Анчар. часть 1

И раб «послушно в путь потек…»
История создания стихотворения А.С. Пушкина «Анчар».

Черновая рукопись «Анчара» в пушкинском так называемом Втором альбоме (ПД 838) располагается на листах 21об.-22 и 23 об. Она имеет точную дату написания: «9 ноября. 1828. Малинники». Однако впервые упоминание «upas – анчаръ» в этой рабочей тетради встречается несколько выше, еще на л.19 (три фрагмента этого листа см. в коллаже), заполненном строфами новых эпизодов и Посвящения к поэме «Полтава». Пушкин привез ее из Петербурга в Малинники в достаточно высокой степени готовности и дорабатывал ее в самом конце октября и в первых числах ноября.
Значит ли это, что информация о ядовитом дереве, растущем на острове Ява, впервые попалась ему на глаза именно в это время? В пушкиноведении существует длинный перечень литературных произведений и специальных научных трудов, откуда Пушкин мог извлечь эти сведения, а также рассуждений о том, когда он мог это сделать. Однако появление надписи «upas – анчаръ» на ПД 838, л. 19 логичнее все же было бы связывать не с выходом в свет той или иной информации о «древе яда», а с располагающимся на этом листе графическим материалом. А он представляет собой двойной профиль хозяйки имения Малинники Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф и управляющего ее имением немца-агронома Карла Рейхмана, а также ряд изображений женских ног.
Поскольку этот лист имеет лишь косвенное отношение к истории создания «Анчара», ограничусь пересказом того, что в линиях этих рисунков записано. В них Пушкин рассказывает, что в гости в Малинники пригласила его Прасковья Александровна. Что это имение в семье считается приданым старшей дочери, Анны Николаевны Вульф (1799-1857), которую он не любит. О том, что неожиданно для него 29 октября, спустя всего неделю по его прибытии в Малинники, он вдруг обнаруживает себя, молодого холостого мужчину, в «ловушке» – наедине с двумя хозяйскими дочерьми, девушками на выданье Анной и Евпраксией Вульф. Как говорится, на выбор, ибо проживание разнополых молодых людей в одном доме в глазах провинциальных жителей тогда могло означать только одно: скорую свадьбу с хозяйской дочерью.
Владелица имения Прасковья Александровна, прихватив свою также незамужнюю падчерицу Александру Ивановну Осипову (чтобы та не мешала Пушкину сделать «правильный» выбор), срочно отъехала в Тригорское. Малинниковское хозяйство она, как обычно, оставила под присмотр своему управляющему Карлу Рейхману. Пушкин прекрасно знает, что Прасковья Александровна мечтает видеть его своим зятем, но в его планы не входит женитьба ни на одной из сестер Вульф.
Более того, его раздражает внимание к нему, которое с подачи этих девушек проявляет нарисованная им на ПД 838, л. 19 «стая Вульфов» (владельцев соседних имений Петра, Ивана, Павла Ивановичей Вульфов с примкнувшим к ним курово-покровским помещиком Павлом Ивановичем Понафидиным, женатым на их сестре Анне Ивановне Вульф). «Будущая родня», отмечает в линиях этого рисунка Пушкин, «ездит на него поглазеть как на собаку Мунито». (Похожее выражение встречается в письме Пушкина от середины ноября 1828 года из Малинников в Петербург А.А. Дельвигу: «…Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито». –XIV, 33)
Параллель с «древом яда» на этом листе для Пушкина может быть такой: с кем ни подружишься, все начинают использовать тебя в своих интересах; из самых вроде как добрых побуждений заставляют тебя делать то, что самому тебе не нужно и даже не полезно.
Пушкину-творцу интересна не только ядовитость дерева АНЧАР, но и само его название – подсокращенное АНти-оЧАРование. То есть, РАЗОЧАРОВАНИЕ, ПРОЗРЕНИЕ, даже РАСКАЯНИЕ. В частности, в случае с Вульфами, – в том, что он еще в их Тригорском во время своей ссылки, что называется от скуки, завел с серьезно влюбленной в него Анной Николаевной Вульф далеко не платонические отношения. И теперь она отказывает всем своим старицким женихам и надеется, что он предложит-таки ей свои руку и сердце.
Подходы к истинному смыслу «Анчара» обнаруживаются уже на обороте ПД 838, л. 19, где среди рисунков, имеющих отношение к все той же семье Вульфов, есть странный, кажется, и вообще для этого места рукописи «Полтавы» «восточный» профиль (см. в коллаже). По виду – египетского фараона. Не тот ли это «князь» и «непобедимый владыка» – человек, который послал раба, другого такого же человека, к анчару одним только «властным взглядом»? «И тот послушно в путь потек // И к утру возвратился с ядом…»
Если прочесть информацию в линиях «восточного» профиля, то обнаруживается, что этот «фараон» – …Николай Александрович Бестужев (1791-1855), капитан-лейтенант Российского морского флота (автопортрет см. в коллаже). По официальным документам, видимые нами на пушкинском рисунке приметы Бестужева таковы: лицом чист, глаза серые, нос посредственный, острый, на шее на левой стороне ниже уха был ранен, бородавки природные на лбу и на левой стороне шеи.
По воспоминаниям уроженца Вышнего Волочка, инженера-путейца Антона Ивановича Штукенберга (1816-1887), который в 1836-1840 годах служил в Восточной Сибири по железнодорожной части и был знаком и дружен со многими ссыльными декабристами, лицо у Николая Александровича было чрезвычайно выразительное, особенно профиль. Он это хорошо знает, и потому свой портрет пишет так, будто срисовывает себя в зеркало в 3/4 левого оборота (чтобы скрыть шрам от раны?). У него были отчасти орлиный нос, высокий лоб, тонкие губы, выдающийся подбородок и чрезычайно подвижные черты лица, «придававшие ему особенную занимательность и вполне выражавшие его многосторонние способности, которыми он умел услаждать свое заключение и сохранить себя морально и физически». («Николай Бестужев, овеянный гениальностью…» Часть 3 – эл. ресурс https://pro100-mica.livejournal.com/196185.html; 13.03.2020)
С 1819 года Николай Бестужев служит в Кронштадте одновременно помощником директора балтийских маяков и начальника Морского музея. В 1822 году, в соответствии с его давним научным интересом, он будет переведен в Адмиралтейский департамент историографом русского флота, а 1825 году сменит на должности своего долго болевшего и умершего начальника Морского музея. Всего несколько месяцев Бестужев официально провозглавляет этот музей до восстания декабристов, но сумеет все же реставрировать и привести в порядок его экспонаты и фонды.
Говоря о том, с каким энтузиазмом Бестужев взялся за восстановление музея, его брат Александр писал с некоторой иронией матери в Сольцы 25 августа 1825 года: «Николу едва вижу, и то в свят день до обеда, – все возится со своими мумиями». (Сборник «Памяти декабристов». – Л.: Изд. Академии наук СССР, 1926. Т. 1. С. 52) Исторические исследования и служба в Морском музее объясняют появление в кругу друзей для Николая Бестужева шуточного прозвища Мумия.
«Восточный» профиль подписан крупными буквами, разбросанными по всему изображению: «Николай Бестужевъ». В линиях глаза: «Прозвище ему Мумiя». Далее – по линиям профиля и головного убора Мумии Пушкин о Бестужеве рассказывает следующее: «Я былъ у него въ Кронштадте и виделъ Египетскаю мумiю въ саркофаге. Я познакомился с нимъ у Карамзина. Онъ къ нему ездилъ читать документы. Онъ занимается маяками и изучениемъ исторiи Россiйскаго морского флота».
Второе важное для Пушкина обстоятельство связано с общественно-политической деятельностью «восточного» человека Бестужева. Тот – масон: с 1818 года – член военной ложи Избранного Михаила. (В полном наименовании каждой из иллюминатских лож содержится ключевое слово «восток»: Соединенных Друзей на востоке Санкт-Петербурга, Трех Добродетелей на востоке Москвы, Эвксинского Понта на востоке Одессы и так далее) И будущий декабрист: с конца 1824 года – член тайного Северного общества и его Верховной думы. Последнее Пушкину становится известным от посетившего его в январе 1825 года в Михайловском лицейского друга Ивана Пущина. В бестужевском профиле Пушкин записывает: «Былъ у меня Иванъ Пущинъ. Онъ познакомилъ меня съ руководителемъ Общества (имъ оказался мой прiятель Кондратiй Рылеевъ), и я убедился в томъ, что я участвовать въ немъ не хочу. Бестужевъ ему правая рука. Пусть Иванъ как хочетъ, а я ему подчиняться не буду».
Иван Пущин как-то это и без пушкинских признаний понял и, соответственно, доложил об этом своему начальнику Рылееву. Поэтому накануне восстания с призывом об участии к Пушкину лично обращается не Пущин, не сам Рылеев, а более симпатичный Александру Сергеевичу и вообще очень интересный, многогранно талантливый и обаятельный человек Николай Бестужев. Удивительно, но даже царю Николаю I Бестужев очень нравился, в ходе следствия по делу декабристов он назвал Бестужева «умнейшим человеком среди заговорщиков». Пятно в задней части головного убора (кстати, масонского колпака) изображенной на пушкинском рисунке Мумии сообщает: «Въ 25 я получилъ отъ…», за ее профилем – «…Бестужева письмо», с левой стороны от профиля – «Я думалъ ехать узнать о себе».
Понятно, что бестужевское письмо – эта «послушливая стрела» от «князя» стихотворения «Анчар» – требовало от Пушкина «послушания». То есть, подчинения приказу выполняющего волю реального «князя» всего масонского движения руководителя его столичной ячейки Кондратия Рылеева: призывала поэта к участию в бунте на Сенатской площади.
Пушкин не собирается бунтовать. Но, как масон, демонстративно отказаться подчиняться приказу старшего по должности брата, даже не будучи членом декабристского Северного общества, в решающий для ложи момент он не может. Поэтому «обманывает» себя. Поеду, мол, в Питер вроде как по братскому вызову, а там видно будет... Сам же надеется, что в дороге будет представителями властей непременно остановлен, как нелегал. И от души благодарен «спасшему» его от участия в революции перебежавшему ему дорогу зайцу, которого нарисует позже, на первой странице беловика «Анчара».
(Продолжение – Часть 2)