Домашнее музицирование. Часть вторая

Дневник  отчима


Вся Фасадная  набережная – это  четыре дома от Бородинского моста до Новоарбатского. Да еще пополам перерезана метромостом Филевской линии. Так что, приходя в дом Мингео (там в свое время  отцу  дали комнату в коммуналке), я   сразу спускался на второй  этаж в ведомственный садик за падчерицами, Анастасией  и Прасковьей.  В садике на то время,  будучи на пенсии,  работала Красарма  Ивановна,  отчего   детей и взяли в  ведомственный садик. Если хорошая погода, то, естественно, я забирал   их с нижнего дворика – выгороженного  места  под окнами садика – так это называлось в семье.

      Воспитательница скупо здоровалась, но отдавала  Паню и Стасю. И  мы, обходя типографию размером  с весь квартал ( родная подруга знаменитой Трехгорки, что на соседней Краснопресненской набережной, так же стучала и гремела маховиками станков), поднимались на верхний дворик  с бочка типографии, где падчерицы начинали игру в ожидании матери с работы. Туда   же, раздав всех детей родителям, уделав все нянечкины дела и взяв за компанию сторожа садика, приходила воспитательница, подтягивался коллектив садика  и устраивал смотрины, не в силах терпеть  безобразие. Коллективно и молча они прессинговали на некотором  расстоянии  наши занятия, рассуждая промеж себя: «Каждый вечер одно и то же! Какая легкомысленная  и  жестокая  мать! Чужому мужчине  отдает   без всяких гарантий  своих детей. И каков  он наглец, имея жену, приезжает сюда и в открытую занимается развратом. Это аморально! Да еще прикрывается детьми!   Куда смотрит общество? А бедная их бабушка так страдает!»
   
      Пришлось менять маршрут. Я стал ходить  с детьми в дом у моста. Там  был продмаг. Стоять в очереди среди людей, слышать,  как  кричат тетки за прилавком, видеть, как  подают деньги в кассу – у  детей четырех  и пяти  лет, никогда не ходивших в магазин,  глаза разбегались. Такого активного социума они еще не видели. А партнеру – подмога.

      А со своими  детьми  лет через восемь  я пошел за метромост к третьему дому, генеральскому. За ним стояло заводское общежитие очаковского завода безалкогольных  напитков. Довольно тихое место. Чуть выше него шла какая-то  асфальтовая дорожка  метров  сто, на которую мы, как на старт,  и вышли. Катя лет  семи  со своим двухколесным велосипедом и  Милочка  на трехколеснике.  И стали они соревноваться, а я у них был за судью.
К нам подбежал мальчик  возраста   Милы и уже не расцеплялся всё время прогулки. Всё рассказывал и рассказывал про себя. И что он из Владимирской области, и что мама  его работает  старшей по конвейеру сладкой водички в Очаково и даже может её домой принести, и что ему тоже купят велосипед, и он будет с нами  соревноваться.
 
      Но дружбы    не получилось. А вот когда они  пошли в  первый класс в школу за ручку,  и   Мила   и Миша ( его, оказывается, звали Миша), то  попали в один класс. И вот там-то его мама очень хотела сдружить их и предлагала много программ. Например, водить их вместе  в бассейн для здоровья.  Это не понравилось. «Ну да, будут одни  безвылазные сопли», - сказала  Кира  и зарубила этот вариант сдруживания. Но Мишина мама, как провинциалка, серьезная и одинокая, которой завод   доверил целую линию, не хотела  упускать  возможности  сдружить провинциального мальчика со столичной девочкой, раз уж мы  сами  пришли к их   дому и познакомились с ними. Она предложила каникулы проводить во Владимирской области, в их родной деревне, в которой мало кто живет, да и то неохотно, но в которую с большим энтузиазмом все возвращаются на праздники и  каникулы. Там у них есть большая достопримечательность – большой овраг, начинающийся прямо от окон дома, в котором можно вольготно играть.

     Но Милочка  не захотела сидеть в овраге с провинциальным мальчиком. И вообще, как будущему сильнохарактерному человеку ей  не понравилось, что  родители решают за нее, с кем ей дружить. Она тогда обмирала по девичьим играм в Барби  со своей старшей сестрой  Катей и не хотела ни в какие каникулы никуда от  этого отлучаться. Тогда мама Миши  поняла, что надо действовать  своими столичными возможностями. Не отступая от намеченной  цели  сдруживать  своего сына с девочкой,  она стала приносить  дорогие конфеты в школу и дарить их Миле, подслащивая свои  намерения.
   
     Но тут вышло обратное. После того, как  на большой перемене мама, прибежав в школу, вручала  Миле  конфеты, она  срочно  убегала обратно. Это был её обед, но, невзирая на то,  что он был ей положен, она прибегала на пять минут в школу. Линию всё равно не останавливали,  за рабочими  всё равно  нужен  был глаз да глаз. Чуть отпусти – сразу качество и количество  падает. Как они  там умудряются – неизвестно.  Мама    хотела, чтобы у сына  была завоевана не только столица и доверие  начальства  к ней как к ответственному работнику, но и столичная девушка, то есть партнер сына в будущем.   Но  Мила решила раз и навсегда, что никогда ни дружить, ни женой его не будет. Но Мишина мама всё равно не отступилась от желания создать пару в будущем. Она стала  предлагать Милиной маме  делать уроки  вместе. То в одном доме, то в другом. Милка  начала устраивать истерики, что она не может ни заниматься с ним, ни  видеть его. «Он даже «Макдональдс» не может сказать. «Макдонулюс»  говорит. Фу, не хочу». Мать ей:  «Не по правилам, а по логике языка – «Макдонулюс» –  вернее». Не  хотела  и слушать. «Ну хватит, будем  ездить на каток. У Стаси уроки в школе, задания в биокружке – мы должны освободить ей комнату на вечер. Будем кататься на коньках. Наши соседи ездят в Измайловский парк на лыжах, а мы будем  ездить на Чистые пруды кататься на коньках». Так мать подвела черту  под любовью  Мишиной мамы к Миле.

     После  попыток объединиться  домами  Мишина мама  отступилась. Но только от Милы. А  с Кирой она еще долго поддерживала отношения и рассказывала  дальнейшую судьбу Миши.
   
     А что? Неплохая судьба вышла. Он окончил школу, отслужил армию, прописался в Марьино, в квартиру,  которую через завод мама как завучастком всё-таки смогла получить. Да и свою жизнь она неплохо устроила. Выйдя на пенсию, она здесь же, на Фасадной набережной,  устроилась почтальоном. Правда, никто не знает, что там насчет семьи у Миши, хотя   он купил  машину и сам водит. Но  когда мать сообщала  все эти новости, Милка,  уже будучи студенткой, не хотела даже слушать.
Вот кем Катя и  Мила  восхищались  - это Стасей.   Вот это да! Та  в крайнем дом по Фасадной  набережной   залезла на самый чердак с классом  и смотрела, как  берут Белый дом, как  президент расстреливает  строптивый Верховный Совет в девяносто третьем. Мать так и обмерла:   «Ты что, Настя, у них снайперы! Они запросто могут снять тебя, как муху».  Но это всё в пересказах, в  пересказах не страшно.  Милочке   в девяносто третьем  один годик   был. А  главное-то что?  Устроилась  Настя на работу и завалила  всех   киндерсюрпризами. Правда, мать потом пошла и заплатила  заведующей за все эти киндерсюрпризы.


Паня   и время неограниченных возможностей

     Паня  - первая – крупная, характерная, амбициозная. Мать в роддоме отказалась её брать в руки, когда принесли на первое кормление. Какая еще девочка?  Вы ошиблись, у меня должен быть мальчик.  С самого начала Пане  нужны были от людей только возможности. Всё остальное она сама себе достанет в жизни. Такой вот  лидер уродился.

     Установка   матери  на рождение мальчика усилила её характерность. В семье, где были бабушка, мама,  она и младшая сестренка и где второй брак матери не планировался, был культ маленьких детей. И ей предлагалось  постоянно пожалеть младшую, уступить младшей. Но для лидера это совершенно невозможно. Уступая маме и бабушке, она молчала.

     В школу она пришла размашисто и,  отсидев положенную  неделю тихоней,  начала задирать  мальчиков,  разговаривать на уроке и саботажничать. Но учительница  попалась особенная, потомственная.  Не принимая  лидерство в такой форме, она  пошла посоветоваться со своей  матерью, тоже учительницей.  И довольно быстро  смогла поставить Прасковью  в положение, когда ей, как лидеру, было выгоднее хорошо учиться и соблюдать дисциплину, чем оттенять себя от других волевыми  демаршами.  И так все начальные классы   Паня  успешно в этой системе и пробыла, и  даже в пятом  классе добровольно приходила к своей учительнице и помогала ей как волонтер с первоклашками, зарабатывая некую авторитетность в школе. А  в шестом классе    учительница уехала по гуманитарному обмену  преподавать в Индию.

     В  советской семье ведь какая концепция? Ты наша дочь, а в социум входи сама. Мать, понимая, что Паня лишилась интеллектуального руководства, отправила  её во Дворец пионеров. В семье  ведь уже было двое общих детей. А сама Паня   нашла театральный кружок в школе. И вот в этих двух организациях стали говорить  совершенно  противоположное всей её предыдущей   жизни, подталкивая к  неограниченному саморазвитию: ты - лидер, развивайся, осваивай, важно только то, что сделаешь ты, куда  ты двинешься и какие возможности перед тобой открываются.
И это так удивило её и так понравилось, что она решила, что с такой идеологией   она уж точно всего в жизни добьется. И прежде всего чуть ли  не завтра, ну, через месяц точно,   купит себе белые кроссовки и белые джинсы. Правда, театральная студия в школе и экономический кружок во Дворце говорили  это на разный лад, но говорили одно и то же: саморазвивайся, не стой на месте, не оглядывайся  ни на кого, иди быстрее. И чем быстрее ты  идешь вверх по социальной лестнице, тем лучше.

     Как жаль, что экономический клуб «Виктор» перестали спонсировать. Паня  всей массой своих притязаний навалилась на театр. В театральном кружке  говорили:   «Будь знаменитой актрисой, воспитай себя   и  к твоим ногам упадет слава. Ты только должна научиться играть. У тебя есть способности, их  может  развить специалист».

     Здесь у Пани возникло  соперничество с одноклассницей  Проскуриной,  у которой был талант. Но  Паня   предложила нечто  другое: преданность театру, симпатию к режиссеру, восхищение его умом.  Он стал останавливать  на ней  свой взгляд. А она подумала:  «Как хорошо пройтись  вместе  с  таким развитым, всё  понимающим, всё  умеющим, даже умеющим научить мастерству актера. Как это приятно! Как это легко! Как это заманчиво! Как это в моем духе лидера идти быстрее и не оглядываться. А как он умеет не смущаться на мои лукавые вопросы!  Разве это можно сравнить с ровесниками?». 

     Завоевать его – такой цели она себе в то время   не ставила. По телевизору  Горбачев  разглагольствовал  про обновленный Союз Советских Социалистических республик, а   Паню  в классе  именовали Раисой Максимовной.  Впервые перестройка  разрешила  использовать  имя жены главы государства  как имя нарицательное. Но  Паню  это  уже е удовлетворяло,   как  в шестом классе, когда она была старостой.    Да, она прошла  две  ступени  социализации:  в начальных классах добилась признания учителя, а  в  средних классах получила  вышеназванное   именование. И вдруг  в девятом появился  этот Крутиков... Он не был пришлым  и никогда не выделялся особенно. Почему же сейчас  вдруг  он вырвался вперед, не имея к тому же (кому как не ей об этом знать)  никаких особых   интеллектуальных преимуществ?  Вот вопрос дня! Вот вопрос вопросов! Неужели действительно обеспеченные родители так влияют на рейтинг школьника?

     В девятом классе литературу  начала вести  Рамировна. Начала  скромно: напишите  сочинение, какую  передачу по ТВ вы любите. Прасковья  ей сразу и врезала:   «А я вообще  не люблю смотреть ТВ» и начала  подозревать её, Рамировну, в  том,  что та подсуживает мальчишкам в оценках.

     Крутикову, её  антагонисту в девятом классе, Рамировна  многое спускала, а  ей – нет. И отметки у него были не ниже четырех, а  ей одни тройбаны. Без выяснения отношений не обошлось.  Панечка   демонстративно в пику Рамировне и Крутикову  начала дружить с отличницей  Акиньшиной.  Начали они ходить по всем главным музеям города,  читать зарубежную литературу  вместе и демонстрировать свои знания на её  уроках. 

     Потом Пане это   надоело. Она пошла на Арбат и выяснила, кто там играет рок-музыку и  кто   главный  в табели о рангах. И пробыла  она там долго, всю зиму,  и  узнала главного лидера  -   Джимми Моррисона - и  внутреннее встала в оппозицию к школе, к крутиковской  группе, которую всё так же привечала Рамировна, но о которой поговаривали, что они принимают наркотики. И тут случилась блиц-любовь, отрезавшая  все провода, все чувства, все отношения.

     Чего ко мне отчим пристал – купи хлеба? Я этого не понимаю. Приехал долгожданный любимец публики и лидер  всего арбатского рока, которого зовут  «Скоморох».  Приехал из Израиля, куда он  перебрался  с родителями. Но после окончания школы и перед армией они разрешили ему  наведаться в альма- матер,  Россию,  и провести «мальчишник». Он сразу  запал на Паню,  и она ответила ему восхищенным взглядом. Он уговаривал её  поехать вместе с ним  в Ленинград, в Киев, ну, а далее он собирался в Германию. Звал или не звал – неизвестно и непонятно, потому что никакого Ленинграда мать не разрешила, не говоря о Киеве, Германии и уж тем более Израиле. На следующий день они  поехали в какой-то подмосковный лес, после  чего она всерьез подумала, что он её любит,  и  она должна его ждать. И он даже что-то прислал на Новый год  с припиской, что помнит и любит. Она же не знала, что он ушел добровольцем в  израильскую армию. Всё просто так и рассосалось. Зато их класс   начал  мобилизоваться   с осени к выпускным, к сочинению, и она потребовала у матери один белый  костюм и   один черный. Один на выпускной, а другой  на экзамены.

     И чего мне отчим говорит, что два костюма их семейный бюджет не  выдержит? Я лидер. Они обязаны хотя бы эту малость выдать!
Темы выпускных сочинений были хорошие, но она взяла скромную:  «Память  современников  о павших в   войне».  Беспроигрышную  тему. И стала себя убеждать, что главное  на  выпускном  вечере – это проститься со школой по-американски, то есть в объятиях учителя.
Догадываясь о таком положении дел, родители  не вошли  в родительский комитет по поддержанию порядка на теплоходе на всю ночь,  как не разделяющие   американской  идеи выпускного вечера. Что  там  делать? Хотя бы не стоять дураками  на палубе.

     И тут на следующий  день или попозже  зазвонил телефон,  и раздраженный женский голос попросил к телефону  Прасковью. И наша Паня три часа  объяснялась с женой театрального режиссера, преподающего у них в школе,  какие у нее с  ним отношения и почему  он непременно должен был  присутствовать  на их выпускном вечере. А  главное – жена педагогически четко объяснила,  что у нее  от него дети, что она ему жена, что   игнорировать его семью невозможно,  и  Паня  не должна так себя вести.

     На этом  школа закончилась. Паня  решила  больше не  рассматривать взрослых мужчин  как  отцов. Для пользы карьеры, то есть для движения лидера  вперед  надо было выучиться смотреть на них как на партнеров. Ведь в их руках такие огромные  возможности   движения  к карьере,  достатку,  самоуважению. Долой этих жен, эти нормы вековой давности, ну ладно,  полувековой.

     Большая  разница со мной, сейчас  паниным родителем. Мне в детстве  нужна была только любовь матери, опека её и защита, совместное с ней времяпрепровождение.  Не случайно уже во взрослости  не менее  двух-трех лет я опять сходился  с матерью  едва ли не на амплуа друга. Людей это изумляло. Последний случай – это поездка в Среднюю Азию. Но наступил год, когда мать после Киргизии сказала – всё, ехать не могу. Но всё-таки подсластила нашу поездку с Паней  в Оренбург   рассказами  Шахразады   о Средней  Азии.