Бар верста. мой блюз

Эта ночь была тягучей, как густые сливки, с легким привкусом виски и ароматом хорошего табака. Ночь с воскресенья на всю неделю сразу. Сегодня было много гостей, они ехали послушать нашего Ивана. Залитый верхним светом стоящий на сцене барный стул, прячущиеся в темноте чуть хриплые колонки, стойка со студийным микрофоном, фоном играющие Whitesnake… Все ждут. В зале негромкий гул голосов, звяканье стопок (мы даже виски пьем, чокаясь). Ожидание неспешно плещется в окна. Совсем скоро, недолго ждать уже. Только что Ваня звонил, подъезжает.
Стою за стойкой, привычно, на автомате протираю бокалы и стаканы, разглядываю публику. Компания за столиком у окна, поближе к сцене. Сразу втдно, из города к нам. Одеты дорого, но неброско, только знающий и оценит, общаются свободно, как-то привычно. Они давно приехали, часа полтора тому. Радостно гомоня, заняли столик, расселись, взяли бутылочку коньяка. Как будто Новый год у ребят, такое радостное предвкушение в них. Подрезал им лимончика и рядом миску с перетертым с натуральным кофе сахаром пристроил. Комплимент от шефа за хорошее настроение. А ребята и не против, улыбаются довольно и коньяк в бокалах греют. Грамотные.
А вот дальнобои, мужики суровые. Подъехали, аккуратно припарковали своих мастодонтов в уголке, покурили на воздухе, усевшись на нашу весеннюю скамейку. Видно, что рады теплу. Молча зашли, умылись с дороги и обосновались за столиком перед самой сценой. И так крепко они устроились, что сразу ясно – будут пить. Подгадали рейсы, значит. И точно, попросили сала с горчицей и водки. 0,7. Для разминки.
Чуть поодаль от них тоже городские, парочка. Она тонкая и какая-то просветленно-печальная, мечтательно улыбается ему и приятно смеется над его шутками. Он курчавый и смешливый, явно форсит перед ней. Он и сюда ее привез, чтобы впечатление произвести. Еще не знает, что человек на сцене и будет ее главным впечатлением. Они неумело пьют виски и почти незаметно целуются.  Пару минут назад он подошел к стойке и тихо, чтобы она не услышала, спросил:
- Скажите, а у вас номера есть?
Я отрицательно покачал головой, и он огорчился. Собрался уже вернуться за столик, но спохватился и спросил:
- А рядом где-нибудь?
Мне жаль было его расстраивать, но мог бы и заранее все разузнать. Он покачал головой с видом «Ну и глушь у вас тут» и вернулся к ней.
За самым дальним столиком устроились наши, из древни. У Ваньки там целый фан-клуб организовался, вот и отряжают каждое воскресенье делегатов, списки ведут, очередность соблюдают. Стараются ничего не заказывать, но я их все равно кормлю. Как иначе? Гости в дом – радость в дом. Сегодня здесь Валентина Петровна, завуч школы, женщина монументальных пропорций, строгая и твердая. Она явно верховодит за столом, и делает это на удивление душевно и весело, от их столика то и дело слышен смех. Рядом с ней Зойка Кряква. Такое прозвище ей дали за походку, один в один уточка. Напротив непонятно как затесавшийся в женскую компанию вечный водила Иваныч, насквозь прокуренный щуплый мужичок лет шестидесяти с большими рабочими руками, пропитанными маслом и солярой так, что и не отмыть. А с ним рядом застенчивая Светка, недавняя студентка, а нынче целый педагог начальных классов. Смешливая, рыжая, с пухлыми щечками, за которые рука сама так и тянется ее потрепать. Вся она похожа на крепкое румяное яблочко, часто улыбается, но тут же краснеет и опускает глаза. То ли Валентина Петровна так на нее влияет? Не знаю, но на столе у них исходит потом бутылочка, дразнят запахами соленые огурчики и грузди в сметане. Это Петровна принесла, она большая мастерица по части солить и квасить. Иваныч с нетерпением поглядывает на водку и только что не облизывается. В конце концов не выдерживает и идет курить на улицу. Это правильно, после его ядреного самосада пришлось бы проводить эвакуацию всех выживших и тотальную дезинфекцию бара. «Зато комары на версту дохнут» - философски отвечает он на претензии окружающих.
Чуть ближе к барной стойке обустроилась семья: папа, мама и великовозрастные близнецы, девчонка и паренек. Глава семейства крупный, с огромными кулачищами, круглой и лысой, как шар, головой. Переломанные нос и уши и могучие плечи выдают борцовское прошлое. Но голос тихий, спокойный. Когда он говорит, остальные замолкают. Серьезный дядька. Жена – милая птаха, хрупкая, красивая, щебечет и смеется, все время за всеми ухаживает и вообще заполняет собой все свободное пространство. Он смотрит на нее и иногда улыбается, а она под его взглядом вдруг сбивается и краснеет. Дети о чем-то шепчутся, поглядывая на ту парочку, и иногда смеются в голос. На столе у них пока ничего, кроме меню.
За соседним с ними столиком вальяжно расположился творческий персонаж, их сразу видно по немного сумрачно взгляду в расфокусе и нервным движениям рук. У него длинные утянутые в тугой хвост волосы неопределенного цвета, тонкий хрящеватый нос и острые ястребиные глаза. Тонкие пальцы отбивают по столешнице какой-то мотив, ищущий взгляд блуждает по бару, ни за что не цепляясь. Перед ним целая батарея бутылок нашего фирменного кедрового пива и гора разных закусок. Он надолго.
За еще одним столиком у окна шумная компания девчат. Им немного за тридцать, они в настроении и поэтому им сам черт не брат. В центре стола гордо возвышается текила и графин морса, разные овощные нарезки. Вечер обещает быть томным.
Остальные столики пока свободны, но я уверен, что это ненадолго.
Я немного нервничаю, как обычно перед Ванькиным выступлением. Как будто мне выступать. На сцене на небольшом столике ждут своего часа давно початая бутылка виски и сигара в алюминиевом тубусе. В баре не курят, но Ваньке можно.
Витька с Нинкой носятся как угорелые, разнося заказы, и поглядывают на дверь. Обычно Иван начинает в семь, а сейчас уже восьмой час. Дверь с мелодичным звоном открывается, все поворачивают головы в ту сторону… нет, не Иван. В зал входит колоритный дядька лет под шестьдесят в настоящем Стетсене, теплой джинсовой куртке и таких же штанах. Завершают образ крепкие кожаные ботинки. Он приветливо улыбнулся в белоснежные усы и пророкотал густым басом:
- Неужто успел? Славно, славно…
Уверенно прошел к стойке, бросил на нее шляпу, куртку повесил на спинку стула.
- Не против? – кивнул на шляпу.
- Нормально.
- Я к вам из далекого далека, специально, чтобы вашего соловья курского послушать – он внимательно следил за моей реакцией. Я кивнул:
- Все верно, вот уже сейчас и послушаете. Вот он  – я кивнул в сторону двери. На пороге стоял Иван. В руке он держал гитарный кофр, чем немало меня удивил. Раньше он на гитаре и не играл. Оглядев зал, Иван направился прямиком к сцене. Все сидящие в зале проводили его взглядами, кто заинтересованным, а кто и равнодушным, но он не обратил на это никакого внимания. Он уже весь был там, на сцене, и все остальное для него исчезло. Пара минут, и бас-гитара подключена к усилителю. Усевшись на стул, Иван пробежался по струнам, и бас заговорил на своем теребящем душу языке. Иван покрутил какие-то настройки, доводя звук до идеала, уселся на стул и заговорил:
- Добрый вечер. Очень хорошо, что вы здесь. Попоем?
Народ захлопал, и Иван улыбнулся.
- Предупреждаю сразу, я далеко не Джимми Хендрикс. Не судите строго.
В зале наступила полная тишина. Иван тронул струны и запел. Его немного хриплый голос с ноткой  усталости наполнил собой зал, удивительным образом погружая всех нас в особую атмосферу, лишенную суеты и громких звуков. На гитаре он не играл, нет. Он едва уловимо трогал струны, и голос баса переплетался с его голосом, наполнял его особенной грустью. Так грустят старики, провожая солнце. Или зрелые, состоявшиеся уже мужики, когда вдруг накатит осознание того, что большая часть жизни как-то незаметно оказалась за плечами. Песня длилась, медленно растекаясь по залу, проникая в каждый уголок, кружась по залу в вязком ритме. Красиво.
Музыка закончилась как-то незаметно. Ваня уже не играл, а мелодия словно бы еще звучала тонкими стенками бокалов, взглядами, негромкими разговорами. Никто не хлопал, все просто ждали продолжения. Ваня поднялся, молча налил себе виски, сделал небольшой глоток, постоял немного, закрыв глаза. Затем придвинул столик к стулу, снова взял в руки гитару, погладил струны…Он очень изменился сейчас. Нинка и Витька, стоящие в дверях подсобки, смотрели на него во все глаза. Сейчас перед нами был артист. Он общался с инструментом, жил в своем особенном мирке на сцене. Мы все словно бы подсматривали за чем-то особенным, не предназначенным для чужих глаз. Потому что он жил там не для нас, для себя. Новая песня началась так, словно и не заканчивалась. Она просто возникла, как будто кто-то прибавил звук. Негромкие голоса не мешали песне, они вплетались в нее, добавляли какие-то свои смыслы. На парковку вкатился микроавтобус, и в зал разом вошли с десяток человек. Вахтовики. Поначалу они шумно что-то обсуждали, но, заметив на сцене Ивана, резко сбавили тон. Они заняли сразу три столика, заказали половину меню и притихли, вслушиваясь в неуловимо знакомую музыку. Я тоже слушал и никак не мог угадать песню. .Легкие гитарные переборы не были мелодией, но они были музыкой. Третья песня, четвертая, виски, аромат сигары. Вечер шел по предназначенному пути, не сбиваясь с шага. Пара свободных столиков ждали гостей.
Влюбленная парочка перестала разговаривать. Она сидела, положив голову ему на плечо и заворожено глядя на сцену, а он блаженно улыбался, иногда нюхая ее волосы и целуя в макушку.  Семейство тоже молчало. Он мрачно тискал в ручищах обычный резиновый эспандер, она сидела, оперев подбородок на сцепленные пальцы, брат с сестрой откинулись на спинку дивана, одинаково скрестив руки на груди. Творческий персонаж смотрит на Ивана лихорадочно блестящими глазами, губы беззвучно шевелятся, словно он подпевает или шепчет что-то. Пиво напрочь забыто. Я подошел к нему:
- Может, уберу в холодильник? Греется.
Он вскинул на меня глаза, отрицательно помотал головой и отвернулся. Ну, хозяин барин. Я вернулся за стойку, и давешний дед в ковбойской шляпе тут же заговорил:
- По-настоящему поет. Я в Америке все блюзовые бары проехал, жил там двадцать лет.
Он помолчал, допил кофе и продолжил:
- С самого детства я хотел жить в Америке. Начитался Джека Лондона и твердо решил, что рано или поздно перееду на Аляску. Ну или хотя бы поближе к Великим Озерам. Первые деньги на переезд отложил со сданной макулатуры, представляешь? И с тех пор любые свободные деньги складывал в кубышку. На Америку. Язык учил усиленно. Отец ругался страшно. Как же, советский школьник, пионер, сын Героя труда, и вдруг в Америку. Но я упертый, и к девяностым накопил столько, что мог не просто полететь на Запад, но и нормально там устроиться. Понимаешь, что я чувствовал, когда все накопления сгорели? В общем, попрощался я с мечтой, но тут, как говорится, масть поперла. Я устроился в американскую компанию, и меня отправили на стажировку в Бостон. Счастью моему не было предела. Босс оказался отличным мужиком. Он очень интересовался всем, что касалось нашей жизни. И однажды вечером, сидя в таком вот баре я как на духу рассказал ему о своей мечте, как копил на поездку и все потерял, как ругался с отцом. Он проникся и предложил мне работу в головном офисе, на позиции обычного клерка. Со временем я получил вид на жительство, а потом и гражданство. Я вырос в компании, стал нормально зарабатывать и все отпуска проводил в поездках по Америке. Это хорошая страна, вот что я тебе скажу.
- Я знаю, бывал там.
Дед глянул на меня, кивнул каким-то своим мыслям и продолжил:
- Так вот, катался я по Америке, знакомился с людьми, а сам думал: а чего у нас не так? Мы вроде и не глупее, и работать умеем, но не получается у нас так, хоть ты тресни.
- А как это «так»?
- По-человечески.
- Не знаю, у меня все по-человечески – я хмыкнул. – каждый видит то, что хочет или может увидеть.
- Да, наверное – он вздохнул.
- Чего ж вернулся, если все так хорошо там?
- Отец умер, а следом и мама ушла. Пока наследство, то, се… прижился, в общем. Да и, честно сказать, тоска меня там заела. Все же пластиковая она, эта Америка. И великая американская мечта тоже.
- Не скажи. В том же Техасе народ куда как настоящий, или в Монтане. А пластика теперь и у нас хватает, в любом большом городе.
Помолчали. Иван доиграл очередную мелодию и подошел к стойке:
- Дим, сделай кофе, пожалуйста. Только покрепче, ладно?
Я кивнул и ушел в подсобку. Когда вернулся, Ивана у стойки уже не было, он снова ворожил на сцене, и кофе я отнес ему прямо туда.
- Интересный человек – дед кивнул на Ивана. – Он душой поет, нутром, я вижу.
- Поэтому и люди сюда к нему приходят. Каждое воскресенье.
- А я знаешь почему приехал? – он смотрел на меня так, словно от моего ответа зависело что-то важное.
- Затосковал по вольному духу прерий?
- Именно! И знаешь, что я тебе скажу? Ты, он и твой бар примиряете меня с этой тоской.
- Приезжай, что уж там. Джек Восьмеркин.
Он улыбнулся:
- Плеснешь виски?
- С содовой? – я не упустил возможности его поддеть.
- Ну нет, со льдом. А лучше со снегом, по-сибирски.
- По-сибирски это чистоганом, без попыток разбавить. Но, так и быть, насыплю льда.
Приняв от меня стакан, он развернулся к сцене и погрузился в музыку. Между тем девичья компания явно достигла нужного градуса настроения и игриво поглядывала то в сторону городских, то на вахтовиков с дальнобоями. Похоже, будут танцы.
Иван тем временем отставил гитару и взялся за кофе, сумрачно глядя в зал. Один из городских поднялся и пошел к стойке. Уселся, поставив на стойку локти, задумчиво пробежался глазами по батарее всевозможных бутылок за моей спиной, и, видимо, решив не портить себе завтрашнее утро, попросил налить ему коньяку. Я молча выставил перед ним пузатый бокал, на треть заполненный янтарной тягучей жидкостью.
- Где вы его нашли? – кивок в сторону сцены.
- Он сам нас нашел. Наш он, деревенский.
- Даже так? – поднял бровь мужик. – Никогда бы не подумал.
- А много вы деревенских знаете? Я до переезда сюда о деревне имел примерно такое же представление, как о кодексе чести бенедектинцев.
- А есть и такой?
- Откуда мне знать.
Он понимающе усмехнулся, сделал небольшой глоток, покатал коньяк во рту.
- А почему он отсюда не уедет в город? Там можно неплохо зарабатывать. Больше, чем здесь.
- Он не за деньги поет. Для денег он механизатором работает.
- Удивительный персонаж. Хочешь книгу пиши, хочешь кино снимай. Как его зовут?
- Иван.
- За такой сюжет американцы точно душу продадут. В глуши русский Иван по вечерам в придорожном баре поет блюз. И как поет!
- Это вряд ли.
- Что вряд ли?
- Душу станут продавать. У них своих поводов для удивления хватает.
- Бывали там?
- Довелось.
- И как?
- Здорово. Но в Испании, например, тоже неплохо. Или в Норвегии.
- А я, кроме Тая, нигде и не был.
- Это дело нехитрое.
- Ваша правда.
- Я вижу, вы приехали целенаправленно послушать Ивана, так?
Он кивнул, смакуя коньяк.
- Если не секрет, откуда вы о нем узнали?
- Друг нас сюда привез. Вон он, в клетчатой рубахе. Он как-то заехал к вам в воскресенье, очень впечатлился. Теперь и мы под впечатлением.
 Он отсалютовал мне бокалом и направился к своему столику.
Иван не пел, просто наигрывал на гитаре свою, ни на что не похожую музыку? И народ постепенно разговорился, послышался смех. Дальнобои к этому моменту уже приговорили первую бутылку и  с вожделением сворачивали голову второй. Девушки вышли к сцене и отдались музыке, двигаясь как-то странно, ломано и прихотливо.
Нинка с Витькой неспешно курсировали между столиков, принимая новые заказы. Валентина Петровна травила какую-то байку, Михалыч с явным сожалением разлил остатки по рюмкам и теперь с вожделением поглядывал в мою сторону. Намекает. Но я к намекам сегодня необычайно толстокож. Прости, Михалыч, но ссориться с Петровной я не хочу. Вот если она… Петровна как раз в этот момент окликнула меня, щелкнула пальцем по пустой бутылке и залихвацки подмигнула. Ах как расцвел Михалыч! Куда делся хмурый водила? На его месте тут же появился ловелас и любимец женщин. Глаза сверкают, усы заговорщицки шевелятся, шутки сыпятся одна за другой. Много ли мужику надо для его маленькой радости.
Вахтовики, плотно поужинав, потянулись на улицу, курить. Они не пили, потому что уже на вахте, а там ни-ни, вмиг уволят. Их старший рассчитался, оставив богатый чай, махнул рукой Ивану и вышел следом за своими. Знать, долгая впереди дорога, не хочет терять времени.
Давешний собеседник из городских вернулся к стойке, поставил на нее пустой бокал, покрутил его и вдруг сказал:
- А давайте про ваш бар небольшое кино сделаем? Я продюсер телеканала, мне очень несложно это организовать. Денег не надо.
- Зачем? – я знал, что откажусь, но стало интересно услышать, что он скажет.
- Как зачем? Это ведь реклама! У вас тут гостей будет не протолкнуться, Иван известным станет.
Я хотел было ответить, что мы и так не пустуем, но тут дверь отворилась и на пороге появилась она. Поэтесса, чьи стихи я ношу в нагрудном кармане.
И не то чтоб прямо играла кровь
Или в пальцах затвердевал свинец,
Но она дугой выгибает бровь
И смеется, как сорванец…
Слова застыли у меня на языке. Продюсер говорил что-то еще, взывая к моему разуму и теребя коммерческую жилку, но мне стало не интересно. Она стояла на пороге и смотрела прямо на меня. Улыбнулась, кивнула и пошла за свободный столик. Витька метнулся к ней, положил на столик меню, что-то сказал, она ответила, он кивнул и побежал на кухню. Я оторвался от нее и посмотрел на примолкшего продюсера. Мой отсутствующий взгляд оказался красноречивее любых слов, и он все так же молча вернулся к друзьям.
В этот момент Иван запел. Она застыла на миг, затем откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. Все, ушла. Теперь она там, в Ванином личном мирке, в тягучих нотах и хриплом голосе. Может быть, она напишет стихи…
Гости разъехались, поглядывая на часы. Полночь почти. Лишь она так и сидит за столиком, совсем забыв про кофе, смотрит и слушает. Ваня вымотался основательно, это видно по его глазам, но он все равно поет, будто стремится выпустить из себя всю эту музыку. Вот еще одна песня, какая-то невыносимо печальная. И гитара уже не поет, стонет из последних сил, и Иван хрипит еле слышно. Нет, у него не сел голос, просто об этом нельзя громко. Слишком нутряное. Она снова прикрыла глаза, плывет по волнам его музыки, грезит вместе с ним. А он вдруг почти завыл, и такая тоска звериная в нем зазвучала, что я поежился. Как на край обрыва выскочил, едва успев остановиться. Песня оборвалась внезапно.
- Поеду – глухо сказал Иван и принялся собираться.
- Погоди, Игорь отвезет.
Через десять минут мы остались вдвоем в пустом баре. Она за столиком, я за стойкой. Она молчит, и я молчу. Наконец, она поворачивается ко мне и говорит, словно продолжая давно начатый разговор:
- Он так поет… как будто что-то случилось. Почему?
- Может быть, не умеет иначе. Посидите пару минут в одиночестве?
- Почему нет – она пожала плечами.
Я ушел на кухню, варить кофе. Когда вернулся в зал, она задумчиво смотрела в ночь, подперев подбородок кулачком. Я поставил перед ней исходящую ароматным паром чашку и присел рядом, держа в руке точно такую же. Она взяла чашку обеими руками, грея тонкие пальцы, вдохнула аромат кофе и умиротворенно улыбнулась.
- Не люблю суррогаты.
- Меня Дима зовут.
- Эрика – быстрый взгляд лучистых глаз в мою сторону, легкая полуулыбка.
- Вам идет.
- Я знаю. Мама говорит, что мне с одинаковым успехом подошло бы и любое другое имя. Потому что подлецу все к лицу – она засмеялась.
- Возможно, но Эрика будто бы по вам скроено, ладно сидит.
- Какой он?
Я помолчал, обдумывая, как уместить все, что я хотел бы сказать об Иване, в одно слово.
- Настоящий.
- Да, наверное, это точное слово. Он поет весь, вы замечали? Он не поет только голосом, он весь живет музыкой.
- Вы пропустили много интересного сегодня.
- Я живу здесь неподалеку. Купила домик, чтобы бывать наедине с собой. Это, оказывается, очень ценно. Так что успею наверстать.
- Он поет здесь каждое воскресенье.
- Ты часто остаешься здесь один?
- Я люблю ночь. Ночью самые честные разговоры.
- Бессонница?
- Привычка.
- Я по ночам часто пишу. А сейчас вот не пишется. Что-то зреет во мне, но никак не родится.
- Пишешь? – я вроде бы решил не говорить ей о том листке.
- Стихи.
- Да, я знаю.
Проговорился. Она удивленно вскинула брови, понимающе улыбнулась и спросила:
- И как?
- Удивительно.
- Да, пожалуй.
- Я никогда не читал таких стихов.
- Я поеду, пора в свое тепло. И кот скучает.
- Если кот, то конечно.
- Котам нельзя скучать, они не для этого нас поработили.
- А для чего?
- Уверена, теперь они и сами себя об этом спрашивают что ни день.
- Жаль, ответа им не найти. Слишком мы противоречивые.
Она поднялась:
- Я рада знакомству, Дима.
- И я рад, Эрика.
Она уехала, в этот раз ничего мне не оставив, кроме ускользающего аромата духов и имени. Э-ри-ка.