. Только в конце мая 1946 года вернулся в родное село. Кто на войне был, тот много видел. Но Митя не любил об этом рассказывать. После призыва, с апреля по  октябрь 1945 года, он - стрелок 276 стрелкового полка, был переведен стрелком в 278 полк, где служил до декабря 1945 года, а в декабре 1945 года переведен в 283 стрелковый полк. В мае 1946 года Указом Верховного Совета СССР был демобилизован. Награждён медалью «За победу над Германией». Дома его ждали многочисленные родственники, Николай с Аникой и любимая жена с подросшими сыновьями - пятилетним Витей и двухлетним Ванюшей – его надёжный тыл, его судьба, его  любовь, его кодекс чести, его предмет гордости. И стучали два сердца, как одно на двоих. И запели в их душах добрые ангелы…
А медаль? Нацепив на грудь, старший сын Витёк на радостях побежал на свадьбу, где сельская ребятня постарше стянула её. Осталась только запись в военном билете.

       Всем казалось, что война закончилась, и чаша горя и страданий выпита до дна, до последнего глотка. Но втеснились, словно чёрные птицы, события, которые изменили ход истории целого народа и уклад жизни каждой семьи…

10. 10. 2017

  Продолжение следует.

      *   *   *
    *Двадцать первого ноября 1973 года село было переименовано в Малиновское.  В бывшем штабе, ныне мемориальном музее штаба фронта, сохранилась мебель времён Великой Отечественной войны, которой пользовался знаменитый советский маршал: огромный, солидный стол, покрытый зелёным сукном, тяжёлый стул с высокой спинкой, а за ним, на стене, карта военных действий 1944 года выпуска. В соседнем зале висит бурка маршала.
10 Военное лето...
Евгения Козачок
      
         
Лёшка  проснулся скорее от голода,  нежели от холода.  Скамейка, на которой он уснул, была жёсткая, грязная, исписанная разными словами. Их он не понимал,  хотя и мог уже читать по складам. Приподнялся, огляделся. Здание небольшое,  с плакатами,  на которых фотографии поезда и много цифр, но людей в нём видано не
видано. Сидели на сумках,  подоконниках, каких-то стульчиках, скамейках. Как только возле Лёшки освободилось место, которое он занимал лёжа,  чужая тётя сразу же посадила около него девочку.  Девочка плакала и просила воды:
- Мама, хочу пить. Я пить хочу…

- Настенька, потерпи до утра. Ты же видишь, что сейчас ночь, магазина на этой станции нет. А на улице я не смогу найти колонку с водой.  И я тебя не оставлю ни на одну минуту.  Кто его знает, что может произойти.

Лёшка посмотрел на девочку. И  вдруг увидел, что она похожа на его младшую сестричку Олю. Такая  же  беленькая и носик курносенький. Он не успел додумать до конца, что ещё было в них похожим, как вдруг вспомнил всё:  свист снарядов, разрушенный дом, крики, стоны  и  много людей.

…Все куда-то бежали  и  Лёшка  вместе с ними,  подальше от огня и криков. Он видел, как всё горело в их квартире, а его выбросило в вырванную дверь на площадку. Хорошо, что жили на первом этаже.  Дышать было тяжело,  а  на тёмном небе летали светящиеся дорожки, от которых болели глаза. Он вспомнил, что никто из их квартиры не вышел. Ни папа, ни мама, ни Оля. Они остались под обрушившимся  потолком.  Люди выбегали из подъездов, проклинали войну и  все двигались в одном направлении – к вокзалу.   Он всматривался в их  лица и никого не узнавал. Никого, никого.  Словно попал в чужой город.

Когда добежали до железнодорожной станции, снова разорвался снаряд. Несколько человек упало. Страшный крик: «Доченька!..» повис  тяжёлым горем высоко в небе.  Мать упала на колени около воронки и начала разгребать землю руками.  Какая- то бабушка пыталась её  поднять. Но женщина ещё сильнее прильнула к горящей  и горячей  земле, словно к телу своей дочери, да так и осталась лежать, не обращая внимания  ни на уговоры, ни на бороздящие небо фосфорные снаряды, ни на бегущих мимо людей. 

Лёшка тоже не мог бежать. Он  всегда боялся темноты и криков. Стал, словно изваяние - и ни с места. Пробегавший мимо мужчина подхватил его на руки и  понес к вагонам, сказав: «Малыш, нам надо спешить, а то поезд уйдёт.  Там найдём твоих родителей».

Чужой дядя успел забросить его  в вагон отходящего поезда. А вот успел ли он сам  запрыгнуть?  В их вагоне его не было. Зато было столько людей, бежавших от войны из востока,  что протиснуться было невозможно. Он прислонился к чьим-то ногам и только сейчас почувствовал, что у него болит спина и правое плечо. Ударился  о цементную площадку в подъезде, когда вылетел из дверей квартиры. Слёзы от боли, страха и от того, что он один, сами покатились  по щекам. Он и не пытался их вытирать. Потому что вокруг плакали многие, особенно женщины.

Моментами  вагон качало, и  Лёшка  боялся, что упадёт. Упасть не дала бабушка, сидящая напротив. Вздохнула, ничего у него не спросила, а просто посадила себе на колени. Сколько ехали,   не знает.  Прислонился к тёплой груди незнакомой бабушки и уснул.  А когда остановился поезд, она сказала: «Садись, внучок, на моё место и не вставай, пока тебя твои родители не найдут».

Он и не вставал. Вскоре  поезд сам  остановился. Объявили, что  впереди железнодорожное полотно разрушено, и  поезд дальше не пойдёт.  Люди зашумели. Кто-то сказал, что до ближнего села и вокзала  рукой  подать.

Посмотрел в окно.  Рассветало.  Он увидел степь  и сразу же вспомнил бабушку Полю, к которой каждое лето ездили всей семьёй  «поправить  здоровье»  на море. Бабушка была чужая, но она стала, как родная. Всегда радовалась их приезду, денег за жильё брала меньше, чем другие, а последние годы и вовсе отказалась  от «их  копеек»,  как сама сказала:

- Мне они не помогут, да и ни к чему мне деньги. А детям лишнее мороженое не помешает.

Лёшку любила, это он точно знает. Всегда ему лучший кусочек  мяса положит,  парное молочко – ему первому. И такие длинные интересные сказки  рассказывала, что он и не замечал, кончались они или нет – засыпал сладким сном…

… Всё это Лёшка вспомнил, сидя на незнакомом вокзале, среди незнакомых людей.
Настенька плакала и просила у мамы пить. А ему не только пить хотелось, но и есть. Да так, что  живот болел и урчал. Но он молчал и не плакал.  Подумал о том,  что  теперь один и никому-никому  не нужен. А чужого ребёнка никто кормить не будет.

 Все ожидали, когда откроется  вокзальный буфет. Открылся. Образовалась очередь. Когда увидели скудность ассортимента  и его малое наличие, начали ссориться за первенство покупки.

 Лёшка  старался не смотреть, как счастливчики, успевшие купить вчерашние бутерброды, ели. У Настеньки, сидящей рядом, было два бутерброда, которые так пахли, что голова начала кружиться. Он попытался закрыть ещё и нос, чтобы не слышать запаха  колбасы. Но стало тяжело дышать. Убрал руки,  и  вдруг  услышал эту самую колбасу совсем-совсем  рядом.  Поднял глаза и не поверил: мама Настеньки давала ему бутерброд.  Только и сказал: «Спасибо». Да он, если бы и хотел сказать ещё что-то, то не смог бы. Вместе с бутербродом  глотал «внутренние слёзы»,  как говорил папа, когда он пытался плакать:  «Запомни, сынок, мы с тобой мужчины. А значит сильные и не должны показывать слабость. Никто не должен видеть, что ты плачешь. Плач внутри». Вот он сидел, медленно ел, чтобы продлить удовольствие  и чтобы  дольше не хотелось есть, и  глотал, как приправу, внутренние слёзы.

Постепенно в маленьком помещении вокзала  людей стало меньше. Некоторые вышли на дорогу, чтобы поехать к родственникам  или  знакомым, а кто, не имея таковых, остался в  привокзальном селе, планируя найти жилье. А дальше, как Бог даст.

Лёшка растерялся. Не знал, что ему делать. Никто к нему не подошел и не заговорил, и он не смог спросить совета, как ему поступить. Сидел, вспоминал маму, папу, маленькую  Оленьку, их смех, улыбки, как он жили дружно и счастливо.  И никак не понимал, почему так случилось, что их  дом сгорел,  что  у него нет теперь никого, кроме чужой бабушки Поли.  «Я  обязательно  доберусь  до  моря, где живет  эта добрая  бабушка, -  подумал он. -   Не страшно, что замёрзну. Ведь  летом всегда очень тепло, хорошо и весело…»
 
Прошлым летом они  все вместе - папа, мама, он и Оля - плавали в море, строили на берегу из песка красивые замки, съезжали с высокой резиновой горки, катались на водных велосипедах.  И никто даже подумать не мог, что оно будет  для них последним счастливым летом, а потом всё исчезнет – мама, папа, Оля, радость…

Он пока не вспомнил, но обязательно  вспомнит, как называется море, где они были так счастливы  – Чёрное или Азовское.  Запомнил,  как  таксист спрашивал  у папы:  «Вас куда отвезти? На Арабатскую стрелку?»   А на каком море  находится эта «стрелка»,  спросит у взрослых людей.

Лёшка  ещё не осознал, какое страшное  горе свалилось на него вместе с этой войной.  И что из-за неё он остался один-одинёшенек  в  этом непонятном мире. Он верил,  что обязательно найдёт бабушку Полю. Ведь он уже взрослый. Этим летом ему исполнится пять лет.
11 Опалённая войной
Евгения Козачок
С возрастом память всё чаще уносит нас в детство, которое пришлось на послевоенные годы. Как же крепки эти невидимые ниточки связи с теми, кто давно ушёл в мир иной! Бывают такие минуты, когда появляется непреодолимое желание поговорить с бабушкой, мамой, отцом...
Тогда берёшь старые семейные альбомы, уединяешься от шумных внуков и ведёшь тихую «беседу» с теми, чьи фотографии находятся на раскрытой странице альбома. Перелистываешь страницу за страницей и радуешься тому, что воспоминания приходят больше светлые. Иначе грусть и боль всё тяжелее и тяжелее переносить уставшему сердцу. Я же от встречи с прошлым отдыхаю душой.

Вот и сегодня положила на стол три альбома в предвкушении встречи с фотографиями родных сердцу людей и умиротворения от воспоминаний, как вдруг из альбома выпала одна из них. Взяла её со стула, перевернула и увидела весёлые глаза трёх подружек: молодой бабушки Полины, её подруги Екатерины и её старшей сестры Марии. Красавицы! Косы у всех до пояса, а у Марии и того ниже. И толщиной, как рассказывала бабушка, с руку десятилетнего ребёнка. Такое сравнение густоты волос мне до сих пор непонятно. Но и по фотографии видно, что коса цвета спелого колоса у Марии очень красива. Она гармонировала с её серо-голубыми глазами с длинными тёмными ресницами. Бабушка говорила, что парни столбенели, затаив дыхание, как перед прыжком с трамплина, когда Машенька проходила мимо них. И голос у неё был сильный и чистый, как ручеёк. Пророчили будущее певицы. Но Машенька мечтала о профессии врача. Проработала же медсестрой до пенсии, имея фронтовой опыт сестры милосердия.

Жизнь Марии могла сложиться совсем иначе, если бы не страшная весть после выпускного вечера в школе о начале войны. В селе остались только женщины и дети. О тяготах и проблемах в военный период не буду говорить. Об этом уже столько сказано-пересказано. Не сидели без дела все, даже они, «малявки», как их называли на ферме, где работала Мария и две бывшие старенькие доярки. Колхоз возглавила агроном Валентина Васильевна. Она же водитель единственной полуторки и трактора ХТЗ. Взяла себе в помощницы одноклассницу Маши Нину, которую ещё в седьмом классе научил водить машину её отец, работавший инженером в колхозе. Так и жили, выполняя все сельскохозяйственные работы. Помогали друг другу и больнице продуктами, где организовали военную санчасть для лечения раненых солдат. Ежедневно с фермы носили туда молоко.

В один из таких походов Мария встретила только что прибывшего в санчасть молоденького раненого. Влюбились друг в друга с первого взгляда. Мария на крыльях летала, забыв о постоянной усталости и о тяготах жизни. Появлялась свободная минута – бежала к Косте, который быстро шёл на поправку. И помогла ему в этом любовь, как он сказал Марии при расставании. Костя возвратился в свою воинскую часть.

А через месяц и Мария с двумя своими одноклассницами пошли в военкомат, записались добровольцами в армию. Потом Мария рассказывала, как они плакали ночами, когда видели города, деревни, кровь, слёзы, стоны раненых, пока девушки добирались до пункта назначения. Люсю определили в штаб бригады связи, а Марию и Светлану – обучаться перевязывать раны, делать уколы, выносить раненых с поля боя. Суровой оказалась практика под руководством замечательного хирурга Андрея Петровича.

Первые месяцы девчонки очень уставали физически и морально. Как рассказывали позже, часто задумывались над тем, как бы убежать подальше от этого ада. Но так и не решились. А потом впряглись в эту лямку и тащили её до самой победы. Марина всё пыталась перейти в часть, в которой был Костя. Не получилось, хоть Андрей Петрович и пытался ей помочь. Смирилась. Совсем отчаялась. Выручали письма, которые писали друг другу, как только случалось у них затишье.

После второго серьёзного ранения Костю демобилизовали. После длительного лечения он возвратился в Киев, к родителям. Поступил в университет. А Мария встретила День Победы в Германии. И надо же было такому горю случиться, что именно в этот день рядом с санчастью взорвалась бомба, убив несколько человек раненых, врача, двух медсестёр. А Марию отбросило на несколько метров от места их размещения, ранив осколками правую ногу, да обожгло правую часть лица, оставив глубокие шрамы на щеке, лбу, шее. После госпиталя Маша вернулась в село. Сшила себе длинную юбку, чтобы не было видно протезной обуви, которую приходилось носить после того, как удалили стопу. Мария сильно хромала и стеснялась этого. Чтобы скрыть шрамы на лице, носила косынку. Вся одежда чёрная. Так и ходила в трауре о своей загубленной молодости, потерянной любви, несостоявшемся счастье.

Костя продолжал писать ей письма и приглашал в столицу учиться и строить вдвоём своё будущее. Мария отвечала на его письма и всякий раз находила серьёзную причину, чтобы не встретиться с ним. Когда же получила телеграмму, что он приедет за нею сразу же после сдачи сессии, запаниковала. Всех упросила, чтобы не рассказывали Косте о том, какая она теперь страшная стала.

Костя приехал неожиданно, не предупредив о дне приезда. Увидев его в окно, Мария спряталась в сарае, попросив Екатерину и мать сказать Косте, что она не любит его, уехала к тётке и, может быть, навсегда. И чтобы он больше не писал ей писем.

Костя выслушал их молча. Положил на стол букет цветов и ушёл. Навсегда. Больше они уже не встретились.

А моя бабушка Екатерина и сверстницы Марии вышли замуж, нарожали детей, а дети внуков. А Мария так ни с кем и не сошлась. Никто больше не увидел улыбки и не услышал её чудесного пения. Чёрная одежда. Почерневшее от душевной боли лицо, опалённая войной душа. Ходила как тень по селу.

Но лет через тридцать родные всё же увидели счастливую улыбку Марии в тот день, когда она получила письмо от дочки Кости Маши, уже после его смерти. В письме была семейная фотография: Костя, жена Надежда, Машенька (названная в честь Марии), сын Владимир. Прочитала последнее письмо Кости. В нём было признание в любви к Марии, которую он пронёс через всю свою жизнь, разделив это глубокое чувство к ней со своей семьёй.

Мария нежно гладила на фотографии лицо Кости и дорогих ему людей. И не обращала внимания на слёзы, текущие по глубоким шрамам. Это были слёзы радости от того, что её помнил не только Костя, но и все члены его семьи.

Наконец-то она сняла траурный платок, поправила седые, как лунь, волосы, положила на колени руки и так просидела, не шевелясь, несколько часов. С тех пор лицо её выражало душевное умиротворение, и это радовало всех, кто её знал.

Бабушка не рассказывала о смерти Марии. Но помню, как мы с мамой приехали в село на её похороны и как бабушка Екатерина в разговоре с моей бабушкой обмолвилась: «Долго маялась болью душа нашей Машеньки. Хорошо, что хоть в конце своей жизни у неё был покой на душе. Вот как исковеркала жизнь людей проклятущая война. Дай, Боже, мира и счастья людям на земле этой многострадальной». И тяжело вздохнула.

- Дай, Боже, - поддержала её моя бабушка.

...Я аккуратно положила фотографию в альбом. И так же, как много лет назад, наши бабушки, пожелала покоя, мира и счастья людям, детям, внукам, правнукам...
12 Огненные рейсы Александра Осипова
Ашот Бегларян
     О военных водителях пишут нечасто, предпочитая больше освещать подвиги героев на передовой. Однако работа фронтового водителя была не менее тяжёлой, опасной и ответственной – ежедневно и ежечасно они выполняли серьёзные боевые задания, обеспечивая бойцов на передовой техникой, боеприпасами, живой силой. При этом им приходилось проявлять недюжинную волю и смекалку – ведь одной из главных задач немецкой авиации было нарушение нормального функционирования советских фронтовых коммуникаций. Доставляя под артобстрелами и бомбёжками раненых в полевые госпитали, не одну жизнь спасли военные водители, рискуя собственной жизнью и здоровьем. А если ситуация требовала, они вступали в прямую схватку с врагом.
     Когда началась война, ему было семнадцать.
     «Все мы в тылу, затаив дыхание, следили за боевыми схватками на фронтах: по установленным в центре Степанакерта репродукторам передавали последние известия, и с замиранием сердца их слушали сотни людей, – вспоминает Александр Осипов. – Несмотря на большие потери, фашистские полчища продолжали наступление. Всем хотелось услышать наконец радостную весть о том, что наши войска не только остановили врага, но и начали громить его, освобождая оккупированные земли. По сей день не забываю Степанакерт тех дней. С лиц людей исчезла улыбка, все были охвачены тревогой, посылая на фронт своих родных. Особенно тяжело было для тех, у кого мобилизовался на фронт единственный кормилец…»
      На фронте уже находился старший брат Александра – Михаил. Поначалу от брата регулярно поступали письма, потом они прекратились.
     «Мы терялись в догадках: жив он или нет. Мать не находила себе места, – продолжает Александр Осипов. – Мне не было и девяти лет, когда умер отец. Все заботы семьи легли на плечи матери. Мы с братом помогали ей, чем могли: привозили дрова из леса, возделывали земельный участок перед домом. Теперь брат был далеко, а я ждал призыва в действующую армию».
     Сначала Александра отправили на трёхмесячные водительские курсы, а в 1942-м и он простился с родным очагом, оставив дом матери.
     «Бедная мама! Провожая меня на фронт, держалась крепко, но как только мы, призывники, начали подниматься в кузов грузовика, она залилась слезами…» – при воспоминании об этом эпизоде у самого рассказчика увлажняются глаза…
     Раны Александра Осипова дают о себе знать до сих пор. Не заживают и раны памяти, не ослабевает и с годами, кажется, даже обостряется боль от потери родных и близких, боевых товарищей.
     «Мой боевой путь начался в 1942-м с Калининского фронта и завершился в мае 1945 года в Курляндии (Латвия), – продолжает Осипов свой рассказ. – Вся моя фронтовая жизнь, состоявшая из 844 дней, проходила в одной и той же части, в 141-й Новгородской артиллерийской бригаде. И всё это время моим неотлучным спутником был грузовик ЗИС-5. Мы всегда спешили туда, где нас ждали, где мы были необходимы. Перевозили технику, боеприпасы, вещевое имущество, продукты. Раненых доставляли в полевые госпитали, в санчасти. В нужную минуту ходили в бой. Каждый раз, когда я попадал в трудное положение, не унывал и старался любой ценой выполнить порученное мне дело. Не было случая, чтобы я не справился с боевым заданием. И меня, и моих товарищей вдохновляла одна мысль – добить врага, который хотел покорить не только нашу страну, но и весь мир, уничтожить целые народы, а оставшихся в живых превратить в своих рабов. Вспоминая свой боевой путь, горжусь, что и я в годы тяжких испытаний находился в составе нашей многомиллионной армии и внёс свою посильную лепту в общую победу».
     С особой теплотой Александр Осипов вспоминает следующий эпизод: «Хотел бы упомянуть о событии, очень порадовавшем меня. Получая артиллерийские снаряды на складе, я вдруг заметил, что на досках сложенных рядом ящиков с миномётными снарядами чёрной смолой выведено «Степанакерт».
     «Откуда здесь эта надпись, кто мог её сделать?» – думаю я. И тут вспоминаю, как мать в одном из своих писем сообщила, что, подобно Карабахскому шёлковому комбинату, наша мебельная фабрика также работает круглые сутки».
     Воспоминаний ветерана хватило бы не на одну книгу. Лично мне из его рассказов больше запомнился следующий случай.
     Дело было зимой, во время очередного рейса машина неожиданно заглохла на ходу в 5-6 километрах от передовой линии. Осипов вышел из кабины, осмотрел её и обнаружил, что перегрелась ступица заднего колеса. Необходимо было снимать колесо. Делать это одному трудно, но и ждать помощи было неоткуда, товарищи уже были далеко.
     «Нужно было справиться с проблемой как можно скорее, – рассказывает он. – Быстро приступаю к делу. Необходимо снять оба колеса, а мороз всё крепчает. До наступления темноты всё меньше времени. Колёса сняты, но тут обнаруживается серьёзная проблема: шариковые подшипники разломаны и снять ступицу никак не удаётся. Начинаю по одному выковыривать пальцами куски сломанных деталей. Целых два часа длится моё мучение. Вдруг замечаю, что при соприкосновении с металлом мои пальцы прилипают к нему с ощущением странной теплоты. «Что такое?» – стал беспокоиться я. Смотрю на пальцы. Оказалось, они обморожены. Волнуюсь, но больше оттого, что вдруг не успею починить машину и довезти груз до пункта назначения. С трудом выковыриваю куски шариков и вынимаю кольцо, потом – ступицу. И всё равно исправить дефект не представляется возможным...»
     Тут Александр вдруг вспоминает, что на правой стороне поля по пути следования лежала сгоревшая автомашина. Берёт ключи, домкрат и, конечно, карабин и направляется туда.
     «Время приближается к полуночи, а я всё продвигаюсь к цели по скользкой дороге, – рассказ ветерана обретает всё более драматичный характер. – И вот я уже вблизи машины. С крепнущей надеждой, что удастся вынуть из сгоревшего автомобиля необходимую деталь, начинаю снимать задние колёса, стараясь не замечать сильной боли в пальцах. Снимаю ступицу, а затем – подшипники. Ликование овладевает мною. Спешу обратно к машине, собираю колёса и трогаюсь в путь, как обычно, не зажигая фар. К рассвету был на месте, разгрузился. Однако пальцы страшно болели, кончики побелели, покрылись пузырями. Боль долго ещё мучила… Пальцы и сейчас болят, особенно когда холодно. И вместе с ощущением боли я вспоминаю фронт и ту студёную ночь».
     Никогда не сотрётся из памяти Осипова и другой эпизод. Доставив раненого товарища в полевой госпиталь, сам стал ждать с тревогой возле операционной палатки результата.
     «Костю начали оперировать. Куря сигарету за сигаретой, я в сильном волнении шагал вокруг операционной палатки, с нетерпением ожидая вести о том, что жизни Кости ничего не угрожает. Операция прошла успешно, подлечившись, Костя вернулся в строй. Но когда я шагал вокруг операционной, рядом заметил яму, наполненную телами умерших во время операций воинов. Мне жутко было смотреть на это… Проклятая война, пожиравшая молодых людей! Ведь каждый из погибших был светом в своём очаге, каждого ждала мать... Сегодня, много лет спустя, я по-новому осознаю всю чудовищность войны. И моя жизнь практически висела на волоске: каждый день, каждый час, каждая минута, каждый миг могли стать для меня последними…»
     Последним для Александра мог стать даже день Победы...
     Девятое мая. Ещё до рассвета стало ясно, что Германия капитулировала. Победа!!!
     «Как мы стремились к ней, какие усилия приложили, какие страдания перенёс наш народ ради Победы над чумой двадцатого века – фашизмом! Ура! Ура! Всюду прокатывалось это русское слово, ликованием было охвачено каждое сердце. Радостный гул доносился даже с передовых позиций», – вспоминает Александр Осипов.
     Но даже в своей агонии война была смертельно опасна. Александру поручили поехать во второй дивизион – помогать перевозить продукты и вещевое имущество с тыловых баз. Проехав большую часть дороги по мостовой, сооружённой из балок и досок, оказался в чистом поле. И именно в это время в небе появился немецкий самолёт и стал кружить над грузовиком. Было непонятно, по чьему приказу вражеский самолёт вышел на боевое задание – ведь немцы накануне подписали акт о капитуляции.
     «Что ж, необходимо приложить все усилия, чтобы остаться в живых, не погибать же в день, когда завершилась война, думал я. Было ясно, что из-за одной машины лётчик не станет бросать бомбу, а будет обстреливать из пулемёта. Прятаться было негде, и я вынужден был залезть под мотор машины. И это было правильным решением».
     Машина защитила своего хозяина, сама получив ранения – немецкий лётчик пару раз пролетел над ней, обстреливая из пулемёта. Пули попали в кузов. В это же время послышались залпы советских зенитных пушек. Немцу пришлось ретироваться.
     В начале мая 1946-го Александр Осипов был уже в родном Степанакерте. Подлечившись, стал работать, как и прежде, водителем, но теперь уже гражданским.
     «Моя трудовая деятельность исчисляется пятью десятками лет. И где бы я ни работал, старался высоко держать честь и достоинство воина-фронтовика, приносить пользу нашему обществу», – говорит он.
     Даже годы и увечья не мешают Александру Осипову и сегодня мастерски водить автомобиль, правда, теперь уже иномарку. Однако он всё время любовно вспоминает нехитрый военный грузовик ЗИС-5, который был неотлучным спутником все 844 дня его фронтовой жизни.
     Переосмыслив и прочувствовав пережитое, ветеран войны написал книгу мемуаров «Огненные рейсы», в которой правдиво представил будни фронтовых водителей, их тяжёлую и опасную работу, ярко и прочувствованно описал драматические события, непосредственным участником и свидетелем которых был.
     Александр Осипов в числе других ветеранов войны принял участие в торжественных мероприятиях по случаю 65-летия Победы в Великой Отечественной войне в Москве. Его пригласили и на 70-летие Великой Победы.
     «Я рад, что наши боевые традиции сегодня живут и приумножаются… Я уверен в завтрашнем дне», – говорит фронтовик Александр Осипов.
     И всем нам остаётся заряжаться его оптимизмом и с уверенностью смотреть в будущее…
13 Человек уникальной судьбы
Ашот Бегларян
  Это человек уникальной судьбы (впрочем бывает ли обыкновенной военная судьба?).
  Андранику Абрамяну 82 года. Он кавалер нескольких боевых орденов, прошёл всю вторую мировую войну, завершив свою военную карьеру в кампании на Курильских островах после того, как вошёл с победой в Берлин. Единственному со всего Южного Кавказа ему была предоставлена честь участвовать в церемонии низложения знамён фашистской Германии к подножию Мавзолея Ленина во время парада Победы в 1945 году.
 
  Андраник Абрамян родился в 1918 году в селе Балуджа Нагорного Карабаха. В 20 лет был мобилизован на армейскую службу во Владивосток - в морскую часть.
  - Плавать не умею, впервые вижу море, - рассказывает он. - Весь в растерянности, чуть не плачу... Подходит капитан первого ранга, спрашивает, чего нюни распустил?.. Усмехнулся: "Не можешь - научим, не хочешь - заставим..."
  Научили... Единственный в батальоне армянин быстро осваивает азы морского дела, становится классным торпедистом-водолазом.
  В 1939 году начинаются боевые действия в районе Халхин-Гола. Здесь 21-летний Андраник получает первое своё боевое крещение. Раненный пулей в ногу, некоторое время лечится в больнице Улан-Батора.
  В сентябре 39-ого по приказу из Центра войска перебрасываются из Владивостока в Одессу, оттуда в Молдавию уже на наметившийся фронт Великой Отечественной. Принявшим здесь бой красноармейцам приходится отступать до Новороссийска...
  Для Андраника Абрамяна начинается многолетняя военная одиссея, драматический этап жизни, практически предопределивший дальнейшую судьбу. Перед нами заметка из журнала "Красноармеец" 1945 года: "Автоматчик, краснофлотец А.М. Абрамян, 28 лет, воевал на Халхин-Голе, работал столяром на родине в Степанакерте. Когда началась война с немцами, попал на Черноморский флот в батальон автоматчиков морской пехоты. Абрамян участвовал в десантах в Керчь, Ростов-на-Дону, Кубань, Тамань, Сумну, Констанцу, города и селения на Дунае..."
  Добавим, что в числе первых 20-ти десантников он высадился на Малую землю, близко знал Леонида Брежнева, служившего тогда замполитом.
  Бросая в самое пекло, война щадила и не щадила Андраника Абрамяна. Старик показывает огромную выпуклость на правом боку - это осколок: "Другой врачи удалили вместе с ребром, а этот оставили, не решились: "Умрёт или калекой останется на всю жизнь. Пусть проживёт, сколько сможет..."
  Это было во время освободительных боёв в Керчи в январе 1944 года. Корабль был подбит в водах Чёрного моря. Выбравшись на берег, пехотинцы сразу же вступили в уличные бои. Осколок от разорвавшегося неподалёку снаряда достал и моряка. Товарищам удалось вынести его с поля боя. В госпитале лежал недолго. Через пару месяцев снова был в строю.
  О себе и своей военной судьбе Андраник Абрамян рассказывает просто, почти без эмоций и эпитетов. Но за нехитрыми оборотами речи - недюжинное напряжение человеческих сил, воли, духа и характера, другими словами, преодоление самого себя. Сколько за этими незамысловатыми словами подъёмов по тревоге среди ночи, когда слипаются веки и сопротивляется каждый нерв, сколько бросков в неизвестность и смертельную опасность, из которой выходили далеко не все?! Семь ранений - тому подтверждение.
  Потом была Победа. Страна готовилась к празднику, наступившему почти столь же неожиданно, как в своё время пришла война. В часть стали наезжать высшие командные чины. Приехал маршал Толбухин в сопровождении генералов. Построили личный состав, посмотрели строевую подготовку. Выбрали пятерых, в том числе Андраника, приказали сдать оружие и явиться в штаб. Позже выяснилось - отправляют в Москву для участия в Параде Победы.
  Помните фотографию в учебниках истории СССР: красноармейцы выбрасывают к подножию Мавзолея боевые знамёна фашистской Германии? В первых рядах находился и Андраник Абрамян, единственный со всего Закавказья в этом историческом действии. Однако до этого бойцы проходили тщательный отбор. Сам маршал Гречко с группой генералов и работников ЦК Компартии в течение двух дней формировал команду "избранных". Затем долго муштровали на московском стадионе "Динамо".
  Утром 24 июня команда из 226 человек, военнослужащих из всех родов войск, переодетая в праздничную форму, была готова к действию.
  - Я был столь взволнован, что не помню, как бросил своё знамя, - рассказывает дед. - Всё время так и подмывало остановиться, повернуться к президиуму и взглянуть на Сталина, который вместе с членами политбюро и военачальниками принимал парад...
  На следующий день всех участников Парада Победы пригласили в Кремль на банкет. Теперь Андраник Абрамян имел возможность не только увидеть вождя, но и услышать его живой голос. Правда, когда Сталин в своём выступлении-тосте произнёс: "Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звание незавидное. За людей, которых считают "винтиками" великого государственного механизма...", Андраник едва удержался от смеха. Простого деревенского парня смутило слово "винтик".
  - Вот не думал, что у вас в России поднимают тост в честь какой-то железяки... У нас в Карабахе предпочитают пить за живых людей, - подшучивал после торжественного мероприятия "сын кавказского народа" (так любили называть сослуживцы Андраника) над своим боевым товарищем.
  Война, даже в своей агонии, не давала солдатам расслабляться. Недолго длилась эйфория победы. Утром 26 июня подразделения были подняты по тревоге и отправлены в Хабаровск на войну с Японией. В августе Андраник участвовал в военной кампании на Курильских островах.
  Праздничный костюм, который каждый ветеран войны хранит как реликвию, память и символ своей судьбы, у Андраника Абрамяна весь увешан орденами и медалями. Три ордена "Великой Отечественной войны", три - "Красной Звезды", медаль "Международной федерации ветеранов-союзников" и многие, многие другие награды.
  ...К таким людям, как Андраник Меликович, необходимо особое, персонифицированное внимание. Это живой осколок героического прошлого и гордость нашего народа.
14 Картинки варшавского детства
Любовь Казазьянц
Картинки варшавского детства
Любовь Казазьянц
 
Рассказ-быль.
Посвящается памяти Хайма Бермана, бывшему узнику Варшавского Гетто.

1. «Мамзер»
1930г. Тогда мы жили в светлой Варшаве. Там прошли мои самые счастливые и самые страшные годы детства. Я был старшим в семье. Тогда мне только исполнилось пять с половиной, но я уже чувствовал ответственность за свои поступки: так воспитали родители. В то дождливое лето я ходил учиться в «хейдер» на улицу Лешно, дом 110. Занятия проводились на первом этаже огромного шестиэтажного здания, выстроенного буквой "П",с двумя дворами и воротами – перед домом и сзади. Через дворы, мощёные булыжником, проложены канавы глубиной в полметра. Летом мы бегали босыми, берегли обувь. В тот день Ребе Абрахам отпустил нас раньше времени из-за начавшегося ливня. Дождь барабанил по крышам. Водяные потоки заполняли улицы и канавы. Я выскочил из здания и, решив пересечь двор по канаве, смело зашлёпал босыми ногами по холодной воде. Мне доставляло удовольствие бежать и брызгаться. Но вдруг, я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Меня затягивал водоворот. Через секунду я понял, что попал в открытый люк. Держась кончиками пальцев за край колодца, я начал звать на помощь. Сквозь мокрые ресницы я разглядел приближающегося Залмана. Мой дружок увидел, как я барахтаюсь и зову его, стараясь удержаться на поверхности. Но, вместо того, чтобы броситься спасать меня, сделал испуганные глаза и дал дёру. На минуту я представил, что сейчас прибежит мама (мы жили недалеко) и увидит меня в грязном неприглядном виде. Моментально решил, во что бы то ни стало выбраться из этого вонючего люка. Рассердившись на самого себя, я собрал оставшиеся силы, всем телом поддался вверх и каким-то чудом выскочил из грязной воронки. Очутившись на твёрдой земле, я взглянул на страшный водоворот, в котором только что барахтался и почувствовал гордость, что мне всё-таки удалось побороть свой страх. Ни на минуту не пришло в голову, что я мог утонуть. Наверное, эта уверенность спасла меня от верной смерти. От ветра и дождя, который усиливался, я спрятался на верхнем этаже дома. С меня стекала вода, пробирал озноб до самых костей. Голые подошвы ныли от холода. «Бросил в трудную минуту. Дружок называется», - в сердцах подумал о Залмане.  Вдруг, в окно я увидел подбегающую к люку маму. Залман бежал за ней. Не увидев меня, она схватилась за голову. Её рыдания заглушал ливень. Я высунулся в окно и закричал: "Мамэ, их бин до!"( Мама, я здесь.)Увидев меня, она просияла и крикнула в ответ:"Мамзер, Кум а гэйм!" ( «Мамзер», иди домой.) Она с детства так называла меня. Страх и радость смешались в её крике, а глаза - полны слёз. Ведь она сильнее всех любила своего "мамзера".
16.09.2002г.

 2. Горький вкус хлеба
В 1939г. произошла эта история, ещё до того как я попал в Варшавское гетто вместе с моими близкими.
Как-то, ранним снежным утром, в четыре часа, я пошёл за хлебом. На улице Лешно – ни одной живой души. Завернул на улицу Вронья. Дошёл до хлебного
магазина, на углу улицы Бждовской, где тянулась очередь – человек десять.
В ней стояли одни поляки, евреи боялись даже приближаться к магазину
"Злотый руг".
Внешне я был похож на немца – такой же рыжий и голубоглазый. Они принимали меня за своего, но поляки разбирались в этом лучше других.
Я мёрз в очереди до семи часов. Наконец привезли хлеб.
Тут ко мне подошла полька, лет тридцати и тихо сказала на родном языке:
«Эй, жид! Выходи из очереди, я встану на твоё место. Если не выйдешь, объявлю всем, что ты – вонючий жид».
Я ответил: «Не хочу».
Тогда она ударила меня по лицу и тотчас получила ответ - удар ногой в живот. Очутившись в канаве, она подняла вой. Тогда некоторые из очереди, словно озверев, начали бить меня кулаками и пинать. Я только успевал прикрывать лицо от ударов. А разъярённые поляки кричали: « Бей жида!»
Но на моё счастье нашлись добрые люди, которые защитили меня, купили для моей семьи две буханки горячего хлеба. Дали в руки и провожая, сказали: "Иди с богом".
По дороге домой я со слезами жевал и жадно глотал хлеб. Но плакал не от боли, а от благодарности к тем полякам, которые поняли, что и нам – евреям надо кушать. Ведь хлеб был нашей основной пищей.
Когда я принёс горячие буханки домой, родные глазам своим не поверили.
Они были счастливы и благодарили: "Спасибо, Хаим, ты – наш кормилец!"
Помню, в тот вечер мы пировали на славу.
18.11.2002г.


3. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...»
1 сентября 1939г. началась Вторая Мировая Война. Помню как в этот памятный день бомбили Варшаву.
С первого дня оккупации усугубились наши унижения. В ноябре закрыли все
еврейские школы. На окнах домов и на витринах магазинов появились надписи «Юде». В декабре евреев заставили носить жёлтые
повязки. Появилось множество указов, унижающих человеческое достоинство евреев. Плакаты, воззвания, пропаганда в прессе были направлены против еврейского населения. Так началось гетто*.
Зима в 39-м выдалась снежная, морозная. Как-то в декабре, мы с братом Иосифом шли по улице Смоча. Там, у сарая, ребятишки примерно моего возраста разожгли костёр. Рядом грелся старый дедушка. Седая борода спускалась до пояса, видимо годов ему было за сто. Весь в сморщенный, худой сгорбленный старец стоял, опёршись на палку. Его костлявые руки тряслись, а мутные глаза прикрывали длинные седые брови.
Детишки бегали вокруг костра и покрикивали: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...» Чтоб подержать пламя, они подбрасывали в костёр старые тряпки и всякий хлам. Мы с братом Иосиком задержались: засмотрелись на огонь, да и погреться – не грех.
Как вдруг из-за угла соседней улицы вывалились три подвыпивших фашиста.
Они шли в развалку и орали на немецком свои похотливые песенки. Один из них стал приставать к старику-еврею. Другой помоложе, сорвал с его головы дырявую ушанку и, просунув в дыры пальцы, вопил что-то на своём зверском языке.У одного из них оказался фотоаппарат. Они решили сфотографироваться с дедом.
Только тогда мы поняли, что дед – слепой.
Немцы всячески издевались над стариком, а потом заставили его раздеться на морозе. А когда старик остался в одних рваных кальсонах, дрожа от холода, жирный немец с отвисшими губами вытащил из кармана спички и стал чиркать, поднося горящую спичку к слепым глазам старика. Тот от неожиданности шарахался, а фашисты громко гоготали, потешаясь над дедом. Старика трясло от холода, тогда тип со спичками подскочил к несчастному и подпалил ему бороду с криком: "На, согрейся!"
Длинная борода и волосы деда вспыхнули и так быстро загорелись, что тот даже вскрикнуть не успел.
Дети разом смолкли и замерли от ужаса.
А фашисты пихнули Иосика под зад, один подмигнул мне и сунул в карман шоколадку.
Эти гады принимали меня за своего: с детства был рыжий и голубоглазый.
Мимоходом они по очереди пнули обгоревший труп деда, перешагнули через него, и, плюнув в его сторону, поплелись дальше как ни в чём не бывало, продолжая орать свои непотребные песенки.
Мы остались стоять у костра и переглядывались, от страха не вымолвив ни слова.
"Гори, гори ясно, чтобы не погасло" пламя ненависти к фашистам, ко всякому тотальному произволу.


*Слово "Гетто" - произошло от названия квартала в Венеции (1516г.), обнесённого высокой кирпичной стеной, где проживали мастера отлива пушек, чтоб не распространился секрет отлива пушек, которые изготавливались там же. А в средние века в Испании уже существовали гетто евреев, так же обнесённые стенами от грабителей. Евреи всегда жили общиной и так защищались от врагов.

«Решение об организации гетто было принято 16 октября 1940 года генерал-губернатором Гансом Франком. К этому моменту в гетто находилось около 440 тысяч человек (37% населения города), при этм площадь гетто составляла 4,5 % площади Варшавы». 
(Примечания автора.)
15 Восток дело тонкое
Любовь Казазьянц
Рассказ.
- Сынок, как ты там? Когда приедешь? Мы очень за тебя переживаем.Значит увидимся на следующей неделе, прекрасно, дорогой! Береги себя. Пока, - женщина положила телефонную трубку и обратилась к плачущей рядом старушке:
- Успокойся, мама, всё в порядке. На платок, вытри глаза. Не надо так переживать!
Женщина обняла мать.
- Ты же слышала, твой любимчик жив, здоров, приедет на следующей неделе.
- Ну как я могу успокоиться, там стреляют, мой единственный внучок – в опасности! Господи, я каждый день молю, чтоб пуля обошла нашего мальчика! - причитала она сквозь слёзы.
- Мама, молись, не молись, что суждено - то и будет.
- Господи, как ты можешь говорить такое!
- Я говорю как думаю.
Через неделю приехал Зоар. Семья не видела его со времени присяги. Прошло четыре месяца. Сын поздоровел, возмужал. Матери показалось, что он даже ростом стал выше. Домой, в Иерусалим он приехал на неделю, заработал отпуск за боевые заслуги. Служба на территориях – не из лёгких. Сказал, что "армия – по-настоящему – мужское занятие, приходится не сладко, но служба мне нравится".
Зоар и ещё несколько друзей попросились служить в спецотряд, как спецсназ в России.
Экзамен Зоар прошёл, он владел боевым искусством, увлекался ещё со школы. Из его друзей взяли ещё троих.
Через два дня домашние успокоились. Жизнь в доме Зоара вошла в обычное русло.
Только бабушка продолжала переживать за внука.
На третий день, утром, мать Зоара, Рая пошла в министерство абсорбции, помочь знакомой, которая не знала иврита. Там была огромная очередь. Битых полтора часа они ждали, чтобы войти внутрь, а потом стояли у дверей кабинета. И вдруг Раиса замерла. Она сделала такое лицо как- будто увидела призрак.
- Что с тобой, Рая, тебе плохо?- забеспокоилась знакомая.
- Нет, ничего, здесь просто очень душно,- нашла отговорку Раиса.
Когда они вошли и вышли из кабинета, Раиса сказала знакомой, что у неё кружится голова.
- Ты иди домой, а мне надо посидеть немного.
Знакомая ушла. А Раиса подошла к очереди в соседний кабинет. Через несколько минут оттуда вышел высокий стройный мужчина арабской наружности. Он столкнулся с Раисой и застыл на месте.
- Здравствуй!- поздоровалась на иврите Раиса.
- Ох, не ожидал такой встречи!
- Какими судьбами ты оказался в Израиле?
- Да вот, приехал по делам фирмы. Я теперь бизнесмен. А ты, дорогая почти совсем не изменилась. Я только вчера на самолёте прилетел и такая встреча!
Очень рад тебя видеть! А ты?
- Пока не знаю. Дай в себя прийти.
- Как поживают родители?
- Ничего. Отец умер, а мать жива, постарела очень.
- И не говори, прошло шестнадцать лет как я уехал на родину. А ты вышла замуж.
- Ну что ты, я была занята воспитанием сына.
- Кстати как Зоар?
- Зоар! А почему, собственно, тебя это волнует? Прошло столько лет, а ты о нём только сейчас вспомнил?! - раздражённо спросила Раиса.
- Зачем ты так! Да, помню, помню, ранить умеешь в самое сердце.
- Не жди, извиняться не собираюсь, не для тебя растила. Он все эти годы как-то обходился без отца, а теперь уже поздновато, служит в боевых войсках, на территориях, слыхал наверное?- с гордостью произнесла Рая.
- Значит наш сын заслуживает уважения! Раз пошёл служить, ты правильно его воспитала.
- Да уж, постаралась.
- Ты домой?
- Куда же ещё!
- Пошли, я подвезу, заодно и поговорим.
- Мне с тобой говорить не о чем.
- Это как сказать. Восток – дело тонкое! - ответил он и щёлкнул пальцами.
Раиса улыбнулась, это была его излюбленная поговорка. Харуз подхватил Раису под руку и повёл на улицу. Раиса знала, что спорить с ним – бесполезно.
Они подошли к тёмно-синей «пижо».Харуз нажал на кнопку сигнального устройства и дверца открылась.
- Садись, разговор есть,- сказал он сурово.
Раиса тяжело вздохнула и, нехотя, села в машину.
- Где он? - заводя мотор, спросил Харуз.
- Кто? - ответила вопросом на вопрос Рая, делая вид, что не понимает о ком речь.
- Не беси меня, с огнём играешь! - огрызнулся тот. - Где мой сын?
- В армии.
- Неправда. Я знаю, Зоар дома.
- Откуда пронюхал?- удивилась Раиса.
- У меня - свои источники.
- Всё равно к сыну не подпущу, хоть режь, - сказала Раиса с надрывом.
Но Харуз уловил в её голосе слабинку.
- Ну что ты можешь сделать, глупая! Он уже взрослый, пусть сам решает. Ведь это ты его лишила отца!- гневно прошептал Харуз.- Лучше не стой у меня на пути!
- Послушай, я не хочу, чтобы Зоар узнал, что его отец - не еврей. Как ты не пони-
маешь, это очень важно для его будущего.Я не против вашего общения.
Пожалуйста, встречайся с ним не как отец,как друг!
- Что ты сказала ему об отце? Небось, наплела небылицы!
- Ничего я не плела, сказала ему, что отец умер. Когда Зоар вырос, ни разу об этом не спрашивал.
- Похоронила меня значит...заживо.
- Ну я же не знала, что ты так неожиданно объявишься!
- Да-да, я тебя понимаю. А я - дурак, когда-то без памяти тебя любил!- сказал Харуз с горькой усмешкой.
- Так уж и любил! А я что-то не припоминаю.
Харуз резко ударил по тормозам, машина встала как вкопаная. Он крепко обнял Раису и поцеловал в губы.
- Ну что, теперь вспомнила?- пробурчал Харуз и поехал дальше.
- Ненормальный, чуть не задушил меня! - проворчала Рая, поправляя платье и причёску.
Он остановил машину прямо у её подъезда.
"Надо же, за столько лет не забыл адрес" ,- подумала про себя Рая.
- Очень тебя прошу, сейчас не выходи из машины. Дай сына подготовить. И свалился же ты на мою несчастную голову! - добавила она вслух.
- А кто сказал, что у тебя несчастливая головка? Она всегда отличалась трезвостью ума, этого добра тебе не занимать. Завтра я могу прийти к сыну?
Только не говори, что ты должна подумать!- сказал Харуз с издёвкой.
- Ты можешь прийти, но с одним условием...
- Так, так. Ну договаривай быстрей!
- Можешь прийти если не скажешь, что ты ему - отец,- сказала она твёрдо.
- Хорошо, уговорила. До завтра.
- Зелёный свет!
Когда Раиса вошла в квартиру, услышала громкую музыку и голоса, доносящиеся из комнаты сына. Заглянув, увидела его друзей.
- Замечательно, сынок, что тебя не забывают. Развлекайтесь! Я сейчас организую чай.
Зоар вошёл в кухню. И ласково спросил:
- Мам, мы не мешаем? Может бабушка отдыхает?
- Что ты, сынок, даже не думай!
Раиса приготовила чашки, залила кипяток в чайник, развернула печенья, положила шоколадные конфеты в вазочку.
- Спасибо, мам, я сам отнесу поднос.
Раиса посмотрела сыну вслед и подумала:"Боже мой, до чего я дожила, что сказать ему! Ведь теперь ничего нельзя изменить. Надо же, папаша явился, не запылился. Не понимаю, как мы встретились? Столько лет прошло! Наверно это судьба!"
Раиса провела беспокойную ночь, ей снились кошмары: будто она бродит по густому, непроходимому лесу, ищет сына и не находит.
Утром, когда она подавала завтрак, у неё всё валилось из рук.
- Мама, что с тобой?- спросил Зоар.
- Я – в порядке, светик мой, не обращай внимания.
- Мам, не отводи глаза, я вижу, что ты нервничаешь.
Мать тяжело вздохнула.
- Сядь, сынок, поговорить надо! - взволнованно попросила она.
- Что-то случилось? - спросил Зоар и сел на табуретку.
Тут зазвонил телефон. Мать от неожиданности вздрогнула.
-Не бери, я сама, - сказала она, вскочив с места, и схватила трубку дрожащей рукой. - Да, я слушаю. Здравствуй! - покраснев, сказала она в трубку. - Как договорились. Приходи где-то к двенадцати. Ладно.Пока.
Раиса повесила трубку и как-то обмякла, замолчала, прикрыв глаза.
- Мама, ты не заболела?- забеспокоился Зоар и взял её за руку.
- Нет, сынок. Со мной всё нормально,- она снова замолчала, кусая губы.
- Тогда в чём дело?
- О, Господи!- тяжело выдохнула Раиса. - Ничего, ничего, всё обойдётся!
Через два часа позвонили. Дверь открыл сын.
- Здравствуйте, вы к кому?- на иврите спросил Зоар незнакомого мужчину. И не дождавшись, ответа крикнул:
- Мам, это к тебе!
Раиса вышла в коридор.
- Нет, это к тебе, сыночек,- сказала она, словно подписала приговор.
- Ко мне? - удивился Зоар.- Но я не знаком с этим человеком.
- Не знаком, значит познакомишься,- ответил на иврите вместо Раисы Харуз.
- Входи, - пригласила мать.
- Мам, ты что, знаешь этого мужчину? Кто он?- удивлённо спросил Зоар.
- А что, разве мама тебе ничего не рассказала обо мне? Раиса, ты же обещала!- Харуз многозначительно посмотрел на Раю. Она вначале растерялась, но через минуту взяла себя в руки.
- Извини, сынок, это друг твоего отца, его зовут Харуз. Вы поговорите, а я на стол накрою.
И она ушла на кухню.
- Вы действительно знали моего отца?- удивился Зоар.
- Да, сынок... и очень близко. Мы вместе служили в боевых войсках и учились в одной школе, в старших классах. Дружба, молодость. Сам понимаешь!
- Расскажите о моём отце, каким он был? - заинтересованно спросил Зоар.
- Он был порядочным, добрым человеком. Без памяти любил твою мать...и сейчас любит.
- Что, что вы сказали! Я не понял, значит он жив? - спросил Зоар приподнявшись со стула.- Мама, иди сюда скорее, послушай,что он говорит!
Но мать не ответила.
- Да, сынок, твой несчастный отец жив,- утвердительно кивнул Харуз.
- Нет. Не может быть!- воскликнул Зоар.
- Может, сынок. Твой отец стоит перед тобой.
Глаза Зоара расширились и стали ещё темнее.
- Вы хотите сказать, что вы и есть мой отец? - прищурившись, спросил Зоар.
- Я уже сказал это, сынок!И ты можешь не сомневаться в моей правоте, - твёрдо ответил Харуз.
Парень опустил глаза и обхватил голову руками. Наступила тяжёлая пауза.
Неожиданно Зоар вскочил с места и бросился на кухню.
- Куда ты меня тащишь? Сынок,что ты хочешь от меня?
Услышал Харуз возгласы Раисы из кухни.
- Пойдём, пойдём скорей, мама! Скажи этому человеку, что он ошибается!
- Что у вас тут случилось, сынок?
Зоар усадил мать на стул, на котором только что сидел сам.
- Мама, этот человек утверждает...Ты только послушай, он уверенно твердит, что он...будто он – мой отец! - с трудом выпалил Зоар и в недоумении покачал головой.
- Мама, скажи ему, что это наглая ложь! Скажи, разве ты бы смогла скрывать столь
ко лет, что мой папа жив? Что он не умер? - воскликнул Зоар и испытывающе заглянул матери в глаза. -Ведь ты уверяла, что его больше нет на свете!
Раиса подошла вплотную к "незнакомцу":
- Харуз, я же просила...Что ты наделал!..А впрочем, тебе же хуже. - Она повернулась лицом к сыну, - Зоар, не верь этому человеку, он дурачит тебя! -сказала Рая и язвительно ухмыльнулась.
- Да, да. Не верь этому лжецу! - торжествующе произнесла она.
- Раиса, что ты делаешь, не сходи с ума! Смотри, не пришлось бы тебе потом жалеть, и так дров наломала! Гляди, не обожгись, побереги крылышки!
- Уходи, Харуз!
- Уйду, но так и знай, докажу, что я ему прихожусь отцом и никто другой! Не уеду пока не сделаю этого. Мы ещё встретимся! - крикнул он и хлопнул дверью.
- Мам, что это было? - обратился Зоар к матери.
- Тайфун, сынок, цунами, разве ты не видел.
- Да, экземплярчик попался! - сменив тон, согласился сын.- А чего он от нас хотел, я так и не понял?
- Замнём для ясности, сынок!
- Ну, ма!
- Я сказала, тема закрыта.
Прошёл месяц. О явлении  «призрака» в доме Зоара забыли. Раиса успокоилась. Зоар частенько звонил домой. Бабушка пару раз вспоминала про «того скандалиста, который наделал столько шуму».Раиса успокаивала её, уверяла, что этот человек здесь больше не появиться. И сама думала, что Харуз давно уехал домой. Но она ошиблась.
Однажды, тёплым весенним вечером раздался звонок в дверь. Не посмотрев в глазок, она отворила дверь. Каково было её удивление, на пороге она увидела Харуза.
-Здравствуй! Я помню как ты говорила. - "незванный гость – хуже татарина". Не беспокойся, я не ругаться пришёл. У меня к тебе - очень серьёзное дело. Может все-таки пригласишь войти!
Раиса жестом пригласила в дом. Он вошёл. Расположились в гостиной.
- Чем обязана?
- Я пришёл чтобы оповестить тебя об одном факте: полмесяца назад был сделан анализ на установление отцовства, то есть проведён анализ на ДНК. Взята проба крови у меня и у Зоара. Вчера получил результат о подтверждении отцовства,- с этими словами он достал из дипломата документ и положил на стол перед Раисой. Она бегло прочла заключение.
- Но как ты сумел? Теперь ты успокоился? - надменно спросила Рая.
- Ни в коем случае. Ты что думаешь, я это делаю ради бахвальства или тешу своё самолюбие?..Я делаю это ради своего сына.
- Что ж, флаг тебе в руки, дорогой! Ты думаешь, эта бумажка заставит Зоара признать тебя отцом?
- Заставит или не заставит – не знаю, но это – свершившийся факт.
- Если даже сын признает тебя,он никогда не возьмёт твою фамилию.
- Неважно, пусть так. Я хочу стать Зоару отцом.
- Попробуй! - иронично предложила Раиса.
- Ты и в правду на меня не сердишься? -тон его голоса потеплел.
- Что уж теперь, после драки кулаками махать! Дело сделано. Я вижу, ты очень доволен.
- Да, я очень рад. Теперь у меня есть законный наследник.
- Может чаю, кофе?
- Нет, как-нибудь в другой раз. Извини, дела.
Раиса проводила Харуза до дверей. После его ухода она присела на диван в гостиной и погрузилась в воспоминания. Перед ней мелькали картины юности. Харуз и Раиса познакомились на вечеринке. Он в молодости был заводной и танцевал отлично. Отец Раисы запретил им встречаться из-за того, что Харуз был араб.
Самуил, отец Раисы был чистокровный еврей, а мать-полукровка. Он воспитал дочь в строгости. В их доме соблюдали законы Торы.
Зоара записала на фамилию отца Самуила. И сама носила фамилию отца. Сыну написали в удостоверении личности, что он – еврей. И теперь Раиса боялась, что сын узнает, что отец у него – араб. Как к этому факту отнесутся в армии!
Через несколько дней позвонил Зоар:
- Мама, у меня всё нормально. Приезжал этот...твой знакомый. Представляешь, он показал мне документ о подтверждении его отцовства. Какой наглец! Мама,я дал понять, что знать его не желаю. Пусть он этой бумажкой размахивает перед кем угодно, мне этот документ ничего не доказывает! Мам,я прошу тебя, скажи ему по-хорошему, чтоб он здесь больше не показывался, иначе я за себя не ручаюсь.
Я как бил арабов, так и дальше продолжать буду, пока всех террористов не уничтожим.
- Сынок, я всё знаю. Он был у меня. К сожалению, должна тебе признаться, это – правда, он твой настоящий отец. Я обманывала тебя, прости! Родителей не выбирают.
- Пусть так, но я его никогда не признаю отцом и не приму. Так и передай.
После этого разговора Раиса всю ночь проплакала. Сына жаль и себя - тоже.
Ведь у неё с Харузом действительно была большая любовь. Но поправить уже ничего нельзя.
Через день позвонил Харуз.
- Раиса, почему он не хочет меня признавать? Ведь я ни в чём перед вами не виноват. Я всё рассказал ему. Ты же знаешь, я не мог бросить больную мать без кормильца, мои сёстра и братья умерли бы с голоду. У нас так принято если отец умер, священный долг старшего сына -заменить его в семье, стать опорой. Почему наш сын так жесток со мной?
- Не знаю, Харуз я ему всё объяснила, но Зоар упрям, слава Б-гу, есть в кого. Разбирайся с ним сам, а меня не дёргай.
-Извини если помешал. Я знаю, что не просто завоевать любовь сына, который не знает слова "папа".Но я буду бороться за него и сделаю всё, что смогу. До свидания.
Прошло два месяца.
Харуз пока оставался в Иерусалиме по делам фирмы. Он часто навещал сына, да так примелькался, что в боевой части его знали даже командиры. Ему разрешали видеться с сыном. Ненависть к отцу поутихла, но общались они с трудом. Однажды, когда отец в очередной раз приехал к Зоару, пошёл вначале к начальству. Харуз задержался в кабинете на целый час. А потом пришёл к сыну и объявил, что ему дано разрешение от высшего начальства пойти с сыном на задание,в виде исключения. У Зоара от удивления даже пот на лбу выступил, а густые чёрные брови сошлись в одну линию.
-Как вам удалось? По-моему, у нас в части такое практикуется впервые.
-Я очень горжусь тобой, сынок. У меня есть разрешение на ношение оружия, я воевал у себя на родине, в Ираке. А потом служил в полиции, поэтому мне разрешили принять участие в сегодняшней операции. Поверь, ты можешь на меня положиться.
Операцию по захвату террористов проводили ночью. Надо было продвигаться очень тихо, осторожно. В лесу было сыро и скользко. Деревья росли не густо.
Отец и сын шли рядом, оружие – наготове. Впереди и сзади настороженно передвигались остальные бойцы. Все молча переговаривались знаками.
Вдруг впереди гулко застрочил пулемёт. Началась перестрелка.
Харуз выскочил вперёд, закрыв собою сына и крикнул ему:
- Берегись, я прикрою.
Он стрелял, быстро продвигаясь вперёд. Но вдруг из засады на него обрушились
выстрелы противника. Отец упал. Зоар выстрелил несколько раз в противника, а потом подбежал к отцу. Он был ранен в грудь.
- Папа! Папа держись! -вскрикнул Зоар. Он впервые произнёс это незнакомое, тяжёлое для него слово. Он присел, положив голову отца к себе на колени.-Не умирай, отец!
- Посмотри, сынок, посмотри на небо...Какие сегодня яркие звёзды! Наверное, стоит жить, чтоб увидеть их. Поцелуй маму за меня. Передай ей – восток - дело тонкое. Прощай, любимый сыночек, прощай, дорогой...
16 Счастливые
Светлана Захарченко
В одно из жарких воскресных дней послевоенного августа в городском парке культуры звучала музыка: играл военный духовой оркестр. На площадке танцевали пары. А по аллее парка шли двое. Они представляли собой довольно странную пару. У молодой, еще не достигшей тридцатилетнего возраста женщины из-под яркого, шёлкового, синими горохами платка виднелись седые волосы, а девятилетняя девчушка с непослушными смоляными кудрявыми волосами, заплетёнными в тугие косички, была похожа на маленького хрупкого воробышка. Серое платьице, повидавшее виды, явно было ей не по размеру и балахоном висело на тощем тельце девочки.
Это были Анна Григорьевна Кирьянова с дочкой Валей, которые несколько месяцев назад вернулись из родовой деревни. Заонежье освободили год назад, как и Петрозаводск, в котором они жили до войны. Но городская квартира их не сохранилась: дом попал под бомбёжку. Поэтому не сразу удалось получить городское жильё, а только когда в домоуправление пришёл ответ по военной линии, что «Михаил Александрович Кирьянов 1910 года рождения, проявив геройство и мужество, погиб 10 февраля 1944 года и похоронен с отданием воинских почестей северо-западнее д. Козиново Новосокольнического района Калининской области».
Так они получили похоронку, Нюра (как Анну Григорьевну звали свои) – на мужа, а Валя – на отца. И им, как семье героя войны, дали комнату в коммуналке деревянного двухэтажного дома на окраине Петрозаводска.
До войны их большое дружное семейство часто встречалось на праздники. А в этот год всё похороны да похоронки. Получить несколько похоронок сразу не каждый выдержит. Вот и Нюра враз поседела, по возвращении из деревни зайдя в военкомат и узнав о смерти мужа. А незадолго до этого узнала, что нет в живых её отца, которого вместе с мамой финны ещё в начале войны в лагерь отправили. Он умер в концлагере № 7 (или как его называли, больничный барак) на улице Боровой на окраине Петрозаводска в 1944 году, дождавшись освобождения города.
И теперь они шли в госпиталь, проведать Митю, младшего Нюриного брата: привезли его из части, раненого.
Но Митя ранен не был. Оказывается, он заболел туберкулёзом. Псковские болота, в которых их часть просидела несколько месяцев, держа оборону Ленинграда, остались в лёгких. Поэтому его не отпустили из госпиталя домой, и поэтому Вале лучше было не встречаться с Митей, чтобы не заразиться.

***
Валя сидела на скамейке в госпитальном садике и ждала маму. А пока её нет, представляла, как пойдёт в школу, как научится читать и писать. И что у неё будет такой же красивый почерк, как у папы. Она еще не училась, потому что в зоне оккупации, куда попало и Заонежье, не было русских школ.
Валя помнила, как радостно было им приезжать летом в деревню. Лукинские, мамина родня, жили в первой линии от берега: два дома у них на разных концах деревни. А с обеих сторон от часовни тоже в двух домах, и тоже в первой линии от берега, Кирьяновские жили, - папина родня.
И в Шлыковском доме, что через два дома от ближнего к Великой Лукинского стоял, была родня, там летом жила её крёстная, тётка Мария с дочками Женей и Томой.
Все дружные были, с одного конца на другой детвора бегала, аж пятки сверкали.
В Кирьяновском доме, папином-то, детей много было. И Валиного возраста, и постарше, и младше. Но они все были ей тётками и дядьями. Потому что бабушка Лександра, папкина матерь рано умерла. А дедушка Шура другую жену в дом привёл, Катерину. Вот у них и народилось еще пятеро детей. Там всегда было колготно и шумно.
А еще рядом с деды Шуриным домом стояла часовня, на которую по вечерам забиралась детвора, чтобы с высоты полюбоваться закатом и помечтать.
Валя с мамой жили летом в просторном Лукинском доме у бабушки Саши и деда Гриши, а папка Валин летом работал: потому что сначала он деревенским счетоводом был, и его посылали на уборку урожая куда-нибудь в район. А в отпуск разве что на неделю отпускали, чтобы в своём хозяйстве сена заготовить. И мамина старшая сестра Паня с дочками Томой и Люсей тоже у бабушки гостили. Их отец дядя Коля приезжал редко, как и Валин папа. Люся мелкая была, за мамкину юбку всё держалась. А вот с Томой Валя были погодки, и обе сестрии радовались летним вакациям.
Митя помогал деду Грише по хозяйству. Он в первое лето войны уже был взросляк, - шестнадцать исполнилось. Взросляк-то да, но насмешливый: всегда что-нибудь для Вали и Томы учудит. То сзади подкрадётся к племяшкам, которые на качелях во дворе мирно о чём-то болтают, и косички их между собой спутает. Они домой сберутся идти, спрыгнут с качелей-то, да обе и упадут. Девки в рёв, а Митя смеётся, в охапку их берёт и в дом тащит. А там уж утешенье: очередная игрушка, из дерева точенная.
Деда Гриша в сарае сани делал и Митю к работе приучал: как полозья гнуть, чтобы не ломались.
Валя с Томой с любопытством следили, как дед с Митей доски в болотце топили. А через несколько дней их доставали и в тиски помещали. И из прямых досок получались полозья, выгнутые с одного конца.
В дедовом сарае было страшно. То ли из-за того, что там всегда было темно и прохладно. То ли из-за самого деда, добродушного, но уж очень молчаливого. А ещё сестриям было боязно, когда дед мычал. Бабушка Саша одна понимала, что было им говорено.
В сарае Митя и делал игрушки. Деревянные фигурки в его руках то стучали молоточками, то кланялись. Митя шутковал, что вот де приедут племяшки зимой, а он им санки-забавухи смастерит, чтобы сами в гору везли.
А потом началась война. И Валиного и Томиного отцов забрали на фронт. И Митя тоже собрался было, но его отправили окопы рыть против танков, как недобравшего лет до призыва.
Валя давно не вспоминала то весёлое предвоенное время. Но когда мама сказала, что дядя Митя приехал, душа заполохнулась от радости. Только было жаль, что он ранен. Не верилось, что сейчас, когда пришла долгожданная Победа, дядя будет так тяжело болеть, а папа никогда не вернётся домой…

***
Когда Нюра зашла в палату, Митя сидел на кровати. Она узнала брата только по родным серым глазам с доброй понимающей грустинкой во взгляде. Статный до войны парень, мечта всех деревенских девчат, выглядел, как дряхлый дед.
Нюра не ожидала, что её младший брат, которому недавно исполнилось двадцать лет, так сильно болен.
Митя, тяжело дыша, время от времени заходился кашлем, прикладывал к губам тряпицу, побуревшую от крови, и рассказывал, как на второй год войны был зачислен в РКК краснофлотцем. А с лета сорок третьего стал служить радиотелеграфистом в составе 36 роты связи. Их рота обеспечивала радиосвязью боевые вылеты 5-й минно-торпедной авиационной Киркенесской краснознамённой дивизии ВВС Северного флота. Потому у него форма моряка, а не связиста. Только ленточек на бескозырке им не положено было.
А когда началось наступление, чтобы полностью снять блокаду Ленинграда, его, комсорга роты, назначили командиром отделения.
Оказывается, Митина рота находилась недалеко от расположения части, в которой воевал Михаил, Нюрин муж. Он был писарем-каптенармусом, по канцелярской части служил, значит.

Еще Митя передал письмо.
Так уж получилось, что когда началась война, мужчин забрали в армию, а Нюра с Паней и детьми остались в деревне. Им не хватило билетов на последнюю баржу. А там уж финны пришли и до конца оккупации выбраться из Заонежья было н;как. Письма в Великую приходили только из Петрозаводска, тоже бывшего под финнами. И понятно, что с фронта письма, даже если они и были, в Заонежье не доходили. Поэтому за всю войну ни от кого из фронтовиков Нюра писем не получала.
И вот в её руках оказалось письмо мужа. Михаил писал Мите, упоминал её, Валю и Паниного мужа Николая Матвеевича.

Полевая почта № 40043-Ф.
Лукину Дмитрию Григорьевичу
От
Полевая почта 28403-С
М. Кирьянова
18.12.43 года
Добрый день! Д<митрий> Г<ригорьевич>.
Привет от Кирьянова М. А. Во первых строках своего письма спешу сообщить, что письмо ваше получил, за которое очень благодарю, вы просили сообщить о Н<иколае> М<атвеевиче>. Сообщаю, что я письмо от него недавно получил, в котором он писал, что состояние здоровья хорошее, работает в настоящее время кладовщиком колхоза на своей родине (в своей деревне). Вот что я вам только могу описать о себе, живу пока хорошо, но тоже переживаю самое главное, что вы писали в своем письме; да, видимо, больше их не видать, на этих воспоминаниях, видимо, все закончилось; очень тяжело, Д<митрий> Г<ригорьевич>, но ничего не поделаешь, видимо, мы такие с вами счастливые.
До свидания. Пиши ответ, с приветом к вам М. Кирьянов.
Д<митрий> Г<ригорьевич>, нет ли у тебя лишнего фото? Нюры или Вали, я очень недоволен, что мне не пришлось их взять с собой.
М. Кирьянов.

Нюра перечитывала и перечитывала письмо: вот штемпель красными чернилами: «20.12.43», а вот синими: «26.1.44». Значит, Митя получил его, когда Миша был ещё жив. А тут стоит чёрный штамп «ПРОСМОТРЕНО военной цензурой» и рядом с ним такая знакомая вязь инициалов: Мишина подпись...
С улицы в палату доносились непривычные звуки мирного Петрозаводска, Митя что-то говорил, а Нюра не могла оторвать взгляда от письменного бланка.
Рядом с адресами на картинке солдат с гранатой и автоматом поднимал вверх красное знамя и призывал бойцов вперёд за разгром немецких оккупантов и изгнание их из пределов нашей Родины. А по ровным красного цвета типографским линиям разбегались строки, красиво написанные Мишиной рукой. Нюра уже не видела слов, она старалась не заплакать и цеплялась взглядом за всё, что есть на этом листке.
- Синие чернила… Миша, наверное, писал ночью за столом, макал ручку в чернильницу и думал о них с дочкой. Нет, какой стол? Конечно же, какие на фронте столы? На коленке писал. Нет, не на коленке: ровный почерк, размашистые завитки Мишины, - успокаивала себя Нюра, пытаясь представить военный быт мужа.
Уходя от Мити с ценным письмом в сумочке, Нюра улыбалась, как будто повстречалась и со своим Мишей тоже, и душа успокоилась. Она улыбалась впервые за всю военную круговерть, улыбалась дочке, улыбалась машущему им из окна палаты Мите. И открытая светлая её улыбка напоминала лучик света, устремлённого куда-то вдаль: то ли туда, где Миша писал это письмо, то ли туда, где они с ним снова встретятся. А в том, что они обязательно встретятся, Нюра больше не сомневалась.
- Подал же он мне весточку о себе, значит, по-прежнему одно мы с ним целое… Мы такие с вами счастливые, - шептала она, то ли повторяя строки из письма мужа, то ли отвечая ему…

***
Чёрное форменное платье и темный сатиновый фартук для Вали Нюра шила по ночам, чтобы дочка не знала, что это были соседские обноски.
В первом классе Валя оказалась самой маленькой по росту, хотя среди детей были и младше её на год, а то и на два. У большей половины класса отцы не вернулись с войны.
Пережив осень и затяжные дожди, Митя умер зимой 1946-го. Похоронили его в Песках рядом с отцом, которого он пережил немногим больше года.
На кладбище во время похорон Нюра узнала, что у Мити две медали: «За боевые заслуги» и «За оборону Советского Заполярья». Они блестели под зимним солнцем на тёмно-синей флотской рубахе лежащего в гробу Мити.
А в мае этого же года умерла их с Митей мама, Александра Григорьевна Лукина.



PS. От автора:
Когда уже моих бабушки Анны Григорьевны Кирьяновой и мамы Валентины Михайловны Захарченко не было в живых, я узнала от тёти Тамары (маминой сестрии Томы), что её отец Николай Матвеевич Ломаев воевал под Москвой, получил ранение и левая рука у него долго не работала, до конца жизни он был инвалидом, но при этом долго работал в милиции и вышел в отставку в звании майора. У него было много наград, полученных на фронте, в том числе, Орден Красной звезды, а также медали, полученные во время службы в милиции. К сожалению, они не сохранились, во время переезда из Удмуртии в Карелию украли две коробки с книгами, а в одной из них была коробочка с наградами. До конца жизни он горевал по этой потере. После ранения он был комиссован и с семьей уехал на свою родину, в Удмуртию, где и работал в колхозе, о чём написано в письме. У Николая Матвеевича и Пани, Прасковьи Григорьевны после войны еще трое сыновей родились: Гена и двойняшки Саша и Серёжа. Тамара Николаевна Порошина, заслуженная учительница Республики Карелия, и её невестки с семьями и внуками сейчас живут в Петрозаводске.
16 Последнее письмо с фронта
Ян Архипов
   По четвергам на лошади в деревню приезжала почтальонша Нюра. Привозила письма с фронта. Оставляла их в сельсовете. К вечеру после работы шли люди в сельсовет посмотреть, нет ли весточки от родных. Мария больше не ходила туда. Месяц назад пришла ей похоронка на мужа. Небольшая такая бумажка. Содержание она запомнила на всю жизнь:
« Извещение. Ваш муж, рядовой  Ежов Сергей Якимович уроженец деревни Малмыжка, Мамадышского района  ТАССР в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 10.09. 1942 года в районе разъезда Вознесенск Николаевской области УССР. Похоронен на братской могиле. Настоящее свидетельство является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (Приказ НКО СССР № )»
И подписи: военный комиссар, командир части, начальник взвода.
  Осталась она одна с пятью ребятишками. Младший-то Витя так и не запомнил отца, два года было всего, когда отца призвали. Аккурат на Новый год -1 января 1941 года.  Успел её Сергей и на первой германской повоевать. Забрали его тогда в начале 1917 года, через месяц после того, как они повенчались. В 1916 закончили в деревне строительство храма. Освятили его. Молоды они были, рановато было венчаться, но уж больно захотелось Сергею и Марии быть первыми, повенчанными в новой церкви. Ну и не только им. Климовы тоже хотели первыми быть. Бросили жребий.  Выпало Климовым. 
 К счастью недолго провоевал Сергей на первой германской. Случилась революция и войска распустили по домам. Вернулся он в 1918. Вёз, говорит, мешок соли домой, да не довёз. На одной станции обули. И человек-то вроде приличный с виду был. –Давай-говорит я твой мешок посторожу. А ты кипятку себе и мне принесёшь.-
Вернулся Сергей с кипятком, а попутчика с его мешком соли уже и след простыл.
  Мария улыбнулась. Долго он об этой соли горевал. Да и то сказать, соль тогда дорогущей была.
   Как теперь в семье без кормильца?  Старшая дочь Анна тоже на фронт рвётся. Витя с Володей малыши ещё совсем, в школу не ходят. Лена с Алексеем –подростки: и учатся и по дому помогают  и и в колхозе работают. Много всего свалилось на их ещё неокрепшие плечи.
       Мария как раз запирала на ночь кур, чтобы лиса или хорёк не смогли их достать, когда услышала голос соседки Натальи, которая звала её у калитки, не заходя в дом.
    Мария вышла ей навстречу, вопросительно глядя.
- Я в сельсовет ходила- сообщила Наталья- посмотреть нет ли мне письма от Николая и нашла там тебе письмо.- Она посмотрела загадочно на Марию.
   Мария горько улыбнулась. Какое там письмо, некому уж больше ей писать писем с фронта.
Наталья молча протянула соседке треугольник солдатского письма.
- От Сергея!- торжественно произнесла она.
Мария взяла письмо дрожащими руками.
-А что! Бывает, говорят! На человека придёт похоронка, а потом оказывается, что он ранен был, или в плену и бежал. Война есть война, всякое бывает.
Она стала разворачивать  треугольник. Наталья стояла, ждала.
- Вот ведь какая!- с досадой подумала Мария- Сама, наверное, по пути уж разворачивала письмо и прочла, а делает вид, что хочет узнать, что в письме.-
 Мария начала читать:
«Добрый день дорогая моя женушка Маша и дети  Анна, Алексей, Володя , Леночка и Витюша! Шлю вам свой горячий красноармейский привет и сообщаю, что я жив, здоров, чего и вам желаю.
Получил ваше письмо. Большое спасибо. Как, интересно, дела у братишки моего Гриши. Давно не было вестей от него. Пишет ли он с фронта?
 Живу я милые по-старому, т.е. на моем фронте существенного ничего не произошло. Верю, что  скоро покончим с гитлеровскими бандитами, разобьем и сметем с лица земли всю фашистскую нечисть.
Пока что лежим в пшенице, а над нами кружат железные воробьи.
Как милые Ваши дела?
Как здоровье?
Пишите больше и чаще.
Крепко целую  вас
Передайте приветы всем соседям и односельчанам.
  Сергей
Полевая почта 575 264А  С.Я. Ежов»
 Сердце забилось от радости. – Жив! Жив её Серёженька! Ошибочная похоронка была. Спутали его с кем-то!.-
Затем она взглянула на дату в верхней части письма, на которую не обратила сразу внимания: «8 сентября 1942 года».
   Запоздало, выходит, письмо. Война. Вот уж точно говорят- дурные вести бегут, хорошие плетутся прихрамывая.
18 Воля к жизни
Марина Бутба
Я хочу рассказать вам, дорогие мои читатели, одну историю, которая меня поразила. Она произошла с моим прадедом - донским казаком - во время Великой Отечественной войны. А рассказала мне о том случае с прадедом моя мама. Вот она, эта история.

После свадьбы моя мама с мужем (моим папой) приехала знакомиться к дедушке папы, старому казаку с Дона. Дед был с невесткой очень приветлив и рассказал ей о том, как он со своими тремя товарищами сбежал из немецкого плена.

Бабушка, дородная и властная казачка, рыбачка и охотница, безусловная и авторитарная хозяйка в доме, запрещала дедушке рассказывать о побеге, так как у того, от волнения, начинался приступ астмы, и рассказчику становилось очень плохо. Тем не менее, однажды, когда бабушка ушла на рыбалку, дед рассказал  моей маме о том времени. Вот его рассказ.

Кавалеристский полк, в котором воевал Александр, мой прадед, попал в  окружение, а оставшиеся в живых - в плен. Военнопленных казаков, оставшихся в живых, погрузили в эшелоны, которые шли в Германию. Поезда для перевозки скота, в которых везли людей, не предусматривали никаких удобств и были сделаны из деревянных досок, обшитых железом.

Свободолюбивые казаки не могли пережить состояние плена, потому решили бежать по дороге, во время движения, прямо из поезда. Отважились бежать не все, так как затея была рискованной и можно было поплатиться жизнью. Многие остались в вагоне,  потому что  не верили в собственные силы при побеге.

Саша с товарищами, люди, которых не кормили, которым не давали воды и у которых не было возможности сходить в туалет, разве только там, где сидишь, потому что туалетная комната не была предусмотрена для пленных, эти люди, голодные, оборванные, раненые,  изможденные и еле живые, какими-то немыслимыми усилиями, практически в бреду,  руками  выломали в полу вагона доски, отогнули железную обшивку и спрыгнули в образовавшееся отверстие прямо на ходу, на железнодорожное полотно. Беглецы ложились на шпалы быстро, чтобы вагонные детали их не разрезали пополам. Как удалось это проделать израненным и голодным людям, остается загадкой. Ведь на крышах вагонов  ехали автоматчики. Необычайное везение  - только так можно объяснить подобную авантюру. Но казаки-то знали от чего бегут. Они бежали от позора, предательства и, скорее всего, да и наверняка,  от расстрела. Риск жизнью стоил того.

Беглецы скатились с полотна под откос и скрылись в лесу. Потом они вышли к партизанам, а затем и к регулярными войскам. Никто не проговорился ни о плене, ни о побеге. Ни во время войны, ни после. Потому и остались живы. Только позднее Александр смог рассказать о побеге. Когда уже не существовало уголовной статьи за то, что попал в плен и остался жив, а не застрелился, как того требовала этика и закон военного и послевоенного времени.

Ранее, особенно во время войны, таких  живучих бывших военнопленных либо расстреливали свои, прямо на месте, без суда и следствия, либо, объявив врагами народа, отправляли в ссылку, что, зачастую, было равнозначно расстрелу.

Хотя, думаю я сейчас, если бы хотели тогда найти повод и расстрелять (при малейшем подозрении) казаков, отбившихся от своих, то и нашли бы причину, и расстреляли. Все  прекрасно знали, где  и какие войска (тем более, казачьи) разбили немцы и куда пленных повезли. 

Вот такую историю о своем побеге из немецкого плена рассказал моей маме старый донской казак, мой прадед. А мама рассказала мне, чтобы жила память о героических предках, обладавших необыкновенной  находчивостью, силой духа и волей к жизни.
19 Годы оккупации в ВОв в Артёмовске. 1941-43г. г
Галина-Анастасия Савина
               
      Посвящаю моей маме, Зинаиде Фоминичне Ковтун (Федорченко) 01.09.1927г/р. и бабушке Анастасии Алексеевне - 01.10.1900г/р. Артёмовск, Донбасс, Украина.
                1. Начало оккупации
     Это был 1941-ый год. Зиночка закончила семилетку, но мечты о дальнейшем поступлении прервала война. 1 сентября Зине исполнилось 14 лет, но было не до празднования. Жизнь начала свой новый и жестокий отсчёт. Страшными шагами, как чёрная чума, шла война, оставляя после себя разрушенные города, сожжённые села, израненную землю, искалеченные судьбы.
     Её отца не стало еще в Гражданскую, а старший брат Виктор сразу же с первых дней ушел добровольцем на фронт. Позже пришло известие, что он пропал без вести. И больше о нём никогда ничего не узнали. И обо всём этом даже боялись говорить. Только фотографии, спрятанные на дне комода, напоминали о мирном довоенном времени.
     Всего через четыре месяца после начала войны, 31 октября, город Артёмовск был оккупирован немецкими войсками. В зелёном, уютном и чистом городке захватчики установили для населения жестокий рабский режим.
     Было только начало войны, но они уже чувствовали себя победителями, хозяевами жизни и чужих судеб. Повсеместно широко применяли возмутительное насилие, грабежи, истребление советских граждан. Фашистские изверги ежедневно по утрам выгоняли из домов местных жителей по 40-50 человек, заставляли их рыть могилы, расстреливали невинных. Расстреливаемых ставили на колени перед могилой и убивали, стреляя в затылок. Затем подходили следующие, - сталкивали убитых в яму, а сами становились на их место.
     Люди жили в постоянном страхе. Был установлен комендантский час с шести вечера до пяти утра. Гитлеровцы казнили людей за малейшую «провинность»: за нарушение светомаскировки — расстрел; за сочувствие Красной Армии — расстрел; за хождение по улицам позже указанного немцами времени — расстрел; за саботаж — не выход на немецкую работу-каторгу, расстрел. Очень часто для устрашения жителей за любую провинность вешали на площади и не давали снять, чтобы похоронить.               
                2. Зима лютует.   
Мама Зиночки работала на железной дороге. Зимой было особенно трудно. Мороз в январе 1942-го доходил до 45 градусов. А фашисты под дулами автоматов с утра до ночи заставляли убирать снег с железнодорожных путей. По ним шли на фронт вагоны с немецкими танками, пушками, эшелоны с солдатами Вермахта. Чистили женщины снег, а где-то внутри всё стонало и кипело от ненависти к врагу, от безысходности и от того, что ничего не могли сделать. Лишь мысленно посылали вслед уходящим эшелонам гневные слова отчаяния:
- Чтоб вас...
- Будьте вы трижды прокляты...
                3. Голод.
      Скудные запасы овощей с небольшого придворового клочка земли давно закончились, хотя жили очень экономно. Даже очистки с картошки и свёклы не выбрасывали. Из них варили похлёбку. А еще из лебеды, из крапивы - жидкая зеленая баланда. А собранные осенью жёлуди поджаривали, перемалывали, заливали кипятком и пили, как чай. Горький чай. С примесью слёз и горя. Голод всё больше и больше давал о себе знать. Зиночкиной маме на работе выдавали скудный паёк, чтобы были силы трудиться. Хлеб пекли из древесной муки, он был каким-то слишком липким. Позже в этот особый хлеб для работников стали вместо древесной муки добавлять 25% древесных опилок и мучной сор и лишь чуть-чуть муки самого низкого сорта. Вечером, когда Зиночкина мама Анастасия приходила домой, она всё время повторяла:
- Слава Богу, прожили еще один день... Доченька, надо выжить, назло всем этим гадам - выжить.
И худенькая истощавшая дочка твердила в такт маме:
- Ещё один день...ещё один...
      Зима лютовала, снег засыпал всё вокруг. На работу стали гнать всех, даже детей и подростков. Они чистили снег, подвозили дрова, стирали бельё. Да всякая была работа. Но паёк для детей был еще меньше. Четвёртая часть этого особого хлеба.
      Весной, когда немного стаял снег, ходили украдкой на колхозные поля. Хоть как хорошо не собрали урожай осенью, в земле всё равно могли остаться и картошка, и морковка или свёкла. Её откапывали в мёрзлой земле, изранив пальцы в кровь. С опаской оглядываясь по сторонам, потому что за это тоже грозил расстрел. Как-то раз, в один из таких походов на поле, когда отрывали замерзшую картошку и свёклу, невдалеке прозвучал выстрел. Все испугались,
упали на мерзлую землю и лежали, долго лежали, будто этот выстрел подкосил сразу всех. Уже давно уехал мотоцикл с подвыпившими немецкими солдатами. Наконец кто-то из ребят зашевелился, за ним другие. И тут увидели - Петька лежал на спине, прижимая к груди картофелину, а в небо смотрели его застывшие глаза. Все молча побрели домой. Рассказали про Петьку. Соседка тетя Глаша, его мать, не плакала, боялась голосить, и только немые слезы выдавали её боль. Рискуя, ночью она захоронила его тут же, возле поля, в посадке. Перемерзшую картошку называли "тошнотинкой". Да еще и жарили её на трансформаторном масле. От такой еды болели животы. Но выхода не было. Надо было выживать.
                4. Артёмовский Холокост.
     В январе 1942 года более трех тысяч мирных жителей собрали в подвале здания НКВД. Это были евреи. Нацистская Германия планомерно уничтожала людей еврейской национальности. Там без воды и пищи их продержали трое суток. Все это время не прекращались крики и плач детей. Потом их перегнали к алебастровому комбинату (сейчас завод Шампанских вин). Шли к назначенному месту врачи и учителя, ремесленники и рабочие, и другие жители города. Много было стариков, женщин с малолетними и грудными детьми на руках. Некоторых стариков родственники везли на тележках или саночках. Детей было много, так как до войны еврейские семьи были, как правило, многодетными. Всех загнали в подземный туннель и заживо замуровали в одной из выработок алебастровой шахты. Несколько дней слышались стоны заживо похороненных, умирающих людей.
     После войны, когда пробили стену и осветили всё факелами, то увидели жуткое зрелище: огромный, подземный туннель был весь заполнен заживо захороненными людьми. Осталась свободной только узкая дорожка, дальше пройти было невозможно — всюду трупы и трупы. Трупов было тысячи, они мумифицировались. Трупы сидят, полулежат, стоят на коленях, застыли в той позе, в которой застигла их смерть. Вот стоят, обнявшись, муж и жена, рядом, прижавшись друг к дружке, их дочь и сын. Даже смерть не разлучила их. Вот женщина, лет 30-ти, сидит на каком-то узле полностью истлевших вещей. Здесь же мать обхватила обеими руками маленькую дочурку; другая мать крепко прижала костлявыми руками грудного ребенка. Двое малышей, лет 5-6, одетые в теплые пальтишки, стоят на коленях, уткнувшись головками в дедушкины ноги. Кругом бесформенные груды тел, пустые глазницы. И леденящий запах смерти - жуткая память жестокой войны. Многие жители укрывали евреев. Прятали знакомых и незнакомых под страхом смерти. Зиночка видела, как её мама тайком носила к заброшенному сараю похлёбку или каштановые лепешки.
Позже она узнала - там пряталась в погребе их соседка тётя Роза.
                5. Лагерь военнопленных.
     Дорогу в лагерь или пересылку из одного лагеря в другой называли «дорогой смерти». Колонны военнопленных, охраняемые автоматчиками и немецкими овчарками, преодолевали этапы протяженностью от 200 до 500 км, проходя по 25 – 40 км в день. Оборванные, голодные, раненые, они шагали, не зная, что их ждёт впереди. Шли из последних сил, но поддерживали и помогали товарищам или рядом идущим. Обессилевших и не способных двигаться дальше - фашисты просто пристреливали.
     На территории города Артёмовска, как и многих других городов, немцы устроили лагерь советских военнопленных. Это была огороженная колючей проволокой площадка, где на небольшом расстоянии стояли вышки с пулеметами и автоматчиками. Вся огороженная проволокой площадь была заполнена военнопленными. Они стояли тесно друг возле друга, и это хоть как-то их согревало, а кто не в силах был стоять, сидели прямо на снегу, из последних сил цепляясь за жизнь. В лагере не было врачей, многие умирали от ран, от болезней, от голода.
В последствии в могилах на территории лагеря были обнаружены останки 3 тысяч человек.
     Зиночка и многие из её ровесников, да и другие жители, пытаясь помочь раненым и голодным бойцам, рискуя жизнью, будто бы проходя мимо, незаметно старались бросить хоть какую-то еду. К весне, когда стали пробиваться из земли зелёные ростки, они тоже стали едой для пленных. Только ненависть к врагу давала им силы выжить, стиснув зубы от гнева и боли, они несли свой крест. Многим партизаны помогали бежать. И тогда бежавшие из лагеря пополняли ряды партизанских отрядов, которых было три на территории Артёмовского района. Подпольная группа А.А.Колпаковой, партизанский отряд И.Г. Чаплина и Каровский союз пионеров (КСП) из села Покровское в Артёмовском р-не с командиром Васей Носаковым.
                6. В фашистскую неволю.
     В квартире, где жили Зиночка и её мама Анастасия, поселился немецкий офицер. Им более-менее повезло с жильцом, если, так можно сказать. Немец уходил с утра и возвращался только к вечеру. Всё время говорил "данке" или "гуд". Показывал фотографии своей жены и дочки. Она была примерно таких же лет, что и Зиночка. Наверное, поэтому он и относился к ней сносно, вспоминая свою, оставшуюся далеко в Германии, дочку. Зиночка была очень красивая девочка, большие карие глаза, вьющиеся до плеч волосы, но очень исхудавшая, с постоянно печальным взглядом и уставшим видом. Немец, знавший несколько слов по-русски, показывал ей большой палец и говорил:
- "Гуд", "гуд", хорошё, красивый.
А Зиночка еще больше куталась в мамин платок, чтобы спрятать лицо. Немец смеялся и уходил спать.
    Шел 43-ий год. На здании управы и других зданий, где находились немецкие штабы, вывешивались листки-объявления: "Украинцы, записывайтесь на работу в Германию." А дальше печатались многообещающие пункты о том, как хорошо будет оплачиваться труд, как прекрасно будут отдыхать после работы и любоваться красотой Германии. Но добровольно уезжать с родных мест никто не желал. Немцы составляли списки молодых, здоровых людей и угоняли насильно.
    Однажды квартирующий немецкий офицер пришел и предупредил, что за Зиной придут, и дал совет, где жестами, где словами, но сразу поняли в чём дело, вернее беда. Так и сделали, как он сказал. Зиночку обрили налысо, упали к её ногам красивые кудрявые волосы, заблестели в глазах набежавшие слезинки. На следующий день, когда за ней пришли, Зиночка лежала в постели, с непокрытой головой, а мама плакала и всё причитала и причитала:
- Тиф, тиф, уходите...
Немцы очень боялись тифа, поэтому даже не переступили порог и быстро ушли. Так Зиночка избежала отправки в фашистскую неволю.
     Отступая, гитлеровские оккупанты угоняли многих советских людей в Германию. Увозили ценное оборудование, вещи, музейные ценности. Всё, что только можно было увезти. Они оставили после себя невиданные разрушения. В то время очень редко можно было встретить населенный пункт, в котором сохранились бы телефонная станция, телеграф, радиотрансляционный узел. Конторы и отделения связи, как правило, взрывались или сжигались. Сооружения связи промышленных предприятий, большое количество которых было в Донбассе, также беспощадно уничтожались. Город почти полностью стоял в руинах.
     5 сентября 1943 года Артёмовск был освобождён от немецких оккупантов. 22 месяца фашистской оккупации Артёмовска стали трагедией для оставшихся в городе жителей. Город лежал в развалинах. Предприятия, электростанция, водопровод, школы, больницы были разбиты и разграблены. Но это был еще не конец войны, которого все так ждали. Лишь через два года, через два долгих года, услышав по радио акое долгожданное слово "ПОБЕДА!" все, выжившие в этой страшной войне, вышли на улицу, стали обниматься и поздравлять друг друга. И среди них были Зиночка и её мама Анастасия.
                01-05.02.2017.
Со слов и воспоминаний мамы и бабушки. Использованы также документальные материалы из интернета.
20 Застыли стрелки на будильнике
Алина Литвиненко
    - Милые мои детки, солнышки лесные, завтра у вас начнется совсем другая жизнь. Вы впервые сядете за парты, станете  первоклассниками! Нарядно оденьтесь, и с утра строем мы все вместе отправимся  в школу.
     Малыши слушали внимательно, отодвинув в сторону карандаши и бумагу. Никто не издал победный клич и  не подпрыгнул от счастья. Они просто застыли. Со стороны дети  напоминали маленьких  добрых старичков и старушек: им говорят - они внимательно слушают рассказ о школе, партах, букварях. Правда,  про познание окружающего мира и  радость новых открытий здесь решительно никто не имел ни малейшего понятия. Маленькие слушатели просто не ведали  таких слов, зато хорошо знали,  что такое смерть родных, бомбежка, взрывы, налеты, мессершмитты, голод.
     Прошло несколько месяцев  с момента освобождения поселка от фашистов, но по ночам мальчишки и девчонки вскакивали от любого шума, кричали, плакали. Мамы, бабушки, тёти крепко прижимали их к себе, гладили, успокаивали, часто искали, чем бы отвлечь бедняжек. Увы, никаких игрушек не было и в помине. Оставалось одно: лечь рядом, обнять свое чадушко и уснуть вместе с ним. Днем было немного легче. Все заботы брал на себя детский сад. Но домой воспитанники  возвращались сломленные, удрученные видом  пустых глазниц бесхозных зданий и  руин  сгоревших домов.
      В центре этого угрюмого пейзажа стояло наполовину уцелевшее кирпичное здание поселковой начальной школы. Оставшиеся  в деревне  старики сделали всё, чтобы подготовить его к началу прихода детишек: реставрировали стены, вставляли стекла, прилаживали двери, перекладывали полы, пилили бревна, кололи пни, заготавливая дрова на зиму. Бывший сторож этого учебного заведения, дед Пантелей, считавший себя его хозяином, отгородил в подсобке небольшой закуток и перебрался туда жить. С рассвета до полуночи жители слышали стук его молотка, видели сутулую фигуру, налаживающую скамейки и забор во дворе. 
      Утро первого сентября выдалось светлым, ярким и приветливым. У новых ворот детей встречали жители поселка – женщины, пожилые люди, четыре учителя и директор школы, вернее, хорошо всем известная до войны, директорша Марьванна. Ее уважали, ценили за ум и отзывчивость, и часто обращались за советом по разным житейским вопросам. Правда, теперь, после ранения во время одной из вылазок в партизанском отряде, она ходила на костылях.
      Вот в конце улицы показалась детсадовская группа. Многие из собравшихся плакали навзрыд, торопливо вытирали слезы, чтобы не расстраивать детей. На мальчиках и девочках была простая, будничная одежда. В руках они держали васильки и ромашки, собранные на поле взрослыми. Ходить туда малышам  не разрешалось, поскольку в прифронтовой полосе, кроме подбитых танков и пушек, оставались неразорвавшиеся мины. И это еще не всё. Нередко, нацисты оставляли после себя «смертельные» ловушки. Они минировали каски,  консервы, часы,  коробки спичек, бруски мыла, плитки шоколада, игрушки.  Подбирая эти «подарки», дети погибали или на всю жизнь оставались калеками.
     Торжественная процессия приблизилась к школе. С окрестных поселений и хуторов  в школу  подтянулись деревенские ребята. Постепенно небольшой двор наполнился людьми, и директор поднялась на невысокое дощатое возвышение, сооруженное специально для праздника. Но радостных лиц видно не было. Дети просто стояли и ждали.
    - Дорогие односельчане, милые детки. Поздравляю Вас с началом учебного года, с началом мирной жизни,- начала свое приветствие директорша.- Вы пережили страшное время и …
      Больше она говорить не смогла. Спазм перехватил горло. Она судорожно хватала воздух, но голоса не было. Пантелей едва успел ее подхватить и усадить на скамейку.
      Положение спасли учителя. Они  быстро «разобрали» учеников. На месте остались лишь новички, остальные отправились на окраину поселка в  уцелевшие деревянные бараки, временно приспособленные для второго, третьего и четвертого  классов. Первоклашки заняли свои места за партами и  выжидательно затихли. Цветы держали в руках, не представляя, когда же их надо дарить. Ведь они знали только войну.
    - Меня зовут Татьяна Михайловна,- сказала милая, приветливая девушка. До войны я работала в этой школе. Буду работать  вашей классной руководительницей. Четыре года мы проведем вместе. Задавайте вопросы, а цветы подарите после нашего с вами знакомства.
      Дети внезапно оживились. Учительница едва успевала отвечать.
    - А гулять вы с нами будете?
    - Конечно. Я буду теперь возиться с вами, как клуша с цыплятами: играть во дворе в жмурки, салочки, казаки-разбойники, «Гуси-гуси», лапту.
    - Мне старший брат говорил, что для лапты нужен мяч, а у нас его нет.
    - Сами сделаем. Сошьем.
    - Из чего?
    - Тряпки, опилки
    - В детском садике мы много рисовали. А в школе – будем?
    - Обязательно. Вот только подождем, пока привезут  посылку из города с книжками, тетрадями, ручками, карандашами, альбомами, чернильницами.
    - А когда привезут?
    - Детки мои дорогие. Машина, на которой везли товар, при переезде через мост подорвалась  на мине. Шофер погиб, весь груз утонул в воде.
      Больше вопросов не было. Такие вещи малыши понимали с полуслова.
      Так началась новая, еще  не понятная и не известная, послевоенная жизнь. Букварей, конечно, на всех не хватило. Пришлось первоклашкам разделиться по принципу: один букварь на два-три человека из близлежащих домов. Все тетради -  и для письма и для арифметики, были в косую линейку. Стеклянные чернильницы – непроливайки, выглядели красиво: небольшие стаканчики с вплавленным внутрь хоботком. Только вот чернил для них не было. Выход нашли: стали  вливать туда сажу, разведенную водой.
      Все это было непривычно, но  интересно. Свою наставницу ребятишки обожали. Они хвастались перед друзьями из других классов: она самая веселая, самая красивая, самая молодая, самая смелая, воевала в партизанском отряде. Никто не догадывался, как эта «самая весёлая» Таня по вечерам сидит за столом, обхватив голову руками, и решает сложнейшую задачу: как расплавить заледеневшие детские сердечки «своих цыплят». Ведь даже на переменках – в классе, во дворе, вместо задорного смеха и хохочущих лиц,  она  видела натянутые, неживые  улыбки и грустные глаза. Небольшой педагогический опыт ей подсказывал, что дети испытывают неосознанную тягу к теплу, ласке, вниманию, к тому, чего их лишила война.
    - Внимание, ребята, задержитесь на минутку,- обратилась    она   к  своим первоклашкам. - С завтрашнего дня после уроков будем делать игрушки.
      Сначала дети с удивлением онемели на месте, а после подробных разъяснений обрадовались. Дома вместе со взрослыми начали подбирать необходимый «подсобный материал». Придя на следующий день в школу, обнаружили в углу классной комнаты большой ящик. Попытались сдвинуть этого великана с места, но он словно прилип. Что там было внутри, исследовать не успели. В вестибюле пронзительно зазвенел будильник. Так дед Пантелей, который теперь называл себя «ответственным дежурным», оповещал учеников о начале занятий.
      После уроков Татьяна Михайловна предложила разобрать таинственный сундук. Чего там только не было: лоскутки, чулки, платки, опилки, крепкие дощечки, небольшие колеса и рули от детских велосипедов, подшипники, разрезанные консервные банки, проволока.
    - Девочки будут шить кукол, а мальчики сооружать самокаты,- разъяснила учительница.- Рукодельницам я помогу, а вот новый вид передвижения по земле
поможет соорудить наш «ответственный дежурный». Петя, сбегай, позови его сюда.
      Глаза детей вдруг полыхнули маленькими звездочками. Их ожидала очень интересная работа. Правда, с чего начинать создание игрушек они не представляли. У некоторых девочек даже слезы появились на глазах:
     - Здесь одни тряпочки, а ведь у  кукол должно быть туловище, головы, ручки, ножки.
     - Я сейчас научу вас, как сделать необходимые выкройки, потом мы их сошьем.
     - Но ведь маленькие человечки должны быть толстенькими.
     - Будут! Мы их набьем опилками. - Ну-ка, несите сюда вон тот серый мешок.
     И работа закипела. Появились ножницы, иголки, нитки. В это время открылась дверь, и раздался голос деда Пантелея:
     - Эй, пацаны, что это вы бездельничаете! Посмотрите на своих соседок, поучитесь у них.
    - Так там тряпки, а здесь доски, колеса, гвозди.
    - Это как раз то, что нам нужно. Каждый выбирает себе крепкие деревянные дощечки, два колесика и  руль. Всё это соединим, и получится почти велосипед, правда, без педалей.
     Дед хитро улыбнулся:
     - Сейчас будет необыкновенное представление.
       Он вышел и через минуту с грохотом въехал класс на самокате. Все ахнули:
     - Вот это да! А можно нам покататься?
     - Конечно, можно.
     - А почему он так тарахтит?
     - Так я экономил для вас, и вместо колесиков поставил старые шарикоподшипники.
       Минут двадцать в классе раздавались громоподобные раскаты. Прокатиться решили все, в том числе и девчонки.
     - Татьяна Михайловна, а вы, почему вы не катаетесь?
     - Это так здорово! Ничуть не страшно. Попробуйте!
       Под аплодисменты детишек учительница сделала два круга.
       Постепенно первоклашки втягивались в  новое увлекательное занятие. Под руками малышек оживали человечки, набитые опилками и паклей. Лица им раскрашивали химическими карандашами и углем. К концу осени Марьванна привезла из города пластмассовые кукольные  головки. К ним можно было пришить самодельное туловище, и тогда игрушки  выглядели, как настоящие. Мальчишки уже обзавелись персональными самокатами. Теперь из старых досок мастерили себе самодельные пистолеты и автоматы. Несколько человек  какими-то неизвестными путями приобрели парусиновые сумки от противогазов, что стало предметом всеобщей зависти. Портфелей тогда ни у кого не было, книги и тетради носили в небольших мешках, сшитых к началу учебного года.
     На уроках рисования кукол делали из бумаги, а потом вырезали для них разную одежду. Мальчики лепили из картона военную технику с опознавательными знаками «наши» и «враги», а затем на переменках устраивали настоящие бои, полностью уничтожая противника.
     К концу осени дети немного оживились. В школьных стенах зазвучал громкий смех, на переменках во дворе малыши  затевали весёлые игры. Правда, когда началась зима  и выпал снег, вся компания переместилась в вестибюль, где топилась железная «буржуйка». Старые туфли и ботинки не защищали от  холода. Зато, какой радостью и визгом встретила детвора Марьванну, которая, вернувшись из города, привезла валенки, ватники, перчатки и даже коньки-снегурочки с загнутыми носиками. Если с одежкой разобрались быстро, то на «снегурочки» даже не обратили внимания. Через некоторое время детишки  удивленно уставились на Таню, которая,  веревками прикручивала коньки к своим валенкам.
     - Татьяна Михайловна, что вы делаете?
     - Сейчас увидите.
     И учительница красиво пробежалась на «снегурочках» по твердому насту. Вся толпа с криком ринулась за ней вслед, а через некоторое время первые энтузиасты тоже стали на коньки. Не обошлось без шишек и синяков, зато моментально выстроилась целая очередь желающих. Коньков на всех не хватило, поэтому дед Пантелей строго ограничивал катающихся  во времени, отслеживая  минуты по будильнику.
     Время упорно двигалось вперед. Трескучие морозы больно кусались. Малыши на переменках с удовольствием пускали бумажные самолетики  в классе, где тоже была установлена «буржуйка»,  или толпились в вестибюле у печурки. Такие перерывы Татьяна Михайловна старалась сделать домашними, уютными, понимая, как  необходимо ребятам человеческое тепло. Она рассказывала «своим цыплятам» всякие интересные истории, читала стихи, а однажды даже спела песенку про елочку:
    - И вот она нарядная
      На праздник к нам пришла…
      Неожиданно кто-то из ребят ее перебил:
    - Вы сейчас рассказали про ёлочку, которая нарядилась и пришла в гости к детям. Она что, ходить умеет?
    - Да и как могло деревце во что-то нарядиться?
      Таню бросило в жар: как это она выпустила из виду тот факт, что ее «цыплята» – дети войны, ничего не знают про новогоднюю елку.
    - Слушайте, мои хорошие, сейчас я все объясню. Дети слушали, раскрыв рты.
    - Так вот, теперь вы поняли, что скоро елочка и Дед Мороз  прибудут к вам в гости, а вот наряжать нашу зеленую красавицу вы будете сами.
    - Но ведь у нас нет цветных шариков и розовых пряников, про которые вы пели.
    - Нам не нужны готовые шарики и пряники. Мы сделаем украшения сами, и это будет еще красивей.
      Полмесяца малыши трудились, цветными  карандашами раскрашивали бумагу, нарезали полоски, потом крахмальным клейстером клеили цепи. Марьванна где-то достала фольгу, и принесенные Пантелеем шишки весело заблестели. Из цветной бумаги вырезали ангелочков и обклеили их ватой. Елка, которая ночью, откуда ни возьмись, появилась в вестибюле, получилась необыкновенно привлекательной. Новогодний праздник удался на славу. Детишки веселились, забыв обо всём на свете. А в заключение Дед Мороз, которого, умело, изобразил тот же Пантелей, подарил всем подарки - по кульку сахара, главного лакомства тех времен.
    После каникул дети еще долго делились впечатлениями, вспоминая зеленую гостью.
    Однажды на перемене в класс заглянул «ответственный дежурный».
    - Скажу вам по секрету: у вашей классной десятого  февраля День рождения. Порадуйте ее стихами и песнями.
    - Что же нам делать?- задумались малыши.- Где взять новые стихи?
      Потом вспомнили всё, что учили в детском саду, и даже начали репетировать танцы.
      Утром в праздничный день девочки принесли большую нарядную куклу, которую тайно сшили для любимой учительницы. Увидев такой сюрприз, мальчишки начали о чем-то шептаться. Вскоре двое из них куда-то исчезли. Прозвенел будильник, и в класс вошла улыбающаяся Татьяна Михайловна. Дети встретили ее песней, которую выучили еще в детском садике.
    - Спасибо, мои дорогие! А где Вова и Игорь? Дети молчали.
    - Спрашиваю серьезно, куда делись два ученика? Я их видела утром в школе. Или я отменяю день рождения, или вы  выкладываете  всю правду.
    - Они побежали на гору к пустой избушке лесника. Там на подоконнике кто-то видел красивую книгу.
     Татьяна, как была, в туфельках и платье, рванулась к двери и помчалась в сторону одинокой  избушки. Она ворвалась в комнату с криком:
    - Не трогайте. Бросьте. Все на пол! Оттолкнула детей от окна и вырвала у них книгу.
     Раздался оглушительный взрыв. Прибежавший через несколько минут Пантелей увидел страшную картину: все трое лежали на полу в луже крови…
     Похоронили Татьяну Михайловну на горе, там, откуда была видна школа, да и весь поселок. Раненых мальчиков отвезли в городскую больницу. Первоклашки снова перестали смеяться, бегать и играть на переменах. Замолчал будильник. Дежурный просто открывал двери класса в нужное время. Дети часто после уроков собирались на горе, у  дорогой могилы, молча стояли, вытирая слезы.
     Прошли годы, но горький след в сердцах остался, как и память о совершенно необычном человеке – первой любимой учительнице.
     Много испытало на себе послевоенное поколение. Но война закалила характер этих ребят, сделала их выносливыми, терпеливыми, добрыми, порядочными, трудолюбивыми. Именно они, дети войны восстановили разрушенную страну.
21 Память ветерана
Филин Владимир Иванович
Тух-тух, тух-тух. Тух- тух, тух-тух.
Битком набитый людьми вагон покачивался и мерно стучал колёсами в ночной тишине.
Тух-тух, тух-тух. Тух- тух, тух-тух.
Парнишка, лет семнадцати, не спал, вспоминая события последних часов.

Прибежал отец. Крикнул: «Собирайся в дорогу!», и сам лихорадочно стал собирать в вещмешок продукты, кой какую одежду. В карман пиджака – документы.
- Куда?
- Бежим. От войны…

Отец уже был не молод, Ему было лет под шестьдесят. Это был его младший из восьми детей. Старшие братья и сёстры были уже взрослые, у каждого была своя семья. А этот был поздний ребенок, от второй жены. Она умерла перед самой войной. Они жили вдвоём. И вот теперь они бежали от войны. Полдня они добирались до Минска и, уже почти ночью, им удалось попасть в этот уходящий на восток поезд.
Тух-тух, тух-тух. Тух- тух, тух-тух.

Тух-тух, тух-тух. Тух- тух, тух-тух.
Колеса стучали не умолкая, и сон, не взирая на переживания людей перед неизвестностью, захватывал в свои сети то одного, то  другого.  Вскоре весь вагон спал. Начинался рассвет.

Неимоверный грохот разом разбудил всех. Резкий скрежет тормозов. Падающие с полок люди. Крики, давка, страх в глазах. Крепкие руки отца обхватили ничего не понимающего Ваньку и вынесли из вагона сквозь кишащую в панике сплошную массу людей. Они упали на мелкие камни придорожной насыпи, потом быстро бежали куда-то. Ванька видел только спину отца.
Нарастающий гул откуда-то сверху, барабанная дробь, свист чего-то летящего рядом и вдруг воздух сгустился и содрогнулся в каких-то конвульсиях от страшного грохота. Рука отца за затылок бросила Ваньку на землю. Под весом отца Ванька чуть не задохнулся.
«Жив?» - глаза отца смотрели прямо в лицо. За шкирку он поднял Ваньку с земли, и они снова побежали. Ванька уже окончательно пришел в себя, он понял, что состав атаковала тройка фашистских самолетов. Они бомбили поезд и расстреливали бегущих людей из пулемётов.
Впереди, на дороге стояла телега с мешками, беглый взгляд деревенского паренька удивлённо отметил, что телега стояла без лошади. Подбежали ближе. Разваленная пополам лошадь лежала, заливая тёмно-красной кровью  пыль дороги. Посреди этой темнеющей на глазах лужи, сидел мужик и сосредоточенно запихивал руками кишки в свой разорванный живот. Кишки вываливались, расползаясь мимо рук, но мужик опять их подхватывал и запихивал. От увиденного, Ваньку парализовало. Он встал, как столб, и глядел на весь этот ужас широко раскрытыми глазами.
Кто-то налетел на Ваньку, и они повалились в пыль, в кровь, на что-то мягкое.
Разорванный мешок с хлебом смягчил падение. От встряски у Ваньки снова заработал разум. Какая-то девчонка, чуть постарше, сбила его с ног. Он быстро поднялся и, схватив за плечи, поднял её. Подбежал отец, нагнулся, выпрямился, крикнул: «В лес, бегом в лес!». И они снова побежали. Посередине бежал отец, слева от него Ванька, справа девушка. В светло-голубом, в мелкий цветочек, платье. До леса рукой подать. Несколько метров. Снова нарастающий гул моторов приближающегося самолета. Снова барабанная дробь его пулемёта, свист пуль, падающие под пулями ветки и листья. Петляя между деревьями, они убегали и убегали. Потом без сил повалились на мягкий мох. Никак не могли отдышаться. Гул самолетов удалялся, тая вместе с утренним туманом. Ванька с отцом лежали под толстой берёзой глядя на ее огромную зеленую крону. Дыхание восстановилось. Мыслей в голове никаких. Полное опустошение и в голове и во всём теле. Рука отца протянула буханку черного хлеба. Ванька не глядя оторвал половину и машинально начал откусывать. Они жевали и тупо смотрели вверх, ничего не видя и не слыша, и ничего не ощущая. Первым пришел в себя отец, он резко сел, и удивлённо смотрел на хлеб. Ванька тоже бросил взгляд на зажатую в пальцах половину буханки, треть хлеба была коричневая и размокшая. Отец схватил буханку из того самого мешка, на который они с девушкой в голубом платье упали. А где же она? Девушки рядом не оказалось.
Ванька всё никак не мог разжать пальцы и с ужасом глядел на этот окровавленный кусок хлеба, который они только что жевали. Отец забрал из руки сына хлеб, закинул в кусты, а Ванька всё смотрел на свою руку в крови. То ли конская кровь, то ли человечья…
Нервно, как-то судорожно, подросток стал вытирать руку об мох. К горлу подступил ком. Его вырвало. Дав немного отдышаться сыну, отец сказал: «Слышишь? Вон там журчит ручеёк, пошли, умоемся, и пойдём дальше. Нам надо спешить». Они встали и пошли на звук весело журчавшего ручейка. Вода бежала по камешкам, сочилась сквозь мох. Над ручейком летала стрекоза. Они опустились на колени, сунув руки в холодную воду. Вода в ручье была алого цвета. От испуга Ванька отпрянул от ручья, а отец спокойно поднялся и пошел вверх по ручью. Паренёк за ним следом. В метрах семи лежала та самая девушка в светло-голубом, в мелкий цветочек, платьице. Платье задралось и ее белые ноги, в лучах раннего солнца, пробравшихся сквозь листву, светились как будто изнутри. Подошли ближе. Голова девушки была в ручье. Длинные волосы скрывали отверстие на затылке, чернеющим клубком. Но вода, потоком расчесывая волосы, краснела, унося девичью кровь далеко-далеко. К далёкому морю, чтобы все-все-все на планете узнали об этом горе. А волосы, распрямляясь, струились в ручейке, плавно качаясь в струях течения. Отец вздохнул, обнял сына, уводя его дальше в лес. Как маленького усадил около ручья, помыл ему руки, умыл лицо…

Они добрались до Куйбышева. Когда Ваньке исполнилось восемнадцать, его призвали на службу. Направили на летные курсы. Окончив их, Ванька служил в истребительном полку. Летал, сбивал вражеские самолеты, стрелял, стреляли в него. На горящем самолёте почти долетел до своих. Раненного, полуобгоревшего и искалеченного, его подобрали разведчики. После госпиталя, летать не довелось. Направили на север, на Новую Землю. В истребительный полк имени Сафонова. Там он стал отличным механиком. После его рук, самолеты не подводили лётчиков в суровых условиях полётов над Баренцевым морем. Во время, невозможное для полётов, ходил с отрядом добровольцев, по немецким тылам, устраивая диверсии на аэродромах противника. А немцы пробирались на наши аэродромы, также устраивая диверсии. В одной из таких вылазок его отряд нарвался на засаду, в рукопашной получил в бок немецкой финкой, перед этим убив двоих немцев, а потом и того, кто нанес этот удар. За этот подвиг получил орден Красной Звезды. Эта немецкая финка хранится до сих пор в его семье. После госпиталя продолжил службу…
Воевал, одним словом.
Он через всю жизнь пронёс воспоминания о войне. Он помнил разные подробности и, хотя не очень-то любил вспоминать войну вслух, все равно рассказывал. Рассказывал пионерам или студентам. Рассказывал чиновникам, приходившим к нему домой в рамках программы заботы о ветеранах. Он мог рассказать, как они с отцом убегали от войны. Как в лесу нашли подбитый немецкий танк, и как отец лазил в него, и вернулся с несколькими банками тушёнки. Как ему было страшно тогда за отца. Как они с ним голодали, пробираясь лесами от войны, от смерти, от ужаса. Он рассказывал, как учился на лётчика, как воевал и получал боевые ранения и награды…
Но никогда и никому он не рассказывал, что всю войну он прошёл, все свои подвиги совершил, видя перед глазами ту девушку, убитую пулей самолётного пулемёта, уже в лесу, под прикрытием густой листвы. Её волосы, плавающие в красном ручье, снились ему кошмарами по ночам и давали силы и ненависти в боях. Он мстил фашистам за ее смерть. За смерть молоденькой, ни в чем не повинной девушки в светло-голубом, с какими-то мелкими цветочками, платье.
22 Такая разная война
Филин Владимир Иванович
Владимир Филин.
С особой благодарностью моему брату,
   Сергею Ивановичу, за помощь в подготовке материалов.


- Дед, а расскажи про войну!
   Давненько я его не просил об этом. Уж лет десять, наверное. Еще пацаном заметил, что на такие просьбы дед отзывался всей душой, и даже, если настроение было плохое или неважно себя чувствовал, он как-то преображался, забывая о болячках и о хандре. Став постарше, я понял, что дед мысленно возвращался, во время таких воспоминаний, в те далёкие события, заново переживая их. Его рассказы были разные, иногда пробирали до слёз, и мы потом долго молчали, каждый по-своему обдумывая сказанное, но чаще довольно весёлыми. Дед после таких воспоминаний улыбался в усы. Но все его истории, весёлые и не очень, были с каким-то неуловимым подтекстом, а некоторые и вовсе откровенно предлагали поразмыслить. Вот как, например, эта.
   «Дело происходило на одном из северных аэродромов Кольского полуострова, который использовался для «подскока» английских бомбардировщиков «Ланкастер» (на жаргоне авиатехников - летающие крепости). Так вот, сидят наши техники аэродромовские, значит, ждут англичан. Наконец появляются эти 4-х моторные монстры и первый идет на посадку. Сел, пробежался по полосе и... выключил моторы. Открылись люки, экипаж вылез на поле и, кинув под ноги консервную банку, стали ее пинать, типа играть в футбол. Техники обомлели - полоса-то занята, а в небе еще несколько бомбовозов кружат и истребители прикрытия. Срочно завели буксировщик, бегом-бегом оттаскивать самолет с полосы на стоянку. Садится второй - то же самое! На помощь техникам бегут механики, мотористы. Так и пришлось, матерясь и потея, растаскивать всех! Это потом мы узнали, что у английских летчиков полет заканчивается, как только колеса коснулись земли. А то, что их же товарищи, те, кто в небе, беспомощные мишени - за это уже не платят.
Им платили за каждую сброшенную бомбу, торпеду, снаряд и патрон. Поэтому все их самолеты возвращались с пустым боекомплектом. Если не отбомбились или не отстрелялись, просто сбрасывали в море на подлёте…»
   Я помню почти все его рассказы. И песни! Старые военно-морские песни. Он ведь в морской авиации служил. О существовании этих песен большинство людей даже не догадываются. А как он их пел!..
   А сейчас дед стал совсем плох. Родители позвонили, сказали срочно приезжай. Вообще-то, у нас с дедом отношения более доверительные, чем у меня и у него с родителями, и дед всегда мне сам звонил, если что не так. А сейчас, видимо, не захотел то ли расстраивать, то ли напрягать меня своим состоянием. А состояние было, скажем прямо, не важным. Старость еще никому ни сил, ни здоровья не прибавляла.
   Дед, услышав мою просьбу о рассказе про войну, удивился. И даже привстал через силу, на кровати, облокотившись на подушку. Пристально поглядел с прищуром на меня.
  Именно так он глядел на меня, когда я ушел от родителей, поссорившись с отцом. Обидевшись на его прямоту во взглядах и выражениях. Мне казалось тогда, что родители во всём придираются и совсем меня не ценят. Дед тогда сказал слова, которые я смог осознать только спустя несколько лет.  «Понимаешь, парень, человек живёт среди людей. Совсем немногие из них становятся нашими друзьями. А что такое друг? Друг, это не тот, что поёт тебе дифирамбы, и даже не тот, кто хвалит тебя и радуется твоим успехам и переживает неудачи. А тот, который рядом в трудную минуту, на которого можно положиться. А настоящий друг, к тому же, еще может и сказать тебе правду в глаза, даже если она горькая и неприятная, и никогда не станет за спиной тебя обговаривать. Настоящему другу можно довериться во всём. Так вот пойми, что родители навсегда останутся твоими самыми настоящими друзьями. Только они могут указать честно на твои ошибки, только они смогут сказать, какое ты дерьмо на самом деле, но, в то же время, ты можешь на них полностью положиться, можешь доверить им самое дорогое - своих детей, они никогда не предадут и не станут о тебе плохо говорить за глаза.»
   Дед у меня очень мудрый. Если бы не дед, я даже не знаю, как сложились бы мои отношения с родителями, как бы сложилась вообще моя жизнь. С отцом я ,конечно, помирился. Я понял, как мать за меня переживает, только виду не подает. И всё это понимание ко мне пришло благодаря моему деду.
   - Война, она очень разная, - дед откинулся на подушку, как-то весь подобрался. В глазах его появилось оживление, - То, что я тебе сейчас расскажу, я не рассказывал никому.
Я только прибыл в свою часть, молодой еще солдатик. И вот, командование меня, как самого молодого, сразу отправило в командировку в Архангельск. В общем-то, так и началась моя служба: на транспортном корабле. Задача не сложная, нужно было получить и сопроводить на наш аэродром на Новой Земле, запчасти для самолётов. Мне, никогда не бывавшему на Севере, было страшно от всего. От тёмно-серых свинцовых туч, проносившихся по небу, от шквального ветра, от которого натянутые струной леера гудят, точно струны гитары. Серые тяжёлые волны, от ударов которых переборки на корабле трещали, как буд-то волны были не из воды, а из камня. От шальной болтанки. Но организм молодой справился быстро с болтанкой, и я увидел красоту этого сурового моря. И страхи от ударов бесконечных волн улетучились, как и не были. Зато пришли другие страхи, военные. Это было время "ленд-лиза" и немецкие самолеты и подлодки кишмя кишели в тех местах, охотясь за караванами союзников. И было мне страшно и обидно. Страшно, если бы вдруг из-под воды всплыла немецкая торпеда и потопила бы наш транспорт. И очень обидно, что моя война вот так бы и закончилась. Но ребята с команды меня приободрили. Немцы охотились за караванами, а одинокое маленькое суденышко в море не так-то просто и обнаружить, так что у нас есть шанс доплыть до Архангельска. А вот большим караванам приходилось похуже, и хотя их сопровождали корабли сопровождения, топили их всё-равно пачками. Но часть судов все-таки доходили до Архангельска и до разбомбленного вдрызг Мурманска. А поскольку обратно эти суда в одиночку не шли, то в Архангельске тогда скопилось довольно много моряков иностранцев, а их неплохо снабжали. Сам понимаешь, иностранцы, они не должны знать, как тяжело живется советскому народу. И туда хлынул поток воров и проституток со всего Союза. Воров-то через трибунал посылали в штрафбаты, а с проститутками проблема. Начались венерические эпидемии. Пенициллина даже раненым не хватало, не говоря уж о проститутках.
И вот в Архангельске появляется объявление, мол, всех больных женщин приглашают на работу на военный завод на Новой Земле. Там будут кормить, одевать и, главное, ЛЕЧИТЬ. Набралось пара сотен человек, которых разместили на транспортной барже. Наше суденышко, на которое мы уже погрузили все самолетные запчасти и комплектующие было готово к отплытию, но тут поступил приказ: взять на буксир баржу с проститутками и под прикрытием сопровождающего эсминца доставить на Новую Землю. Вот, брат, дела! Ну, а что делать? Закрепили буксирный трос и потащили баржу, на которой царило пьяное веселье, крики, смех и прочее. Проститутки гуляли. Да они всегда гуляют, такая уж у них жизнь разгульная, что тогда, что сейчас.
Когда берег скрылся из вида, с эсминца дали команду «Нападение подлодки противника, отдать буксир, следовать в пункт назначения груза самостоятельно».
Баржа своего хода не имеет, но приказ есть приказ, буксир был отрублен. Эсминец сделал противолодочный маневр, прозвенела тревога «К бою», затем «Торпедная атака», и, не дождавшись, когда наш транспорт хотя бы отойдет подальше, чтобы не видеть, совершил боевой разворот и втыкнул две торпеды в бок барже! Представляешь, у нас на глазах! Мы были всего в паре кабельтовых. Мы слышали женские крики. Утонула баржа за несколько минут. Не останавливаясь, эсминец взял курс на Архангельск и был таков. Мы все, кто был на судне стояли, раскрыв рот. Как же так? Что же такое происходит? Ведь это же гражданские! Ведь это наши женщины! Пусть проститутки, но ведь наши!
Капитан транспорта собрал свой небольшой экипаж на палубе и, перекрывая шум двигателей и ледяного ветра, с надрывом прокричал:
«Ребята, если хотите жить, забудьте, что вы видели. Навсегда забудьте!».
Вот такой эпизод, внучек. Война, госпитали переполнены, продуктов, боеприпасов, лекарств не хватало, а венерическая зараза разрасталась геометрически с каждым месяцем.
Не по-человечески жестокое или вынужденное решение военного времени? Не знаю… Но кто-то же взял грех на душу…
   Дед замолчал. Он не мигая смотрел в потолок. Я смотрел на него. Его глаза медленно закрылись, и он заснул. Дыхание у него было ровным. Пусть отдохнёт. Он устал.
Он устал нести в себе все эти события. Сколько их он не рассказал!? Сколько же висит в его душе тяжелым грузом таких эпизодов этой жестокой войны!?
   А я сидел рядышком с ним и думал, как они, наши отцы и деды, воевавшие и пережившие страшные нечеловеческие ужасы, сохранили в себе столько доброты к жизни, к людям? К нам, своим детям и внукам? Вот как им удаётся не потерять в себе Человека, какие бы им не пришлось на войне отдавать и исполнять приказы! 

   Дед, мой самый любимый дед! Слава тебе! Без таких, как ты, ни один самолет не поднялся бы в небо для Победы! Я горжусь тобой, и очень хочу быть на тебя похожим.
23 Сердечные письма. рассказ о войне для детей
Татьяна Домаренок
Бабушка Зина получила от внука Саши поздравление ко дню рождения. Нет, это не была  почтовая открытка с красивой фотографией букета цветов. Таких поздравительных открыток уже давно никто бабуле не присылал. А как ей нравилось в те давние годы доставать из почтового ящика бумажный конверт с поздравительной открыткой, в которой друзья или родные писали ей добрые и очень душевные слова. До сих пор она хранит такие открытки и письма от дорогих ее сердцу людей. Тут не только послания к ней, а еще несколько писем ее родителей. Это фронтовые письма-треугольнички.
Видимо, внук Сашенька не догадался послать ей бумажную открытку по почте. Но он, все же, не забыл поздравить свою бабушку и отправил ей электронное письмо и веселые смайлики.
“Молодец, не забыл о моем дне рождения!” – подумала бабушка Зина, прочитав письмо внука на своем мобильном телефоне, и тут же отослала ему электронный ответ: “Спасибо, Сашенька! Приходи, жду тебя! Твой любимый пирог я уже испекла. Но только сначала сделай уроки”.
Мальчик не замедлил с визитом к любимой бабуле. Как же не прийти и не отведать такое угощение. Бабушка по-праздничному накрыла стол, а еще достала из ящика комода те самые старые письма и открытки. Она решила показать их десятилетнему внуку. Что он знает о ее прошлой жизни и о жизни своих предков? Совсем немного. А открытки и письма можно потрогать, рассмотреть и о чем-то добром и хорошем задуматься…
– Смотри, Сашенька! – говорила бабушка, показывая внуку сначала свои личные открытки, письма из давно ушедших лет. – Вот письмо от моей подруги, бабушки Тани, а эта открытка-поздравление нам с твоим дедушкой на день нашего бракосочетания, вот телеграмма-поздравление с рождением нашей дочери, а твоей мамы. Вот это, – бабушка достала три стареньких письма, – письма твоих прадедов, а моих родителей, мамы Оли и папы Ивана. До войны они еще не успели пожениться. Твоя прабабушка была в тылу, а прадед воевал на фронте. Они переписывались всю войну. Полевая почта приносила Оле, в то время молодой шестнадцатилетней девушке, письма с фронта от ее жениха Ивана. Всю войну они поддерживали друг друга, согревая теплыми и душевными словами.
Бабушка Зина развернула пожелтевший листок бумаги, сложенный треугольником. На нем стоял адрес и штемпель № отделения полевой почты. Старушка прочла теплые слова, которые адресовались ее маме в те далекие очень тяжелые военные годы: “Дорогая моя, любимая Олечка! С днем рождения! Как мне хочется быть рядом с тобой, обнять тебя и согреть! Но сейчас это не возможно. Вот прогоним немецких оккупантов, освободим нашу страну и тогда обязательно встретимся. Береги себя! Целую много-много раз. Твой Иван.  20.11.1942 г.”
– Знаешь, Сашенька, – бабушка задумчиво поглядела на внука, – сколько таких добрых писем во время войны согревали сердца бойцов и людей, которые трудились в тылу. Эти письма-треугольнички, будто белые голубки, летали и летали по свету, принося людям радость и любовь.
– И теперь письма согревают сердца, – возразил Саша. – Только они не бумажные, а электронные.
– Да, это так, – согласилась бабушка Зина и нежно прижала внука к себе.
– А еще нас согреет твой, бабуля, самый вкусный в мире пирог! – улыбнулся мальчик. Он взял ножик и аккуратно отрезал от пирога красивый кусочек и положил на тарелочку бабушке.
Внук смотрел на нее, видел ее глаза, наполненные любовью, и думал о том, как важно в жизни быть внимательным к близким людям. “К Новому году я обязательно куплю очень красивую новогоднюю открытку и напишу в ней много-много хороших и добрых слов моей дорогой и самой лучшей в мире бабушке!” – решил Саша.
24 Подруга из военных лет. рассказ для школьников
Татьяна Домаренок
Марина не минчанка, она родилась и выросла в Гомеле. Через неделю у школьников начнутся весенние каникулы, и девочка поедет в Минск, но не навсегда, а только на один день. Экскурсионный автобус повезет весь ее 8А класс на интересную экскурсию в Музей истории Великой Отечественной войны. Новое здание музея открыли не так давно. Марина слышала от своих знакомых, уже побывавших в этом уникальном музее, что в нем много интересных современных экспозиций.  Само здание музея очень оригинальное. Марина видела его в интернете. Да и в городе Минске, столице родной Беларуси, девочке, конечно же, хотелось побывать.
Подружка Марины, одноклассница Василина, тоже с нетерпением ждала будущую поездку. К тому же, у подружки были на то свои причины. Ее прадед воевал на фронте, дошел до Берлина, имел много наград. Василине о нем рассказывала мама, и девочка гордилась тем, что у нее такой славный прадед. Она надеялась в музее больше услышать и узнать о былой войне и тех сражениях, в которых участвовал ее родственник.
– А мой прадед ведь тоже воевал, и у него было много наград? – вечером Марина спросила у своей мамы.
– Разве? – мама с укором посмотрела на дочь. – Я же тебе уже говорила, что твои прабабушка и прадедушка не воевали на фронте, а работали в тылу, как тогда говорили – на Победу. Во время войны они были еще подростками, школьниками, и жили далеко отсюда, за Уралом. Их родители, как и все взрослые, которых не забрали на войну, работали на фабриках и заводах, где изготавливали оружие, танки, самолеты и все необходимое для фронта. Школьники тоже помогали фронтовикам. Девочки шили перчатки, вязали варежки, носки и отправляли свои изделия бойцам. В Гомель твои прадедушка с прабабушкой переехали, когда уже были женаты, и у них родилась я, – улыбнулась мама. – Похожая история была и у твоего папы.
– Да, теперь я все поняла, – сказала Марина. – Но все равно жаль, что у меня нет в родстве ветеранов Великой Отечественной войны, как у Василины. Она хвастается этим.
– А ты не завидуй, – ответила мама, – лучше расскажи ей о нас.
Через неделю, ранним утром к школе подъехал новенький блестящий автобус, и дети 8А класса отправились в увлекательное путешествие по дорогам родной Беларуси в город Минск. Эта поездка на весенние каникулы стала замечательным подарком ребятам за их отличную учебу и активное участие в школьных мероприятиях. Их класс победил в соревновании за полгода учебы. Ни одного отстающего в классе, в наше время такое встретишь не часто.
Сейчас же дети отдыхали в удобных креслах автобуса, кто – уткнувшись в телефон, а иные – поглядывая в окна на проносящиеся мимо них красоты белорусской природы. А весна уже вступила в свои права. Поля зазеленели, вдалеке темнели полоски лесов, землю в низинах укрывал сизый утренний туман. Яркое весеннее солнышко пробивалось в окна автобуса и заглядывало в лица молодых людей. Они же улыбались, их манило и влекло к себе все то новое, незнакомое, что они видели сейчас и что мечтали увидеть очень скоро.
Подъезжая к Минску, дети оживились, внимательнее рассматривая улицы и сооружения большого миллионного города. В этот будний день он жил своей обычной трудовой жизнью. Ведь каникулы – только у детей, а взрослые спешат по своим делам: кто на работу, кто в магазин за покупками, кто гуляет с малюткой в колясочке или за руку ведет ребенка на прогулку в ближайший сквер.
– Посмотри, это вход в метро, – Василина указала Марине на подземный переход с вывеской в виде буквы «М».
Дети проезжали по шумным улицам мимо новых высотных домов, разглядывая все интересное, что бросалось им в глаза. Но вот автобус въехал в центральную часть города, проехал по проспекту Независимости и завернул к проспекту Победителей. Переезжая через мост, дети разглядели старинные церкви и костел, справа блестела оттаявшая от снега река Свислочь, старинные постройки Троицкого предместья. Вскоре впереди ребята увидели всем знакомую стелу «Город–Герой», у которой на праздники проводят парады.
– А за стелой наш музей, – сказала Василина, глядя на круглый блестящий купол музея Великой Отечественной войны и флаг республики Беларусь, развевающийся вверху над зданием.
Автобус заехал на стоянку и остановился. После долгой, но интересной поездки, дети выходили из автобуса. Их лица освежал приятный ветерок. Он дул из парка.
– Это Парк Победы, – сказала учительница. – Он был заложен перед самой войной на берегу Комсомольского озера. Его же выкопали молодые люди, которые жили в Минске в то время. Они хотели отпраздновать это радостное для них событие 22 июня 1941 года. Но, к сожалению, в тот день началась война. Город был разрушен почти полностью. В Минске фашисты устроили еврейское гетто. Сколько людей было уничтожено – сожжено, расстреляно, повешено в городе во время войны! А деревья – они все это видели, и, я думаю, переживали вместе с людьми. Мы потом после экскурсии погуляем по парку. Здесь растут те довоенные деревья, они уже старые, вы посмотрите на них.
Вскоре дети вошли в само новое здание музея, и началась экскурсия. Марина внимательно слушала экскурсовода и старалась не отставать от детей из своего класса. Она рассматривала старые военные документы, вглядывалась в лица героев войны, читала, хотя и мельком, их биографии. Девочку поразило то, какими молодыми были эти люди, и становилось жаль их за то, что они прожили так мало, не дождавшись победы, погибли. Но вот дети из ее класса ушли вперед, слушать рассказ экскурсовода и рассматривать другие фотографии. Марина же не пошла вслед, она задержалась у стенда, потому что не смогла оторваться от пожелтевшей страницы …
Эта потрепанная общая тетрадь лежала на столе под стеклом и была раскрыта на середине. На пожелтевшем листе бумаги в клеточку мелким аккуратным девичьим почерком чернильной ручкой было написано стихотворение. Марина всматривалась в текст и смогла прочитать его. Потом взяла телефон и сфотографировала:
 
Из дневника с фронтовыми записями.
                30.06.43

Что на память тебе написать?
Пожелать бы так много хотелось.
Да что толку бумагу марать.
Так скажу –
                чтоб от пуль уцелела.

Чтобы светлая юность твоя
Для тебя не осталась лишь сказкой.
О которой, тоску затая,
Вспоминают и с грустью, и с лаской.

В наши, пусть они трудные, дни
Жизнь становится глубже и ярче.
Ты послушай, ты только взгляни –
У кого была молодость жарче?

А ведь в этом и счастье, мой друг,
Что не жаль тебе даже и жизни,
Что ни разу не дрогнул в бою,
От врагов защищая Отчизну.

А о личном своем – не грусти!
Верю я, что все будет в порядке.
У тебя еще жизнь впереди!
Дай же, крепко пожму твою лапку!

Под тетрадью стояла подпись, а рядом – фото молоденькой девушки:
«Лейтенант Г.И. Докутович – штурман самолета 46-го гвардейского Таманского авиаполка, уроженка города Гомеля. Участвовала в боях на Северном Кавказе, совершила 120 боевых вылетов. Погибла 1.08.1943 г.»
«Она писала стихи на фронте!» – сердце у Марины вздрогнуло, она будто прикоснулась к чему-то очень-очень личному, дорогому. Этот человек, вероятно, не намного старше ее самой, вдруг стал ей необыкновенно близок. Она словно увидела эту девушку рядом с собой! «У меня тоже есть стихи, – подумала Марина. – Она сочиняла, как и я».
Всю поездку Марина была словно в том далеком времени, там, где была в то время эта девушка. Еще не зная до конца истории жизни военной летчицы, Марина уже полюбила ее, поняла мысли и душу девушки. Возвратившись домой, Марина тут же стала искать сведения о Галине Докутович в интернете. Ведь летчица жила до войны в ее родном городе Гомеле!
Вот что она смогла отыскать:
« Галя родилась в Гомеле 20 февраля 1921 года. Её детские годы протекали как у многих советских школьников. Девочка любила литературу, которая, как писала она в дневнике, "великую силу имеет над человеческими умами и сердцами, учит человека глубже всматриваться в жизнь, в окружающее, смелее и чище жить". Потом увлеклась физикой и историей, математикой и музыкой. Позднее пришло увлечение спортом, и Галя стала лучшей гимнасткой школы, дважды завоевывала 2-е место на республиканских гимнастических соревнованиях. В 9-м классе она стала заниматься авиационным спортом. После окончания школы в 1938 году поступила в Московский авиационный институт.
Уже в начале войны все стремления Гали свелись к одному – на фронт!
21 августа 1941 года она узнала из сводки Совинформбюро, что её родной город оккупирован немецкими войсками. По тем улицам, где она когда-то спешила в школу, стучали сапоги врага!
11 октября Галя Докутович, узнав о наборе добровольцев в армию, пришла в ЦК ВЛКСМ с рекомендацией комсомольской организации института. В те дни шло формирование женской авиационной части. Многие девушки с путёвками ЦК комсомола входили с тревогой и волнением в старинное здание в Петровском парке, где заседала комиссия. Пришла туда и Галя Докутович.
Она была зачислена в часть и направлена учиться в приволжский город Энгельс. При распределении попала в штурманскую группу, наиболее многочисленную, так как в то время в нашей стране почти не было подготовленных женщин штурманов. А вскоре пришёл приказ о вылете на фронт. 23 мая 1942 года девушки прощались с гарнизоном. В ясный солнечный день вырулили самолёты на стартовую дорожку, затем по порядку взлетели эскадрильями, построились девятками и, сделав круг над городом, легли на курс.
Полк прибыл на фронт в трудное время. Ожесточённые бои шли в южной части Донецкого бассейна, на подступах к Таганрогу. Над донскими степями и начал действовать женский авиационный полк.
Галю Докутович назначили адъютантом эскадрильи. По разрешению командира ей иногда доводилось летать на бомбометание. Но она мечтала летать, как и её подруги, без отдыха и сна. И Галина мечта осуществилась. Теперь её жизнь проходила в воздухе, в боях, в самолёте. Редко выпадали короткие минуты отдыха.
Однажды, вернувшись из полёта, она прилегла отдохнуть на аэродроме. Шофёр бензозаправщика, торопившийся на старт, не заметил её в высокой траве. Случилось большое несчастье – машина наехала на спящую девушку. У Гали был повреждён позвоночник. Её пришлось эвакуировать в тыл. Она ни разу не застонала, не заплакала, хотя пришлось переносить страшную боль. Галя была уверена, что снова будет летать.
В декабре 1942 года она вернулась в полк. Внешне девушка была совсем здорова. Но она нуждалась в продолжительном отдыхе. Её выписали из госпиталя с условием, что она поедет в полугодовой отпуск. Но разве Галя могла отдыхать в такое трудное для Родины время? Скрыв удостоверение об отпуске, она прибыла в полк.
В январе 1943 года женский авиационный полк воевал на Северном Кавказе. Галя была назначена штурманом полка. Она должна была следить за действиями всех штурманов и, если кто-нибудь из них терял ориентировку, бомбил неточно, чувствовала себя в ответе. Иногда и сама вылетала на боевые задания на маленьком самолете По-2.
Работа была тяжёлая, напряжённая, без отдыха, порой одолевала усталость. Во время боевых вылетов девушка постоянно подвергалась смертельной опасности. Но она понимала, что нужна своей Родине.
В те дни Галя писала:

"Грозными армадами идут бомбардировщики,
А над ними стайками вьются ястребки.
Дрогнет враг, попятится, в гости к нам непрошеный,
Побежит с разгневанной солнечной земли!"

Кроме обычной боевой работы Галя занималась и общественной – редактировала литературный журнал, который издавался в полку. В нём печатались и её рассказы. Журнал пользовался большой популярностью среди лётчиц.
Летом 1943 года советские войска перешли в контрнаступление и двинулись на Орёл и Белгород. Немцы напрягали все силы. Шли упорные бои на земле и в воздухе. К тому времени у Гали насчитывалось свыше сто двадцать боевых вылетов.
В ночь на первое августа лётчицы женского авиационного полка выполняли очередное боевое задание. В ту ночь полк понёс тяжёлые потери: мужественно сражаясь за Родину, смертью героев погибли шесть лётчиц. В их числе была и Галя Докутович.
После гибели Гали, читая её дневник, друзья узнали, что она вернулась в полк из госпиталя ещё совсем больная, что, сражаясь вместе с подругами, она должна была всё время скрывать мучительные страдания, которые причиняла ей не зажившая рана, что порой ей приходилось принимать болеутоляющие лекарства...
Галя похоронена над станицей Крымская (ныне город Крымск, Краснодарского края) в селе Русское в братской могиле, где на мемориальной плите начертано её имя. Посмертно Галине Докутович было присвоено звание Героя Советского Союза».

В выходной день, помогая маме на кухне, Марина не смогла утаить и рассказала обо всем, что узнала в музее, что прочла сама в интернете о знаменитой летчице.
– Знаешь, мама, она была старше меня только на девять лет. Если б Галя жила сейчас, я бы обязательно подружилась с ней. Она писала такие хорошие стихи!
– Как ты? – спросила мама.
– Нет, она писала о своей жизни, она верила, что будет жить.
– Так и есть. Она живет. Ты ее узнала и полюбила. Значит, она жива и будет жить, – сказала мама.
25 Просто такой была их жизнь
Таня Белова
Анечка очень любила своего Димочку. Сначала, после восьмилетки она училась на воспитателя детского садика, чтобы научиться ухаживать за своими детками, когда они родятся… Потом училась на фельдшера-акушера, чтобы в любую минуту помочь им: и своим будущим деткам, и своему любимому Димочке, и родным, и соседям, если случится у них что-то со здоровьем. 

И вдруг её самые мирные профессии стали не нужны. Некому стало рожать, некого воспитывать - срочно потребовалось сменить работу и поменять роддом на военный госпиталь.

Когда-то не взяли её в лётную школу. Она и высоты никогда не боялась, и с парашютом с вышки прыгать научилась, а тут такая неудача - пяти сантиметров роста не хватило. А так хотела она, как её Димочка подняться в небеса и увидеть оттуда свою деревню.

 Теперь она старшая операционная сестра. А Димочка её – далеко-далеко… Приходят треугольнички и не может она начитаться, надышаться своим любимым.
А работа – она такая: то за медикаментами нужно в город ехать, то раненых в тыл перевозить, и операции, перевязки и снова операции… Каждую минуту сплошные операции, а если боец потерял много крови, а запаса её – не было – доктор объявлял: «У кого вторая – на прямое!» А это значило, что не 200 миллилитров отдашь ты раненому, а столько, сколько выйдет из тебя за время операции. И, порой, вставали наши медсестрички после прямого переливания, как пьяные – шатало их из стороны в сторону от изнеможения…

Да, были для доноров – подъёмные – сладкие булочки. Но не хватало у Анечки совести съедать их самой. Дома в деревне оставалась мать и младшие братья. Несла Анечка эти булочки на базар и меняла на хлеб, а хлеб несла в деревню. Несла 8 километров ночью, по лесной тропе. Несла во сне. То сова ухнет над головой – разбудит, а то и стукнется головой в дерево, оглядится и скорее вперёд - к маме.

Зимой приходилось ходить в соседний госпиталь за медикаментами по заснеженному лесу. Однажды она замёрзла так, что уже попрощалась с жизнью… Свернула к  какой-то деревне, стучалась во все избы – но никто не открывал. И только в крайней хибарке открыли дверь – это были цыгане. Они согрели и накормили замёрзшую девушку, спели ей свои весёлые песни и укрыли одеялом, положив её спасть вместе со своими детьми на полу...

Летом на опушке увидела волка. Душа ушла в пятки. Но сыт, видать, был. Не тронул.

А однажды осенью поезд, на котором везла она из госпиталя лекарства – чуть притормозил, а у её станции  не остановился. Повёз дальше. А это значило, что опоздает она на службу, и, может быть, кто-то умрёт без этих лекарств, а потом трибунал… Не могла она опоздать. Сбросила с поезда свёртки со склянками, ампулами, шприцами и бинтами и прыгнула на ходу. Покатилась кубарем. Коленки разбила, чулки порвала, но не опоздала… И разбилась-то только одна бутылочка с йодом.

А потом пришло письмо от брата, что попала ему разрывная пуля в щёку, выбила 5 зубов и оторвала язык. Завернул он свой язык в платочек и пошёл в госпиталь, а доктор, не долго думая, пришил ему его язык.
Ох, как рада была Анечка – не оставляют наши  медики людей без помощи! И как ей теперь не помочь кому-то? А вдруг?.. И это «вдруг» так больно кольнуло в сердце…

И, может быть, именно тогда улетел в небеса её Димочка…
26 Эхо войны
Ольга Кучеренко 2
                Уводит память нас в года иные,
                Еще не опаленные огнем,
                Где нет разлук, родные живы,
                И мы спокойно, счастливо живем…

           Понимаю с годами,  что была я счастливым ребенком хотя бы потому, что родилась после войны, за мной присматривали бабушка и две соседки, не имеющих своих детей и внуков, в 5  лет я неплохо читала и все норовила добраться до бабушкиных «взрослых»  книг из старого дубового шкафа. А еще я обожала рассматривать фотографии и надоедать вопросами   типа « А где этот дядя  сейчас?». И  часто слышала  в ответ: «Не вернулся с фронта»…


                Горький  хлеб
        Соседка  баба Маня, полная, почти непрерывно курившая «Беломор», с царственным видом иногда позволяла мне наколоть миниатюрными щипчиками сахару, разливала чай в старинные фарфоровые чашечки (блюдечки от них разбились, и не без моей помощи) и неспешно мне что-нибудь рассказывала- о Петербурге, откуда она была родом, о родных, о голоде тридцатых и о многом другом. Как- то я обратила внимание на бугристый  шрам на ее руке, уходящий вверх, под рукав старенького платья, и конечно задала один из своих вопросов. Медленно поставив на стол  чашечку с недопитым чаем, она начала  свой рассказ.

             …В октябре 1941 года залпы орудий слышались все явственнее, фронт неумолимо приближался.  17  октября  немецкие части перекрыли пути эвакуации на Ростов по железной дороге и вышли  на окраину Таганрога.

             «Сарафанное радио» сообщило, что из порта не успели вывезти зерно,  оно осталось на складах. Зная, что голод неминуем, Мария и соседки схватили тару и кинулись в порт. По дороге видели, как милиционер догнал мужчину с ящиком консервов, видимо прихваченных в разгромленном магазине. Суд над ним был мгновенным.

              Все явственнее ощущался запах гари. Это по приказу вышестоящего начальства  милиционеры  подожгли зерно, чтобы оно не досталось немцам.

          Внутри складов все застилал дым. Зерно тлело, но  десятки людей голыми руками  набирали его кто во что мог. А сзади напирали те, что прибежали позже. Дым, давка, кашель, ругань…  И в этот момент рядом с Марией рухнула объятая огнем деревянная конструкция. Какая- то женщина страшно закричала - на ней  факелом вспыхнула одежда.

          Острая боль пронзила плечо и руку Марии. Она толком не помнила, как выбралась из огня и даже вынесла цебарку зерна.  Позже, в лютый зимний холод,  это зерно спасло ее от голодной смерти. Нужно было прокрутить зерно на крупорушке, добавить что найдется- сухие травы, макуху, курагу. Вот только лепешки получались горькие, да долго еще болела покалеченная рука…

               
                Украденная юность
         Фотография наклеена на плотный картон.  Давний, довоенный. 15-я железнодорожная школа, 7-й класс, 1941 год. Юные лица. Последние мирные дни…  На фото мой папа с одноклассниками. Для них, пятнадцатилетних, через считанные дни закончится детство.

        17 октября вражеские танки, прорвав под  Вареновкой нашу оборону, рванулись к Таганрогу. Их пытались остановить два бронепоезда и остатки наших частей, но силы были неравны.

          Немецкие танки, прогрохотав по Мясницкой, выбрались на крутой обрыв у судоремонтного завода и почти в упор расстреляли небольшие суда, на которых пытались эвакуироваться по морю работники Горкома партии, военкомата, других госучреждений.  Почти все суденышки были разбиты  в щепы прицельным огнем  немецких орудий.

         Зима наступила  лютая. Папа сильно обморозил руки, когда возил на саночках питьевую воду и помогал спасать книги из библиотек города, некоторое время работал в цензурном комитете при библиотеке им.Чехова,  а затем- повестка и отправка в Германию. Тот эшелон к счастью до Германии не доехал- ребят разместили в бараках з а колючей проволокой на строящемся немецком аэродроме под  Сталино  (Макеевка Донецкой обл.). Работали по14-16 часов. При росте 184 см папа весил 50 кг.  Чудом, когда наши бомбили аэродром, ему удалось бежать, укрыться у родственников в Сталино и, немного окрепнув, пешком проселочными дорогами вернуться в Таганрог.
 
        Наконец наши войска освободили Таганрог. Люди и радовались, и плакали.  В Петрушиной Балке были казнены несколько тысяч  таганрожцев, в том числе и ребята из 15-й школы, папины соученики. Чуть позже выяснилось, что в «котле» под Киевом погиб папин старший брат, военврач Михаил.

       Через несколько дней папу призвали в армию. Ему, семнадцатилетнему, в документах прибавили год. И- марш-бросок под Мелитополь, в жестокий бой: немцы занимали господствующие высоты, а наши наступали по равнине и были видны как на ладони.  В том бою папа был тяжело ранен осколочным снарядом. Операция, госпиталь и снова на фронт. Второе тяжелое ранение получил он в самом конце войны в бою у озера Балатон.

         Свои вопросы о шрамах, о войне я не раз задавала папе, но он уходил от ответа, обещал рассказать как-нибудь потом. Не успел…

                Гости дорогие
        Лето 1960 года.  Аромат от  свежеиспеченного  пирога с вишней. Бабушка в праздничном платье  и с тщательно уложенной  «короной» из длинной косы. Скрип открывающейся калитки. Ура!!! К нам гости!

       Вошли двое. Тот, что постарше и пониже ростом, обнялся с бабушкой, называя ее «дорогой сестричкой», а высокий с улыбкой за ними наблюдал. Потом протянул мне, пятилетней, руку и представился: «Дядя Толя». Став старше,  я узнала, что к нам приезжали писатели  бабушкин младший брат Валентин Владимирович Овечкин и Анатолий  Вениаминович Калинин. Как школьники с уроков,   они сбежали со скучной писательской конференции в Ростове и Овечкин уговорил друга смотаться в Таганрог, к сестре.

        Как интересно было их слушать! Оба вспоминали войну- пришлось им, будучи военными корреспондентами, многое повидать и испытать.  «Пересекались» они где-то на Южном фронте, возможно, в Крыму.  У Валентина Владимировича было две тяжелых контузии- те, что «с «лейкой» и блокнотом», в штабах не отсиживались.  А еще я преклоняюсь перед одной его фразой, обретшей крылья: «Талант писателя от Бога. Талант быть человеком - от него самого. Это важнее.»


                Старая тетрадь
      Моей бабушки,  полной  моей тезки,  не стало в 1969 году, а годом раньше ушел из жизни ее брат Валентин  Овечкин. Помню, как  расстроило ее тяжелое  сообщение  и как она повторяла: «Я же на 15 лет старше его, ну почему он раньше?»

        Когда бывает грустно, я открываю старинный альбом с фотографиями начала прошлого века. Красивые наряды, одухотворенные лица… Вот бабушка в строгой блузке и с красиво уложенной косой - преподаватель арифметики в Таганрогской  женской прогимназии;  вот ее младшая сестра, уехавшая в село Ефремовку  учить грамоте деревенских ребятишек… А еще сохранилась небольшая книжечка в черном клеенчатом переплете с надписью на первой страничке: «Краткое содержание моей жизни для моих деток, если только им будет интересно». Первая запись-1911 год, последняя-за год до моего рождения. Бабушка решила, что жизнь практически прожита, и прервала записи. Как жаль! Вот несколько фрагментов из той тетради.

Лето 1943г. «Во все пребывание у нас немцев мы всегда ждали снарядов и самолетов с бомбами и под конец стало совсем нестерпимо, нервы были в жутком состоянии. Как мы только остались живы, когда вокруг везде если не снаряд попадал, так бомба, а в лунные ночи  обязательно прокрадывался самолет. Не боялся только Володя и никуда не прятался, а я даже под кровать совалась. Но это прошло как страшный сон».

1948г. «А в октябре меня сняли с работы за то, что была в оккупации».
     Вот с такой формулировкой большая группа работников библиотеки  им.Чехова была уволена. И никто уже не помнит, как зимой 1941 года в лютый мороз немолодые женщины перевозили на саночках книги из разбитых или разграбленных библиотек, спасали фонды, ничего не требуя взамен.

     Приближается семидесятипятилетие Великой Победы. Задумаемся. Помолчим…
27 Младшенький
Ольга Кучеренко 2
           Светлой памяти  брата моей бабушки В.В. Овечкина посвящаю…

      На старом Таганрогском кладбище в самом конце аллеи, что тянется вдоль стены трамвайного парка, на купленном в 1913 году служащим Таганрогского Азово-Донского банка Владимиром Васильевичем Овечкиным участке покоятся он сам, его супруга Евдокия Петровна, старшая дочь Ольга (Люся) и другие родственники. Век назад на траурном катафалке по хорошо известному старым таганрожцам маршруту по ул.  Елизаветинской (теперь Р. Люксембург)  и пер. Кладбищенскому (теперь Смирновскому)  в свой последний  путь отправились родители известного писателя, нашего земляка Валентина Владимировича Овечкина.

     Родившемуся  в Таганроге  в пер. Ярмарочный, 50 (Гоголевский, 38) 22 июня 1906 года  Валентину, восьмому ребенку в  семье,  было всего 7 лет, когда от «удара» (инсульта) скончалась мама.  К тому  времени старшая сестра Люся, окончив с «золотой»  медалью Таганрогскую Мариинскую женскую гимназию, преподавала в женской прогимназии (четырехклассном училище), а брат Евгений служил в Азово-Донском банке. Две сестры,  Александра и Анна, учились в гимназии, а братья Владимир, Николай и Василий –в Техническом училище (сейчас в этом здании находится авиационный колледж).

      Валентин  маму почти не помнил, а отец был скуп на проявление теплых чувств.  А после установления власти большевиков он, к тому времени бухгалтер уездного продкома, на свое мизерное жалованье  был не в силах содержать младших детей, начал выпивать, болеть и в марте 1922 года скончался.
Оставшись в 15 лет в опустевшем родительском доме (часть его занимал недавно женившийся брат Евгений). Валентин рыбачил, подрабатывал грузчиком в порту, прибавив для «взрослости» 2 года. Совсем недавно  его сын Валерий Валентинович, ныне проживающий в Санкт- Петербурге,  восстановил во всех документах настоящий год рождения отца- этому помогла  выписка из архивов  таганрогской Митрофаниевской  церкви и- косвенно- сохранившийся в моей семье бабушкин дневник,  где есть запись:  «9 июня (по ст. стилю)1906 года родился мой маленький брат Валя.”  Валентин  пробовал поселиться у брата Василия в Макеевке, но там ему в голодное время были не очень- то рады. Овдовевшая сестра Люся жила также в Макеевке с маленьким сыном у родителей покойного мужа. Без вести пропали на фронтах Гражданской войны офицеры- авиаторы братья Владимир и Николай. Сестра Александра, учительствовавшая в то время в хуторе Котломино, а затем  селе Ефремовка, понимала одиночество и неустроенность брата и позвала жить к себе.
Село приняло сироту- горожанина неласково- были и злые шутки, и обман, и умение кулаками себя защитить пригодилось. Сам же он говорил впоследствии сыновьям, что хоть он и был практически лишен полноценного детства, рано начав взрослую жизнь.  сожалений по этому поводу не испытывал- просто прошел хорошую  жизненную школу, закалившую его и научившую самостоятельности.

      Юный Валентин сапожничал, обучился столярному ремеслу, был учителем ликбеза, заведовал избой- читальней. В 1924 году вступил в комсомол, стал секретарем комсомольской ячейки. Шаг за шагом завоевывал авторитет у у сельчан- делился своими знаниями, обучал грамоте, приобщал к чтению молодых и старых. Сам сумел собрать радиоприемник, и односельчане получили возможность узнавать о всех новостях  стране.  Он был удивительно обаятельным, имел талант сходиться с людьми,  а в традиционном крестьянском труде   вскоре не отличался от коренных сельчан, стал «своим». С несколькими молодыми ребятами  обучился ремонту и вождению трактора.

        Осенью 1925 года появилась первая в Приазовье коммуна с девятнадцатилетним Валентином во главе. Власти выделили коммунарам восемьсот гектаров госфондовской земли и полуразрушенное имение бывшего помещика Деркача. Новоиспеченные механизаторы на зависть единоличникам пахали, боронили, сеяли, косили. Трактор был лучше любого агитационного плаката, и в коммуну вошли сельчане разных возрастов.  За три года коммунары полностью расплатились с государством по кредитам; Валентин наладил контакты с районными и краевыми структурами, ведающими культурой; стали приезжать лекторы и артисты из Ростова, Таганрога; в это же время в Ефремовке появился свой самодеятельный театр, где ставились им же написанные «на злобу дня» пьесы-  позже он их сжег, посчитав чистой «графоманией».

       В 1928 году «Таганрогская  правда» опубликовала его первый рассказ «Глубокая борозда», а через год в газете «Беднота» увидел свет рассказ «Савельев».
В 1929 году Валентин Овечкин вступил в партию. Возрос статус, но теперь им распоряжался райком-  вопреки желанию он был направлен в Федоровку секретарем сельпарткома, а коммуна через 2 года была преобразована в колхоз им. Мичурина- уже без Овечкина.

       1932 год- Кубань, Курганинский район, трагические испытания из- за кампании  по изъятию у крестьянских хозяйств продовольствия- по приказу свыше вооруженные продотряды вычищают все без остатка, включая семенной фонд и фураж, обрекая на голодную смерть  людей и скот. Обстановка накаляется-  вспыхивают бунты, казаки организуются в группы, нападающие на обозы с отнятым продотрядами зерном. Овечкин направлен в станицу Темиргоевскую секретарем станичного  парткомитета. Там на свой страх и риск, собрав на совещание председателей четырех колхозов Темиргоевской, принимает решение припрятать зерно, которое не успели вывезти из- за распутицы. Кроме того, в одном из домов действовала тайная столовая, где подкармливали самых обессиленных сельчан. Удалось сберечь людей, дожить до весны, завершить сев и даже получить переходящее Красное знамя. Поразительно, что многие знали о несданном зерне и столовой, но никто не донес на своего секретаря парткома.

       Осень 1933 года- перевод в Кисловодск  председателем городского Совета профсоюзов. Через год, с радостью порвав с бюрократическими должностями, Овечкин переезжает в Ростов, работает в газете «Молот» разъездным корреспондентом, затем продолжает журналистскую работу в другой Ростовской газете-  «Колхозной Правде».
В 1935 году в Ростове выходит первый сборник рассказов Овечкина. В 1938 году он переезжает в станицу Родниковскую, где живет с семьей до начала войны. Печатается в Московских, Ростовских и Краснодарских газетах и журналах. В 1941 году по рекомендации А. Фадеева становится членом Союза писателей СССР.

       22 июня 1941 года, в день тридцатипятилетия  писателя, когда семья собралась за праздничным столом, прозвучало страшное сообщение-началась война…

       С этого дня чуть не каждый день ездил Валентин Владимирович в военкомат, но получал один и тот же ответ «На вашу учетную специальность нет разнарядки». И он находит выход:  организует в станице Родниковской  казачий отряд ополченцев- добровольцев. Ополчение ушло на фронт, но за несколько дней до этого Краснодарский райком  ВКП(б) отозвал Овечкина и направил в распоряжение газеты «Боевой натиск» (Кавказский фронт).  В письме другу- журналисту А. Михалевичу он пишет: «Был в Крыму, под Феодосией, исходил весь Керченский полуостров в качестве корреспондента. Уже напечатал несколько очерков. Получил боевое крещение. Был в таких переделках, о которых можно будет много рассказывать».

       В своей книге младший сын писателя Валерий Овечкин пишет: «Сталинград отец вспоминал как самый трудный период фронтовой жизни, потребовавший нечеловеческого напряжения сил и нервов. Относясь к наградам и титулам, в общем- то, довольно равнодушно, считал тускловатую, с потертой планкой медаль «За оборону Сталинграда» высшей в своей жизни наградой».

       А дальше- с боями через Донские степи на Мелитополь. Тяжелейшие бои под Матвеев Курганом. А почти рядом- родные сердцу Таганрог, Ефремовка…  Получивший в течение полутора лет боев 2 контузии офицер Овечкин направлен в газету 51-й армии «Сын отечества», а еще через 5 месяцев- в распоряжение республиканской газеты «Правда Украины» с такой характеристикой, данной ему ответственным редактором 51-й армии майором  З. Гильбухом:  «Талантливый писатель, отлично знающий красноармейскую жизнь,  умеющий писать сочным и в то же время доступным всем языком, капитан Овечкин за время своей работы в редакции  газеты «Сын Отечества» проявил себя  с наилучшей стороны, как храбрый офицер и инициативный военный журналист».

        Работая в Киеве, поздно возвращался из редакции, но ему было не до сна- заканчивал работу над повестью  «С фронтовым приветом», первым крупномасштабным своим произведением. В Киеве Овечкин столкнулся  с нешуточными проблемами: местный критик назвал произведение «вражеской писаниной» по той причине, что война еще не закончилась, а герои повести рассуждают о будущей мирной жизни и таким образом автор ослабляет боевой дух  Красной Армии. Но в марте 1945 года  при поддержке писателя Петра Павленко  рукопись читает работавший над «Молодой Гвардией»  А. Фадеев, прекрасно о ней отзывается, и повесть немедленно идет в набор в журнале  «Октябрь» за 1945 год. А в «Литературной газете» и других центральных газетах и журналах появляется поток положительных отзывов.
И все же Овечкин, владевший украинским языком, обожавший сочный украинский юмор, принимает решение о переезде в родной Таганрог.  Н.С.Хрущев, в то время возглавлявший ЦК Компартии Украины, долго не давал  разрешения на снятие с партучета ставшего столь известным писателя- фронтовика, и только после тяжелого разговора наедине вызвал референта  и зло бросил: «Снимай с учета».
В Таганрог семья добралась в товарном вагоне  летом 1946 года и поселилась в ветхом родительском доме  по Гоголевскому, 38, где на тот момент жила только сестра Люся, ожидавшая долечивавшегося в госпитале после тяжелого ранения сына Владимира, моего отца. Чуть позже городские власти выделили уже хорошо известному писателю- фронтовику квартиру по ул. Фрунзе, 31. Он- то и отмечен мемориальной доской.

       В Таганроге Валентин Владимирович быстро налаживает контакты с местными журналистами,  часто бывает в редакции «Таганрогской Правды», завязываются теплые дружеские отношения с главным редактором Иваном Мартыновичем  Стегачевым. Впоследствии, когда Стегачева перевели на работу в Архангельск, друзья много лет переписывались. Овечкин работает над  пьесой «Бабье лето», часто выезжает в колхозы, беседует с крестьянами,  вникая в проблемы разрушенных войной хозяйств. Посещает и Ефремовку, где многие помнят его молодым, предлагают вернуться в родные когда-то края.

       Но тяга к новым местам и впечатлениям,  поиск новых типажей и сюжетов вновь позвала  писателя в дорогу, и летом 1948 года семья переезжает жить в Курскую область, в небольшой город  Льгов.

      А дальше судьбоносный  Льговский период жизни, где он работает  над циклом очерков под общим названием «Районные будни», впоследствии произведшим эффект разорвавшейся бомбы. Вся скрывавшаяся от  посторонних правда  увидела свет: выдававшиеся на трудодни позорные крохи (200- 300 граммов хлеба на трудодень), разложение трудовой дисциплины, очковтирательство… Овечкин публично говорит о том, что в людях убивают материальную  заинтересованность- если и лодырю, и трудяге получать одинаковое вознаграждение за труд- зачем честно трудиться?!
Редакторы книжных издательств  и журналов боятся играть с огнем- еще жив Сталин . еще далеко до Хрущевской «оттепели»- и звучат отговорки типа «нет времени», «цензура не пропустит».

     Рискнул Твардовский – материал произвел на него столь сильное впечатление, что он сумел опубликовать «Будни»  в «Новом мире» в 1952 году.  Хлынул поток читательских писем, успех был огромен. Читатели ждали продолжения, и второй очерк из задуманного цикла «На переднем крае» в 1953 году нашел своих читателей. А дальше- переезд в Курск, работа над пьесами, их постановка в Курском театре, в театре  им Ермоловой в Москве, в Ленинградском  театре им. Ленинского комсомола. замечательная рецензия  на спектакль  «Летние дожди» в «Литературке»…  В 1960 году после поездки по Сибири и Дальнему Востоку появляется серия очерков о целине,  об ошибках в землепользовании,  о гибели  многих тысяч гектаров  земли. И тогда же честный и бескомпромиссный  Овечкин  отказывается писать о колхозе  им. Калинина- деревне. где родился Хрущев.  На областной партконференции в Курске выступает с резкой критикой  об очковтирательстве и субъективизме в руководстве сельским хозяйством. Руководство страны, естественно, такую правду- матку принять не могло.  Нервный срыв, длительное лечение. переезд в далекий  Ташкент, где  осели  сыновья –геологи  Валентин и Валерий…  Строит планы дальнейшей работы,  рецензирует работы молодых  писателей, ведет обширную переписку. Но к сожалению подорванное здоровье подвело- 27 января 1968 года В.В. Овечкина не стало. Десятки газет, союзных и республиканских, напечатали на своих страницах о тяжелой утрате в рядах советских писателей.  Я хорошо помню свою бабушку с письмом в руке и ее тихие слова: «Ну почему же он, младшенький? Ведь я на 15 лет старше…» А годом позже  не стало и ее.
   
      В селе Ефремовка  Неклиновского  района Ростовской области силами педагога В.И. Литвинова и его помощников местной школе был  создан уголок памяти  В.В.Овечкина, а в 1999 году одной  из новых улиц в Ефремовке присвоено имя писателя. Я  благодарю  младшего  сына писателя  Валерия Валентиновича  Овечкина за разрешение использовать  биографические данные из его книги . В настоящее время он продолжает работу с архивами отца. Также благодарю ст. научного сотрудника Краеведческого музея  Татьяну Анатольевну Артюшкину и других земляков  за помощь в сохранении памяти о В.В. Овечкине. А закончить рассказ  хочется словами самого Валентина Владимировича:  «Талант писателя от Бога. Талант быть человеком-от него самого. Это важнее.»
28 Первый День Победы без тебя...
Анна Сабаева
    (памяти отца посвящаю)
 
    День Победы… Первый День Победы без тебя, папа… Это твой праздник. И без тебя для нас он не имеет того смысла, каким был наполнен все эти годы…  Я помню этот праздничный день с того самого момента, когда стала себя осознавать.  Ты начинал готовиться к нему с самого раннего утра:  тщательно брился, стряхивал бритву, потом давал мне провести ладошкой по твоей щеке – как гладко выбрился! Надевал хорошо выглаженные брюки, пиджак с орденами и медалями – и мы отправлялись на парад.  В этот день всегда было по-настоящему тепло:  радостные флюиды подтвердившей свои права, устоявшейся весны пронизывали насквозь каждую клеточку тела; бравурная музыка, гремевшая на улицах, усиливала восторг, а толпа народа с сияющими открытыми улыбками не раздражала, а притягивала к себе: хотелось стать ее маленькой частичкой и так же, как и все вокруг, кричать с упоением “УРА!!!” в ответ на призывы громкоговорителя.  Ты сажал меня на плечи, чтобы я, “малявка”, могла увидеть, как могучие ряды нашей лучшей в мире военной техники медленно проезжают по улицам города, ощутить их мощь, а себя – защищенной и уверенной в том, что живу в самой лучшей и надежной стране в мире! И чувство это переполняло радостью и гордостью. На обратном пути ты рассказывал мне, как воевал, вспоминал разные военные эпизоды, говорил о том,  как много значил этот День Победы для всех нас. Мама ждала нас дома с праздничным обедом, приходили гости – ты разливал в бокалы шампанское, друзья вспоминали тех, кто не вернулся с войны, и выпивали за то, чтобы война больше никогда не повторилась! Потом ты включал старенький проигрыватель, ставил пластинки – большие блестящие черные  диски фирмы “Мелодия”, и комната наполнялась звуками популярных песен: все веселились и танцевали. Вечером выходили на улицу посмотреть праздничный салют. Часто ходили в Стрыйский парк, где салют был особенно хорошо виден, и ты иногда приносил мне “кусочки салюта” – гильзы от “салютных” патронов, которые с радостными воплями искали и разбирали мальчишки, подбегая насколько можно близко к салютной установке. Наверное, мальчишеский дух был в тебе всегда...  Беззаботным мальчишкой ведь в детстве тебе побыть не удалось. Ты рано лишился отца – он погиб на Первой империалистической, и бабушка воспитывала вас с сестрой одна. Оставшись единственным мужчиной в семье, ты с детства привык брать на себя всю ответственность за семью. А для этого надо было быть сильным, и ты это понимал уже тогда. Помнишь, как ты вместе с другими деревенскими мальчишками закалялся, ныряя зимой в ледяную прорубь? “Качалок” тогда не было, да они вам были и не нужны: в деревне хватало тяжелой мужской работы, которую вам, мальчишкам, приходилось выполнять – мужчин в деревне оставалось мало... С четырнадцати лет тебе пришлось начать взрослую жизнь, работать на любых, даже самых тяжелых, работах, чтобы содержать семью. Перед войной тебя взяли в цирк воздушным акробатом, где ты выполнял разные трюки, в том числе прыгал со стола на пол на руках (тогда мало кто мог это делать), потом стал профессиональным спортсменом... Война началась для тебя еще на Халхин-Голе, в 1939 году. А закончилась в 1946-м…  Я – послевоенный ребенок. Это было трудное, но счастливое время. Помню узкую винтовую лестницу в доме на улице Фрунзе (где я родилась), по которой ты поднимался с охапкой дров (колол ты их в подвале, где поленья хранились). Я стояла и ждала тебя на лестнице, а ты наклонялся ко мне, подставлял свой лоб с крупными каплями пота и говорил – видишь, какой мокрый?  Дрова нужны были для печки, центрального отопления у нас не было. В это послевоенное время случались перебои с продовольствием, длиннющие очереди за хлебом, не хватало обычных повседневно-необходимых товаров, жизнь была нелегкой… Но я  этого не замечала – ведь рядом была мама и ты, и вы вместе делали все возможное и невозможное, чтобы меня эти проблемы не коснулись и у меня было счастливое детство, которого не было у вас… 
     В последний год своей жизни ты много болел. И я понимала, как тяжело человеку, который всегда находился в отличной спортивной форме (помню, как во время празднования своего 50-летнего юбилея ты сделал стойку на руках прямо на праздничном столе, чтобы показать, что не потерял своих спортивных навыков, - причем ни одна тарелка, рюмка или бокал даже не шелохнулись!), ощущать свою беспомощность. Но ты держался молодцом: врачи удивлялись, сколько силы воли в твоем обессиленном болезнью теле. И почти до последних минут ты не терял силы духа и присущего тебе всегда чувства юмора…  Помню, как ты сказал мне в больнице, в своей ветеранской палате, слова, которые хоть немного сглаживают чувство потери : “Именно такую дочь, как ты, я и хотел иметь всю свою жизнь!”. Спасибо тебе, папа, за это. За все, что ты сделал для меня в этой жизни: отцовскую любовь, добро, тепло, заботу, которую ты мне дарил, за твои сильные руки, которые вели меня по жизни и поддерживали тогда, когда я в этом особенно нуждалась. Прости за то, что я могла быть еще терпимее и добрее к тебе; за то, что иногда во время твоей изнурительной болезни сдавали нервы и не оставалось сил, не хватало выдержки – я так надеялась, что ты еще сумеешь встать на ноги… Но этого не произошло.  Я часто думаю о тебе, вспоминаю, как ты иногда брал меня  с собой на летние сборы или соревнования, твоих любимых учеников-игроков ( ведь среди них были Александр Кафельников – отец всемирно известного теперь теннисиста Евгения Кафельникова; Владимир Кондра –  впоследствии один из лучших “связующих” сборной России, которого в Париже называли “волейбольным Пеле”). Я так гордилась тобой,  успехами и достижениями твоей команды, в которой ты был “играющим тренером”! Это большое счастье – быть дочерью человека, которого заслуженно уважают, любят и ценят все, с кем он делил свой жизненный путь. Спасибо тебе за это! И светлая тебе память!

Ты жизнь прожил достойно, честь по чести.
Спортсменом был, работал, воевал.
Не выносил предательства и лести,
Других своим примером окрылял.

Тебя любили все: жена и дети,
Знакомые и близкие друзья.
Добра желал всем людям на планете,
Как будто все они – твоя семья...

Всем близким отдавал ты по частице
Свою любовь, душевное тепло.
За это мы могли тобой гордиться...
Но отчего же так не повезло?

Немало в жизни было испытаний,
И ты их все сумел преодолеть.
Достоин всех своих высоких званий,
За Родину готов был умереть.

Но смерть настигла не на поле боя,
Настал прискорбный и нелёгкий час,
И с болью попрощались мы с тобою…
А ты ушёл в небытие от нас.

С любовью безграничной, бесконечной
Мы думаем и помним о тебе,
В сердцах хранить мы память будем вечно
О героической твоей судьбе!
29 Непридуманная история моей мамы
Анна Сабаева
      Моя мама родилась 28 февраля 1928 года. Когда началась война, ей было 13 лет. В семье было четверо детей: два брата и две сестры (1920, 24, 26, 28 года рождения). Мама была младшей. Вся семья ее погибла во время войны. Старший брат – на фронте, меньший остался в тылу врага, воевал в подполье, без вести пропал...
      Сестра Софья умерла от тифа, когда они беженцами шли пешком по степи, пристроившись к красноармейскому обозу. Умерла на руках у своей матери, которая, будучи врачом, знала, как ее можно спасти – но не могла ничего сделать, так как не было нужных лекарств. Страшно представить, что может чувствовать мать, когда у нее на руках умирает ребенок, а она бессильна ему помочь! Зная при этом, что спасти его возможно!
      Последним умер от голода мой дедушка, мамин отец (при мирной жизни блестящий математик и замечательный учитель), так как всю свою скудную еду старался отдавать дочери и жене, чтобы они выжили…
     Мама не любила об этом вспоминать, но иногда рассказывала о том, как она, отлучившись от обоза ненадолго, заблудилась – и погибла бы, если бы случайно не набрела на землянку, где прятался какой-то местный житель, который и указал ей дорогу. И как они поднимали с земли кизяки*, думая, что это хлеб. И как ходили босиком по снегу. Голод, холод, страх, взрывы, пожары... Они лишились всего, но выжили – моя мама и бабушка. Их судьба чудовищна, невероятна – и в тоже время обыденна и проста, как судьба всего поколения, пережившего ужасы военного времени: когда голод, смерть, кровь уже не шокировали, а воспринимались как обычное повседневное явление. Вот это – самое страшное!
     И сегодня, сталкиваясь с проявлениями насилия, терроризма, призывами к новой войне (и не только призывами), хочется искренне, от всего сердца КРИЧАТЬ ВО ВЕСЬ ГОЛОС – ОСТАНОВИТЕСЬ,ОПОМНИТЕСЬ! Вспомните простую непридуманную историю моей мамы, ее семьи и сотен тысяч их ровесников! ПРЕКРАТИТЕ ЭТО БЕЗУМИЕ! ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО! Очнитесь, ЛЮДИ-И-И-И!!!   
30 Ни кто не считал это героизмом. Часть 1
Александр Козлов 11
(Эту историю рассказала мне мама в далеком детстве. Кое что позабылось, а живых очевидцев уже не осталось, поэтому фамилии и имена вымышленные, все совпадения случайны.)

Наступила осень 1941 года. Фашисты все ближе и ближе приближались к Москве. Деревня Владимировка, в которой жила Полина, находилась на границе Московской и Калининской области.  В начале сентября можно было уже услышать на западе грохот взрывов и канонаду выстрелов тяжёлых орудий, а немецкие самолеты все чаще стали пролетать над деревней в сторону Москвы.

Председатель колхоза, после срочно вызова в Высоковский  Райком, вернулся угрюмый и озабоченный. Сразу объявил о собрании колхозников, на котором зачитал директиву партии об эвакуации скота. Бабы заревели в голос, надежда, что немцев остановят, рухнула. Скот, который столько лет кормил население, забирают неизвестно куда...

На все сборы и подготовку к эвакуации скота дали два дня. Райком постановил задачу эвакуировать 120 коров и 8 лошадей.  В рекомендациях указали, что сопровождающих должно быть не менее 15 человек, причем  среди них должно быть не менее 10 доярок. Во время перегона необходимо регулярно доить коров, молоко собирать в бидоны. Для этого в команде сопровождения направить 2 - 3 подводы с надежно закрепленными бидонами. По возможности, сдавать молоко по накладной во встречающиеся на пути молокозаводы, в войсковые части, госпиталя и больницы.

В бригаду сопровождения добровольно с энтузиазмом  вызвались только трое молодых ребят, по 17- 18 лет,  кого на войну по возрасту не взяли. Это были Петька Платонов, Мишка Никитин и Колька Павлов. Шпана можно сказать, им бы только вволю верхом на конях покататься, да ночью возле костра посидеть. С доярками оказалось сложнее, старые ссылались на здоровье, кто помоложе - на детей, мол, семью не на кого оставить. Пришлось агитировать молодых девок и бездетных баб. Полька Фанасьева подходила - не замужем, двадцать один год, работящая, не шибко боевая, да и не тихоня, если что, то отпор даст любому.

Полина была не против поездки, но при условии, если её подруга Ольга Яковлева тоже согласится сопровождать стадо. Ольга - видная, красивая девка. Много ребят пыталось завоевать её любовь, но она, отдав сердце одному, погибшему на советско-финской войне, замкнулась в себе, и не обращала внимания на все ухаживания парней.

Стал председатель уговаривать Ольгу, а та ни в какую, не пойду, и всё. А своя корова у Яковлевых плохая была, не то чтобы старая или больная, смолоду мало молока давала, как говорят в народе – не удойная. Ну, председатель возьми да и предложи, мол, выбери себе корову из колхозного стада, а свою сдай. На таких условиях Ольга согласилась. Вечером, в сумерках, чтобы не было лишнего разговора в деревне, Ольга поменяла свою корову на колхозную, и согласилась на поездку.

Старшей группы сопровождения назначили члена правления колхоза Дарью Назарову, женщину строгую, уверенную в себе, аккуратную и настойчивую. Председателю лично самому пришлось уговаривать свекровь Дарьи, чтобы она взяла на время к себе её двух несовершеннолетних ребят. Дарья, пользуясь предоставленной ей властью, забрала себе не только документы на эвакуируемый скот, а и документы всех сопровождающих, сложила все это в старенький портфель, выделенный ей председателем колхоза.

Всем сопровождающим председатель обещал выдать сельскохозяйственных продуктов в расчете как на двадцать трудодней, причем пообещал, что эта выдача не будет учитываться в итоговом расчете за год, а за каждый день перегона скота каждому запишут по два трудодня. Так, уговорами и соблазнами председателю удалось собрать бригаду сопровождения в срок. С вечера коровам подложили побольше сена, чтобы сытыми отправить в дорогу.

И вот гурт в составе стада коров и пяти подвод на телегах рано утром выстроился в середине деревни около скотного двора. На двух подводах, крепко связанные между собой пеньковой веревкой стояли бидоны, на третьей подводе - короб с харчами, ведра подойники, кой-какая утварь, необходимая в дороге, и небольшой запас сена. На двух последних разместились сопровождающие, каждый оделся потеплей и взял с собой котомку с личными вещами и запасом продуктов на дорогу. Четырех лошадей подвязали к первым двум подводам, а еще на четверых сидели верхом пастух Егорыч и сопровождающие ребята. Полина толкнула в бок Ольгу, кивнула головой в сторону молодых всадников и прошептала: «Эта шпана нас охранять будет?» Не поднимая глаз, Ольга ответила: «Разве это шпана? Дай им сейчас оружие в руки, и разреши воевать, они тут же на фронт убегут! А нас зачем охранять, мы и сами постоять за себя сможем!»

Несмотря на раннее утро, провожать вышли все, и взрослые, и дети. Бабы плакали, старики хмурились, сдерживая слезы, лишь детвора скакала вокруг подвод и пыталась навязаться в сопровождение, ну хотя бы до ближайшей деревни, для них это было приключение. Матери давали последние напутствия своим детям, отъезжающим с гуртом. Председатель обошёл подводы, проверил надежность закрепления бидонов, что-то шепнул Дарье и, прошептав: «Ну, с богом!», махнул рукой и громко крикнул: «Трогай!». Егорыч привычным движением взмахнул кнутом, в утренней тиши щелчок кнута прозвучал выстрелом. Некоторые даже вздрогнули от неожиданности, бабы заголосили.

Стадо коров всколыхнулось, ближайшие к пастуху коровы, избегая удара кнутом, двинулись вглубь стада, расталкивая боками других коров. Те в свою очередь, недовольно мыча, толкали следующих соседей. Когда своеобразная волна движения докатилась до впереди стоящих коров, они тронулись в путь. Для них это был обычный выгон в поле на кормежку. Их даже не удивило то, что стадо направляли не по обычному прогону на пастбище, а по дороге. Стадо спокойно двигалось, повинуясь привычным для них окрикам пастуха и резким щелчкам кнута. По бокам стада, гордо восседая бравыми всадниками, в сёдлах ехали сопровождающие ребята. Вслед за стадом тронулись подводы, не успевшие сесть сопровождающие, догоняли телеги и запрыгивали на них на ходу. Провожающие крестились сами и осеняли крестом уезжающих с гуртом родственников.

Трудности начались сразу, как стадо покинуло деревню и вошло в березовую рощу. Дорога через неё была довольно узкая, и некоторые коровы, предполагая, что их пригнали на выпас в рощу, стали отбиваться от стада и попытались углубиться в лес, чтобы пощипать траву. Верхом на коне ехать по лесу было не безопасно, сучья деревьев хлестали по лицу, царапали голову и плечи. Ребятам пришлось спешиться и бегать вдоль стада, выгоняя коров из леса на дорогу. Пройдя лесную дорогу, пересчитали коров, все оказались на месте. Ребята немного устали, но, вновь оказавшись в седле, повеселели. Тронулись дальше. По мосту перешли речку Раменку, прошли село Воздвиженское и на поле остановились на полуденную дойку. Подоенное молоко слили в бидоны, и Дарья отправила Полину с Ольгой на Воздвиженской молокозавод, сдать молоко. Пока шла дойка, и сопровождающие перекусывали то, что взяли из дома, коровы пощипали траву и напились из канавы. Стадо тронулось дальше, а Полина с Ольгой, сдав молоко, догнали гурт в районе деревни Чернятино.

Первая ночевка, как и планировали, состоялась за деревней Копылово. На поле около леса распрягли подводы, лошадей стреножили и пустили в поле на кормежку. Доярки доили коров. Молоко сливали в бидоны, по плану, его надо сдать завтра на молокозавод в Вельмогове.  Ребята разожгли костер, сварили картофель и вскипятили чайник. Коровы жадно щипали траву, Егорыч подогнал их к пруду на водопой. Поужинали. Горячая картошка с солью запивалась парным молоком. У каждого ещё были вареные вкрутую яйца, соленые огурцы, лук. Ужин удался на славу. Начало смеркаться. Погода была прекрасная, дождя не предвиделось, брезентовый тент от дождя решили не натягивать. Пожилые доярки быстро нашли себе спальные места на телегах, подстелив  на них побольше сена. Молодежь засиделась у костра, рассказывая разные истории. Часто конец истории заканчивался дружным смехом. Петька сидел на брёвнышке рядом с Ольгой. Вечер был прохладный, поэтому все старались придвинуться поближе к костру, плотно прижавши друг к другу. Петька через телогрейку чувствовал тепло тела Ольги, это было приятно. Иногда во время беседы он поворачивался к ней, и её красивое лицо было очень близко, и кончики её локонов, выбившие из-под косынки, приятно щекотали его щеку. Что-то непонятное творилось в его душе. В свои 17 лет он еще ни разу не увлекался какой-либо девчонкой. Он не был ненавистником женского пола, и во время игр в молодежной компании были попытки пощупать противоположный пол за интимные места. И это доставляло ему удовольствие, но кратковременное. Ухаживать ни за кем он не пытался, и на данный момент был совершенно нецелованным. И вот сейчас близость девушки, которая была немного старше, смущала его, но при этом доставляла удовольствие.

Молодежь разговорилась, вспоминались все новые и новые истории, и казалось, что нет ни какой войны, что это всё где-то далеко и их не касается. Но вдруг потухший закат на западе в стороне Калинина начал разгораться красно – оранжевыми бликами, послышались раскаты грома. Все устремили взор туда. Кто-то произнес: «Это не гроза, это бомбежка! Это война!» Хорошее настроение вмиг сменилось тревогой. К костру подошла Дарья, назначила двух дежурных на ночь, попросила остальных ложиться спать. Уставшие коровы, похватав травы, уже разлеглись кучкой, мотали головами, отпугивая назойливых комаров, и монотонно двигали челюстями, пережевывая жвачку. Дежурные пошли собирать в табун лошадей, которые разбрелись по лугу. Потом принесли с опушки сухие сучья для костра.

Как только забрезжил рассвет, Дарья подняла доярок, началась утренняя дойка. Дежурившие ночью ребята улеглись отсыпаться на телегу на их место. Так получилось, что Петька лег на телегу, где спала Ольга. И он сразу это почувствовал, её запах сохранила охапка сена. И это опять доставило ему приятное впечатление, и он уснул с улыбкой на губах. После дойки подняли всех, перекусили хлебом с парным молоком и тронулись дальше. Дорога шла через лес, но в этот раз он был густой и пугающий, коровы жались к середине дороги и не пытались углубиться в чащу. Ребята ехали верхом всю дорогу рядом с коровами, поглядывая по сторонам сверху. Небольшим препятствием на пути стала узкоколейка, соединяющая торфоразработки с железнодорожной станцией. Коров напугали длинные рельсы и деревянные шпалы, пропитанные креозотом с резким запахом дегтя. Коровы сгрудились перед железнодорожной насыпью, раздували ноздри, хватая незнакомый запах, и ни как не хотели перешагнуть через рельсы.  Сообразительный Петька предложил нескольким коровам накинуть веревку на рога, подвязать к лошадям и силой протянуть их через железнодорожное полотно. Так и сделали. Присутствие впереди лошадей немного успокоило коров и они, взбрыкивая, проскочили через рельсы, за ними последовали и остальные. Петька стал героем дня, и немного задрал нос кверху.

Полуденную дойку провели немного с опозданием, в Решетниково, у пруда. Место удачное и для водопоя, и по опушке леса можно было покормить стадо. После дойки все бидоны были заполнены молоком. Полина и Ольга готовились к поездке на молокозавод в деревню Вельмогово. Петьку с Колькой Дарья отправила на вокзал в Решетниково, узнать расписание поездов, чтобы спланировать перегон лошадей через железнодорожный переезд. Станция Решетниково была узловой, и на ней часто сортировались составы, при этом железнодорожный переезд закрывали. А вдвоем их отправила из-за опасения встречи с цыганами, которые в довоенное время часто отирались в этих краях. Кража лошадей у них была лакомым кусочком. «Один узнает у дежурного расписание поездов, второй стережет лошадей!» - проинструктировала Дарья ребят. Они так и сделали. Приехав на станцию, Петька отдал уздечку Кольке и побежал в здание вокзала. Найдя дежурного по вокзалу, он без каких либо объяснений потребовал от неё график движения поездов на ближайшие два – три часа. Дежурная выслушала его, понимающе кивнула, и, покрутив ручку телефонного аппарата, сказала в трубку: «Тут молодой человек срочно требуют график движения поездов». Повесила трубку на аппарат, и, посмотрев на Петьку, сказала: «Ожидайте, сейчас принесут!» Петька выдвинул грудь вперед и приподнял голову, ему понравилось, как его тут встретили. Он с важным видом стал рассматривать красочные плакаты, висящие на стенах вокзала. На них советские солдаты со штыками шли в атаку, красноармеец колол штыком Гитлера, пионеры выслеживали диверсантов, там так и было написано: «Ребята защищайте Родину, выслеживайте врагов, сообщайте взрослым!» Плакат очень понравился Петьке, вот бы и ему поймать диверсанта! В этот момент появились два милиционера, они подошли к Петьке и первый спросил: «Это тебе нужен график движения поездов?» Не успел Петька кивнуть головой, как второй милиционер, заломив его руки за спину, надел на них наручники. «Ну что, немецкий диверсант, попался!» - радостно воскликнул он. У Петьки не столько от боли, сколько от обиды на глазах выступили слёзы. «Я ни какой не диверсант! Мы колхозных коров от немцев угоняем, - закричал он. - Нам стадо через железную дорогу перегнать надо!» Подошла дежурная, стали разбираться. Петька сказал про Кольку, ждущего его на улице. Дежурная спросила, есть ли у них молоко, так как ей поступила заявка на 200 литров молока для военно-санитарного поезда. «Конечно, есть! – воскликнул Петька, но грустно добавил, - Если его уже не увезли в Вельмогово, на молокозавод».  «Переезд будет закрыт еще часа два, не увезли», - заявила дежурная. – Ну что, даете молоко?» Наручники сняли. Один из милиционеров поехал с Колькой к Дарье. Петька остался под присмотром второго милиционера, оба уселись на лавочку под плакатом «Искореним шпионов и диверсантов, троцкистко - бухаринских агентов фашизма!»

Молоко увести не успели, дежурная под расписку получила пять бидонов молока, Петьку отпустили из-под стражи, и он попросил, чтобы не рассказывали ни кому, что его приняли за шпиона. Дежурная организовала перегон стада через железнодорожный переезд, выделив двух стрелочников с флажками. Место железнодорожного переезда было оборудовано шлагбаумом и деревянным настилом между рельсами. Стрелочники подняли шлагбаум и разошлись в разные стороны встречать поезда. Всадники выехали вперед, за ними коровы. В этот раз они спокойно перешагивали рельсы по деревянному настилу, прикрывающему шпалы. Переправа прошла организованно и спокойно. Ближе к вечеру стадо подошло к шоссе Москва – Ленинград. На удивление, движение по шоссе было не интенсивное. Перегородив дорогу с двух сторон всадниками,  Дарья дала команду на перегон стада. Через полчаса вышли на поле перед деревней Минино.
31 Часть. 2 Настоящие прифронтовые будни
Александр Козлов 11
 Расположились на ночевку на опушке возле ручья. С дойкой запоздали, последних коров доили уже в сумерках. За ужином все оживились. Усталость не повлияла на посиделки около костра. Петька снова сел рядом с Ольгой. С юмором вспоминали преодоление трудностей дневного перехода. Молодежь опять задорно смеялась. И Петька решил в подробностях рассказать свои приключения на железнодорожном вокзале, как его приняли за немецкого шпиона. Все смеялись, некоторые до икоты. Ольга смеялась, держась за живот, покачиваясь то вперед, то назад. Петька тоже не мог сдержать смеха. В один момент они столкнулись лбами, что усилило всеобщее веселье. Потирая лбы, они посмотрели друг на друга, и обоим не хотелось отводить глаза. На западе снова загромыхало. В темном небе послышался противный монотонный гул немецких самолетов, летящих в сторону Москвы. Костер сразу притушили. Все затихли. Дарья назначила дежурных на ночь, Петька с Колькой отправились к стаду.

Ещё пару дней пути прошли без приключений, речку Сестру прошли по броду, указанному местным населением. Переночевав на поле перед Рогачевом, двинулись в сторону Дмитрова. Стадо погнали южнее Рогачева - через Поповское, Черных и Садниково. Речку Степановку прошли по мелководью.  Подводы с молоком как обычно Полина с Ольгой повезли по шоссе на молокозавод в город Рогачев. Договорились, что они встретятся с гуртом за деревней Подвязново. Дорога по городу к молокозаводу оказалась забитой войсками, шедшими навстречу, на запад. При виде войск, девчонок охватила радость – значит, есть кому защитить их от фашистов. Навстречу войскам двигались беженцы, в основном это были неорганизованные группы из нескольких семей, некоторые вели с собой корову, реже была подвода с лошадью. Большинство из них были женщины с детьми, за спиной вещевые мешки и котомки, в руках небольшие корзины и кули. Продвигались медленно. Полина стала волноваться, не опоздать бы к месту встречи, эту местность она не знала. Вдруг с неба послышался надрывный звук летящих самолетов. Где-то на краю города застучали зенитки. В толпе прозвучало отчаянное: «Фашисты летят!» Звук усиливался и приближался. Вдруг из-за крыши близ лежащего дома вылетело несколько  самолетов с фашистской свастикой на крыльях. В толпе кто-то крикнул: «Сволочи! На Москву летят!» Самолеты шли на небольшой высоте, рев моторов и сирен напугал и людей и животных. Лошади остановились, начали гарцевать на месте, завертели головами и зафыркали. Беженцы ринулись с улицы в ближайшие переулки. Военные, не теряя организованности, пожались к зданиям, пытаясь укрыться под деревьями, растущими вдоль улицы. Проезжая часть моментально стала свободной. Полина сообразила, что спрятаться с подводами им не удастся, а дорога впереди освободилась, громко крикнула Ольге: «Погнали! – а лошади – Но! Родимая!», и щёлкнула вожжами по крупу лошади. Лошадь, недовольно мотнув головой, рысью рванулась вперед. Ольгина подвода мчалась следом. Они быстро добрались до молокозавода, и уже через час выехали из города в направлении Дмитрова.

Проехав деревню Подвязново, девчонки не увидели своего стада. На душе стало тревожно, где искать своих, они не знали. Решили проехать по дороге дальше, в сторону Дмитрова. Неописуемая радость охватила обоих, когда они увидели Петьку, ехавшего по полю наперерез им. С нескрываемой радостью обе бросились его обнимать, едва тот соскочил с лошади рядом с подводами. Когда Ольга обняла его за шею, кровь прихлынула к его голове, в висках застучало, он почувствовал, что покраснел и сильно смутился от этого.

Краснея и сбиваясь, Петька рассказал, что коровы испугались немецких самолетов и разбежались. Всадники с трудом сумели согнать их в кучу, но при этом они отклонились от запланированного маршрута, и стадо оказалось в районе деревни Бестужево. Сопровождающие подводы, выехав на бездорожье, отстали от стада. Но сейчас уже все собрались на берегу небольшой речки. Тут Дарья вспомнила про Полину и Ольгу и отправила его к назначенному месту встречи на их поиски.

Через полчаса подводы в сопровождении Петьки прибыли к стаду. Все радовались, будто не виделись вечность. За эти несколько дней они стали словно родными. Время полуденного отдыха несколько увеличилось. Коровы, воспользовавшись этими, жадно щипали траву. Полина рассказала Дарье, что шоссе Дмитров – Рогачев загружена войсками и беженцами. Прогнать по нему стадо коров будет сложно. Поговорив с местными жителями и изучив карту, выданную райкомом, Дарья приняла решение идти на Яхрому не через Дмитров, а по Рогочевскому шоссе через Телешово до Федоровки, а дальше на Яхрому через Астрецово.

После обеда погода испортилась, заморосил дождь, похолодало. Решили дать отдых животным. Местные жители организовали ужин и предоставили им для отдыха служебное помещение сельского клуба. Пастух Егорыч и Петька, поужинав, надели плащ-палатки от дождя и отправились в ночное к стаду. Какое же у них было разочарование, когда утром они узнали, что всем сопровождающим разрешили бесплатно посмотреть в клубе вечерний сеанс фильма «Тимур и его команда».

Очередной дневной перегон прошёл без особенностей. По подсказке местных жителей сократили путь, свернув с шоссе не доходя до Федоровки на Филимоново. Жители деревни их встретили тепло. Предложили загнать стадо в опустевший коровник, их коров эвакуировали неделю назад. Помогли провести вечернюю дойку, всё молоко под расписку председателя местного колхоза забрали местные жители. Для сопровождающих истопили баню на берегу прудика. Мужчин было меньше, и их Дарья отправила в баню первыми, мол, мойтесь быстрее, а женщины потом подольше попарятся. Егорыч оказался не охотник до бани, а ребята быстро управились, и даже сумели после парилки окунуться в пруду. Бабы поделились на две группы, вначале пошли пожилые доярки, потом Дарья с молодыми девками. Дарья попросила ребят подежурить невдалеке от бани, вдруг чего понадобится. Так и получилось, закончилась холодная вода. Дарья выставила вёдра на крыльцо и кликнула ребят. Схватив ведра, те побежали на пруд, а когда принесли полные, дверь распахнулась, полуголая Дарья стала забирать у них ведра, а за её спиной голые девки весело завизжали. Последним Петька передавал ведро Дарье и взглянул в приоткрытую дверь. В облаке тумана и пара стояла голая Ольга, слегка прикрывая ладонью низ живота. Её полные груди с пурпурными сосками словно приковали взгляд Петьки. Сердце рванулось и замерло,  ему стало нестерпимо жарко. Глаза непроизвольно стали опускаться ниже, белый живот, пупок, широкие полные бедра, ладонь, закрывающая нечто интимное, обвораживающее, и вмиг ставшее желанным для взгляда. Сердце бешено застучало, а жар неожиданно спустился вниз живота, наполнил кровью мышцы ног и кое-что еще, что стало давить на брюки, предательски выпячиваясь вперед. Секунда, показавшая Петьке вечностью, закончилась смехом Дарьи. «За смотрины у нас деньги берут! Или отрабатывают! Может, спинки моим девкам потрешь!» - весело спросила она остолбеневшего Петьку. Петька покраснел, отдал ведро, прикрыл рукой выпяченный желвак брюк, развернулся и побежал за угол бани к ребятам. Сзади раздался хохот девчат. Ему было стыдно, он пытался уложить предательское тело, но оно наоборот, становилось все упруже и упруже. «Ребята засмеют, если увидят»,  - подумал Петька, развернулся и побежал к пруду. Став на мостках на колени, он направил торчащий предмет вдоль ноги, наклонился к воде и, черпанув ладонью холодную воду, умылся. Стал успокаиваться. Дарья вновь высунулась из бани и крикнула ребятам: «Брысь в деревню, мы выходим к пруду, хотим окунуться!» Ребята поплелись в сторону деревни, Петька шел за ними, но не стремился их догнать. Мысли его путались, в памяти время от времени всплывала обнаженная фигура Ольги, а в душе чувство стыда сменяло непонятное ему чувство радости и счастья. И это было ему очень приятно. Когда ребята отошли на достаточно большое расстояние, возле бани раздался задорный смех. Ребята оглянулись, в вечерних сумерках едва различимые голые тела девчонок с визгом прыгали с мостков в воду.

После бани, поужинав, все быстро улеглись спать вповалку в служебном помещении коровника, накрыв брезентом разворошенное на полу сено. Было мягко, а прижавшись друг к другу было и тепло. За ужином Петька не поднимал глаз, ему казалось, что все знают о его желваке в штанах. Он, то краснел, и его бросало в жар, то его спина покрывалась холодным потом. Ложась спать, он долго думал, с кем рядом разместиться.  В конце концов, заметив, что ни кто, кроме Ольги на него и не смотрит, успокоился и лег рядом с ней. Тепло её тела, запах банного мыла и аромат свежего сена кружили его голову. Такого приятного ощущения он еще не испытывал ни когда, и даже не заметил, как уснул беспробудным сном. Проснувшись утром последним, когда все доярки уже ушли к стаду, вздохнул с досадой, ночь очень быстро пролетела.

Позавтракав, двинулись дальше. Прошли Ольгово, провели полдневную дойку, быстро пообедали. По плану к вечеру должны пройти Яхрому и мост через водоканал Москва-Волга. Вот уже и Астрецово позади, впереди поле, небольшая роща, а за ней и Яхрома. И тут над головами появилась немецкие самолеты. Они шли на Яхрому. «Мост бомбить будут», - сделал вывод Егорыч. Все подняли головы вверх, сопровождая взглядом самолеты. Вдруг один из самолетов словно вздрогнул и стал выпадать из образцового строя. Он резко стал терять высоту и разворачиваться, при этом звук сирены становился более надрывным и пугающим. Всем стало страшно, не зная, что делать, подводы остановились. Самолет снижался все ниже и ниже, и тут стало ясно, что он без сомнения летит в сторону колхозного стада. Дарья первая вышла из оцепенения и закричала: «Всем в рощу! Гоните стадо в рощу!» Самолет на бреющем полете пронесся над стадом. От рева моторов  и пугающего звука сирены коровы ринулись в разные стороны. Испуганные вздыбившие лошади чуть не сбросили седоков и едва не перевернули подводы. Самолет пролетев до Астрецово медленно стал разворачиваться. «Сейчас на второй круг зайдет!» - крикнул Егорыч. «К роще! Всем к роще!» - ещё раз прокричала Дарья. Подводы помчались по бездорожью к роще, подпрыгивая на каждой кочке. Все сопровождающие, кроме тех, кто управлял подводами, спрыгнули с телег и побежали к роще. Всадники, добившись управляемости лошадьми, попытались направить разбегающихся коров к роще. Самолет, закончив разворот, вновь направился к стаду. Вдруг из него в сторону стада полетел фейерверк из трассирующих пуль, чуть позже зазвучала пулеметная очередь. Одна бежавшая корова вдруг, словно споткнувшись, упала, перевернулась через голову, и распласталась на земле. Самолет снова делал разворот. Петька будто во сне увидел одновременно и бежавшую по полю Ольгу, и немецкий самолет, летящий в её сторону. «Ложись! Ольга, ложись!» - закричал он. Но она, сорвав косынку, бежала к совсем уже близко находящейся роще. Самолет стремительно приближался к Ольге. Рванув уздечку, Петька поскакал к ней наперерез самолёту. Поравнявшись с Ольгой, он ловко спрыгнул с коня, схватил её в охапку и они вместе упали на траву. В этот момент пулеметная очередь подняла пыль впереди упавшей пары, едва не зацепив убегающего в рощу коня. Петька с Ольгой лежали на земле, обнявшись. Они не видели ни немецкого самолета, делавшего очередной заход, ни разбегающихся коров, ни кричащей и размахивающей руками Дарьи на опушке рощи. Для них обоих время словно остановилось. Их губы нашли друг друга и сомкнулись в бесконечном поцелуе. Немецкий летчик еще раз зашел на лежащую пару, и уже видя их в прицеле, готов был нажать гашетку, но не сделал этого, возможно принял их за мертвых, или пожалел их любовь, победившую на его глазах саму смерть.

Самолет ещё кружил над полем, когда в рощу прибежала Полина. Она сразу подошла к Дарье и потребовала: «Отдай мой паспорт! А вдруг, тебя убьют, и мы не найдем тебя! Без паспорта первый попавший милиционер арестует как врага народа или немецкого диверсанта! Отдай паспорт!» – твердила она, не замечая вражеского самолета. Дарья поняла опасения Полины, и когда все сошлись к вечеру к роще, собрав в стадо всех разбежавшихся коров, раздала всем их документы. В этот день они не смогли перейти водоканал. Убитую корову погрузили на телегу и отвезли вместе с молоком в Яхрому. Под расписку сдали в городской военный комиссариат, не взяв себе ни кусочка мяса. Ночевали в роще, натянув между деревьями брезентовый тент от начавшего моросить дождя. Веселья возле костра больше не было, сама смерть дыхнула им сегодня в лицо.

До пункта назначения гурт двигался ещё пять суток, это была уже обыденная прифронтовая работа. Ребят словно подменили, они вмиг повзрослели на несколько лет. Петька с Ольгой с этого дня всегда были рядом, все приняли это как неизбежное событие, ни кто не осуждал их поведение, и их, так неожиданно вспыхнувшую, любовь.

При сдаче животных в пункте назначения пришлось оставить и две подводы с бидонами. Домой возвращались на трех подводах. Две лошади под седлами использовали для разведки наиболее кратчайшего пути. Сокращая путь, проехали через город Клин. На центральной площади из репродуктора они услышали голос Левитана: «От Советского информбюро. В течение ночи на 24 сентября наши войска вели бои с противником на всех участках  фронта. ... Агрономы, зоотехники и другие работники животноводческих совхозов прифронтовой полосы сохраняют поголовье племенного скота. Бухгалтеру совхоза Токарево П. П. Клюеву было поручено перегнать в глубокий тыл 205 племенных коров, быков и телят. Несмотря на трудности перегона, весь скот доставлен на место назначения в хорошем состоянии. Управляющий фермой совхоза Засижье тов. Гаврилов отлично руководил перегоном более 700 голов скота. Значительную часть пути пришлось пройти по району действий вражеской авиации. Все животные были доставлены в целости. Работники племсовхоза Сычёвка, перегоняя 750 голов скота, организовали в пути переработку молока на сепараторах. Обратом кормили телят, а сливки сдавали на сливные пункты. Перегоном ценнейшего племенного стада руководила тов. 0. В. Суровникова - работник совхоза Носково. Она успешно вывела скот из опасной зоны и доставила его на место назначения без потерь.»

«Дарья, а про нас Левитан тоже расскажет?» - спросил Колька, когда репродуктор замолчал. «Ты же слышал, там по 700 и 750 голов племенных коров перегоняли, а мы только 120 обычных, да и то одну не уберегли, - грустно сказала Дарья. – Трогай, скоро будем дома!» Услышанная сводка советского информбюро об успехах советских войск давала надежду. Тем не менее, всех одолевало тревожное сомнение, что будет, если в деревню придут немцы. Как жить, что делать? Не возвращаться нельзя, у всех в деревне остались близкие родственники. Колонна из трех подвод и двух всадников медленно двигалась в неизвестное. На одной из телег, прижавшись друг к другу, сидели Петька и Ольга. Любовь, так неожиданно вспыхнувшая в их сердцах, подарила им это короткое счастье. Они не знали, и даже не хотели думать о том, какие испытания предстоят им уже в недалеком будущем...
32 Трудная дорога в Крым
Михаил Рябинин 2
         Холодные  волны  Керченского  пролива  накатывались  на  прибрежный  лед,  и  не  имея  сил  его  сломать,  скатывались  обратно,  оставляя  на  нем  пену  и  мусор.  Сидя  на  большом  валуне,  Костя  вспоминал  другую  жизнь,  ту,  которая,  казалось,  была  совсем  недавно,  два  с  половиной  года  назад.  Окончание  школы,  выпускной  бал,  теплая  июньская  ночь,  гулянье  до  утра  по  Волжской  набережной  древнего  города  с  девочками  из  соседнего  класса  (  у  них  в  классе  были  только  мальчишки  ),  а  утром  война,  разделившая  жизнь  на  до  и  после.  Утром  они  всем  классом  пошли  в  военкомат  записываться  добровольцами  на  фронт.            
        Его,  как  комсомольского  вожака,  а  в  школе  он  был  секретарем  комитета  комсомола,  отправили  в  артиллерийское  училище  и  на  курсы  политработников.  В  конце  ноября  младший  лейтенант  Костя  Рябинин  направлен  командиром  76мм  орудия  в  артиллерийский  дивизион,  формируемой  под  Москвой,  в  районе  Дмитрова-Яхромы,  Первой  ударной  армии.               
        К  этому  времени  наступательный  порыв  немецко-фашистских  войск  ослаб.  В  течение  октября  и  ноября  ударные  группировки  немецких  войск  постепенно  продвигались  к  Москве,  охватывая  с  юга  и  с  севера  вяземскую  группировку  советских  войск  Западного и Резервного  фронтов.  Легко  захватив  неподготовленный  к  обороне  Орел,  танки  Гудериана  встретили  серьезное  сопротивление  под  Мценском,  где  в  составе  4й  и  11й  танковой  бригад   наши  войска  впервые  массово  применили  новые  танки  Т -34.  Для  немецких  войск  создавалась  обстановка  кромешного  ада.  Днем  их  наступление  наталкивалось  на  героическое  сопротивление  наших  воинов,  которые  не  давали  им  передышки  постоянными  контратаками,  а  ночью  им  не  давали  спать  партизаны,  которые  вместе  с  попавшими  в  окружение  частями  регулярной  армии,  громили  тылы  немцев,  уничтожая  живую  силу  и  выводя  из  строя  технику.  Немецкие  солдаты  вынуждены  были  постоянно  находиться  в  траншеях,  а  в  ноябре  мороз  был  десять-пятнадцать  градусов.  Рассчитывавшие  на  блиц – криг  немцы  не  имели  теплой  одежды  и  напяливали  на  себя  все,  что  находили  в  разграбленных  деревнях,  от  телогреек  до  пуховых  платков.  Боеспособность  немцев  падала.
       
        В  декабре  морозы  усилились  до  тридцати – сорока   градусов.  И  несмотря  на  то,  что  у  немцев  было  еще  превосходство  в  живой  силе,  танках  и  артиллерии,  Жуков  предложил  в  первых  числах  декабря  перейти  в  наступление  по  всему  фронту.  Ставка  согласилась  с  его  предложением.  Для  этой  цели  и  были  сформированы  в  ноябре  две  резервные  армии:  первая  ударная  под  Яхромой  и  десятая  под  Рязанью.  Четвертого – пятого  декабря  эти  армии,  а  за  ними  и  другие  армии  Западного  и Центрального  фронтов  перешли  в  наступление.                Чтобы  создать  перевес  в  артиллерии,  артиллерийские  дивизионы  группировались  по  направлениям  основных  ударов  и  перемещались  вслед  за  пехотой.  Это  позволяло  артиллерии  не  только  уничтожать  первую  линию  обороны,  но  и  громить  тылы,  уничтожая  вторую  и  третью  линии  обороны.
        За  месяцы  обороны  и  отступления  наша  промышленность  сумела  поставить  армии  сотни  новых  современных  самолетов  конструкторских  бюро   Яковлева,  Лавочкина   и  других,  не  только  не  уступающих  Мессершмидтам  и  Юнкерсам,  но  и  во  многом  их  превосходящих.  Так  что  к  моменту  декабрьского  наступления,  на  Западном  и  Центральном  фронтах    мы  получили  превосходство  в  воздухе,  чем  и  не  преминули  воспользоваться,  уничтожая  танки  и  живую  силу,  сея  панику  в  рядах  отступающего  противника.
       За  несколько    дней  наступления  удалось  отбросить  противника  на  200 – 300  км  от  Москвы.  Как  это  удалось  сделать,  не  имея  численного  превосходства  ни  в  живой  силе,  ни  в  танках,  ни  в  артиллерии?  Неужели  решающую  роль  сыграло  наше  превосходство  в  авиации,  которое  мы  получили  на  центральном  фронте  как  раз  к  декабрю  месяцу,  или  поступление  в  армию  серийных  танков  Т-34,  превосходящих  немецкие  в  скорости  и  маневренности?  Или  дело  в  стратегическом  просчете  немецкого  командования,  которое  рассчитывало  победить  в  войне  до  наступления  холодов.  А  может  секрет  удачного  наступления  в  гении  Жукова,  который  измотав  противника  круглосуточными  атаками,  заморозив  врага  ноябрьскими  и  декабрьскими  морозами,  дождался,  когда  противник  потеряет  боеспособность  и  перешел  в  наступление,  используя  новую  тактику  перемещения  артиллерии  вслед  за  наступающей  пехотой.  При  этом  авиация  бомбила  и  обстреливала  колонны  отступающего  противника,  превращая  его  отступление  в  паническое  бегство.
       Примерно  тоже  сделал   через  полгода  в  Крыму   Манштейн,  сбросив  в  море  с  Керченского  полуострова  советские  войска,  которые  в  два  раза  превосходили  по  численности  немцев  и  не  уступали  им  в  танках  и  артиллерии.  И  тот  и  другой  полководец  показали,  что  врага  надо  бить  не  числом,  а  умением.
          В  эти  горячие  дни  морозного  декабря  Костя  получил  в  плечо  осколок  вражеского    снаряда.   Снаряд  разорвался  в  нескольких  метрах  от  его  орудия,  и  только  орудийный  бронещит,  принявший  на  себя  основную  массу  осколков,  спас  ему  жизнь.  Из-за  контузии  Костя  не  почувствовал  боли  от  осколка,  разворотившего  мягкие  ткани  плеча  и  оставившего  след  на  всю  оставшуюся  жизнь.  В  сознание  он  пришел  уже  в  госпитале,  где  провалялся  три  месяца.  Там  же  он  узнал  о  награждении  медалью  «  За  оборону  Москвы»  и  двухнедельным  отпуском  для  поправки  здоровья  в  одном  из  санаториев  Московской  области ,  которые  были  открыты  по  настоянию  Жукова,  для   особо  отличившегося  офицерского  состава.
       После  госпиталя  и  отдыха  в  санатории, Костя  вернулся  в  свою  часть,  которая  вела  бои  под  Старой  Руссой.  Здесь  уже  не  было  того  задора,  не  чувствовалось  того  фарта ,   который  был  в  декабре  во  всех  частях  и  подразделениях,  в  каждом  солдате  и  офицере    нашей  армии,  когда  получалась  каждая  операция,  порой  совершенно  немыслимая  и  авантюрная,  когда  замороженные  немцы  почти  не  оказывали  сопротивления,  и,  в  попытках  спасти  свою  шкуру,  целыми  подразделениями  сдавались  в  плен.  Линия  фронта  отодвинулась  от  Москвы  на  200 – 300  км,  растянутые  немецкие  коммуникации  уплотнились,  немцы  вернулись  в  свои  октябрьские  окопы  и  стали  яростно  огрызаться.
         Уже  несколько  месяцев  шла  позиционная  война,  где  более  опытная  немецкая  армия  имела  некоторое  преимущество,  и,  только  благодаря  тому,  что  население  СССР  в  три  раза  превышало  население  Германии,  и  мы  находились  на  своей  территории,  что  позволяло  оперативно  снабжать  воюющие  части  резервами,  советские  войска  удерживали  фронт,  а  местами  теснили  немцев.  Все  это  сопровождалось  несоразмерно  большими  потерями.  Например,  во  время  Ржевско – Вяземской  операции  потери  Советских  войск  убитыми,  ранеными  и  безвести  пропавшими  составили  более  850  тысяч  человек,  в  то  время  как  аналогичные  потери  немецкой  стороны  были  350  тысяч.  Особенно  страшным  это  соотношение  было  в  Крыму,  во  время  боев  в  1941,  1942  годах.  Тогда  на  одного  убитого  немца  приходилось  двенадцать  убитых  и  попавших  в  плен  Советских  бойцов.
         Эту  страшную  статистику  Костя  узнал  много  позже,  читая  воспоминания  Жукова,  Еременко,  Конева  и  других  прославленных  полководцев,  а,  тогда  он  был  очевидцем  и  участником  драмы,  когда  за  неделю  боев  от  дивизии  оставался  батальон,  а  от  полка  рота.  И  во  время  войны,  и  после  победы,  когда  те  страшные  дни  подернулись  теплым  налетом  романтики  и  даже  какой-то  ностальгии  по  той  кристально  честной  жизни,  наполненной  великим  смыслом,  Костя  считал,  что  он  выжил  в  той  мясорубке  благодаря  хорошей  физической  подготовке.  А,  также,  из-за  того,  что  перед  боем  никогда  не  употреблял  сталинские  сто  грамм,  которые  влияли  на  координацию  движений  во  время  рукопашной  схватки  с  врагом,  и  благодаря  очень  сильному  ангелу – хранителю,  потому-что  никакая  физическая  подготовка  не  поможет  увернуться  от  пули  или  от  осколков  снаряда.
          После  20  апреля  на  центральном  фронте  наступило  затишье.  Ни  у  одной  из  сторон  не  было  ни  сил,  ни  желания  продолжать  активные  действия.  Советское  командование  посчитало  задачи  зимнего  наступления  выполненными,  непосредственная  угроза  Москве  была  снята.  Теперь  можно  было  дать  войскам  отдых,  провести  пополнение  состава,  осуществить  перевооружение  и,  самое  главное,  провести  обучение  личного  состава  методам  ведения  современной  войны.  Это,  кстати,  значительно  снизило  наши  потери.  Если  в  1941 – 1942 г.  наши  потери  значительно  превосходили  немецкие,  то  в  1943 – 1945 г.  потери  немцев  и  их  сюзников   превышали  потери  советских  войск.
В  июне,  полк,  в  котором  воевал  Костя,  отвели  в  тыл  на  пополнение  и  перевооружение,  а  в  июле  перебросили  на  Кавказ,  где  он  вошел  в  состав  84й  Отдельной  Морской  Стрелковой  Бригады.   
            Потерпев  под  Москвой  поражение  в  декабре  1941  года,  Гитлер  понял,  что  блиц-криг  не  получается  и  следует  рассчитывать  на  затяжную  войну.  В  соответствии  с  новой  стратегией,  он  решил  лишить  Советскую  армию  продовольствия  и  горючего.  Украина  уже  была  оккупирована,  оставалось  захватить  Дон,  Кубань  и  Ставрополье,  перерезать  дорогу  к  Каспийскому  морю,  и  захватить  Кавказ  и  Закавказье,  с  Грозненской  и  Бакинской  нефтью.  Один  удар  предполагалось  нанести  в  районе  Сталинграда,  перерезав  Волжскую  артерию,  а  направление  второго  удара  Ростов,  Краснодар,  Ставрополь  -  основные  сельхозрайоны,  снабжающие  фронт  продовольствием,  с  последующим  выходом  на  Кавказ,  к  Грозненской  и  Бакинской  нефти. 
          23  июня  1942  года  пал  Ростов  на  Дону,  а  в  августе  немцы  один  за  другим  захватили  Ставрополь,  Армавир,  Майкоп,  Краснодар,  21  августа  они  водрузили  фашистский  флаг  на  Эльбрус.
           84я  Морская  Стрелковая  Бригада,  куда  влился  Костин  полк,  защищала  подходы  к  Грозному.  Все  лето,  жаркое  и  сухое,  их  полк  воевал  под  Малгобеком.  Сначала  пытались  не  пустить  немца  в  город,  потом,  в  сентябре,  когда  немцы,  используя  численное  превосходство,  выдавили  их  из  городка,  зарылись  в  землю  от  немецких  самолетов  и  стояли  насмерть,  не  пустив  фашистов  в  Грозный.
             Жители  окрестных  аулов  и  поселков,  восемьдесят  тысяч  жителей  Грозного, ломами  и  мотыгами  долбили  сухую  каменистую  почву,  защищая  пути  возможного  прохода  немцев  к  городу  глубокими,  в  человеческий  рост,  траншеями,  строили  оборонительные  рубежи  на  Тереке.
             В  конце  сентября  немцы  взяли  Моздок  и  Эльхотово,  перерезали  шоссе  Грозный – Нальчик.  Пытаясь  прорваться  к  Грозному,  они  в  октябре  нанесли  массированные  авиаудары  по  городу  и  окрестностям.  Им  удалось  зажечь  нефтяные  скважины  в  окрестностях  города.  Все  окутал  черный  дым  и  пламя.  Только  на  самом  дне  траншеи  можно  было  найти  спасение  от  нестерпимого  жара.
              В  минуту  затишья  после  бомбежки  Костя  приподнялся  над  бруствером  траншеи  и  оглядел  в  бинокль  поле  боя.  Далеко  впереди,  за  дымящимися  подбитыми  немецкими  танками,  было  видно  пыльное  облако.  Это  была  одна  из  последних  попыток  танковой  армии  Клейста  прорвать  оборону  Грозного.  Вскоре  ее  снимут  с  позиций  и  бросят   на  Украину  в  безуспешных  попытках  сдержать  Красную  армию,  которая  после  Сталинградской  победы  обрела  второе  дыхание  и  безудержно  шла  вперед.
          -   « К  орудию !»   -   хрипло  крикнул  Костя  и  пополз  к  замаскированной  в  расщелине  скал  пушке.  Боковым  зрением  он  видел,  как  выползают  из  траншеи  бойцы  его  расчета  и  ползут  к  орудию.  Скалы  эащищали  пушку  с  флангов  и  скрывали  от  самолетов,  образуя  нечто  вроде  высокого,  десятиметрового  грота.  С  большим  трудом  бойцы  закатили  пушку  в  грот  и  замаскировали  ее  среди  скал.  И  только  прямым  попаданием  снаряда  можно  было  уничтожить  пушку.                Перед  артиллеристами  была  поставлена  задача  выбивать  немецкие  танки,  которых  у  немцев  на  Кавказском  фронте  было  в  девять   раз  больше,  чем  у  наших.  Чтобы  не  демаскировать  свои  позиции,  лейтенант  Рябинин  не  вступал  в  дуэли  с  немецкой  артиллерией,  и  во  время  артобстрелов,  и  во  время  бомбежек  расчет  орудия  прятался  на  дне  глубокой  траншеи,  но  как  только  начиналась  танковая  атака,  пушка,  как  птица  феникс,  возрождалась  из  огня  и  пепла,  и  методично,  точно,  один  снаряд – один  танк,  уничтожала  ползущие  чудовища.                За  черным  дымом  от  горящих  скважин  танкисты  не  видели  замаскированного  в  скалах  орудия,  не  видели,  откуда  вылетает  их  смерть.  И  эта  неизвестность  и  неизбежность  гибели  порождала  панику,  и  танки  начинали  один  за  другим  поворачивать.  В  октябре,  на  новых  позициях,  на  счету  Костиного  орудия  было  уже  больше  тридцати  танков.
            В  ноябре  танки  Клейста  сделали  последнюю,  безрезультатную  попытку  прорвать  оборону  бригады  под  Малгобеком,  после  чего  их  перебросили  под  Туапсе.  Но  и  там  их  ждала  неудача.
            
             Тем  временем,  Красная  армия   наращивала  свою  мощь  на  Кавказском  фронте,  и  к  концу  декабря  уже  она  имела  преимущество  и  в  людских  резервах,  и  в  самолетах,  и  в  артиллерии,  и  в  танках.  Первого  января  Советские  войска  начали  наступление.
Калейдоскоп  закрутился  в  обратном  направлении:  03.01.43  освобожден  Моздок,  11.01.43  -  Пятигорск,  21.01  -  Ставрополь,  12.02  -  Краснодар .  Линия  фронта  выкатилась  на  просторы  Кубани.  И  тут  сказалась  беззубость  военачальников,  руководивших  советскими  войсками  на  Кавказе,  их  непонимание  стратегии  и  тактики  современной  войны,  чем  прекрасно  владели  немецкие  генералы.  Даже  после  переброски   в  январе  танков  Клейста  на  Украину,  после  чего  преимущество  Красной  армии  стало  подавляющим,  советские  военачальники  продолжали   тактику  навала,  фронтальных  атак,  кровопролитных  рукопашных  боев.
                « Ты  бей  штыком,  а  лучше  бей  рукой,
                рукой  надежней,  да  оно  и  тише.
                И,  ежели,  останешься  живой,
                гуляй,  рванина,  от  рубля  и  выше.»
                Высоцкий  В. С.
              Несмотря  на  указания  ставки,  окружить  и  уничтожить  кавказскую  группировку  немцев,  они  показали  полную  неспособность  проводить  скрытые  маневры,  создавать  численное  преимущество  в  направлении  главного  удара,  захватывать  противника  в  «клещи»  и  уничтожать  в  созданном  «мешке».  В  результате  бездарные  генералы  позволили  немцам  избежать  окружения  и  вывести  войска  за  Дон.  На  Таманском  полуострове  позволили  немцам  создать,  так  называемую  голубую  линию  обороны,  которую  те  защищали  до  октября  1943  года,  после  чего  организованно  переправили  войска  в  Крым,  усилив  Крымскую  группировку  противника.
                Костя  знал,  что  через  час  начнется  погрузка  на  большие  десантные  катера  и  их  батальон  будет  высаживаться  на  каменистый  берег  Керченского  полуострова  под  огнем  противника.  Он  всматривался  в  туманный  мрак  пролива,  с  тайной  надеждой,  что  враг  не  обнаружит  их  слишком  рано.                Недавно,  с  пополнением  к  ним  прибыло  несколько  человек,  которые  участвовали  в  Керченском  десанте  1941  года.  Они  рассказывали  страшные  вещи  о  тех  морозных  предновогодних  днях,  о  том  бардаке,  который  царил  среди  атакующих  колонн.  Перед   десантированием  не  проводилось  никакой  разведки  берега,  не  было  подготовлено  десантных  судов,  которые  могли  бы  подойти  близко  к  берегу,  в  результате  люди  прыгали  в  ледяную  воду  и  по  грудь  в  воде  брели  к  берегу.  Никому  из  генералов  не  пришло  в  голову  предварительно  разминировать  берег.  И  люди  гибли,  подрываясь  на  минах,  от  артиллерийского  и  пулеметного  огня.  На  пятнадцатиградусном  морозе  раненые  замерзали  в  задубевших  шинелях.  Пятнадцатиминутная  артподготовка  не  подавила  пушки  и  пулеметы  противника,  и  каждая  атакующая  волна  шла  по  трупам  предыдущей.  А  корабли  все  подвозили  и  подвозили  новое  пушечное  мясо….
                Прежде,  чем  десант  захватил  плацдарм  пять  километров  по  берегу  и  два  километра  вглубину,  он  оставил  на  берегу  более  тридцати  тысяч  убитых  и  замерзших  товарищей.                Как  водится,  первыми  высаживались  два  батальона  штрафников.  Причем,  один  батальон  полностью  состоял  из  зэков – уголовников.  Они  вовсе  не  собирались  воевать.  Они  и  на  фронт – то  просились  для  того,  чтобы  получить  свободу  и  оружие.  Оказавшись  на  Керченском  берегу,  они  перебили  своих  офицеров  и  разбежались  грабить  местное  население.  Потом  многие  из  них  оказались  в  рядах  полицаев  и  зондер – команд.
                Самое  обидное  то,  что  многотысячные  жертвы  оказались  напрасными.
Получив  подавляющее  численное  преимущество  на  Керченском  полуострове,  командующий  фронтом,  генерал – лейтенант  Козлов  легко  захватил  полуостров  и  остановился  в  нерешительности,  опасаясь  ловушки  Манштейна.  А  в  это  время  все  силы  армии  Манштейна  были  брошены  на  окружение  и  захват  Севастополя.  У  Манштейна  численность  войск  была   около  двухсот  пятидесяти  тысяч,  в  то  время  как  Советские  войска  имели  семьдесят  тысяч,  оборонявших  Севастополь  и  более  трехсот  тысяч  на  Керченском  полуострове.  Позже,  в  своих  мемуарах  Манштейн  писал,  что  в  тот  момент  он  больше  всего  опасался  того,  что  после  захвата  Керченского  полуострова  Советские  войска  пойдут  вглубь  Крыма,  на  помощь  Севастополю.  В  этом  случае  ему  пришлось  бы  не  только  снять  осаду  города,  но,  возможно,  вообще  уйти  из  Крыма.           Ставка  требовала  от  Козлова  наступления  и  помощи  Севастополю,  но  он  тянул  время,  оправдываясь  подготовкой  наступления.  Он  дотянул  до  мая,  за  это  время  Манштейн  получил  подкрепления,  танки  и  самолеты.  Незаметно  для  Козлова  подтянул  подкрепления,  прорвал  фронт  и  ударил  в  тыл  Советским  войскам.  Отступление  Советских  войск  скоро  превратилось  в  паническое  бегство.  От  полумиллионной  Крымской  группировки  Советских  войск  на  Таманский  берег  перебрались  менее  стасорока  тысяч.  Так  генерал-лейтенант  Козлов  полностью    оправдал  свою  фамилию.
                С  того  времени  прошло  два  года.  Солдаты  Советской  армии  научились  воевать.  Кое-чему  научились и  ее  генералы.  За  несколько  дней  до  начала  десантной  операции,  на  Таманском  берегу  Керченского  пролива  был  построен  макет  оборонительных  укреплений  города  Керчь,  и  десантники,  по-батальонно,  учились  штурмовать  укрепления.  Советские  войска  к  ноябрю  1943 года  имели  подавляющее  преимущество   в  самолетах  и  артиллерии,  поэтому  штурмовики  и  артиллерия  перед  высадкой  десанта  буквально  проутюжили  прибрежную  полосу,  уничтожая  огневые  точки  и  минные  заграждения  противника.
                Костины  размышления  прервало  дружеское  похлопывание  по  плечу.  Это  был  парторг  батальона  капитан  Паша  Кораблев.  Он  попал  к  ним  из  госпиталя  год  назад,  как  раз  перед  наступлением.  Человек  он  был  отважный  и,  может  быть,  даже  через  чур  правильный.  Про  таких  говорят,  что  по  нему  сверяют  часы.
                « Ну  что,  старлей,  есть  разговор,  -  обратился  к  Косте  капитан,  -  принято  решение  переправлять  батальон  на  четырех  катерах.  На  двух  пойдут  комбат  и  его  заместитель,  майор  Егоров,  на  одном  пойду  я,  а  один  катер  решили  доверить  тебе,  как  комсоргу  батальона.   Думаю,  ты  справишься.»                Кораблев  был  всего  на  два  года  старше  Кости,  и  боевой  стаж  у  них  был  примерно  одинаковый,  но  спокойный,  уверенный  тон  капитана  как-то  сразу  внушал  к  нему  доверие  и  уважение.  Костя  относился  к  нему,  как  к  старшему  брату,  который  всегда  защитит  и  подскажет,  что  делать.
                « Наши  катера  пойдут  первыми  с  интервалом  тридцать  минут.  Этого  достаточно,  чтобы  высадить  людей  и  отойти  от  берега.  Теперь  определимся,  кто  на  первом  катере,  кто  на  втором.  Спичканем?»  -  Паша  хитро  улыбнулся.  Он  достал  две  спички,  одну  сломал  и  предложил  Косте  выбирать.  Косте  выпал  второй  катер.
                Погрузка  началась  в  три  часа  ночи.  Снежная  крупа,  завихряющаяся  с  неба,  в  свете  прожекторов  была  похожа  на  белые  руки,  тянущиеся  с  берега  к  кораблям  в  безуспешной  попытке  их  удержать.  На  каждый  катер  загрузили  по  две  пушки,  пулеметы  и  по  двестипятьдесят  бойцов.  Пашин  катер  дал  прощальный  гудок  и  растаял  в  снежной  пурге.
                Костя  посмотрел  на  часы – через  тридцать  минут  его  катер  отойдет  от  причала.  Как  медленно  тянется  время  до  отправления.  Осталось  еще  пятнадцать  минут,  десять….  И  вдруг  горизонт  осветился  яркой  вспышкой,   до  причала  донесся  грохот  взрыва.  С  трудом  Костя  осознал,  что  это  Пашин  катер,  это  Пашин  катер  подорвался  на  немецкой  мине,  которыми  был  буквально  нашпигован  Керченский  пролив.  Следующая  мысль,  которая  пришла  в  голову,  что  ждать  больше  нечего,  надо  быстрей  туда,  может  еще  кто-то  жив  и  плавает  в  ледяной  воде,  ожидая  помощи.  Костя  дал  капитану  катера  команду  на  отправление  и  попросил  идти  с  максимальной  скоростью,  чтобы  с  большей  вероятностью  застать  кого-нибудь  живыми.
На  месте  взрыва  плавали  доски,  канистры,  спасательные  круги.  Два  десятка  десантников  и  матросов  катера  были  еще  живы,  их  приняли  на  борт  и  выдали  по  сто  грамм  спирта.  Паши  среди  живых  не  было.  Катер  направился  к  месту  высадки  десанта.
                Подойдя  к  берегу,  с  катера  спустили  десантный  трап  по  которому  скатили  пушки  и  снесли  на  берег  боекомплект  снарядов.  Бойцы  сбегали  по  трапу,  прыгали  на  мелководье  с  бортов  и  бежали  к  стоящим  метрах  в  пятидесяти  скалам,  чтобы  попасть  в  мертвую  зону  обстрела,  пока  немцы  не  очухались  после  артподготовки.  Высота  скал  была  метров  пятнадцать – двадцать,  наверху  было  что-то  типа  плато,  на  котором  были  оборонительные  немецкие  сооружения,  разрушенные  нашими  бомбами  и  снарядами.  Неожиданно  в  этих  руинах  заговорил  немецкий  пулемет.  Наши  пушки  были  еще  внизу,  в  прибрежной  полосе,  и  не  могли  его  подавить.  Тогда  Костя  с  группой  бойцов,  прыжками  с  камня  на  камень,   по  руслу  горной  речки  взлетел  на  плато.  Среди  разваленных  бетонных  блоков  каким-то  чудом  уцелело  несколько  белых,  от  бетонной  пыли  и  крошки,  немцев.  Они  увлеченно  стреляли  из  ручного  пулемета  и  автоматов  в  неуспевших  добежать  до  мертвой  зоны  десантников.  Несколько  автоматных  очередей  и  с  немцами  было  покончено.
                Так  начиналось  победное  шествие  советской  армии  по  Крыму.  Ни  одному солдату, немецкому  или  румынскому,  не  удалось  уйти.  Все  были  уничтожены  или  взяты  в  плен.  И,  когда  защищавшая  Севастополь,  последняя  немецкая  группировка  в  Крыму,  попыталась  на  кораблях  уйти  в  румынские  порты,  то  все  транспорты  были  потоплены  Черноморским  флотом.
33 Тонечкина капель
Ирина Шабалина
Весна 44-го была ранняя.
  И капель звенела  на все голоса.
 Даже в полевом госпитале умудрялась звенеть,  с деревянных навесов соскальзывали сверкающие капельки.

Тонечке тогда и восемнадцати не  было. Годок она себе прибавила, только бы в госпиталь приняли.
 На всё была готова – убирать, перевязывать, еду подавать, мыть. Да больше ничего ей и не доверяли. На поле боя не пускали, щадили. Девочка же совсем.Тростиночка.

 А девчонки – медсёстры отважные, санинструктора -  ходили. Вернее, ползали. Сколько бойцов вытащили! А сколько их самих полегло! И подруга её, Верочка, погибла недавно. Так и затихла рядышком с бойцом, которого тащила на себе. Так и похоронили их вместе.
 Долго их Тонечка оплакивала. Пока не пришёл ОН.

Андрей пришёл сам, поддерживая окровавленную, висящую плетью руку.
 Тонечка встретила его первой, потому что до него, как до легкораненого, дела не было измученным хирургам и медсёстрам. В первую очередь оперировались тяжёлые, со страшными открытыми ранами бойцы. Но даже и для них обезболивающих не хватало. Что уж говорить о легкораненом? Подумаешь, руку насквозь прошило осколком. Тонечка сама его перевязала как смогла и. . . потеряла голову.
 С той минуты она ходила за ним, как привязанная, а когда до него дошла очередь идти в операционную, изнывала от тоски и сострадания у тонкой брезентовой стенки, слыша его мучительные, сдавленные стоны.  Но боль он переносил мужественно, за что его даже похвалил грозный хирург Пал Палыч, а Тонечка за брезентовой стенкой возгордилась.
 Стояла, не помня себя, и у тонкой стенки его «палаты», пока сердитая старшая медсестра  Нин Иванна не прикрикнула на неё.
 Но заниматься делами Тонечка не могла,всё валилось из рук, и, почему-то подобревшая, Нин Иванна, украдкой смахнув слёзы, разрешила девушке ухаживать за Андреем.
 Для Тонечки - словно солнце взошло. Она подносила Андрею еду, даже с ложечки пыталась кормить его,  пока он не сказал, что в его левой руке ложка вполне помещается.
 Она делала уколы, перевязывала, а вся  «палата» легкораненых следила за ними с улыбками.
 Но были и недобрые взгляды, усмешки, и зависть.
 Особенно  отличался в подбрасывании издёвок и  сальных шуточек противный толстый Стёпка, который ещё за неделю до того, как пришёл Андрей, пытался «ухаживать» за Тоней.   Но Тоня упорно его не замечала.
Даже сальных шуток не слышала. Но зато Андрей слышал. А когда Стёпка, за спиной вошедшей Тони, изобразил непристойные движения, мерзко улыбаясь, и прошипел: « А я бы не стал долго смотреть  на цыпочку, на всё согласную, а давно бы. . .» ,
Андрей молнией метнулся к обидчику и  кулаком здоровой  руки со всех сил врезал по ненавистной ехидной морде. Завязалась потасовка.
 Едва растащили противников. А Тонечке, сердитая Нин Иванна, заходить в «палату»,запретила.
  Но девушка это легко стерпела, потому что  поправлявшийся Андрей уже мог выходить и, несмотря на запрет, они убегали тёплыми вечерами в соседнюю рощицу, где бродили, не помня себя.
 Андрей здоровой рукой обнимал худенькие плечи мед.сестрички, а потом  привлекал к себе и целовал исступлённо, задыхаясь от нежности, И шептал: «Тонечка, Тонечка!»
Другие санитарки и медсёстры смотрели на Тонечку искоса. Кто-то ехидничал, кто-то говорил, что нельзя себя девушкам так вести, а то. . .
 
«А то» было тайным,щемящим, зовущим и стыдным, а из-за этого ещё более манящим.
 И чем больше было шёпота и намёков, тем более манило запретное прекрасное.
 Но однажды сердитая Нин Иванна пригрозила: «Смотри, Тонька! Отправлю тебя в тыл с «тяжёлыми»! Доиграешься со своим!».
 Тоня сначала поплакала, а потом словно в омут с головой кинулась, отбросив все предосторожности. Словно вопреки всем намёкам и нравоучениям, шепча себе в оправдание: «Да какой стыд?  Война ведь! А если нас завтра... И я не узнаю ЭТОГО...Люблю я его!»
И набравшись уверенности, отчаянно позволяла по вечерам всё более смелые ласки любимому,и поцелуи становились всё горячее.

И вот уже замаячил на рассвете давно примеченный, уже просохший стожок и закружились все звёзды, свиваясь в немыслимые узоры и не осталось ничего в мире – ни войны ,ни тыла, ни подружек, ни грозных начальников – а только они вдвоём, и губы и руки ненасытные, и огромное, всепоглощающее счастье. . .

Наутро она не могла спрятать сияющих глаз. И вдруг прекратились все упрёки и нравоучения.
Или Тонечка перестала их замечать? Счастье её было так велико, что выплёскивалось на окружающих. И хотя вокруг по-прежнему были боль, кровь и стоны, Тонечка с утроенной силой работала, хотя и не высыпалась счастливыми ночами.  А любовь поддерживала, придавала сил.
Но счастье не может быть вечным, тем более на войне.

 Как выздоравливающий легкораненый, Андрей уже готовился к выписке и отправке на передовую, громыхавшую боями совсем близко.
 Уехал он очень быстро, едва попрощавшись с плачущей девушкой, словно сбежал. Только бы не отправилась вслед за ним, в страшное месиво боя.
 Несколько дней она бродила, словно тень, принималась за самую тяжёлую работу, только бы не думать, не рваться туда, где громыхала  взрывами и  сверкала зарницами боя передовая.
 Госпиталь передвинулся ближе к линии фронта, снова стали привозить стонущих, окровавленных тяжелораненых, и в один чёрный день привезли его.

Тоня сразу узнала Андрея, хотя он был весь в грязи и в крови.
 Без сознания. Крича что-то несвязное, Тонечка бессмысленно суетилась вокруг, пытаясь закрыть его страшную, зияющую рану, перевязать, пока её не оттащили. Быстро унесли солдата в операционную, у стен которой Тоня, задыхаясь от слёз,  молилась, призывая  на помощь всех святых, пока не вышла  хмурая Нин Иванна и не оттащила её, бьющуюся в истерике, прочь.
 Андрей умер, не приходя в сознание.
Тоня почти не помнит, что было дальше, почти не помнит похорон, как и кто добился, чтобы её Андрея похоронили не в братской могиле, а отдельно.
 Помнит только, как лежала на  влажном холмике земли, обнимая его руками.
Тонечку вскоре отправили в тыл, как она ни сопротивлялась.  И все дни и месяцы в тылу, тянувшиеся унылой чередой, Тонечка помнила плохо. Словно всё было не с ней.
 
Даже тяжёлую беременность с токсикозом, когда она изнемогала от тошноты и рвоты.
И голод. И тяжёлую работу. И мучительные роды.
 Всё в зябком, сером тумане. И только когда родился сынок, её Андрюшенька -  всё посветлело. Её счастье, боль, надежда – Андрей Андреевич. Появилась цель – накормить, сберечь, вырастить.  Рассказать о том, каким  героем был его отец. 
 Когда отгромыхала война, вернулась с сыном вместе  в те самые места, где цвело её сумасшедшее счастье, а потом волком выло чёрное горе.
Поселилась в ближайшей деревне, где и прожила оставшуюся жизнь. Рядом с любимой могилкой.
 Сначала сама за ней ухаживала, а потом школьники и власти местные. Так облагородили!А в новом веке часовенку рядом построили.
На могиле её Андрюшеньки  - памятник: раненный боец с гранатой в руке.
Работала в колхозе, не покладая рук, все годы.
 Вырос, выучился и уехал в далёкий город сын Андрей.Редко приезжает теперь к маме.
Внуки выучились, университеты закончили. Тоже там с бизнесом этим, модным,закрутились совсем. Звали к себе жить. Да куда уж она поедет от родной могилки!
  Правнучка тоже есть, но редко. . . редко приезжает! Учится. Экзамены тяжёлые.   Надежда. Кровиночка. . .

Баба Тоня вытерла струящиеся по морщинистым щекам слёзы. Ну, хватит.
 И хорошего много было! И внуки у неё, и правнучка!  А капель-то как звенит!  Неудержимо потянуло туда, за околицу, к солдатским могилкам.
 Баба Тоня с трудом поднялась и побрела к обелискам. Идти было всё труднее и труднее, хотя и дорожки были чищенные, следили за ними.
 Но что-то жгло и давило в груди, заставляя  постоянно останавливаться.
 Но вот и до боли родная могилка с памятником её солдату.
 А снежок-то и здесь уже подтаял.
 Баба Тоня, облегчённо вздохнув, прижалась к памятнику, но потом, подчинившись неумолимо влекущей её силе, сползла на оттаявшую плиту.
 Так вдруг спокойно и хорошо стало! И баба Тоня, обняв плиту и холмик из последних сил, прошептала: «Да,Андрюшенька! Да, родной!Зовёшь? Иду я! Иду!»

 А с  сосулек, что под крышей часовенки,  сверкая под солнцем падали  тяжёлые капли.
 И звенела капель!
34 Сухари
Ирина Шабалина
Май 41-го года  выдался солнечным и тёплым.
 
  Белой кипенью цвели яблоневые и вишнёвые деревья в питомниках Тимирязевской   Академии, где училась Машенька.
 Девушку радовало всё – и синева неба, и яркое солнце и раннее тепло, и подруги – сокурсницы.
 Единственным, что немного огорчало и пугало Марусю –
была предстоящая сессия, которой она очень боялась, хотя и училась хорошо. Но вид строгих преподавателей и, особенно, декана  - просто вводил её в ступор. Почему она так перед ними робела, Маруся объяснить не могла.
Поэтому такой пугающей неожиданностью для Маши оказался  вызов  в деканат. У девушки просто ноги подкосились от ужаса, когда смешливая кареглазая соседка Зойка протянула  ей казённое извещение с приказом – «Студентке Абашкиной  М.А.  срочно явиться в деканат с 14-ти до 16-ти часов.»
 Страшная бумажка  была увенчана витьеватой, размашистой подписью самого декана! Не зная , что и подумать, вспоминая все свои явные и тайные промахи, Машенька, на негнущихся ногах, подошла к тяжёлой, из светлого дерева, украшенной массивной витой ручкой, двери деканата.
 Робко постучавшись и замирая от страха, девушка открыла дверь и шагнула в просторную комнату. Как в пасть ко льву.
«Здравствуйте, Мария !» - послышался приятный баритон. Машенька, наконец-то,смогла поднять полные ужаса огромные глаза и увидеть восседавшего  за  огромным тёмным столом такого же массивного  и темноволосого декана, одетого в строгий чёрный костюм.
 Вопреки всем её опасениям, декан ласково улыбался ей.
 «Здравствуйте. . .» - пролепетала Маша пересохшими губами.
 «Будьте добры, Мария, пройдите по дорожке и повернитесь.»
 Ничего не понимая, Маша пошла по  дорожке, которая тянулась до стола.
 «Ну смелее! Теперь повернитесь и идите обратно!»
 Маша резко повернулась, и её длинная и толстая коса тяжело взметнулась  и обвила талию девушки.
 Декан даже крякнул от удовольствия: «Ну , хороша! Подходишь!»
 Ничего не понимая, Маша снова повернулась и взглянула на декана, при этом коса её снова колыхнулась и  обвилась змейкой.
Декан снова одобрительно крякнул.
«Знаете, Машенька, к окончанию учебного года мы ставим спектакль про Стеньку Разина. По мотивам народной песни Нам нужна исполнительница роли персидской княжны. Делать тебе ничего не нужно будет. Просто сидеть рядом со «Степаном»,  а в конце песни он тебя поднимет и бросит в «Волгу» - девчата голубые ткани будут колыхать. А там тебя так мягонько поймают на мягкую перинку. А предложил тебя на эту роль как раз сам «Степан». Он старшекурсник. Где-то тебя увидел. Видно понравилась.»
 Декан снова улыбнулся.
 «Ну, решено? Ладушки! Репетиция завтра после занятий. В 16-00!»
 
 На следующий день Маша едва дождалась конца занятий и помчалась на репетицию в актовый зал.
Там уже собрались почти все – «Дружина Степана», парни одетые в старинные русские костюмы воинов,и он сам – высокий, статный русоволосый  парень, с улыбчивыми голубыми глазами. Костюм русского воина шёл ему невероятно.
 «Степан Разин» был очень красив!
 Конечно, Маша не раз  видела этого студента. И в учебных корпусах и в общежитии и в питомниках. Но как все старшекурсники, он казался надменным и  неприступным. А тут он весело улыбнулся Маше и сказал, -  «Привет, моя княжна!», -  а потом протянул руку и помог взойти на палубу «струга», с изящным, по лебединому изогнутым носом и белым парусом над «кормой».
 Все декорации уже были готовы и выглядели очень красиво.
 Хор дружным многоголосьем затянул «Из-за острова на стрежень. . .»
 Маша сидела рядом со «Степаном» , которого звали ,на самом деле, Николаем. Мощное звучание хора всё нарастало. И вдруг Степан подхватил её на руки и под слова  « и за борт её бросает» на самом деле бросил со «струга».
 Маша закричала от ужаса, и всё это вышло очень естественно и правдоподобно.
 Чьи-то сильные руки подхватили её, смягчили падение, и Маша упав на мягкий матрас , совсем не ушиблась.
 Все вокруг аплодировали.
 В жизни Маши это были первые аплодисменты. Подошёл декан, который и был режиссёром этой постановки и пожал Маше руку.
 Но главное, к ней подходил её «Степан», улыбающийся, красивый. Он тоже пожал Маше руку и похвалил : «Ну что ты за молодец!» И всё это было так приятно и волнующе!Каждый день она с радостью ждала репетиций.

И вот, наконец-то настал день концерта.
 Перед спектаклем Машу нарядили и причесали особенно тщательно.
 Подвели  карандашом и оттенили Марусины  и так огромные и выразительные глаза.  «Жемчужные» и «золотые» нити переливались на её длинных, густых, полураспущенных  волосах. Помогли одеть восточный наряд.  Машенька была очень красива.
 Не менее красивым был и «Степан».
Снова запел хор, действие разворачивалось своим чередом.
 «Степан»  поднял свою княжну на руки и вдруг властно, по-настоящему, по-мужски , поцеловал в губы и только после этого бросил за борт.
 Маруся завизжала изо всех сил и искренне.
 От негодования, от неожиданности, от стыда.
 Поцеловал!  При всех! Как он посмел!
 Это был первый поцелуй в недолгой Марусиной жизни.
 Зато успех спектакля был потрясающим, публика разразилась овациями, криками «Браво» и «Бис».
 Но пунцовая от стыда и негодования Машенька убежала, даже не выйдя на поклон.

 Целый месяц она дулась, избегала встреч с Николаем, который бродил под окнами общежития, носил цветы к дверям её комнаты.
  Но Маша упорно не выходила на его зов. Как она пожалела об этом  позже!  Столько времени потеряла!
 А тут ещё и сессия закружила, которую Маша так боялась. Но сдавала её успешно.

  Сессия закончилась. Так и не позволив Николаю проводить себя, Маша уехала к родителям в подмосковное село Лучинское.

 Маруся ещё  гостила у мамы и отца, когда ярким солнечным утром из радиоприёмников на всю страну прогремело страшное известие. И Марусино счастье закончилось. . .

 Узнав о войне, Маша помчалась в Москву.
 Её не волновало, что будет с практикой, с учёбой. Ей только хотелось увидеть Николая! Немедленно!  Пока не случилось непоправимое!
 Когда Маша примчалась в Академию, там повсюду сновали озабоченные встревоженные люди.
 Паковали ящики, собирались вывезти и спрятать самое ценное. Студентов – старшекурсников видно не было – всех отправили на военные сборы и курсы.

 Кое-как узнав у суетящихся людей, где проводятся курсы, Маруся поехала туда.
 Еле прорвавшись на территорию военного училища, Маша долго искала Николая в толпе призывников, её постоянно окрикивали, пытались вывести, но она, с умоляющими, полными слёз глазами упрямо не выходила, а только повторяла заветные имя и фамилию и спрашивала, спрашивала. . .
 И вот, наконец-то, Николай вышел. Не сдерживая слёз, Маруся бросилась к нему, обняла, прижалась и горько разрыдалась на его груди.
 Николай покрывал поцелуями её лицо волосы, руки, что-то шептал горячо и нежно. Маша уже никого не стеснялась. Их поцелуи были долгими, но горькими.

 Практику в Академии не отменили.По утрам Маруся работала в питомниках, а вечером, до введённого «комендантского» часа они бродили с Николаем по растревоженным улицам, или, по тревоге, спускались в метро, где сидели , тесно прижавшись друг-другу.
 Несмотря на весь ужас происходящего, Марусе было хорошо и спокойно рядом с Колей.
 А по ночам они время от времени дежурили на крыше, сбрасывая противно жужжащие «зажигалки.»
 Но пожары , несмотря на дежурства, всё же начались.

 Москву уже было не узнать.
 Её улицы ощерились развалинами взорванных домов, чернели глазницами пожарищ. По ним, и по площадям грохотала бронетехника.

 В одно из воскресений Маша, еле оторвавшись от Николая, уехала в Лучинское. Провожали на фронт отца.
 Весело заливалась гармошка на станции, но все плакали.
 Надсадно, пугающе завыла мама , уткнувшись в гимнастёрку отца. Её, еле-еле, оторвали от мужа.
 Плакала Маруся, прижавшись к отцу, и маленький братик Вася, вцепившийся, как клещами – ручонками в отцовскую ногу.
 Брат Лёша – подросток, мужественно сдерживал слёзы и только хмурился.  Отец весело прокричал – « Ну, что вы меня хороните раньше времени?» - и встал на подножку товарного вагона.
 Маруся напоследок поцеловала отца в колючую щёку, вдохнула запах крепкого табака и чего-то родного, домашнего, отцовского, и её оттеснили от вагона.
 Какое-то время она бежала за поездом, отчаянно махая рукой, в толпе, но поезд набрал ход и исчез вдали.
 Больше Маруся отца не видела никогда.

 А через два месяца она так же провожала Николая. Но уже в Москве.
 Так же бурлила привокзальная площадь, плакали матери жёны и дети.
 Весело заливались гармошки и духовые оркестры.
 Маруся шла, вцепившись в руку Николая. Она не хотела, не могла его отпустить. Коля осторожно разжал её руки.
 Надо было идти в колонну, на построение. Нежно поцеловал запрокинутое, залитое слезами лицо и сказал: « Ты моя невеста! Слышишь – невеста! Сразу после войны, как только я приду – мы поженимся! А тебе задание – копить к нашей свадьбе чёрные сухарики. Такие, как я люблю. Надо же нам будет чем-то угощать народ на свадьбе? Гостей будет много, а обещают – голод. Копи, родная, сухари. И сахар! Они будут вместо пирожных! А уж со спиртом мы разберёмся! Все напоим!Не плачь, родная! Жди!  Я скоро! Готовься к свадьбе!»
 Он ещё раз крепко поцеловал её и побежал к колонне.

Похоронки пришли так же быстро и в той же последовательности, что и проводы на фронт.
 Сначала на отца.
 В самом начале зимы. По первому снегу.
 Маруся сначала пыталась успокоить катающуюся по полу и безумно воющую маму, а потом начала рыдать сама.
 Отец погиб под Смоленском. Точнее, тяжело раненый в грудь, умер в госпитале.

 Маша проплакала неделю и днём и ночью, а потом вернулась в Москву, где нужно было дежурить, сбрасывая с крыш «зажигалки», копать окопы и оборонительные сооружения на окраинах Москвы, ставить огромных чёрных «ежей» и . . .ждать писем от Николая.
 А так же, конечно, сушить и копить чёрные сухари.
От каждой своей пайки хлеба Маруся заботливо отрезала несколько кусочков, подсолив, заботливо сушила в остывающей печке и складывала в вышитый белый полотняный мешочек.
 Скоро один мешочек наполнился, Маруся принялась наполнять другой, хотя пайки хлеба становились всё меньше.
 Письма Николая – треугольнички, сначала приходили часто. Маруся читала и перечитывала  их, а потом носила на груди, под платьем, у сердца, до следующего треугольничка.
 Николай писал ей, что его родители давно погибли, и что она - единственный, самый дорогой и близкий человек.
 Писал, что на фронте тяжело, но они всеми силами стараются остановить врага, что скоро война закончится, он приедет, и будет их свадьба.
 Маруся отрезала ещё больше кусочков от  своей пайки и сушила, сушила. . .

Похоронка пришла вскоре после Нового года, который встретили грустно и голодно.

 Письма тогда уже перестали приходить, и Маруся плакала по ночам и в мучительной тоске и тревоге ждала почтальоншу, заглядывая ей в глаза.
 Почтальонша, коротко и отрицательно мотнув головой, пробегала мимо, а в тот чёрный день января остановилась возле горестно замершей Маруси и, молча,  протянула казённый конверт.
 Маруся уже не плакала. Наверное, слёзы кончились.
Она, так же молча, взяла конверт беззвучно прочитала и, повторяя одними губами : «Погиб смертью храбрых. . . Смертью храбрых. . .»- ушла в свою комнату, присела на стул и словно окаменела.
 Её подружки плакали вокруг, а она только раскачивалась и повторяла , как молитву: «Смертью храбрых, смертью храбрых. . .»
Когда принесли её пайку хлеба, она всю её разрезала на кусочки, засушила в печке, и сложила в белый, с вышивкой, пакет.
 И на следующий день она не съела ни крошки , а снова засушила всю пайку.

 Очнулась она только на третий день, когда плачущая Зойка кричала  ей:
 «Маруська! Очнись! Надо есть, надо пить, надо жить! Для чего ты сушишь сухари?  На свадьбу? Какая свадьба, если ты умрёшь с голоду! Сколько похоронок -  ошибок! Вдруг он придёт – а ты умерла с голоду! Что он делать будет?!»
 Маруся посмотрела на Зою сразу прояснившимися глазами:
 « Конечно, ошибка! Конечно, Коля придёт! Он же обещал! И свадьба будет!»
 Она схватила кусок хлеба и с сахаром, заботливо подсунутый девчонками и жадно начала жевать, запивая кипятком.
 Девчонки обрадовались и решили – тоже помогать Марусе сушить сухари.

 Это было, как надежда, как заговор :
 если насушить побольше сухарей, солдаты вернутся, любимые...
 И Николай, и Андрей и Виктор.   И многие другие.
 И будут свадьбы. Много свадеб. А на столах будут – чёрные сухари с сахаром и чай. Много-много кипятка.

 Вскоре всё общежитие дружно сушило сухари.
 И надеялось, и верило, что они, их солдатики, вернутся.
 А за окнами грохотали взрывы, а фашисты совсем близко подошли к Москве, и уже заняли родное Лучинское.
 И тощий,длинный фашист ворвался в родной мамин дом и заорал: «Матка! Млеко , яйки!»
 Но Маруся пока не знала об этом, потому , что каждый день рыла и рыла окопы под Москвой, остервенело, не помня себя, стачивая в кровь ладони.
 И однажды её накрыло взрывом, швырнуло на дно окопа, засыпало землёй.
 Еле живую, тяжело контуженную  Марусю откопали подруги, увезли в госпиталь.
 А потом, навещая в палате, говорили Маше наперебой, что сушат сухари и ждут.

 И вскоре – первая радость!
 Фашисты не прошли!
 Были отброшены от Москвы, отступили, разрушив любимый Ново–Иерусалимский собор, и тысячи других церквей и зданий.
 Но ушли!
 И война была сломлена!
 И чёрной, рычащей нечистью отползала всё дальше и дальше!

Маруся , выйдя из госпиталя, и окрылённая надеждой продолжала ждать и верить.

 И вот, наконец-то, в мае сорок пятого года вновь зацвели яблони и вишни в питомниках Тимирязевской Академии.
 Зазвучали победные залпы и салюты и начали возвращаться  эшелоны с  победителями.
 Маруся  каждый  день ходила встречать эшелоны и ждала и верила.

 И вот, однажды, в её комнату зашёл возвратившийся с войны незнакомый солдат.
 Он тихо поздоровался, сел напротив Маруси и протянул ей  обрывок письма  с бурыми пятнами на нём, на котором до боли знакомым почерком было написано:
 « Маруся, любимая ...»
Солдат тихо сказал:
 « Друг Николай не успел дописать.Уж как он любил тебя! После боя из гимнастёрки его достал.  Сберёг. С  почестями похоронил твоего Николая, как героя!
 Не сомневайся! Под Орлом его могилка.
 Объясню потом, как доехать. Даже проводить могу. Ведь ты – невеста героя и друга. А вот его ордена и медали.  И фотографии. . .»
 Маруся молча взяла ордена и снимки. С них задорно улыбался её любимый, в гимнастёрке, брюках - галифе и пилотке, рядом с боевыми товарищами.

 Маруся опять не могла плакать. Только невыносимо жгло сухие глаза.
 Она  сказала:
 «Спасибо, солдат! Погоди! На вот забери! Колины , любимые. . . Вкусные. Для него сушила. Кушай на здоровье!»
 И протянула ему два первых, белых пакета, полотняных, с вышивкой. Приготовленных на свадьбу.
 Солдат поблагодарил и ушёл.
 Маруся долго смотрела вслед ему из окна, ещё не в силах проститься с надеждой.

 Ещё раз посмотрев на фотографии и окровавленное письмо и спрятав их опять под платье, на своей груди, Маруся собрала ещё несколько пакетов с сухарями и вышла из общежития.
 Вокруг ярко сверкал и пел победный май.
 Синее небо, жаркое солнце.  Как тогда в 41-м, когда ещё был жив её Коля. И целовал её, бросая со «струга».
 Никогда больше не поцелует...
 А у Маруси было черно на душе и в глазах.
Эти пакеты Маруся отнесла в госпиталь. Пусть раненые солдатики погуляют на их «свадьбе».
 Да! Она всегда будет теперь женой Коли!
 Она так решила.
 Вновь и вновь она возвращалась за мешочками, пакетами и раздавала возвращающимся с победой солдатам.
 Кто-то смотрел на неё с недоумением, кто-то с радостью, а потом с болью, увидев в ответ пустые, сухие до рези глаза. . .
 На вопросы Маруся отвечала коротко:
 « Погуляйте на свадьбе. . .»
 А потом, словно спохватившись – «Помяните. . .»
И  ещё много было  - сухарей.
 Их, с Николаем, свадебных. . . горьких, чёрных сухарей
35 Гнида
Ирина Никулова
1945 год. Берлин.

- Там люди в подвале…
- Приказ поняли, старшина  Толобеев? Выполнять.
- Иван Макарыч, там дети, я сам видел-в ночи выходят за водой, слабые.
- Еще хоть  слово и пойдете под трибунал по закону военного времени. Нужно расчистить дорогу нашей  колонне. Некогда нам тут сопли жевать. Вспомните лейтенанта Леонтьева. Пожалел мальца, а тот по нашим из автомата. Одну мину установить возле выхода из здания, вторую напротив вот того окна. На войне один закон - или мы их или они нас.- Капитан снял фуражку, вытер пот со лба  и тихо добавил:–Кузьма, это приказ.


2018 год . Смоленщина.

Это был первый отпуск, который я решил провести в деревне . Когда-то давно, мой дед говорил- « Внук, нет ничего слаще редьки со своего огорода и нет ничего красивей заходящего солнца за макушки яблонь  родного сада».  Уже давно нет моего деда,  да и сам я уже не молод, но эти слова  помню всю жизнь. Сколько же лет я тут не был? Двадцать, двадцать пять? Закрутила жизнь, завертела, погоняла по планете, надавала полные закрома взлетов и падений. Но наверное у каждого наступает такой момент, когда хочется полной грудью вдохнуть  запах детства, запах спелой малины и парного молока, запах сухих дров и скошенной травы.


Деревня здорово изменилась. Где были заливные луга, по которым неспешно гуляли коровы, жуя сочную траву и отбиваясь хвостами от назойливых мух, появились современные дачи за высокими металлическими заборами. Развалины старой церкви , где деревенская детвора искала клады и мечтала о дальних странствиях, превратились в красивый храм с блестящими на солнце  куполами и аккуратной лужайкой возле входа.

Цивилизация добралась и сюда.

 И только старое деревенское кладбище жило своей неизменной веками жизнью – тишина и покой , как будто не сменяли друг друга политические строи , как будто не было достижений человечества в изучении космоса , науке, медицине. Люди умирали и погост гостеприимно ждал своих новых жителей.  Поклонившись могиле деда и бабули, уже на обратной дороге я заметил необычную могилу . Из гранита была высечена фигура деда – странный памятник для таких мест.
 « Толобеев Кузьма Иванович 1910-1990гг. Помним всегда ». 


Вечером ко мне нагрянули гости, чему я был несказанно рад. Баба Зина и дядя Захар – соседи. Совсем старые стали. В деревне все по другому, там не нужно специальных приглашений, не нужно нарядов и долгих приветствий. В деревне все проще.

- Какой же ты взрослый то, Антон. Я то тебя помню еще совсем мальцом.  Приезжал к деду с бабкой. Все больше с книжкой сидел и схемы какие-то рисовал. А потом пропал. Да, совсем что-то пропал. Даже на похоронах деда не был.

- Я тогда в командировке  в Африке был. Как раз окончил военное училище и …ну сами понимаете.

Долго беседовали, вспоминали.  Пили вкуснейшую вишневую наливку, закусывали пупырчатыми огурчиками и белым наливом.

- Дед Захар, сегодня видел на кладбище памятник. Странный, почти во весь рост пожилой мужчина.

- А, так это памятник Кузьме-Гниде. Да, вот так вот, жил Гнида и знать ничего о нем не знали, а как помер-так оказывается Человеком был. Ну слушай историю то.

« Вернулся Кузьма в родную деревню в начале пятидесятых. Уж никто и не ждал, думали погиб на войне, ан нет, пришел. Седой весь, угрюмый. Уходил то молодым , а вернулся стариком совсем. Ходили тогда разговоры, что мол Кузьма то предателем был и поэтому сослали его на Колыму. Кто-то говорил, что приказ важный не выполнил, ослушался командиров, а в то время это было ух как. Ну, а кто-то судачил, что в немку влюбился и хотел остаться в немчурии.  Семью  его еще в первые месяцы  войны фашист расстрелял – лютовал немец в наших краях.  Мужики, с фронта вернувшиеся, быстры были на расправу, повидали  много чего, всему свои имена были.  Предателей не любили.  Но как говорится - не пойман,значит и не вор. Но  прилепилась к Кузьме прозвище «Гнида».

Устроился на работу в рыбхоз, а время то голодное было, но когда дежурил Гнида на пруды ни-ни, можно было не на шутку  схлопотать.  И стрельнуть мог. Сам правда тоже карпа  на рыбхозовских прудах не ловил, все с удочкой на речку ходил. Принципиальный Кузьма был.

 Пытались бабы наши его разговорить- много вдов осталось, а он хоть и бирюк, но все-таки с руками и ногами. Только ни на кого Гнида не смотрел. Слова порой от него не услышишь- пройдет мимо сельсовета или колодца, даже голову не повернет в сторону людей. А со временем и здороваться с ним народ прекратил- что толку, в ответ все равно ни словечка.  Я то тогда мальцом был и частенько по садам с ребятней бегал- где помидорчиками обживемся, где вишню оборвем. Но к Кузьме залезать побаивались- мог за ухо отрепать и при этом приговаривал - « У вас все свое есть. Другим нужней». Так меня один раз метлой отходил, что задница неделю болела. Боялся я его.
А по утру набирал Гнида корзинки с малиной и какой другой ягодой и в район. Продавать. Яблока у него не выпросишь, все на рынок свозил. Так думали сельчане и не любили крохобора.  С бородой всегда ходил, только на 9 мая сбривал, а потом опять отращивал,она у него быстро росла. И все какие-то палки и ветки собирал. Бывало идет по деревне из леса, а на спине связка дров. Прижимистый был, все у него в дело шло.

А на новый год, аккурат 31 числа, уезжал Кузьма из деревни. Выписывал в сельсовете машину, грузил какие-то мешки и в район, а от туда в Смоленск на электричке. Удивлялись мы конечно, но давно все знали-с придурью дед. Первого января всегда возвращался. Долго мы тогда понять не могли куда же он ездит каждый год… 

А один раз к нему корреспондент какой-то приезжал, из военного журнала или газеты, так выгнал его взашей Гнида, только пятки и сверкали – чуть фотоаппарат не потерял.   Делегация из сельсовета к нему приходила после этого, нотации председатель читал, ругал, совестил, только как сидел Гнида во дворе и лобзиком что-то мастерил, так и головы не повернул, даже усом не повел.

Матрена у нас на окраине деревни жила. Баба склочная была и как не пройдет Кузьма мимо нее, так начинала голосить на всю деревню: - «Ирод, супостат, опять корову мою заколдовал».  Он только плюнет под ноги и идет дальше. Бабам Матрена рассказывала, мол ходит Гнида к ней по ночам. Пока спала баба, он к ней под бочок и  давай копытами душить. А по утру уходил незаметно, только волосы белые на подушке и находила баба-дура.  Она их собирала  потом  и все заговоры какие-то делала. Верил народ и этому. 

Ну, а в канун нового года ( уж и не помню какого) Гнида помер. Дня три никто Кузьму не видел и первый раз за стока лет не поехал никуда дед. Тут народ и понял-преставился. А когда в дом то его зашли, так и диву дались - беднота кругом страшная. Лавка, стол и кровать - вот и все богатство. Видать денюжки припрятал где-то, вона скока лет на рынок ездил… 

Через полгода где-то, после майских как раз, приехал в деревню целый автобус людей. И все про Гниду спрашивали. К дому его ходили, с соседями беседовали, тока никто толком  рассказать про деда и не мог. Военный моряк, помню, среди них был,  женщина с детьми, да много человек и возраста разного. Отвели их на кладбище - могилка тогда не огорожена была, крест покосился...Эх.
 Тока тогда и узнали. Оказалось  весь свой урожай свозил Кузьма в детский дом в Смоленске. Приезжал, ставил корзины у входа и уходил. Долго потом стоял возле забора и все за детками украдкой наблюдал, а потом на вокзал и до дому.
А на новый год возил мешки с детскими игрушками, которые сам и мастерил из коряг и веток, а потом обряжался в костюм Дед Мороза и  детям вручал. Так каждый новый год - поздравит детей и домой. Ночь на вокзале переночует и утром первого января опять в деревню.  

Вот такой он Гнида был...Кузьма Толобеев. И памятник ему поставили те детки, которые выросли, но  деда своего всегда помнили.
Ну давай по чарочке, за помин души Кузьмы Иваныча.» 

**** 
Уезжая из деревни, я зашел на кладбище. Поклонился своим дедушке и бабуле и заглянул на могилку к Деду Морозу – « Вечная слава, тебе, дед Кузьма ».
36 Олеся
Ирина Кашаева
Дядю моей мамы Григория Семеновича в нашем селе  знали все.
Бывший фронтовик,   он  с честью   прошел войну и имел награды.  Жена  деда Гриши рано умерла, дочь уехала за границу.
 Поехать к ней старик не захотел и поэтому остался с нами. 
До своего столетия дед не дожил совсем немного.  Ушел в твердом уме и памяти. Незадолго до смерти  он  рассказал мне эту историю.
Сложно поверить в это. Но война- это тоже жизнь. А в  жизни  возможно все.

Далее-со слов Григория Семеновича:

- Я не хочу  говорить тебе о том,что такое война. Видеть войну в кино - одно,  пройти через этот Ад -  другое.
Добрую половину родной земли  пропахал я на брюхе,под разрывами снарядов и под градом пуль.
Голодные и израненные , но  одержимые ненавистью к врагу, мы защищали Родину.

В октябре  43-го  наш взвод вступил в неравную схватку  с фрицами.
Вооруженные до зубов, они превосходили нас своим числом  и дрались, как звери.
Я видел,  как фашистский "Тигр" расстрелял пулеметный расчет. Я бросил в него гранату и танк взлетел на воздух.
Взрывной волной меня отшвырнуло далеко  в сторону и крепко привалило землицей.
То, что  не задохнулся, было настоящим  чудом. Очнулся   глубокой ночью. Я  был  ранен в ногу. Превозмогая  боль, с трудом выполз из своей могилы.
 Вокруг -тишина. Ни крика, ни стона. Ничего. Я подобрался к лежавшим рядом товарищам, но все они были мертвы. Выжил только я.
 Моросил серый осенний дождь.Сыро, холодно. Я  потерял много крови и сильно  ослаб. Очень хотелось пить, еще больше- спать.
Но сдаться в моем понимании значило предать Родину,  себя и свою семью.
Перед войной я женился на Лизе, а когда уходил на фронт, она была беременна. Значит,  давно родила уже.  Кого -я не знал. Ни единого письма не получил я из дома.
-Если умру, значит, так и не узнаю, сын у меня или дочь.-подумал я , сцепил зубы и пополз.
 По запаху дыма  я понял, что где-то  рядом    деревня. Собрав все свои  последние силы,  пополз в этом направлении.
Иногда я впадал в беспамятство, но мысли о доме и ледяной дождь   возвращали меня  к жизни.
Я выполз   на косогор и осмотрелся. Луна, выглянувшая из-за туч, высветила  какую-то маленькую избенку.
Я сделал последний рывок вперед и  силы оставили меня... Провал. Темнота.

Не знаю, сколько прошло времени. Мое тело не чувствовало  холода. Помню только... Руки.  Они  были живыми и теплыми.

 
Может быть, это руки моей жены?
-Л-Ли-и-за...-позвал я ее и снова провалился куда-то.
А когда очнулся, долго  не мог понять, день это  или ночь.
Помню  серые стены и скудный свет керосиновой лампы.
 Помню маленькую фигурку, стоявшую в углу на коленях  и голос:

-Отче наш... Иже еси на небеси... Да святится имя Твое...
Неловко повернувшись, я   застонал от боли.
Кто-то быстрой тенью живо метнулся ко  мне, наклонился и я разглядел незнакомое девчоночье лицо.

-Живой!.. Живой, миленький! Господи Иисусе, услышал молитву мою! - возрадовалась она, поднося кружку с питьем к моему  растрескавшемуся от жажды рту.
-Где я?
-У меня. Тут недалече я  тебя нашла.  Почитай, двое суток без памяти пролежал! 

-А немцы? Немцы где?
-Далеко отсюда. Спи, миленький, отдыхай. Я  сейчас только  силки проверю и вернусь. 
-Спасибо...-шепнул я и снова  провалился куда-то.
Так я  оказался  у  Олеси. 
Она подобрала меня, полумертвого и притащила  в свою избушку. Выхаживала, пока я был между жизнью и смертью. Ходила  на охоту за зайцами и куропатками, чтобы приготовить бульон и поскорее поставить меня на ноги...
Не знаю точно, сколько дней я пробыл у нее.
Рана   на ноге   гноилась,  Олеся лечила меня травяными настоями , компрессами и молитвами.
А когда  меня лихорадило, она ложилась рядом и согревала меня своим теплом.
Олеся ничего не рассказывала  о себе.
Как то я спросил ее, почему  она живет  одна  здесь, в лесу.
-  Мы с бабушкой всегда тут жили. Она  была знахаркой. Когда-то   она нашла меня маленькой  в этом лесу и выходила.  Настоящих родителей я не знаю.
-Где сейчас  бабушка? 
 -Она   умерла перед самой войной, а дар свой   мне передала. Теперь я тоже знахарка, правда, не такая сильная.
Я слушал Олесю и  во мне росло какое-то  странное  чувство: смесь благодарности и   необъяснимой нежности.
Эта девочка казалась мне настоящим ангелом.  .
Когда я окончательно поправился, Олеся перекрестила меня и повесила  на шею свой  деревянный крестик. 
-Тебе пора идти. Я заговорила тебя от смерти.
Ты вернешься живым к своей жене и дочке.
Прощай.- твердо сказала она.
 Я знал, что расставаться с Олесей мне все равно придется, но на меня тут    такая  боль-тоска  навалилась, что я и передать  этого не могу!
-Ты  проводишь меня?
 
Олеся  кивнула и мы вышли  наружу.
-Иди и не оглядывайся. Иди же!
Вдруг она  схватила меня за рукав ,  уткнулась  мокрым  лицом   мне грудь и тут же оттолкнула.
-Иди!
 Я пытался   сказать  что-то  на прощанье , но она убежала в дом.
И  я  зашагал    прочь, а маленький  домик  постепенно скрылся за  ельником.
Вдруг небо надо мной  страшно загудело.
Я посмотрел вверх: прямо надо мной, высматривая добычу,  кружила тройка  "мессеров".
Я упал  на землю, зажмурился...
А  небо  взорвалось и с адским  грохотом  рухнуло вниз.
Когда  я  открыл глаза , все   вокруг  было затянуто едким черным   дымом и гарью.
 Олеся!
 Душу мою скрутило от  предчувствия непоправимой беды... 
Не помня себя, я бросился обратно и ...
Вместо  лесной избушки зияла огромная  дымящаяся   воронка... Горсточка  бревен и пепла...
 А,  может  , Олеся ранена и ей нужна  помощь?! Я искал  ее всюду, но никого и ничего не нашел...
Не знаю, сколько прошло времени. Я потерял  счет  ему, а когда очнулся, солнце было уже высоко.
"Олеся знала, что  избушку разбомбят и что сама она погибнет! Знала! Почему  не пошла вместе со мной?  Спасла меня и погибла сама! "-гудело в моей голове.
Я должен был   воевать  дальше и  отомстить за  гибель этой девочки.
 И, попросив у нее  прощения  ,   двинулся в путь
Партизан я нашел довольно быстро. Я рассказал им все и про Олесю тоже. Оказывается, командир партизанского лагеря  хорошо знал ее .
Он поверил мне и оставил   в отряде.
Я бил врага вместе с ними и пускал под откос немецкие эшелоны.
Однажды наша группа возвращалась с задания и  попала в адскую  западню.
Фрицы пустили собак по следу и  зажали нас в клещи.

Путь к спасению был только один: через непроходимое болото.
 - Потонем. До войны тут много народу сгинуло.-твердил командир.
А мне вдруг так захотелось жить!
И тут прямо из ниоткуда прямо  передо мной появилась маленькая   фигурка!
Она стояла   на поверхности  болота и рукой  манила меня  к себе!
Луна осветила ее и я  узнал:  Олесю! 
Как завороженный,  я двинулся прямо  к ней!
 Удивительно, но болото подо мной почти  не проваливалось! Я приближался,  Олеся удалялась...
Она вывела меня на сушу и пропала...
Я оглянулся: нигде ее не было! 
А ребята , оказывается, шли за мной след в след. Мы спаслись все до единого!
-Как ты нашел эту гряду? Вроде не местный.-спрашивал потом командир.
 -Просто пошел наугад-ответил я. 
Рассказывать  правду я почему-то  не захотел.
Вот  так Олеся  снова  спасла меня от верной гибели.

Войну я прошел до конца.  Смерть шагала за мной по пятам и сожрала многих моих товарищей, а я не был даже ранен. Пули обходили меня стороной, будто кто-то невидимый отводил от меня смерть.
Потом-Победа! Какая же это была великая радость и счастье!
Я вернулся домой к своей милой Лизе.
Обнял жену и дочурку, прижал их к себе и вспомнил слова Олеси:
"Ты вернешься живым к своей жене и дочке."
Как  она могла узнать, что у меня родилась дочь?
Как могла предугадать, что я  вернусь живым к жене и дочке ?
 Наверное, каким-то непостижимым  образом Олеся отдала мне годы своей жизни и  до сих пор оберегает меня.
Поэтому я так долго и живу...
37 Опаленная любовь
Ирина Кашаева
Много лет назад я работала медицинской сестрой в кардиологической клинике. Однажды к нам поступил ветеран ВОВ ,Иванов Алексей Ильич. Ещё с войны носил он в себе осколок , застрявший в сантиметре от сердца. С ветераном неотлучно находилась его жена, Дарья Петровна.
Всех нас поразила и восхитила тогда их любовь, преданность и искренняя забота друг о друге.
Случай Алексея Ильича был непростым, все мы очень переживали за него.
Операция прошла на редкость удачно. Из операционной  пациента перевели в реанимацию . Супруги были иногородними и тёте Даше позволили остаться при муже. Она сидела в коридоре и плакала. У меня выдалась свободная минутка. Собравшись выпить чайку, я уговорила тётю Дашу составить мне компанию. Женщина разоткровенничалась и поведала мне историю своей любви.
Ее рассказ настолько прочно врезался в мою память, что даже по прошествии многих лет я не забыла его....
-Лёшеньку  своего я любила с самого детства. Он в молодости красавцем был, многие девчата  по нему сохли.
Казалось, надеяться мне не на что, но он меня выбрал! Как же мы любили друг дружку! Все ночи напролёт с ним прогуливали!
" Голубка моя! Лучше тебя нет! "-твердил Лёша.
Весной сорок первого милый мой сосватал меня и свадьбу на август назначили. А потом война проклятая началась.... Все наши планы она порушила! Столько лет прошло, а война не уходит из памяти! До сих пор я голову запрокину и не облака вижу...
Небо яростно гудит сотнями страшных железных птиц с чёрной свастикой на крыльях!
Матери провожали на фронт сыновей, жёны-мужей...Мальчишки малолетние рвались воевать, старики! Выпускники нашей школы все, как один ушли бить проклятого фашиста! Очень многие из них не вернулись... В село стали приходить первые похоронки. Сердце кровью обливалось! Разрывалось на части от всего этого ужаса! Хотелось закрыть глаза и рыдать… В начале июля сорок первого мы с Лёшей расписались, а через неделю ему пришла повестка на фронт.
Помню , какое столпотворение было у военкомата! А он обнял меня, прижал к себе. Закрыл собой от всего плохого!
-Я вернусь! Выживу, ради тебя! Мы будем жить с тобой долго-долго, до старости! И умрём в один день!"-повторял он, целуя мои солёные от слёз щёки...
С огромным нетерпением ждала я от него писем! По много раз перечитывала, наизусть заучивала! Эти письма я храню до сих пор... А вскоре я поняла, что тяжёлая от мужа и написала ему об этом. "Родная моя, любимая! Теперь я не имею никакого права умирать! Если родится дочка-назови её Сталиной! В честь великого Сталина!"
Мы с мамой трудились в колхозе. Всё, что выросло на огородах и в поле, отправляли фронту. Последнее готовы были отдать ради Победы! Помню, когда начались заморозки, в деревню пришёл голод. Мы перекапывали огороды, где раньше была картошка, чтобы набрать хотя бы ведро. Кое-где на полях оставались копны не обмолоченного зерна. Собираясь всем селом, мы обмолачивали снопы, а потом поровну делили зерно. Ох и тяжко нам было! Да и кому тогда было легко?! В марте 42-го родилась наша Сталина и я написала об этом мужу.
А фронт подошёл тогда совсем близко.
Как-то в село пришли трое красноармейцев. Худые, грязные и оборванные, они выходили из окружения.
Постучали в наш дом и попросили что-нибудь поесть. Мы накормили их и с собой кое-что собрали. Мама затопила баньку, а я дала им одежду мужа. Помывшись и переодевшись, солдаты поблагодарили нас и ушли воевать.
В деревню возвращались израненные, покалеченные войной мужчины.
Но их жёны и матери были счастливы тем, что мужчины вернулись живыми!
В конце 43-его мне перестали приходить письма от Лёши. Я очень переживала. Бегала к фронтовикам и расспрашивала их о муже. Все они в один голос твердили, что ничего не знают о нём. Война!

Почтальонкой у нас была 17-летняя Маша. Почти каждый день она разносила похоронки.
И, хотя Маша сама получила похоронки на своего жениха и брата- женщины тихо ненавидели её.
Все знали, когда почтальонка проходит по нашей улице. Едва мелькнёт её чёрная шаль- навстречу бежали. И по выражению лица Маши гадали, кому что ожидать.
Писем от Лёши не было уже почти 3 месяца.
Сидя у окна, я кормила Сталинку и заодно караулила почтальонку. Смотрю, идёт и направляется прямо к нашему дому!
Сердце дрогнуло, похолодело и застыло... Вскочив, я сунула дочку своей маме и бросилась навстречу Маше. Вглядываясь в её лицо, пыталась прочесть, добрую весть она принесла мне или худую.
-Даша... Дашенька, прости.. Это... Тебе..."-одними губами прошептала Мария и протянула мне клочок серой бумаги.

Там, казёнными буквами было написано:
"Ваш муж, красноармеец Иванов Алексей Ильич, пал смертью храбрых. Похоронен в братской могиле близ села..."
"Это неправда! Это не может быть правдой! Лёша жив! Он жив! ЖИВ!"- кричала я в лицо растерянной Маше.
-Прости.."- опустив глаза, прошептала она и ушла.

С каменным лицом я вошла в дом. Забрав у меня похоронку , мама тихонько заплакала. Как могла, она успокаивала меня! Твердила, что война треклятая многих сожрала. Что полсела вдовами ходят и что такова наша участь. Я должна смириться и молиться об упокоении новопреставленного воина Алексия.
А сейчас мне нужно просто поплакать...
"Лёша жив! Жив! Он жив! Он обязательно вернётся и мы будем вместе! Мы проживём долгую жизнь! Не смей поминать его за упокой!"- прижав у себе Сталинку, исступлённо кричала я. А мама лишь головой качала...
Пришла весна 44 года. Писем от Лёши не было.

Он снился мне почти каждую ночь, живой и я ждала от него весточки.Я молилась, просила Богородицу нашу и всех угодников святых, чтобы Лёшенька дал о себе знать!
Однажды я получила письмо от какой-то женщины. Она писала, что в их в госпитале лежит тяжело раненый боец. Доставлен без документов, в сознание не приходит, бредит. У них он числится под фамилией Неизвестный. Но в кармане его гимнастёрки она нашла фото девушки и какой-то адрес. По этому адресу она и написала письмо. И фото переслала. Моё фото! Боже мой! Лёшенька!

Госпиталь находился в Новосибирске и я поехала туда. Больше всего на свете боялась, что это ошибка, мало ли что... Но сердце подсказывало, что это мой муж! Нашла начальника госпиталя, всё ему рассказала и показала письмо. Он вызвал сестру . Она проводила меня в палату...
На кровати лежал солдат и это был мой Лёша! Он осунулся, похудел, стал совершенно седым, но это был мой Лёша! Я подошла, присела на табурет и погладила его руку.
Веки его дрогнули . Лёша открыл глаза, но не узнал меня. Он бредил. "Состояние тяжёлое. Вот уже вторую неделю, этот больной у нас. Прооперировали, извлекли осколки , но улучшения нет." -вздохнула сестра.
"Знаете, тут такого насмотришься-на несколько жизней хватит. А ваш.. Жалко его стало. В бреду постоянно зовёт какую-то Дашу. Вот я и написала "-добавила она.
Я записалась в санитарки и осталась при госпитале. Лёшу выхаживала да и другим раненым помогала. Наконец муж пошёл на поправку, температура спала, и он узнал меня.
А когда Лёшеньку выписали и комиссовали из армии по ранению, мы поехали домой.
Шёл 44 год.
Врачи не смогли извлечь из израненного тела Лёши все осколки и они постоянно давали о себе знать. Один из них пробил грудь и застрял в лёгком, совсем рядом с сердцем. Муж испытывал страшные боли, кашлял кровью, но удалять осколок было слишком рискованно. Несмотря на это, Лёша был возмущён тем, что его комиссовали . Но об отправке на фронт не могло быть и речи! Лежа спать было нельзя, только полусидя, обложившись подушками. Резких движений делать нельзя. Я очень боялась за него, за его здоровье... "


Мы ещё долго разговаривали с тётей Дашей. Потом с волнением она спросила меня: -Как ты думаешь, детынька, Лёша мой выживет? Ведь если он умрёт... Не смогу без него ни минутки..."
-Выживет! Обязательно выживет! Верьте в это! Если уж вы такую страшную войну пережили..."
Алексей Ильич поправился. Радости Дарьи Петровны просто не было предела. Она надышаться на мужа не могла!Я смотрела на них, таких молодых и счастливых и слёзы наворачивались на глаза.
38 Первый боевой
Александр Брич
                1

Паровоз  лизнул паром рельсы, пыхнул беловатыми клубами по платформе и, лязгнув автосцепками вагонов, остановился. Младший лейтенант   грустно глянул на симпатичную попутчицу, ловко  поправил гимнастерку, взял с полки чемодан и вышел из вагона.
         Вокзал Брест-Литовска был построен еще при Александре 3 и назывался Александровским, в честь открывавшего его императора. Он был необычен: имел имперскую монументальность, но европейский лоск и единственный тогда еще в России освещался электричеством. В первую мировую архитектурный ансамбль был разрушен, потом восстановлен и немого перестроен поляками, но былой помпезости не потерял.
         Люди озабоченно сновали по платформам и привокзальной площади, воздух был заполнен гомоном  голосов, автомобильных сигналов, ревом моторов и лошадиным ржанием. Среди пассажиров преобладали военные: по одному и командами они заполняли  платформы, видны были сквозь огромные окна в зале ожидания, толпились на  перроне. Лейтенант прощально козырнул попутчикам, подошел к огромной резной двери на входе и взглянул на круглый циферблат часов, висевших над головой. Они показывали 4 часа. Начинался вечер субботы 21 июня. Наконец-то он летчик!  Мальчиком, он с детства мечтал о небе: собирал в особую папку вырезки всех статей из газет, где упоминались подвиги советских асов, по-детски завидовал красивой форме, в которой щеголяли пилоты, представляя себя в  гимнастерке с ярко-голубыми петлицами, синей пилотке,  галифе и, конечно, шикарном кожаном реглане… Он, знал,  что в приграничные, особые, округа, в истребительную авиацию, отбирают самых лучших, поэтому назначение после летной школы в  Западный Особый Военный округ,  принял с гордостью и осознанием собственной значимости.
         Лейтенант снова увидел девушку, с которой ехал в одном вагоне.  Она стояла на платформе, шагах в двадцати , нерешительно мяла пальчиками беретку, иногда приподымалась на носочки и все время кого-то высматривала. Она была эффектна: стройная, в ситцевом испанского стиля платье в горошек, туфельках на каблучке и белых носочках, как с картинки журнала “ Модели сезона”, который он когда-то видел.
         “Подойти, не подойти. А если подойти, что сказать, или снова оконфузиться, как в поезде…”  Пока он  колебался и придумывал легенды, откуда-то возник представительный молодой человек, в костюме, галстуке и кепке, поздоровался с ней за руку, схватил  чемодан и увлек за собой.
         Проводив девушку мечтательно-тоскливым взглядом, лейтенант уже мучился досадой, его переполняла злость на самого себя и ревность к непонятному парню в кепке.
         Мы больше сожалеем не о том, что совершили, а о том, чего не смогли осуществить. По разным причинам: страх, лень , нерешительность… Хотя, иногда лучше сделать и, возможно пожалеть,   чем  упустить шанс и потом терзаться от того, что не попробовал.
         Ругая себя за робость, он вышел через переполненный зал ожидания на привокзальную площадь.
          Не пройдет и суток, как эта территория превратится в ожесточенное поле битвы: в подвалах вокзала милиционеры линейного отдела и военнослужащие, которых война застала здесь врасплох будут героически сражаться вплоть до 29 июня. ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ!  Отто Скорцени после войны напишет в мемуарах: “Войска противника сосредоточились в глубоких подвалах вокзала и отказывались сдаваться. Пришлось затопить подвалы, потому что все другие попытки взять вокзал оказались не-удачны”.
          Но это случится позже, а пока милиционеры лениво прятались в тень, красноармейцы, кто не спешил, трескали эскимо, а из  агитпункта  слышались звуки кинофильма: «Если завтра война…». Это пропагандистское кино крутили всегда и везде: перед каждым киносеансом, в каждом ДК, или клубе, и все были  уверены: ЕСЛИ ЧТО, героическая Красная Армия,  тучи краснозвездных самолетов и армады танков, не оставят от агрессора даже пустого места.
          “Победоносная война малой кровью на чужой территории”- такова была доктрина РККА. Для этого каждый день множество эшелонов привозили на приграничные станции тысячи военнослужащих , сотни танков, бронемашин, разобранных и уложенных особым образом самолетов новейших конструкций. А сколько тысяч единиц стрелкового оружия, сколько тонн  снарядов, авиационных бомб, обмундирования и продовольствия! Сколько тысяч тонн топлива было закачано в бесчисленные подземные хранилища и резервуары! Страна, несмотря на заверения дикторов радио о крепкой дружбе между СССР и Германией, все больше и больше дышала войной…
          Неожиданно, как черт из  табакерки,  перед летчиком возник подтянутый военный-капитан, с одним  золотистым прямоугольником (шпалой) в малиновых петлицах и юбилейной медалью “20 лет РККА” на гимнастерке. За ним топтались два красноармейца в помятой форме с пятнами пота на спине.
          -Капитан Ломакин, военная комендатура- уверенно-строго произнес командир и козырнул.-ваши документы.
          Лейтенант,  козырнув в ответ, достал из нагрудного кармана удостоверение пилота, командировочное предписание, пропуск в режимную приграничную зону и подал капитану.
          -Младший лейтенант Александр Гриневич, летчик, -капитан прочел данные, сверил фото, зачем-то поднял командирское удостоверение к солнцу и пролистал на свет каждую страницу, затем изучил скрепки, печати на командировочном предписании.- Недавний курсант?
          -Так точно. Борисовская летная школа, ускоренный выпуск,-отрапортовал, с ребяческим вызовом Александр.
          -Молодой, дерзкий, горячий, настоящий летчик,-голос капитана подобрел, а на лице появилась улыбка.-направляетесь в “N-ский” истребительно-авиационный полк?
          -Так точно, “N-ский”полк.
          -Почему один, почему  не в команде?-капитан не спешил возвращать документы.
          -Так пожар был, дымом надышался -в госпитале лежал,-лейтенант достал из кармана еще одну бумажку:- Вот справка.
          Капитан посмотрел справку из санчасти, вернул документы, потом оглядел привокзальную площадь и показал на стоящий невдалеке грузовик с будкой. - если Вас не встречают, то вот, Степаныч сейчас как раз в вашем направлении почту повезет, с ним и доберетесь.
          -Спасибо, товарищ капитан,- младший лейтенант снова козырнул, сунул  документы  в карман, машинально поправил ремень,  гимнастерку, и живо направился в сторону автомобиля Степаныча.

                2

          -Строго у Вас тут,-лейтенант жмурился от приятного ветерка, залетавшего в кабину из открытой форточки.
          -А что ты хотел? -сверлил его хитрым прищуром Степаныч, красноармеец-водитель, с четырьмя старшинскими “кубарями’’  в  петлицах,- приграничная территория…да и неспокойно в последнее время  стало.
          Он приумолк было , но природная болтливость взяла верх и красноармеец продолжил:
          -На днях Ваши летуны “фоккер” немецкий приземлили, летают тут, понимаешь, как у себя дома.  Диверсанты вчера провода телефонные порезали,  сегодня утром колонну заправщиков из танкового полка кто-то обстрелял,….нехорошее предчувствие у меня, -он недовольно погладил верх живота,-поганенько…
          -А с “фоккером”  что? - Алексадру, как летчику эта информация была наиболее значимой.
          -А ничего. Хлопцы говорят,-водитель интуитивно оглянулся и почти перешел на шепот, -приехали из НКВД,  фотоаппаратуру , что  у немцев на самолете стояла  изъяли, а гостей велели накормить, чаем напоить и домой отпустить,-старшина разочарованно покачал головой и поднял указательный палец,- с секретного аэродрома,  где они все своими глазами видели.  Тут и пленки не нужны.  Ежели разведчик, то все по памяти восстановит.
          -Я тебе так скажу: дружба-дружбой, но порох держи сухим, а ухо востро, -водитель   произнес это более уверенно,  резко крутанул баранку объезжая ухаб, и снова доверительно зашептал: -мне сегодня дружок из линейки,- и видя непонятное выражение лица лейтенанта, пояснил:- ну из линейного отдела милиции, рассказал. Пришла группа, пограничники. Человек 30. Все холеные, здоровые, форма новенькая, предъявили, значит, документ и скомандовали отправить их специальным поездом по выданному якобы в штабе округа предписанию.
          -Ну и что?-лейтенант непонимающе уставился на водителя.
          - Не перебивай. Говорит, что  вели они себя подозрительно. Ну чуйка у него на преступный элемент-работает долго. Так вот, вышел он за ними, а двое между собой по-немецки тихо так говорят, -сержант многозначительно посмотрел на лейтенанта,- тот к дежурному, кричит-диверсанты, позвоните в штаб , проверьте предписания, а ему:  успокойся, тебе сегодня везде враг мерещится. Документы у товарищей проверили, все в порядке, на поезд посадили, по назначению отправили.
Степаныч закурил, помолчал несколько минут, а потом добавил с тревожной грустью:
          -Вот такие дела Сашок,…
           В молодости человек не может долго думать о плохом или тревожном. Лейтенант опять подставил зажмуренное лицо ветру и снова  вспомнил  Настеньку, ту красивую  девчонку, с поезда. Он вспомнил ее точеную фигурку, высокий открытый лоб, светлые, подкрученные по бокам, волосы под легким белым беретом, серые манящие глаза. И сразу решил: она самая красивая и лучшая девушка на свете.
Строгая,   милая и  неприступная,  она  смотрела в окно и делая вид, что летчик напротив, ее совершенно не интересует, то и дело поправляла волосы.
           -Никак учительша,- начал подбивать клинья сидевший рядом молодой веселый сержантик. Лейтенант отшил его, зыркнув злыми глазами, но сам смутился и никак не мог найти повод для начала разговора.
           Она сама отвлеклась от стекла, взглянула на лейтенанта открытым со-смешинкой  взглядом  и  мягким, будоражащим, голосом сообщила , что зовут ее Анастасия ,что она на самом деле, закончила пединститут и едет по распределению в райцентр учительствовать…
           - Давай, иди на сближение, ты-же летчик-истребитель, бери ее на абордаж,-шептал ему чертик внутри, но в горле пересохло, накатила несвойственная робость, а нужные слова, как назло, вылетели из головы; лейтенант сейчас готов был сразится сразу с десятком вражеских самолетов, адреналин бурлящий в крови, искал применения: ему хотелось драться, совершать подвиги, возможно даже погибать, причем обязательно у нее на глазах, но  получалось  только молчать, ежится под  сладким гипнозом  пронзительных магнитящих глаз  , еще больше смущаться и краснеть.…
Почему-то мужчины думают, что женщине жизненно необходимо созерцание неких их подвигов. И что она, увидев его, победителя, обязательно обмякнет, потеряет волю, разум и влюбится без ума. Это клише из рыцарских романов имеет мало общего с действительностью и прижилось  только потому, что, во-первых  романы эти писались мужчинами, а во-вторых женщин тогда особо никто не спрашивал…
           На самом деле девушка абсолютно безразлична к подобным геройствам, ей не нужна окровавленная голова дракона, она всего лишь хочет быть желанной и любимой.

           “Да, главное, я  узнал, как ее зовут и куда она едет!  В первый же выходной непременно ее разыщу”. Он снова высунул лицо ветру и, мечтательно закрыв глаза, наслаждался внезапно нахлынувшим счастьем. К черту диверсантов, к черту линейных милиционеров и НКВДистов, Настенька, я тебя обязательно найду и женюсь…

               
                3

            К аэродрому лейтенант добрался только в девятом часу вечера. ЗИС тормознул на развилке большака, старшина показал на уходящую влево лесную дорогу и добавил:
            -Ну все, лейтенант, тебе туда. Топай прямо и никуда не сворачивай. Удачи в небе.
            В закате лес выглядел по волшебному торжественным: зной спал, прозрачный воздух звенел от тишины и покоя, а заходящее солнце ласково пеленало все вокруг оранжевым теплом. Лейтенант мечтательно шагал по вязкой песчаной колее и сам не заметил,  как уткнулся в КПП.
            КПП авиаполка представлял собой еще пахнущий смолой и свежей краской полосатый красно-белый шлагбаум. По бокам  мешками с песком были выложены пулеметные гнезда, прикрытые сверху маскировочной сеткой. Границу аэродрома обтягивали три ряда колючей проволоки, натянутой где-то по столбам, где-то прямо по деревьям. Показав дежурному красноармейцу предписание, младший лейтенант прошел еще немного, и ему открылась поляна дислокации истребительно-авиационного   полка.  Аэродром прятался на большом лугу среди леса, кое-где дополнительно вычещеного от деревьев, пней и валежника.  Вдали, ближе к противоположному краю поляны, блестела желтым песком, выровненная и утрамбованная взлетно-посадочная полоса, около которой голые по пояс солдаты аэродромной обслуги достраивали командную вышку. Прижимаясь к лесу, поэскадрильно  располагались  брезентовые палатки личного состава и стоящие  между деревьев, прикрытые маскировочными сетями  самолеты, в которых угадывался бочкообразный контур И-16. Что Александра порадовало, так это несколько десятков новейших истребителей  Миг-3. Кое-как замаскированные, они стояли скучено, практически в линии, параллельно взлетке, как на параде, блестели свежей краской и слепили звездами на крыльях и фюзеляжах. Возле штабной палатки стоял грузовик   с зачехленной в кузове счетверенной зенитной установкой Максим. Пошарив по поляне Александр с удивлением понял, что эта установка и  есть все зенитное прикрытие целого авиационного полка…
             -Ну что, на довольствие уже завтра поставим, идите товарищ младший лейтенант в свою эскадрилью, знакомьтесь с ребятами,-сказал усталый и немного нервный майор,  новый и. о. командира полка, изучив его документы.- Можете сразу в столовую, сейчас как-раз ужин, покормят чем-нибудь.
             Он исполнял обязанности командира всего два дня и не совсем еще свыкся с  должностью. Да и назначение его было связано с арестом прежнего комполка, что оставляло на душе гнетущий осадок.
            При облетах  территории немецкие самолеты часто нагло нарушали границу и  вклинивались вглубь территории СССР. Летчикам был доведен приказ: по нарушителям огня не открывать, а “эволюцией крыльев’’ принудительно сажать нарушителей на советской территории. Но немец просек эти маневры и нагло, не обращая внимания на “эволюции",  уходил домой- знал гад, что никто стрелять не будет.  Прежнему командиру-боевому полковнику-герою Испании надоел  этот кураж, и он разрешил при неподчинении  вразрез с директивами из Москвы и приказом штаба округа предупредительно применять оружие.  Трассировка подействовала- очередной нарушитель сел куда указали, но приехавшие сотрудники безопасности, приказав отпустить нарушителя, увезли командира полка с собой.
             В столовой, за ужином летчики не стеснялись в выражениях. В последнее время вокруг происходило столько странных событий, что люди уже реально ничего не понимали и только тихо матерились.
             -Технарей посокращали, представь,- говорил ему  уже освоившийся в полку однокашник,-было раньше на самолет:  механик, оружейник, техник, моторист, а теперь по одному осталось на целое звено, а мотористов вообще два на весь полк. Хоть сам бери пушки драй, патронами пулеметные ленты забивай, скоро заставят летчиков моторы перебирать.
 Высказывались различные сомненья.
             -Основной аэродром на ремонте, так всю матчасть сюда. Новые самолеты получили, на летчика теперь по две машины, а где все ставить?  Как рассредоточить, как замаскировать. Почти сто пятьдесят  истребителей на этой полянке…
              Но больше всего возмущал последний приказ. Примерно в 18 часов командиру позвонили из штаба округа и приказали "снять с самолетов ящики с боеприпасами, оружие и хранить отдельно”. Зачем вынимать пристрелянные пушки и пулеметы из боевых машин и складировать все это в каптерках, да еще в такое тревожное время? Этого не понимал никто.
              Практически до ужина весь личный состав, включая летчиков, механиков, техников и аэродромную обслугу, занимался тем, что разоружал вверенную боевую технику и складировал оружие и боеприпасы в сараях и под навесами.
              -Все за свои жопы бояться. Мало того, что без зениток, так, вообще голыми оставили…
              -Какой идиот это все придумал?
              Спросили у командира, но тот только отмахнулся: “Приказ командующего”.
              Над столовой висела атмосфера гнетущей тревожности и неопределенности. Нервозности добавило дежурное звено, облетавшее территорию. Звеньевой   доложил, что на сопредельной, немецкой территории насчитал в бинокль вместо обычных 20-30 самолетов около сотни только истребителей BF-109, а еще многоцелевые истребители-бомбардировщики BF-110, пикировщики Ю-87, бомбардировщики Ю-88... Доложили в штаб дивизии. Там сказал: на возможные провокации не поддаваться, сохранять спокойствие, а это настораживало еще больше, особенно в свете абсолютной беззащитности их аэродрома.
              Но Александра, не особо  вникшего  в подробности  последних событий, эти мелочи пока мало касались. Он был уверен в непобедимой мощи Красной Армии, а потому устало упал на свою койку и снова по-грузился в эйфорические мечты о своей попутчице.

               
                4
              -Саня, лейтенант, подъем, тревога,-на него обрушился чей-то голос. Он  вскочил , взглянул на часы-3-00 утра. На ходу одеваясь, лейтенант выскочил из палатки. Вокруг метались люди. Тащили к самолетам пушки, пулеметы, ящики с патронами. Механики в черных комбинезонах и летчики, обрывая кожу рук, пальцев, ломая ногти,  лихорадочно  пытался  втиснуть ШКАСы в дюралевые щели, а это с ходу не особо получалось: крыло узкое и быстро впихнуть туда оружие, подогнанное до миллиметра, нужно еще постараться, заправщики  бегом разматывали шланги от насосов топливохранилищ к самолетам. Зенитный расчет сорвав брезент выцеливал  стволами  небо.  Полчаса назад в штаб полка позвонил лично командующий ВВС округа и приказал привести все самолеты в боевую готовность, быть готовым ко всему, но до особого указания ответного огня не открывать.
              Неожиданно в начинающем светать небе показалась  группа самолетов. По началу их спутали с советскими пикировщиками ПЕ-2, замахали приветственно руками, но потом, когда самолеты снизились и вошли в атакующий вираж летчики различили силуэт истребителя-бомбардировщика Мессершмит-110. Немцы, выстроившись по три, нанесли по аэродрому  пулемётно-бомбовый удар. Первым-же взрывом гру-зовик с зенитным пулеметом огненным шаром подняло над землей и, расколов на части, с грохотом расшвыряло в стороны. От пушечно-пулеметных очередей запылали выстроенные в линию МИГи, точные бомбовые попадания (не зря ведь немцы гостили на аэродроме) разметали на сотни метров огненным дождем цистерны с горючим, от пылающего топлива загорались деревья, вспыхивали палатки личного состава.  Девятка   бомбардировщиков прошлась ураганом над аэродромом, превратив дремавший десять минут назад предрассветный луг в огненный ад. А там, за кромкой леса, выстраивалась на атаку следующая группа…
              Лейтенант заметил около  перепаханной  взрывами полосы одиноко стоящий И-16. Это истребитель командира звена, он уже был заправлен, но снятое вооружение на него только пытались поставить. Бомбежка заставила персонал бросить это занятие и залечь, когда мальчишка бегом рванул к самолету, на ходу выхватив из укрытия прятавшегося технаря и увлекая за собой. Добежав до машины, он вскочил в кабину, без шлема, без парашюта и закричал  механику :“От винта!”. 
              -Дура, куда, оружия нет,- проревел было красноармеец, но увидев  безумные , горящие огнем глаза мальчика, ставшего за мгновение взрослым мужчиной, механик не посмел ослушаться, крутанул винт. Летчик включил стартер, истребитель взревел. В это время авиация противника начала вторую атаку. И-16 под огнем вражеских самолетов выкатился на взлетное поле, взял  разгон , взмыл над полем и мгновенно ушел вертикально вверх. Чего-чего, а маневренности “Ишачку” было не занимать. Пройдя так несколько километров, летчик перевел безоружный истребитель в пике и рухнул, прямо на заходящую на боевой курс очередную  группу  бомбардировщиков. Подобное критическое пилотирование он вряд ли смог бы повторить в спокойной обстановке, без потери управления и сваливания,  но  сейчас тело работало на автомате, машина слушалась беспрекословно…
              Тридцать секунд полета- и вся недолгая жизнь пронеслась перед глазами. Вот он маленьким ест кашу. Светит ласковое солнышко, рядом суетится веселая мама, вот его принимают в пионеры. Торжество и гордость в глазах… вот он первый раз взлетел на учебном УТ-2… Потом он вдруг  увидел  бездонно-манящие серые глаза, обрамленные светлыми, слегка вьющимися волосами.  ”Прости  что не заговорил, что не подошел, не сказал тебе, что ты самая лучшая”…
              Расколов ровный строй и разметав фашистские машины по сторонам, И-16 с треском вошел в бомбардировщик. Стальные лопасти пропеллера порвали дюралевую обшивку крыла, в секунду раскрошили лонжероны центроплана, крыло отвалилось, а истребитель, уже раскуроженный, последними оборотами двигателя по инерции срезав стальной хвостовой киль бомбардировщика, резко завалился, несколько раз перевернулся в воздухе и, потеряв  управление  стал  стремительно  падать….               
               
                Послесловие 
               
               В  жизни  каждого человека бывают моменты, когда он должен делать выбор. Между шагом в неизвестность и синицей в руке, между честью и бесчестьем, между жизнью и долгом… И неважна объективная суть, есть миг, который навсегда решает кто ты есть на самом деле. Именно в этот миг проявляется характер, воспитание, тот стержень, который делает из человека героя, или посредственность.
               Возможно кто-то скажет:  где логика, зачем, можно ведь было подождать пока поставят оружие, и тогда…, но,что наверняка известно, в первые часы войны было совершено по меньшей мере десять воздушных таранов:
 Старший Лейтенант Иван Иванов в 4-25 утра, воздушным тараном сбил бомбардировщик ХЕ-111, сам погиб.
 В 4-30 МИГ-3 младшего лейтенанта А. Кокорева воздушным тараном сбивает бомбардировщик МЕ-110. Летчик остался жив , погиб уже в октябре.
 22 июня старший лейтенант 62-го штурмового авиационного полка Петр Чиркин, задолго до Н. Гастелло,  огненным тараном направляет свой подбитый истребитель И-153 на колону немецких танков.
 На рассвете 22 июня совершил таран старший политрук А. С. Данилов. Его сочли погибшим и наградили орденом Ленина посмертно, но он выжил и стал единственным летчиком из тех, кто 22 июня совершил тараны и дожил до победы.
 В 7-00  22 июня 1941 года, капитаном 16-го бомбардировочного полка Л.С. Протасовым был совершен первый воздушный таран бомбардировщиком ПЕ-2.
 А еще были младший лейтенант Л. Бутелин, лейтенанты С. Гудимов, В. Лобода, П. Рябцев…
 А сколько неизвестных, не попавших в сводки?!
 А  сколько  было лейтенантов, влюбленных, мечтающих о свиданиях, но не переживших свой первый  боевой вылет?
               Именно 22 июня немецкие солдаты и офицеры уже поняли, что это не Париж и даже не Варшава.
               Автор сознательно не называет номера летных частей и не привязывает их к населенным пунктам. Эта история-художественный вымысел и в официальных сводках мы не встретим информации о разоружении аэродромов накануне войны. Но в мемуарах офицеров, в воспоминаниях солдат подобных фактов достаточно.
              Это 122 истребительно-авиационный полк, там оружие снимали по причине учений, назначенных на воскресенья при личном присутствии командующего округом Д.Г.Павлова. Это 127 истребительно-авиационный полк,  который  остался  не только без оружия, но и без топлива.  Это 16 бомбардировочный полк полностью уничтоженный к обеду 22 июня 1941 года, так что доподлинно неизвестно, по какой причине капитан Л. С. Протасов совершал воздушный таран пикирующим бомбардировщиком: после того как расстрелял весь боезапас, или может от безнадеги, потому что не имел ни пушек, ни боезапаса.
 Зато по воспоминаниям А.А. Короля- генерал лейтенанта (тогда младшего лейтенанта),Дмитрий Кокорев из 124 истребительно-авиационного полка в четыре часа утра таранил немецкий ме-110 безоружный…
               10 июня 2010 г. журналист Николай Качук в  газете  "Советская Белоруссия" писал:
               «Когда я впервые в 2001 году узнал об этом из интервью с бывшим лётчиком 122-го полка, Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Долгушиным, то, честно говоря, не очень поверил сказанному. Но в записках Нины Павловны Копец меня буквально обжигают слова, сказанные ей лётчиком-инспектором майором Ф. Олейниковым, давним другом и помощником её мужа: “В самый канун войны из Москвы пришёл приказ подготовить самолёты к какому-то парадному смотру, то есть снять временно вооружение, и поэтому в момент фашистского нападения они оказались разоружёнными. Возможно, это одна из причин гибели Ивана”. Что за дьявольский сценарий разыгрывался в ВВС накануне войны и кто им дирижировал из Москвы?..»
                Всем известно, что командующий ВВС Западного Особого Военного Округа генерал И. И. Копец застрелился в своем кабинете 23 июня 1941 года. Что послужило причиной, указанный журналистом факт, или начинавшее тогда раскручиваться дело авиаторов, поглотившее к тому времени начальника Главного Управления ВВС РККА  П. В. Рычагова, генерала Я. В. Смушкевича и других мы уже вряд ли узнаем.
               Цель рассказа не расследование и не обвинение. Хотелось в очередной раз показать какой ценой досталась советскому народу победа. Хотелось в очередной раз почтить память безвестных героев.
               Это были, в основном, молодые двадцатилетние ребята, здоровые, сильные,  у которых впереди была вся жизнь, , но они предпочли умереть, во имя жизни других. И когда сейчас смотришь на полудурков с надписями “Можем повторить”, хочется спросить: “Повторить что?” Разрушить снова полстраны, положить в землю лучших ее людей-генофонд нации?  Этот, который “может повторить”-он на таран, или с последней гранатой под танк не пойдет, а пойдет такой вот лейтенант, который ничего повторять не хочет, который чистый, открытый, но который стержень внутри имеет…
39 Комар
Семён Баранов
Мальчик не мог пошевелить ни рукой, ни ногой… У него даже не было сил открыть глаза…
Сегодня так долго выкачивали кровь…
Вдруг мальчик услышал далёкий… далёкий писк комара. Писк приближался, и он напомнил ему нарастающий вой самолёта, сбросившего бомбу на поезд, в котором вместе с ним ехала мама и сестрёнка… Но он тут же прогнал эти мысли: мальчик испугался, что они могут отпугнуть комара…
Мальчик с замиранием ждал, когда комар сядет на его кожу, проткнёт её хоботком, заполнит кровью брюшко, унесёт кровь домой и ею накормит своих детишек…
Мальчик услышал писк у самого уха… Сначала он был громким и требовательным…, а потом начал удаляться и вскоре совсем пропал…
Мальчик ещё некоторое время надеялся, что комар вернётся… Но комар не вернулся…
Мальчик плакал и слёзы сочились сквозь закрытые веки…
Мальчику было жалко комариных детей, которые сегодня останутся без еды…
40 Пусть помнит мир спасённый
Владимир Зангиев
  Время, кажется, не властно над этой женщиной. Ей 81 год. Она жизнерадостна, активна, сохранила чувство патриотизма, как в пору былой юности, на которую пришлось и смутное время коллективизации, и грозные годы войны, и пресловутая эпоха развитого социализма. Об этом свидетельствуют старые пожелтевшие фотографии, бережно хранящиеся в семейном альбоме.
  Её не по возрасту ясная память услужливо представляет картины минувшего прошлого.
  НА ЗАРЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
  Екатерина Дмитриева Ткачёва родилась в 1916 году в многодетной батрацкой семье в Николаевской слободе (впоследствии ставшей городом Николаевском) Камышинского уезда. Из детей была самой старшей. В 1932 году семья лишилась кормильца. В 16 лет Катя вынуждена была идти работать в колхоз, чтобы добывать семье средства к существованию. Молодое государство нуждалось в грамотных специалистах. А Катя хорошо училась в школе, в рамках ликбеза по вечерам помогала колхозникам осваивать грамоту. Комсомольская организация направила её в Камышин на педагогические курсы. Учёбу завершила с отличием. Затем был Сталинградский пединститут. Выпускные экзамены, которые пришлось сдавать уже под орудийный грохот Великой Отечественной войны.
  Студенческие годы запомнились активностью, задором и… голодом. Из студенческих отрядов создавались агитбригады, которые часто выезжали с выступлениями в колхозы.
- С той неугомонной поры запомнилась мне встреча с писателем М.Шолоховым, - говорит Е.Ткачёва. – Группа студентов совершила турпоход в станицу Вёшенскую, где проживал Михаил Александрович. Он в то время работал над романом «Поднятая целина» и никого у себя не принимал, но для нас сделал исключение. Писатель прочитал несколько интересных фрагментов из будущего произведения. Когда после беседы Шолохов отправился нас провожать до края станицы, то показал ветхую хатёнку и её хозяина, ставшего прообразом деда Щукаря. Шолохов покорил нас своей непосредственностью, простотой в общении.
  То время было трудное, но интересное: формировалось государство рабочих и крестьян, работы было непочатый край, люди помогали друг другу. Нашу семью, потерявшую кормильца, колхоз фактически спас от голодной смерти.
  И ГРЯНУЛ ГРОМ
  На последнем курсе пединститута Екатерина вышла замуж за преподавателя физкультуры Алёшу Антонова, который работал в одной из школ Камышина. Было не до свадебных торжеств, и после регистрации брака в Сталинградском ЗАГСе молодожёны разъехались по своим общежитиям: он –
в город Камышин, она – осталась в Сталинграде. А через несколько дней молодая жена получила телеграмму такого содержания: «Приезжай. Забирают на фронт. Алёша». Но, к сожалению, так уж сложились обстоятельства, что молодым супругам больше не суждено было встретиться. Единственный раз принесла полевая почта заветный треугольник, в котором на скорую руку молодой боец сообщил о том, что находится на пути к фронту. А вскоре пришло официальное уведомление: «Пропал без вести». Так, не начавшись, и закончилась их семейная жизнь.
  Ещё во время финской войны Катя окончила фельдшерские курсы и имела звание лейтенанта медицинской службы, поэтому с получением извещения о пропаже суженого она отправилась в горком Комсомола с просьбой об отправке на фронт. Девушек в военкомате принимали не очень охотно. Но её встретили на удивление радушно, отнеслись с пониманием. Как выяснилось позже, из числа наиболее одарённой молодёжи подбирались люди для работы в разведке. Видимо, сыграло роль и знание немецкого языка – девушка выросла в Поволжье, общаясь с проживавшими там немцами.
  Так в конце июня 1942 года Катя попала в школу разведки НКВД.
- В разведшколе за полгода я прошла целый университет, - вспоминает бывшая разведчица. – Нас обучали очень грамотные и опытные офицеры-преподаватели. Кроме непосредственной своей специализации – радиодела, мы изучали целый ряд военных наук. Школа располагалась при учебном отряде Черноморского флота, и с приближением линии фронта неоднократно менялось место её дислокации.
  ГЛАЗА И УШИ ЧЕРНОМОРСКОГО ФЛОТА
  Окончив с отличием школу радистов, Катя была направлена в разведотдел штаба Черноморского флота. Боевое крещение приняла под Новороссийском, попав с колонной моряков под бомбёжку. Так и простояла, обхватив единственное дерево, пока не смолк грохот разрывов. Чудом осталась жива под бомбёжкой среди открытого пространства.
  Стажировку она проходила у радиста-асса Пети Рябого, который виртуозно владел ключом, мог даже подстраиваться под почерк вражеского радиста.
  Их группа из пяти человек работала по перехвату турецких радиограмм. Турки своеобразно работали на радиостанциях, и без специальной подготовки невозможно было принять их депеши.
  Помимо турок, необходимо было пеленговать немецкие подводные лодки. Раз в сутки лодке необходимо было всплыть для принятия порции свежего воздуха, зарядки аккумуляторов. В это время с подлодки немцы отправляли в свой штаб, расположенный в Констанце (Румыния), радиодонесение, время передачи которого длилось не более минуты. Нужно было успеть запеленговать вражескую субмарину и координаты сообщить на аэродром морской истребительной авиации.
  Работа на радиостанции была изнурительной, монотонной и очень ответственной. Приходилось выискивать уединённое местечко, маскировать автомобиль и, забросив на какое-нибудь высокое дерево антенну, вести приём, невзирая на бомбёжку или погодные условия. Во время грозы мощные электрические разряды больно отдавались в слуховых перепонках. Немцы специальными генераторами создавали в эфире сильные помехи, глуша работающие передатчики. Бывали дни, когда казалось: от боли и звона голова расколется на части, не выдержав до окончания вахты.
  НИКТО НЕ ЗАБЫТ
  Много тяжёлых эпизодов военного времени хранится в запасниках памяти Е.Ткачёвой. Это и ужасающие картины разворочанного прямым попаданием авиабомбы госпиталя в Геленджике, и торпедированный немецкой субмариной под Туапсе пассажирский транспорт, и севастопольская Северная бухта, чёрная от бушлатов погибших там моряков…
  Незабываемый след в памяти остался от знакомства с коптеловцами. Это была диверсионная группа разведотдела, возглавлял которую бесстрашный майор Коптелов. Группа была составлена из рецидивистов. Среди них были даже воры-«медвежатники». Их забрасывали с самыми сложными заданиями в тыл врага по всему фронту, вдоль оборонительного рубежа «Голубая линия». На задания они отправлялись, максимально загрузившись боеприпасами, даже продукты питания почти не брали. Поэтому возвращались из немецкого тыла всегда крайне истощёнными, и потом по нескольку суток их усиленно откармливали. В их среде бытовали неуставные отношения, своего командира они называли Батей и кроме него никому не подчинялись.
  Но, как нередко случается на войне, жизнь легендарного майора Коптелова оборвалась нелепо. Несколько коптеловцев ночью отправились навестить своего раненого товарища в одном из сочинских госпиталей. Их туда не пропустила охрана. Но они были большие мастера снятия часовых, что немедленно и продемонстрировали на месте. Поднялась тревога. Всполошившаяся охрана кинулась задерживать «диверсантов». Завязалась потасовка. Один из коптеловцев, изрядно избитый, прибежал к командиру и объявил: «Наших бьют!» Майор в темноте напрямую бросился через рощу на выручку подчинённых. В этот момент застрочил пулемёт, прочёсывая тёмное пространство. Смертоносная очередь пришлась поперёк груди командира разведчиков…
  ВЕТЕРАНЫ И СЕЙЧАС НА ПОСТУ
  Дальнейшая судьба Е.Ткачёвой сложилась весьма примечательно. Вернувшись в 1946 году с военной службы в родной Николаевск, она вновь занялась любимой педагогической работой. А в 1952 году её потянуло поближе к местам, где прошла боевая юность. Так Екатерина Дмитриевна оказалась в Горячем Ключе. До выхода на пенсию в 1971 году она преподавала немецкий язык и историю в средней школе станицы Саратовской. Вышла замуж, воспитала сына и дочь. Бывшие ученики до сих пор помнят её как задорного, инициативного, энергичного педагога. Она была мастером организации всевозможных походов и рейдов, театрализованных постановок и общественных мероприятий, археологических вылазок, инициатором создания школьного музея боевой славы. И сейчас, при всей скромности своего положения, не ропщет она на горькую судьбину.  Силами таких же, как она, ветеранов-пенсионеров в Саратовской создан женский клуб «Факел». В текущем году отметили 10-летний юбилей клуба. Бывшие фронтовики и работники трудового тыла помогают друг другу при необходимости, вместе проводят свой досуг и встречают праздники, ухаживают за мемориалом павшим за освобождение станицы воинам.
  Вот такова прошлая жизнь скромной пенсионерки из станицы Саратовской.
41 Рыжик
Андрей Штин
История о котёнке-зенитчике, рассказ основан на реальных событиях.


    Шёл третий день операции советских войск «Багратион» по освобождению Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. Раннее утро 26-ого июня 1944 года выдалось необычайно жарким. На часах было шесть утра, а солнце уже разыгралось не на шутку. Батарея 37-миллиметровых автоматических зенитных пушек пыталась нагнать части своей 11-ой гвардейской армии 3-его Белорусского фронта. Следовавшей в сторону посёлка Толочина — райцентра Витебской области, колонне МЗА с трудом удавалось продолжать движение — ушедшие вперёд танки напрочь разбили грунтовую дорогу (МЗА — Малокалиберная зенитная артиллерия — Прим. автора). Для того, чтобы проехать этот заболоченный участок, зенитчикам приходилось рубить ветки, стволы деревьев и укладывать их в колею и в грязь. Горячий пот ежеминутно заливал глаза, и зенитчикам, делавшим импровизированную гать, приходилось постоянно снимать каски и выжимать вспотевшие пилотки.

    Около семи утра батарее наконец-то удалось выбраться из лесной чащи, и машины встали. В радиаторах американских «Студебекеров» закипела охлаждающая двигатели вода («Студебекер» — трёхосный грузовой автомобиль, который выпускался в США и поставлялся с 1941 по 1945 год в СССР по ленд-лизу — Прим. автора). Было два варианта продолжить движение: загубить моторы грузовиков или ждать, пока радиаторы остынут, а до этого вручную толкать тяжёлые трёхоски с зенитками. И то, и другое было неприемлемо — батарея и так уже сильно отстала от своих частей, которые нужно было прикрывать.

    Спотыкаясь о засохшие на дороге комья грязи, к комбату подошёл Алексей Демидович, пожилой сержант, мобилизованный из этих мест ещё в самом начале войны (Комбат — сокращённое воинское обращение, в данном случае — командир батареи — Прим. автора). Утерев ладонью вспотевший лоб, старшина обратился к командиру:
    - Товарищ лейтенант?
    Тот обернулся и, не скрывая раздражения из-за недопустимой во время наступления задержки, спросил:
    - Чего тебе, Демидович?
    - Дальше по дороге, в двух километрах отсюда, моя деревня Гиримщина, в 41-ом оттуда призывался. До войны там было три колодца. Дайте пару машин, канистры и будет холодная вода.
    Лейтенант обрадовался — колодезная вода позволила бы быстро догнать свои части ещё до начала штурма Толочина. Не скрывая чувств, комбат обнял сержанта:
    - Объявляю благодарность. Бери наши «Виллисы»: мой и политрука. Солдат себе сам подбери, возьми с собой не меньше отделения и десять канистр — должно хватить. И держите оружие наготове — недобитков сейчас везде хватает.

    Гиримщина встретила зенитчиков мёртвой тишиной. Повсюду чернели останки сгоревших изб. При въезде Демидович сразу отметил отсутствие воронок — боя за деревню не было. Скорее всего, дома пожёг отступающий противник, применявший повсюду тактику «выжженной земли». Старшина распределил бойцов по парам, указал, где находятся колодцы, и предупредил не пить из них воду — отступая, немцы повсеместно сыпали туда отраву. Алексей приготовил автомат к бою и направился в сторону своей избы. Сложно передать, что в этот момент творилось в душе Демидовича. Хотелось прибавить шаг, но сержант знал, что на месте дома он увидит такое же пепелище, что и вокруг.

    Предчувствие не обмануло. Глядя на черный остов печи, Алексей присел на остатки брёвен, свернул цигарку, прикурил и задумался о судьбе родных. Он знал, как поступали фашисты во время отступления с мирными жителями: либо гнали, как скот, с собой в качестве «живого щита», либо… О последнем думать не хотелось. «Может, повезло, удалось уйти в лес, сколько раз такое уже видел?» - надеялся Демидович. Раздумья прервал один из бойцов, отправленный за водой:
    - Товарищ сержант?
    Отогнав плохие мысли, Алексей спросил:
    - Что, уже все канистры наполнили?
    - Нет, только восемь, на остальные воды не хватило.
    - Как это так — не хватило?
    - В первом колодце вода вперемешку с песком, второй засыпан брёвнами и камнями, третий… Там... там... - какое-то время солдат не мог вымолвить ни слова. - Посмотрите лучше сами.
    Пройдя с бойцом, старшина увидел, как трое солдат закрепляли наполненные канистры с водой на «Виллисах», а другие с бледными лицами стояли у колодезного журавля. Демидович подошёл к шахте колодца и посветил внутрь сигнальным фонариком. Слабый луч выхватил из темноты части тел и одежды жителей деревни, которые лежали в глубине. С трудом сдерживая чувства, Алексей попробовал подсчитать убитых. Вышло более десяти. Что стало с другими земляками — неизвестно. «Дай Бог, остались живы!» - с надеждой подумал сержант и дотронулся сквозь гимнастёрку до крестика, который носил на груди и никогда не снимал.

    - Придёт время, эти нелюди за всё нам ответят! - тихо сказал Демидович солдатам, которые смотрели на него вопросительным взглядом, и приказал: - Приготовиться к движению! Пустые канистры наполним у ручья по дороге.
    Как только старшина занял место в машине, неподалёку раздалось протяжное и пронзительное:
    - Мяяяяя! Мяяяяуууу! Мяяяяяя!
    - Стой! - остановил сержант водителя, который уже готовился завести двигатель и начать движение. - Слышал?!
    - Да, смотрите!
    Все увидели, как к джипам, громко мяукая, словно крича: «Стойте, не уезжайте!» и, задрав «пирамидкой» коротенький хвостик, бежал рыжий котёнок примерно двух-трёх месяцев от роду. Очевидно, малютка услышал голоса людей и теперь со всех лап мчался в их сторону. Алексей вышел из машины, подозвал малыша к себе, схватил за шкирку и сунул в расстёгнутый ворот гимнастёрки.

    Через полчаса в расположении батареи старшина явил найдёныша расчёту своего орудия. У одного из зенитчиков осталась открытая во время завтрака банка «второго фронта» («Второй фронт» - шутливое название американских консервов с тушёным мясом, поставлявшихся из США в СССР по договору военной помощи — Прим. автора). Хвостатый был незамедлительно накормлен. Под взглядами улыбающихся солдат Демидович нарёк котёнка Рыжиком и возложил на него, как на нового бойца, обязанности по уничтожению мышей и прочих непрошеных гостей в местах дислокации батареи. Пока водители возились с радиаторами машин, а другие зенитчики наполняли солдатские фляжки родниковой водой, весть о новом «военнослужащем» быстро разлетелась по батарее. Батарейцы одобрили неожиданное пополнение, комбат тоже не возражал, и судьба пушистого была решена.

    Благодаря своевременной замене воды, батарее удалось нагнать свои части как раз в момент развёртывания в боевые порядки. По определённым ранее опорным точкам обороны противника в Толочине начала работать дальнобойная артиллерия. Зенитчики быстро расчехлили и приготовили орудия к бою. При возможном налёте немецкой авиации артиллерийским расчётам придётся держать самый опасный диапазон высот от пятисот до тысячи метров. Глядя на занятых делом бойцов, накормленный до отвала Рыжик мирно лежал на опорной тарелке и грелся на солнце (Опорная тарелка — одно из приспособлений боковых упоров зенитки, упирающееся в землю и передающее при стрельбе отдачу орудия в землю — Прим. автора). Внезапно котёнок вскочил, угрожающе выгнул спину, распушил хвост и глухо завыл в сторону запада. Зенитчики не могли понять причины тревоги малыша — собак и других животных поблизости не наблюдалось. Через мгновение Рыжик скрылся из вида, и раздался крик бойца-наблюдателя:
    - Воздух!!! Цель групповая, юго-запад, азимут 232 градуса, высота семьсот!
    Лейтенант посмотрел через бинокль в указанном направлении и крикнул:
    - К бою!
    Зенитчики быстро заняли боевые места. На западе появились восемь точек, которые стремительно приближались. По гулу моторов бывалые бойцы сразу определили цель - то были одномоторные пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87». После команды: «Беглым, огонь!» автоматические пушки за считанные секунды создали в небе непроходимую стену из разрывов и осколков снарядов. Несколько зарядов попали в ведущего немецких самолётов. Позади него появился дым, и он с диким воем устремился к земле. Шедшие за ним «юнкерсы», не желая повторить судьбу командира, сбросили бомбы на позиции своих же частей, развернулись и легли на обратный курс. Вдогонку им устремилось звено советских истребителей (Авиационное звено — 4 однотипных самолёта, поделённых на пары - Прим. автора).

    Как только воздушная атака была отбита, перед зенитчиками появился неизвестно где прятавшийся Рыжик. Расчёт орудия с удивлением посмотрел на котёнка, и один из бойцов неуверенно предположил:
    - Неужели он раньше нашего наблюдателя увидел вражеские самолёты?
    - Вряд ли, скорее услышал, - ответил Демидович, - он же охотник! И у него, как и у всех хищников, отличный слух и прирождённое чутьё опасности! В нашей деревне была примета: если из дома сбежала кошка, значит, жди либо пожар, либо наводнение или ещё какую неприятность.
    Возможно, сержант был прав, но не верилось, что хвостатый мог отличить звук авиационных моторов от другого шума боя и тем более понимать разницу между гулом немецких и советских самолётов. А ведь несколько минут назад всё так и произошло — котёнок угрожающе выл в сторону, откуда появились вражеские бомбардировщики. Когда такое поведение Рыжика повторилось — противник с упорством обречённого пытался остановить наступление советских частей, батарее удалось сбить ещё два немецких самолёта. К вечеру 26-ого июня 1944 года посёлок Толочин был полностью освобождён от сил противника, и на котёнка смотрели уже не с удивлением, а с уважением.

    Тонкий слух новоиспечённого зенитчика по достоинству оценила вся батарея, но комбат, поздравляя бойцов со сбитыми самолётами, отказался признавать удивительные способности хвостатого.
    - Не знаю, братцы, с трудом в это верится, - не сдавался лейтенант. - Согласен, возможно, он слышит гул моторов за несколько километров, но откуда ему знать, что это немецкие летуны, а не наши?
    Но когда результативность огня батареи, количество отбитых воздушных атак и сбитых самолётов противника выросли в разы, комбат взял свои слова обратно и предложил переименовать уже подросшего Рыжика в Радар. Расчёт орудия, где прижился котёнок, и остальные зенитчики были категорически против — все уже привыкли к старому имени, тем более, оно как нельзя лучше подходило рыжему мурлыке.

    Постепенно части 3-его Белорусского фронта вышли за пределы границ СССР и с октября 1944 года вели бои уже на территории Европы. Была освобождена почти вся восточная территория Польши, а курляндская часть группы армий «Центр» отброшена в сторону Балтийского моря в результате Мемельской операции. В преддверии Нового года в самую результативную противовоздушную батарею фронта с наградами заехало высокое командование: командир полка, дивизии и генерал Кузьма Никитович Галицкий — командующий 11-ой гвардейской армией. Сопровождавший их связист пнул сапогом подросшего любимца зенитчиков, который путался у всех под ногами и требовал внимания громким «мяу». Бойцы тут же встали на его защиту — радисту разбили нос. Когда тот, утирая кровь, осмелился сказать: «Ну, братцы, вы даёте! Вокруг люди гибнут, а вы какого-то блохастого защищаете!» - он получил ещё пару сильных ударов. Старшие чины решили отменить награждение, вынести взыскание и покинуть батарею. Однако, когда комбат рассказал о заслугах Рыжика, удивлению командования не было предела.
    - Да-а-а-а, - изумился командарм Галицкий. - Жаль, пока не предусмотрены награды животным. А ведь неплохо было бы, ведь все они, собаки и лошади, жертвуют собою не меньше, чем люди. Но ваш кот — это что-то невероятное!
    В итоге бойцы получили заслуженные награды, хвостатого зенитчика также не обделили вниманием — ему «торжественно вручили» три банки тушёнки. Но звёздный час Рыжика был ещё впереди.

     В начале апреля 1945-ого года советские части штурмовали город-крепость Кёнигсберг, прекрасно подготовленный к осаде. Он был «крепким орешком» обороны противника с тремя кольцами укреплений, состоящих из дотов, траншей, минных полей, проволочных заграждений и пятнадцати фортов, построенных ещё в 1882 году. На улицах города располагалось девять бастионов, множество пулемётных точек и были возведены уличные баррикады. Со 2-ого апреля началась массированная артподготовка, которая продолжалась до 5-ого числа. На следующей день 11-ая гвардейская, 39-ая, 43-ья и 50-ая армии перешли в наступление по линии соприкосновения с немецкими частями, оборонявшими Кёнигсберг.

    Слушая звуки далёкого городского боя, зенитчики наслаждались апрельским солнцем и отдыхали. Число и интенсивность налётов немецкой авиации, которая понесла тяжёлые потери, резко сократились. Рыжик спокойно предавался послеобеденному «дрыху» рядом с Демидовичем. Внезапно хвостатый вскочил и, повернувшись на восток, громко завыл. Это показалось странным: в той стороне лежали уже освобождённые от противника земли. Однако, сомнений не было — оттуда летел враг! Рыжик никогда не ошибался! Стволы орудий быстро расчехлили и приготовили к стрельбе. Через пару секунд в небе с дымным шлейфом появился наш «ястребок», за ним в пятидесяти метрах шёл «Фокке-Вульф 190», что пытался добить советского лётчика. Батарее удалось вклиниться очередями между самолётами, отсечь немецкий истребитель и попасть ему в двигатель. Объятый пламенем и дымом, немец вошёл в землю в пятистах метрах от позиций зенитчиков. Наш самолёт развернулся, низко прошёл над бойцами, качнул в знак благодарности крыльями и ушёл в сторону своего аэродрома, благо, до него было не более десяти километров.

    На следующий день в расположении батареи объявился спасённый пилот. Им оказался командир отдельного истребительного авиаполка, расположенного неподалёку. В благодарность за спасение полковник привёз спирт, сало, папиросы и другие подарки.
    - Как вы догадались, что мне нужна помощь и смогли так оперативно открыть огонь? - спросил офицер зенитчиков.
    - Ему скажите спасибо, - отвечали те и, улыбаясь, кивали на Рыжика.
    Командир авиаполка сначала подумал, что его разыгрывают, но комбат подтвердил слова бойцов. Удивлённому полковнику рассказали историю о хвостатом бойце батареи, а на следующий день офицер вернулся с подарком пушистому спасителю — двумя килограммами свежей печёнки.

    Война закончилась, и в июне 1945 года полк малокалиберной зенитной артиллерии расформировали. К этому моменту на счету самой результативной батареи противовоздушной обороны 11-ой гвардейской армии насчитывалось 36 сбитых немецких самолётов, и половина из них была заслугой хвостатого мурлыки. Зенитчики демобилизовались и отправились по домам. Алексей Демидович с Рыжиком вернулись в родную Гиримщину, где сержант встретился со своими земляками и семьёй, успевшими во время начала операции «Багратион» укрыться в лесу у партизан. Из мужчин, мобилизованных в начале войны на фронт, домой вернулось меньше трети. Почти все из вернувшихся имели не только награды, но и ранения. Но, несмотря на это, постепенно они восстановили сгоревшие избы и подняли уничтоженное немцами хозяйство. Рыжик получил ещё одну «награду судьбы» — он стал единственным котом в деревне, и долго потом все кошки и коты в Гиримщине имели огненно-рыжий окрас!  После войны Алексей Демидович прожил семнадцать лет в окружении своей большой и дружной семьи, а также детей, внуков и правнуков Рыжика, и тихо ушёл в мир иной.
42 Во имя жизни
Андрей Штин
Рассказ основан на реальных событиях.


    25-ого апреля 1945-ого года 6-ой гвардейский механизированный корпус 4-ой гвардейской танковой армии 1-ого Украинского фронта форсировал реку Хафель и, соединившись с частями 328-ой дивизии 47-ой армии 1-ого Белорусского фронта, замкнул кольцо окружения вокруг Берлина. Началась заключительная операция Великой Отечественной войны. Берлинская группировка противника насчитывала не менее двухсот тысяч солдат и офицеров, трёх тысяч орудий, 250 танков, плюс Красной армии сопротивлялись подразделения фольксштурма — немецкого народного ополчения. Фашисты тщательно продумали и подготовили оборону города: в её основе лежали укреплённые опорные пункты и узлы сопротивления. 26 апреля 4 ударных, при содействии 2-ух танковых армий 1-ого Белорусского фронта и при помощи 28-ой армии и 2-ух гвардейских танковых армий 1-ого Украинского фронта начали штурм логова зверя.
               
    Ещё до первой атаки противник перекрыл улицы заграждениями и баррикадами, толщина которых доходила до четырёх метров. Прорываясь к центру города, советским солдатам приходилось обходить их и выбивать гитлеровцев из соседних зданий, проламываясь сквозь них на танках. Но обороняющиеся имели выгодные для городского боя позиции и большое количество фаустпатронов, которые в ближнем бою оказались грозным противотанковым оружием (Фаустпатрон — лёгкий немецкий ручной гранатомёт — Прим. автора). Тяжёлые боестолкновения шли днём и ночью. Боясь возмездия за злодеяния на территории СССР, враг отчаянно сопротивлялся, и наши части несли тяжёлые потери. Однако к исходу 27 апреля линия обороны противника занимала лишь узкую полосу: шестнадцать километров в длину и пять, а в некоторых местах — два-три километра в ширину.

                ***               
    Перед военкором газеты «Правда» Борисом Николаевичем Полевым, который благодаря опубликованной в 1939 году повести «Горячий цех» стал уже известным писателем, поставили задачу — написать заметку о действиях советских штурмовых групп на улицах столицы третьего рейха. 29 апреля журналист оказался в штабе 301-ой стрелковой дивизии, которая, как и другие части, старалась не терять темп наступления и несла в городских боях ощутимые потери. На командном пункте репортёр рассказал о задании, и его в сопровождении двух автоматчиков провели на передовую.

    На узкой улочке Эльзенштрассе, что пролегала в районе Трептов на юго-востоке Берлина, в одном из домов Полевого встретили бойцы сильно поредевшей штурмовой роты — от её штатного состава осталось лишь пятнадцать человек. Вражеские пулемётчики вели по советским позициям огонь с такой интенсивностью, что наши бойцы, не желая зря рисковать, не открывали ответного огня и ожидали подкрепления.
               
    Борис нашёл капитана роты, протянул удостоверение и представился:
    - Здравия желаю, военкор «Правды» Борис Полевой. У меня задание написать о вас.
    - О нас? - удивлённо спросил офицер, изучая документы журналиста.
    - Да, о тех, кто забивает последний гвоздь в гроб фашизма, - уверенно ответил Полевой.
    Капитан внимательно посмотрел на журналиста, отошёл в сторону, затем вернулся и протянул репортёру ППШ, на прикладе которого виднелись следы крови (ППШ — 7,62-мм советский пистолет-пулемёт системы Шпагина — Прим. автора):
    - Возьми автомат Сергеева, ему он уже не понадобится. Если немцы, не дай Бог, контратакуют, - офицер кивнул на кобуру на поясе Бориса, - с ТТ ты долго не протянешь (ТТ — штатный армейский пистолет, разработанный в СССР в 1930 году советским конструктором Фёдором Васильевичем Токаревым —  Прим. автора).
    Полевой, стараясь не испачкаться ещё не высохшей кровью, взял оружие. Капитан заметил удивление журналиста и кивнул в сторону немецких позиций:
    - С той стороны снайпер работает. Это он Сергеева подстрелил, так что не высовывайся и пригибайся возле окон. Если сможешь, напиши о том, как ему не хотелось умирать. Да и никому не хочется, зная, что победа у нас в руках!
    - Напишу, обязательно напишу! - пообещал Борис.
    Внезапно комроты опёрся спиною о стену и задумался. На глазах капитана заблестели слёзы, и бывалому военкору стало не по себе. Борис понимал чувства офицера: тому было тяжело — война почти закончена, и в последние дни его рота понесла такие большие потери. Капитана позвали к линии связи с командным пунктом дивизии, а один из бойцов подошёл к Полевому и поздоровался:
    - Здравствуйте, товарищ военкор!

    Борис взглянул на подошедшего. Перед ним в форме старшего сержанта стоял Трифон Лукьянович, заметно постаревший с момента их последний встречи. Репортёр познакомился с Лукьяновичем, когда тот после освобождения Молдавии лежал в госпитале с тяжёлым ранением. От удивления у репортёра перехватило дыхание — он не ожидал встретить Трифона. Полевой помнил, что в прошлый раз бойца ожидала врачебная комиссия и демобилизация.   
    - Здравствуй, Трифон! - поздоровался военкор и осторожно спросил: - Почему ты здесь? Тебе же сказали, что больше не годен к службе!
    - Узнали! Ну тогда оба будем живы! - не отвечая на вопрос, сержант налил из фляжки в крышку немного спирта. - Выпьем за встречу, не ожидал вас ещё раз увидеть.
    Оба отпили по чуть-чуть, и у Полевого вновь перехватило дыхание, но не от глотка, а от волнения. Переведя дух, журналист повторил вопрос:   
    - Почему тебя не комиссовали?!

    Трифон внимательно посмотрел на Бориса и начал рассказывать:               
    - Да нет, как и положено, по ранению демобилизовали. Я вернулся в Минск, где до войны работал на радиозаводе, а вместо дома — голый пустырь... Соседи рассказали, что в конце июня 1941 года, через пару дней, как я  ушёл на фронт, в него попала бомба. Жена, две дочурки и тёща — разом погибли, а на следующий день немцы уже взяли город. Я метнулся в деревню к родителям, там тоже никого! Каратели повесили отца, мать и сестру за связь с партизанами. Что мне оставалось делать? - сержант посмотрел в сторону немецких позиций и злобно сплюнул на пол. - Я бросился догонять свою дивизию. Нагнал только в Польше, поговорил с командованием и объяснил ситуацию. Комдив понял меня, в нарушение устава поставил на довольствие и разрешил остаться в части. Потом бои на Висле, на Сандомирском плацдарме, после которых стал старшим сержантом, - Трифон хлопнул себя ладонью по погонам, - ну а дальше... А дальше бил немцев до тех пор, пока не оказался здесь, в Берлине!
    Бориса потрясла встреча с человеком, с которым его свела судьба. Военкор задумался и предложил:
    - У меня задание написать о штурмовых группа. Не против, если я и о тебе тоже напишу?
    - Как хотите, - согласился Лукьянович и, замерев на месте, спросил: - Слышите?

    Неподалеку, метрах в ста от них, шёл ожесточённый уличный бой. Гулкими выстрелами по целям работала СУ-152 (СУ-152  - тяжёлая советская самоходно-артиллерийская установка времён Великой Отечественной войны со 152-мм гаубицей-пушкой — Прим. автора).
    - Слышу, рядом работает самоходка.
    - Да нет! «Пилы Гитлера» на той стороне замолчали! Видать, либо стволы пулемётов перегрелись и их меняют, либо смертники перезаряжаются. Эх, сейчас бы атаковать, да жаль, не выйдет — силёнок у нас маловато! («Пила Гитлера» — немецкий скорострельный пулемёт MG-42 калибром 7.92 мм. с темпом огня 1200 выстрелов в минуту, из-за чего пулемётчикам приходилось во время боя заменять раскалённый ствол пулемёта на запасной. Назван «пилой Гитлера» из-за характерного звука, издаваемого при ведении огня — Прим. автора).

    - Смертники? - переспросил Полевой.
    - Ну да, - ответил Трифон, - на таких огневых точках сидят либо «власовцы», либо остатки украинской дивизии СС «Галичина». Этим терять нечего, они не успели покинуть Берлин и сдаться союзничкам — у нас их так и так расстреляют, - ответил Трифон. - Или, бывает, немцы приковывают к пулемётам штрафников, которые, пока есть патроны, ведут огонь, а потом стреляются («Власовцы» - нарицательное название советскими солдатами соотечественников-предателей. Пошло от названия членов Русской освободительной армии, воевавших на стороне противника под руководством Власова Андрея Андреевича — бывшего командующего 2-ой ударной армией, попавшей в апреле 1942 года на Волховском фронте в окружение. Власов был задержан силами самообороны (полицией) и согласился на сотрудничество с Третьим рейхом. По приговору трибунала расстрелян в августе 1946 года — Прим. автора).
    - Где же остальные части СС?
    - А как думаете? Эти так и эдак смертники. Пока мы сквозь них пробиваемся, «настоящие арийцы» успеют для нас подготовить новые «сюрпризы».

    Подошёл капитан и, повторив слова Лукьяновича насчёт атаки, добавил:
    - Через десять минут подойдут два взвода подкрепления, пара снайперов и самоходка, тогда и начнём.
    - Смотрите! - внезапно крикнул боец, следящий за противником.
    Стараясь не подставляться под вражеские выстрелы, солдаты выглянули на улицу. Из подъезда дома, что стоял напротив, воспользовавшись затишьем, вышла молодая женщина с ребёнком на руках. Немка испуганно осмотрелась и стала переходить улицу. Как только она дошла до середины мостовой, с вражеской стороны раздалась короткая автоматная очередь, и женщина, не выпуская дитя из рук, упала на брусчатку. Трифон посмотрел на Полевого и зло спросил:
    - Разве это люди?
    - Люди есть везде, так же, как и нелюди, - ответил Борис, задумавшись о своём.
    Размышления прервал ещё один окрик бойца-наблюдателя:
    - Братцы, смотрите, ребёнок-то живой!
    Полевой, старший сержант и солдаты снова осторожно выглянули и увидели то, от чего у людей, которые не раз целовались со смертью, кровь застыла в жилах!


    Посреди улицы, рядом с убитой матерью, ползал ребёнок трёх-четырёх лет. Он тормошил мать и, не понимая, почему та молчит, плакал и громко кричал:
    - Мama?! Мutter?! Mutti?! (“Мама?! Мама?! Мамочка?!» (нем.) - Прим. автора).
    Судя по одежде, это была дочь убитой немки, которая пыталась перейти на советскую сторону. Первым отреагировал капитан:
    - Сашкин, Пырца!
    Как только названные бойцы подбежали к офицеру, тот указал, где следует занять позиции с ручными пулемётами Дягтерёва. Затем капитан обернулся к остальным и приказал:
    - Перепроверить и зарядить оружие! Приготовиться к бою! Журналист!
    Борис подошёл к офицеру, и тот, протягивая военкору каску, предупредил:
    - Не забывай, с той стороны снайпер работает — сильно не высовывайся!
    Полевой надел каску и вопросительно взглянул на капитана. Тот на секунду замолчал, а затем прокричал так, чтобы все слышали:
    - Прикрыть огнём ребёнка! Пулемётчики работают по первому и второму этажу, остальные —  по окнам сверху и ниже! Не дайте снайперу голову поднять! Огонь по команде!
    - Эх, не успеем! - с надрывом прохрипел Лукьянович.
    Он перекинул автомат за спину, выбежал из укрытия и, прижавшись к мостовой, быстро пополз в сторону убитой женщины.
    - Сержант, назад! - крикнул офицер, но тот в ответ махнул рукой и продолжал ползти к своей цели.
    Капитан приказал:
    - Рота, огонь!

    Бойцы прикрыли Лукьяновича. Благодаря их поддержке, сержант дополз до немки, взял плачущую девочку и повернул назад. С трудом преодолев несколько метров — было видно, как ему было неудобно ползти, Трифон поднялся и, прижимая ребёнка к груди, побежал. Как только он передал свою ношу товарищам, с вражеской стороны прозвучал один единственный выстрел — немецкий снайпер решил не упускать лёгкую цель. Пуля попала Лукьяновичу в спину, его ноги подкосились, и он упал на брусчатку мостовой. Солдатам удалось затащить Трифона в дом и осмотреть — тот был тяжело ранен. Бойцы сумели перевязать рану и остановить кровь, но, чтобы сохранить сержанту жизнь, его нужно было срочно доставить в медсанчасть.

                ***
    Пока солдаты думали, как это сделать, за окнами раздался лязг гусениц и рёв двигателя подошедшей самоходки, и с чёрного входа в подъезд стали вбегать бойцы долгожданного подкрепления. Со стороны внутреннего двора остановился «Виллис», на котором подвезли боеприпасы («Виллис» - американский армейский внедорожник времён Второй мировой войны, поступавший в СССР с 1942 года по ленд-лизу — Прим. автора). Капитан приказал двум бойцам перенести немецкую девочку и старшего сержанта на плащ-платке в автомобиль и быстрее доставить их в медсанчасть.
    Посмотрев на военкора, офицер сказал:
    - Думаю, материала на заметку у тебя уже хватает! Через пару минут мы начнём атаку. У меня просьба — доставь сержанта в медсанбат! Приказывать не могу, но ты известный журналист, с тобой это будет проще.
    - Помогу, товарищ капитан, конечно, помогу!

    Как только Полевой с потерявшим сознание Трифоном, ребёнком и парой автоматчиков отъехали от передовой, то позади послышались оглушительные выстрелы самоходки и звуки начавшегося боя. Через десять минут раненого с ребёнком передали санитарам. В тот же день по линии спецсвязи Полевой отправил в редакцию «Правды» заметку о действиях советских штурмовых групп в Берлине. Через пять дней, с набросками очерка о подвиге Лукьяновича на руках, военкор решил проведать старшего сержанта. Отыскав госпиталь, в который доставили Трифона, Борис поинтересовался самочувствием героя, но ответом было молчание, и репортёра перенаправили к начальству.

    - Добрый день, могу я проведать старшего сержанта 301-ой стрелковой дивизии Лукьяновича Трифона Андреевича? - спросил Полевой командира военного госпиталя. - Пять дней назад на улице Эльзенштрассе он получил тяжелое ранение, и его переправили к вам.
    Пожилой главврач, на военной форме которого сквозь распахнутый халат виднелись ордена, внимательно посмотрел на репортёра и спросил:
    - Простите, с какой целью интересуетесь?
    - Я военкор «Правды» Борис Полевой, - представился журналист и протянул  удостоверение. - Принёс наброски статьи о подвиге, который он совершил. Хотелось бы, чтобы Трифон Андреевич посмотрел: не ошибся ли я, описывая его биографию.
    - К сожалению, это невозможно. Сегодня ночью он скончался, ранение оказалось слишком тяжёлым. Ещё раз простите.
    От такой новости Борис едва удержался на ногах.
    - А ребёнок? Мы доставили его в медсанбат с маленькой немецкой девочкой, которую он спас, - с волнением спросил репортёр.
    - Не знаю, - ответил главврач, - скорее всего её переправили туда, где помогают жителям Берлина. Почему она вас так интересует?
    - Хотелось узнать судьбу той, ради кого погиб этот человек… - тихо произнёс Борис.
    - Извините, ничем не могу помочь, - также тихо ответил начальник военного госпиталя. - Простите, но мне надо работать, очень много раненых... - он вежливо попрощался с Полевым.

    Борис вышел на улицу, достал портсигар с трофейными папиросами, прикурил и, присев на скамейку, задумался. «Не успел… Не успел!» - на его глазах выступили слёзы. «Всё равно напишу о нём...» - решил журналист и, как только поднялся, к нему подошла молодая медицинская сестра.
    - Извините, это вы Борис Полевой?
    - Да.
    - Хорошо, что успела вас догнать. Семён Сергеевич, наш главврач, попросил передать это, - девушка протянула папку.
    - Что здесь? - спросил репортёр.
    - Не знаю, - ответила медсестра, - он сказал, что это вам пригодится…

                ***
    Борис открыл папку и увидел десятки листов с множеством фамилий раненых, напечатанных через «копирку» на пишущей машинке («Копирка» - бумажная прослойка, пропитанная чернилами, которая вставлялась в пишущую машинку между листами бумаги для изготовления копии документа — Прим. автора). Возле каждой записи стояла дата, начиная с 28-ого апреля и заканчивая сегодняшним днём. На листах с текстом, которые, как он понял, должны быть приобщены к личным делам военнослужащих Красной армии, побывавших в госпитале, были сотни имён и фамилий с указанием званий, воинских частей, дат рождения и ранения, начиная с 28-ого апреля 1945-ого года, а также диагнозы и результаты лечения на момент печати документа.

    Как только Борис снова присел на скамейку и стал изучать бумаги, ему опять стало не по себе. На первом листе было напечатано: 

    «1. Исаков Андрей Николаевич, 1912 - 1945 гг., старший лейтенант, командир 8-ого ударного танкового взвода 3-ей гвардейской танковой армии 1-ого Украинского фронта. 28 апреля на броне своей машины вывез в безопасное место более сорока мирных жителей, включая стариков и детей. По возвращении на боевые позиции был подбит фаустпатроном. Экипаж выбрался из горящего танка и принял неравный бой. Обороняясь, танкисты не дали подразделению СС выйти в тыл наступающим штурмовым частям Красной Армии. Во время боя Исаков получил тяжелое ранение в лёгкое. Доставлен в госпиталь в ночь с 28-ого на 29-ое апреля 1945-ого года. Скончался на операционном столе.

    2. Стахеев Александр Фёдорович, 1920 -1945 гг., рядовой 3-го стрелкового батальона 184-ой дивизии 47-ой армии 1-ого Белорусского фронта. 28-ого апреля во время штурма моста через канал выводил мирных жителей из домов, прилегающих к району боя. Получил смертельное ранение в спину из пистолета от десятилетнего мальчика, семью которого перевёл в безопасное место.

    3. Шаров Алексей Михайлович, 1922 -1945 гг., рядовой…»

    Далее шли списки умерших в госпитале, и каждая запись сопровождалась пометкой: получил тяжёлое ранение при спасении мирных жителей в городских боях с указанием места и времени. Военкор насчитал 138 фамилий военнослужащих, погибших с 28-ого апреля при штурме Берлина, которые спасали и выводили его жителей из-под огня.


    Чем дальше читал Полевой, тем сложнее было сохранять спокойствие. От душевной боли хотелось завыть так, чтобы все здания Берлина рассыпались в пыль. Борис вспомнил о своём НЗ, достал фляжку и сделал пару глотков трофейного шнапса. Спиртное немного успокоило нервы. Отложив папку в сторону, журналист снова закурил — его всё ещё трясло от прочитанного. К скамейке, на которой сидел Полевой, подошла молодая немка и знаками попросила не выкидывать окурки — видно, она собирала их либо для себя, либо на продажу. «И эти люди считали себя «высшей нацией»? - подумал Полевой и отдал женщине все оставшиеся папиросы.

    Перед возвращением в Москву военкор подробнее изучил сводки уличных боёв в столице Германии и нашёл описания более сотни подобных случаев, когда наши бойцы, рискуя жизнью, спасали мирных жителей Берлина. Особенно журналисту запомнился подвиг старшего сержанта 79-ой гвардейской стрелковой дивизии 8-ой гвардейской армии 1-ого Украинского фронта Николая Ивановича Масалова. 30-ого апреля тот вытащил из-под моста ползавшую по телу убитой матери трёхлетнюю девочку. Несмотря на огонь противника, он с ребёнком на руках добрался до своих и передал спасённую девочку в штаб полка.

    Борис написал обо всех этих случаях отдельную статью для «Правды», а чуть позднее в «Комсомольской правде» вышел очерк «Помни имя твое» о Трифоне Лукьяновиче и его подвиге. Советские граждане, которые выживали на оккупированных территориях, прочитав написанное, поразились силе духа и благородству своих солдат по отношению к немцам. На здании Минского приборостроительного завода, где до войны работал Трифон Лукьянович, в его честь была установлена памятная доска. В микрорайоне Зелёный Луг города Минска, где в довоенное время жил герой, появилась улица, названная его именем.   

                ***
    В августе 1946-ого года после Потсдамской конференции стран антигитлеровской коалиции у маршала Климента Ефремовича Ворошилова возникла идея создать мемориал в честь советских солдат в берлинском Трептов-парке, где захоронено более семи тысяч воинов Красной армии. Ворошилов рассказал о задумке скульптору, бывшему фронтовику Евгению Викторовичу Вучетичу. В результате у Вучетича возникло несколько вариантов будущего памятника. Один из них представлял собой фигуру Сталина, держащего в руках земное полушарие с изображением Европы. Но потом Евгений Викторович вспомнил описанные Полевым многочисленные случаи, когда советские солдаты, рискуя жизнью, спасали детей и близких тех, кто принёс на нашу Родину столько горя. Подвиг бойцов настолько вдохновил Вучетича, что он создал и другой образ: фигуру солдата с ребенком на руках. Сначала это был боец, который в одной руке держал маленькую девочку, а второй сжимал ППШ. Оба варианта увидел Сталин. Он выбрал второй вариант, настояв на том, чтобы автомат заменили более символичным оружием — мечом, разрубающим фашистскую свастику.

    В 1949-ом году в Ленинграде на заводе «Монументальная архитектура» изготовили памятник Воину-освободителю. Скульптура высотой 12 метров весила более 70-ти тонн, и её доставили на место установки в разобранном виде. 8-ого мая 1949-ого года советский комендант Берлина генерал-майор Александр Георгиевич Котиков торжественно открыл в берлинском Трептов-парке монумент советскому бойцу. Памятник напоминает об истинном характере, гуманизме и силе духа советского солдата. Напоминает европейцам о том, что наш боец пришел не мстить, а защищать, в том числе и детей, отцы, которых принесли его родной стране столько горя и слёз.
43 Катюша
Наталья Юрьевна Сафронова
Наталья Сафронова

КАТЮША

Анюта и Соня появились в дверях запыхавшиеся, разгоряченные, в съехавших набок шапочках.
- Что же вы такие лохматые? Почему не заплелись? – удивилась я.
- Мама сделала нам хвостики, но мы сняли резинки, - охотно объяснили сестренки. У них получилось «лезинки», букву «р» они еще не выговаривают.
- Зачем? – мне любопытно.
- Потому что мы дрались, - исчерпывающе ответила Соня, у нее получилось «длались». – Мы что-то делили. Анюта, что мы делили?
- Селестию, - подсказала Анюта. – Соня очень просила Селестию, и я дала ей поиграть.
Селестия – пони из популярного мультсериала.
- Это называется «просила»? – уточняю.
- Я просила у Ани Селестию, - подтвердила Соня. – И нечаянно начала драться.

- Мы хотим рисовать «Катюшу», - просят девочки, - ее немцы боялись.
Воспитательница дала им домашнее задание: нарисовать рисунок к Дню Победы.
Прошлой весной мы видели легендарную машину Победы в музее техники, и она произвела на детей неизгладимое впечатление, с тех пор они с удовольствием поют «Выходила на берег Катюша». Самолеты и танки им тоже понравились, но «Катюша» - больше. Мне почему-то кажется – из-за имени. Катюшу боялись немцы – звучит замечательно!
Включаю на компьютере видео о «Катюше» с кадрами кинохроники – смотрят, не отрываясь.
- Где немцы? – серьезно спрашивает Соня.
- Драпают от «Катюши», - отвечаю.
- Я бы им наподдала, - поддакивает Соня, - я бы их раскидала!
Приступаем к рисунку. Я рисую «Катюшу», Анютка раскрашивает. Потом девочки рисуют солнце в синем небе, зеленую траву и цветы.
- Это что? – спрашиваю я Соню.
- Солнышко, - поднимает она на меня глаза.
- Похоже на букашку, - удивляюсь я.
- Букашки так высоко не летают, - резонно замечает Соня.
- А по земле ползают жучки,- Анюта вдохновенно рисует крошечные точки рядом с цветами.– Они совсем маленькие, надо осторожно идти, чтобы не наступить.


Для полноты впечатления мы идем в парк Победы, к памятнику пограничникам, стоим у Вечного огня. Анюта лихо залезает на танк, Соня хочет последовать ее примеру, но останавливается:
- Я боюсь!
- Ты же такая храбрая с утра была, - улыбаюсь я, - немцам хотела наподдать.
- Где немцы? – грозно оглядывается Соня. – Сейчас я им наподдам!
- Соня, отсюда видно немцев! – позвала Анюта сестру.
- Подсадите меня, - деловито просит Соня, карабкается на танк. Страх, как рукой сняло.
44 Лейтенант
Наталья Юрьевна Сафронова
Наталья Сафронова

Лейтенант

По материалам интернет-пространства

     До чего влюбиться хотелось, даже не выскажу!  И страшно, война все-таки, стреляют каждый день, и устаешь так, что не передать словами, а вот ложишься спать и думаешь:
- Где же он? Где же он, тот, от которого глаз не отведу?
Казалось,  вот как только он появится, и все будет по-другому, иначе.  Не так страшно. Потому что можно будет бояться не только за себя. И не столько за себя, сколько за него.  И будет радостно оттого,   что есть за кого бояться. И появится высота. Я не знала этого, просто предчувствовала.
     А потом он появился. Пришло пополнение мальчишек, и среди них лейтенант, только после курсов.  И у сердца стало тепло-тепло, и я поняла: дождалась. Теперь есть, ради кого жить.  А он на меня и не смотрит, только о том, чтобы с командирством своим справиться, думает.  И когда начался бой, лейтенант поднялся: «Вперед! За Родину!» А бойцы все лежат.  Лейтенант опять: «Вперед!», а солдаты лежат. И тут я поднялась с ним рядом, и шапку сняла, чтобы все увидели, что девчонка встала. И они все встали, и пошли в бой.
     И так я навсегда рядом с ним и осталась.   Кого бы ни выносила из боя, все-то его видела. Кого бы ни обшептывала: «Потерпи, миленький!», все-то ему шептала.  А он и потом не замечал, как я к нему отношусь,  я старалась не показывать.   
      А однажды его и вправду ранило.   Бьет миномет, вижу – упал.  Я к нему бегу. Думаю – живой ли? Только бы успеть!  Кто-то толкнул меня: лежи, дура чертова! Я поползла. В лицо заглянула: живой! В плечо его ранили. Перевязала, тащу, а он сознание потерял от боли.  Не помогает мне, и от этого тяжело тащить.  Прилегла передохнуть, слышу, стонет кто-то. Оглянулась, смотрю, рядом еще один раненый, без ног, истекает кровью.  Я своего лейтенанта в воронку скатила, потащила безногого. Потом вернулась за лейтенантом, так перетаскивала их по очереди. И вдруг, когда я подальше от боя отползла, дыма стало поменьше, разглядела, что безногий – немец.  Я ахнула: там лейтенант мой мучается, а я немца спасаю! Оставила я его, поползла за своим лейтенантом.  Вынесла его, а сама все про немца думаю: как он там? Не умер ли? Тоже ведь человек.  Вернулась за немцем.   Так обоих и сдала в госпиталь. 
     Лейтенант из госпиталя вернулся, подарил мне шоколадку. В благодарность за спасение. А больше это ничего не значило. Но мне  ничего и не надо было. Главное, живой!
     А потом я не уберегла  своего лейтенанта.  Немцы нас обстреливали, и его убило. Я к нему кинулась, а он был уже мертвый. Сразу умер.  Его надо было быстро похоронить, потому что обстрел продолжался. Он лежал на плащ-палатке, а мы выбирали место для могилы. Выбрали старые березы, Рядом с самой большой решили похоронить. Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место. Тут деревня кончается, тут развилка… Но как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит? Стали прощаться… Мне говорят: «Ты – первая!»  И я вдруг поняла, что как я ни прятала чувство, все знают о моей любви.  И я подумала: «А может, и он тоже знал?» Я смотрела на него, смотрела,  как будто он живой и сейчас скажет: «Да знаю я все! И ты мне тоже очень нравишься! Просто война сейчас, не до глупостей,  родину защищать надо!»  И я подумала: «Какой же ты дурак!»  Он лежит на плащ-палатке, а я смотрю на него, смотрю… и радуюсь, что он знал о моей любви… Значит, все не зря.  Я наклонилась к нему и поцеловала. В первый раз, никогда до этого ни с кем не целовалась.