Домашнее музицирование. Часть третья

Разговор, произошедший задолго до поездки, из которой Паня  узнала о Средней Азии

     А далеко ли ехать до Средней Азии, баб Лид? – спрашивала  Паня,  сидя  на кровати  в темноте деревенской подмосковной избы.
Ну  как ехать? – сидя на  своей кровати у печки с подоткнутым  для прогрева одеялом и заплетая лук в косичку, раздумчиво проговорила   баба Лида,  переиначив  вопрос по-своему.
 
     Сначала всё леса дождливые  да березы плакучие надоедят. Да пьяные русские мужики в серых телогрейках, да бабы толстые с картошкой в грязных ведрах у поезда. Известно -  Расея матушка.  А дальше – степи. Казахи на  полустанках с овцами. Вина не  пьют, а только кумыс – вот штука хорошая!  И жареная баранья печенка. Ну, от этой за уши  не оттянешь.

     Казахи - одно удовольствие. Только  если  их   скрипку или  балалайку не слушать. Очень уж заунывная. Как начнет  аксакал петь – может  с утра до ночи петь, а с ночи  - до утра. Заунывная тоска.  Зато город мертвых  у казахов – на загляденье. Куда там русским  с их кладбищами!  Изгородка так – изгородка сяк, потом вообще без изгородки  кучи мусора навалены.   
   
     Или узбеки с их холмиками и бунчуками на шесте, воткнутыми в этот холмик. Через год-два падает всё, оползает.  Нет ничего.       А  здесь едешь – будто на луне какой, особенно если  ночью.   Стоит город, правда в миниатюре,  а никого нет. И дома, и улицы,  и всё украшено, а никого нет. Даже жуть берет. А после -  тетка пустыня. Песок налево, песок направо, песок спереди, песок сзади. Кажется, что ничего никогда  не было, нет и не будет, кроме этой вот жары, этого песка и этого  еле двигающегося поезда. Ни людей, ни городов, ни жизни. И жутко делается, будто поезд и люди в нем  одни на целом свете. И вот кончится топливо в тепловозе, а у людей еда в  сумках – и жизнь прекратится.  Так и сгинем в этой пустыне.
    
     И вдруг, ударом – оазис: вода, зелень, люди в пестрых халатах, причем  и мужчины,  и женщины. Сейчас, правда, мужчин в халатах  меньше, чалмы  - как уличный головной убор.  Виноград, дыни, арбузы, гранаты, грецкие орехи, джида – она единственная, которая не имеет аналога  ни во вкусе, ни в  слове в русском языке, ни   в русской жизни.  Такая  вроде сладкой ваты, только на дереве растет.
 
     Бубны в руках молодых и сильных мужчин.  Постоянное пение мужских любовных песен. У нас-то мужчины любовные песни не поют,  забыли, только если частушки.  А это совершенно другое.  Чем-то напоминает о них  известная песенка  «Песня первой любви в душе…   До сих пор жива…» этого, азербайджанского,  известная фамилия,   вспомню, скажу.     Молодые девушки в национальных костюмах ходят, как павы.  Самая известная – Тамара Ханум,  танцовщица, ну, ты ее не знаешь. И девичья любовная песенка:

 «В Намангане яблочки
 Зреют ароматные,
 На меня не смотришь ты,
 Неприятно мне…»

     А  кто видел – танец живота  под бубен.   Узбечата  по десять-двенадцать человек в семье. У-у-у… полный пруд   около дома. Чернявые, глазастые,  с  отвычки даже чудно. И  везде  горы белого, как снег,  хлопка.  На полях,  в сборпунктах.  И голубые пиалы за столом.  И зеленый чай.   Хорошо и на ишачке путешествовать.

-  Там есть ишаки, баб Лид?
А как же! Мы с сыном  стояли на остановке, раздумывая, кто бы нас подвез в Байрам-Али. Глядим – ишачок, запряженный в коляску,   и два мужика: один -  узбек, другой – перс,  в повозке.
Подвезти? - говорят.
– Да я женщина крупная, справится ли он? Все-таки четверо нас будет. Вы – двое,  и мы с  сыночком.
– Ха, - смеются, - он и шестерых повезет! Садись! А ну-ка, пошел! – когда залезли.  -  И повез-таки!
- А дервиши,  баба Лид? Вот в книгах написано.
Эти нет. Эти пешком по монастырям ходят. Идут и вслух суры Корана читают: «Нет другого Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его…» А вот к бедуинам  хорошо  бы вам попасть. Они на верблюдах от стойбища к стойбищу переходят    и шатры с  собой возят. Шелковый Путь -  слыхала?  Вот по миру они ходят и товары возят.  К сожалению, вам вряд ли удастся к ним попасть.  А теплые лепешки, как малые дети,  убаюканные   на груди,   в  одеялах,   молодыми девушками,  стайкой  стоящими   на перекрестке? А горячая шурпа на всю семью в большом казане хозяйки на открытом воздухе  во дворе? Далеко разносится сытный запах еды.

- Баба Лид, а что такое шурпа?
Ну, каша с мясом,  - недовольно, что ее перебили, ответила баба Лида. -
А красавец Регистан…
   
     Но  Паня, почувствовав неудовольствие бабушки, не стала переспрашивать.
Баба Лид, а говорят, Магомет там родился?
Нет, Магомет родился южнее, туда, к Багдаду ближе.
А Зароастр?
А этот, наоборот, севернее – Южный Урал.  Сейчас доказано.
Тогда  ходжа Насреддин  уж точно оттуда? Кино такое было.
 
     И этот нет! Он, говорят, в Турции родился.  Но как человек  энергичный и оборотистый, может,  и доходил до Бухары и Самарканда. Но я думаю, всё-таки нет. Я думаю, молва людская - так он ей  полюбился – донесла его до Средней Азии. А где прижился, там, говорят,  и пригодился.
Так кто же тогда их исторические герои?

     Точно – Тимур и Улугбек. Первый – военачальник, другой – ученый, обсерваторию в Средней Азии построил, давно еще.  Такая большая яма, как шахта, со ступенями, чтоб, если сидеть в ней в звездную ночь, ничего  бы не мешало на звезды смотреть.  А звезды там большие и ясные,  на удивление.

- Баба Лид, а Шахразада?- в своем духе доделывать всё до конца, спросила  Паня.
Та  из-под Багдада. В пригороде жила, как и я в пригороде Ташкента. Мне  внучка ее служанки,  Дунья-заде,   через мою бабку по материнской линии   рассказывала,  что…ой, прости, тебе нельзя. Это же сказки брачного ложа – «Тысяча  и одна  ночь».
- Ну баба Лид! – просит  Паня.
Как я могу! Это сказки для взрослых. Вот вырастешь, Панюша, и тогда уже прочитаешь. Недолго осталось, ты не должна обижаться  на меня.    Ну, передавайте салям Средней Азии от бабы Лиды, рожденной  в  солнечном  Ташкенте, где и родители мои, царство им небесное, похоронены, Василий и Мария. И пусть глаз дурной вам не повредит. 

Уход Валиванны 

     Валиванна – последняя и единственная, кто уходил, прощаясь с Околоточной по-настоящему. Там в трехкомнатной полуподвальной квартире их род прожил от  революции почти до Брежнева. 1976 год – время последней крепости социализма. В 1973 выгнали  всех диссидентов и строили новые  микрорайоны Москвы.
    
     Прощаясь с Околоточной, Валя Ивановна поехала в Исполком за документами  на квартиру  возмущенная до глубины души. Она же просила  ответственных людей из Моссовета дать ей  «за выездом», и ей обещали, а теперь вдруг в приказном порядке дают новостройку, где она никого не знает. А все договоренности  в Моссовете оказались простым фу-фу.
    
     От злости и недоумения и, конечно, внутреннего одиночества (ну не сложилось у человека семья за жизнь, так бывает) поехала она к Рите и  швырнула ей документы  на стол, как средней сестре, которая  в детстве всегда уступала младшей. У Риты тоже, собственно,  семьи не получилось, но она взвалила на закорки  мать вместо партнера и детей,  и сейчас чувствовала себя семейно защищенной  при всех тяготах ухода за лежачей матерью. Рита спокойно взяла  документы и ключи, съездила, посмотрела и  привезла  отчет на общее обсуждение  троететия,  чтобы при  Красе   и  Вале  отчитаться и вынести вердикт – жить Вале в Алтуфьево   или  обжаловать выданный ордер. Усадив во главу стола прабабушку Дуню и двух сестер по бокам, Рита стоя сообщила, что квартира хорошая, поместительная, около  дома много зелени. И вообще для пенсионерки никаких обид и притеснений она не видит. Надо ехать, брать, устраиваться и жить там.
      
     В ответственные моменты жизни хорошо иметь ответственную сестру. Но только не для Валиванны. Она уехала, плюясь на полученную квартиру, твердя, что её обманули   такие ответственные люди, как Моссовет, и что она  никогда им этого не простит. И долго еще,   начав там жить,   при каждом удобном случае  она возмущалась и негодовала  в разговорах  с сестрами.

     Двадцать лет  Валя жила в новой квартире как какая-нибудь  американская кинозвезда, скрываясь от общественности,  интригуя её своим отсутствием.  Насчет дневников или мемуаров  замыслы были. Мысленно вернуться к блистательному  периоду  времени  расцвета магазина  «Ткани» на  улице Горького, времени реализации  своих  принципов – быстро, в десять-пятнадцать  минут  создать   образ, пришпиленный булавками, а остальное -  идите, вам  сошьют. Кстати,  все помнят, как Ломанова  спасла  образ Надежды Константиновны Крупской  шляпкой-тюрбаном? Превратила  оголтелую революционерку в интеллигентную женщину, которую не стыдно и в Европе показать. Есть фотография. А наша домашняя  Ломанова - Валиванна  обшивала весь Моссовет в таком же качестве. К сожалению, её работа не задокументирована. Но надо  себе  представить  то время, чтобы понять масштаб её работы. Тот, кто пришел работать в Моссовет, просто обязан был иметь личного портного. Иначе он не мог существовать. В магазинах висели только халаты-страхолюды. Мужские костюмы советские люди видели только на актерах. Зная это, Вертинский чуть ли не на коленях умолял английского принца, чтобы  тот   разрешил  ему  сделать заказ королевскому портному. И выходил на сцену только в этом костюме. И все падали в обморок от лицезрения этого костюма еще до того, как  Вертинский откроет  рот. И даже до того, как его аккомпаниатор сыграет на рояле вступительный  проигрыш. Вот примерно так  это всё было и в Моссовете. И   для всех для них закройщица из магазина  «Ткани» (недалеко, на углу,  через несколько домов от Моссовета)  была таким модельером. И конечно, моссоветовские  ей  обещали совершенно искренне, что да, они не допустят, чтобы какая-то военная академия Жуковского смяла её родовую квартиру и не предоставила ей равноценную в центре.
 
     Ломанова царила во МХАТе, а эта – в Моссовете. Ах, как скучны, как невыносимы были  проходы по главной улице  к Белорусскому вокзалу. И как мучительно  хотелось прославиться, блистать. То казалось, на курсы английского надо идти, то  телефонисткой на Главпочтамт, чтобы по международным линиям тебя слышали, а то хотелось в техникум легкой промышленности на искусственные ткани,  как на перспективное направление в хрущевскую эпоху. Но она гордилась тем, что сама себе высидела идею – стать модельером-закройщиком, отрицая мать и теток, работавших на  Москвошвее в 30-е годы.

     Но всё это не вошло в  мемуары, потому что для мемуаров нужно было иметь специальное образование,  либо нанимать секретаря, чтобы всё записать. Так записки и остались в замыслах. Она сократила тематику, хотела написать историю  своих  глаз: «Как  я ослепла». Для швеи глаза  очень много значат. Но в итоге  пристрастилась к передачам  телеэкстрасенса  Малахова  и полностью была поглощена ими. «Если вы плохо видите – не делайте операцию, - говорил Малахов, -  а поставьте свечу и долго-долго смотрите на неё. И вам откроется окоемочное зрение».

     Вне этих замыслов  осталось немного: когда медбратья пришли забирать её в больницу, она устроила им допрос, знают ли они, кто такой Марк Бернес   и могут ли  оценить  приглашение  ей  провести   с ним вечер в ресторане? Медбратья, улыбаясь, сказали, что дальше Битлз они никого не знают и не интересовались. Но это было в конце жизни. А в  середине – рассказы   племяннице  о  счастливых   днях в 1993 году. Когда берешь с утречка рюкзачок  и на метро. Потом на электричке по пенсионному удостоверению до «Заветов Ильича» - это остановка и одноименный колхоз.  И  идешь  осенью  с палочкой на колхозное поле. Там морковку посеяли при одних порядках, а уж убирать было некому, потому что порядки изменились, колхоз развалился, люди разбежались. Иди, копай, кому не лень. А  пенсионеру с больными глазами  важна морковка с грядки! Наковыряешь  палочкой рюкзачок и потихоньку обратно. Вот   день  и прошел. И  надолго   её хватает.
Конечно, семья  пыталась пробиться к Валиванне. Прасковья посылала  мужа  вкрутить лампочку. Но Валя  сказала, что никогда в жизни она не пустит никаких мужчин якобы  пришедших к ней вкрутить лампочку. Потому что, когда она въезжала сюда, на первый  этаж нового дома, с пятого  этажа уже ходили к ней мужчины армянской наружности и предлагали переехать на пятый  этаж. А она сказала, что ни за что на свете она не поедет  на пятый этаж, потому что ей так неудобно. А они говорили ей, что у них много детей и им неудобно жить на  пятом этаже. И она закрыла перед  их носом дверь и больше никогда не открывает.

Дожитие Красармы
         
     Свое дожитие Краса, как профессиональный ответработник, сама себе организовала на даче. После разъезда с дочерью   она выехала на Красносельскую. Внучки пошли  в школу, следом началась перестройка, ведомственный садик отменили. Их продержали буквально  ни за чем  при домоуправлении, чтобы смягчить социальный удар, а потом  она уехала на дачу и там переформатировала  себя в председатели  дачного кооператива. А было ей уже под восемьдесят,  наверное. Деньги небольшие, поэтому никто не шел, а она в свои восемьдесят, будучи энергичной, взялась. Немного денег, немного серьезных председательских дел. Её это устроило. В  её подчинении  был сторож с  собакой   и, как водится, рассказами. Сестра  Рита всё  еще приезжала копаться в грядках. И раз в году, обязательно на чужой машине,  на шашлыки  прикатывала   младшая внучка  Настя. На всю ночь с громкой музыкой. Так как это было раз  в году – приходилось одну ночь терпеть. Старшая внучка Паня была с ребенком и занята на  работе в городе, поэтому не приезжала. А разрешенные, но непризнанные младшие   подросли и выехали с дачи.

     Дела  были  текущие и стратегические. О текущих – кто пришел,  с какой просьбой – что говорить! Помнятся только стратегические. Сколько сил и нервов было положено на то, чтобы провести дорогу. Сколько жалоб было, когда проводили водопровод, а также на быстрорастущие аппетиты потребления электроэнергии. Все вдруг перестали топить бани дровами. Модно стало ставить  большие  обогреватели. Включил – через два часа готово.  Но для этого  нужно менять трансформатор – тоже большая проблема. И наконец, объявили всеобщую паспортизацию участков. А это на каждого хозяина, его дом, участок -  документы  возить  по другой дороге. Да выстаивать  там  очереди. Честно говоря, работа тяжелая. Но она привыкла, как ответработник, и не чуралась её. Делала всё сама. Каждый участок и каждого хозяина она переоформила. На это ушло несколько лет. И вдруг очередное собрание по переизбранию руководства. Она полагала, что люди в благодарность за то, что она провела паспортизацию участков, переизберут её и скажут чисто по-советски, невзирая  на возраст:  «Большое, Красарма  Ивановна, вам спасибо, за то, что вы на свои плечи взвалили такой тяжелый труд и,  не считаясь ни с чем,  довели его   до конца. И мы признательны вам.  Потому что мы работали, отдыхали, а вы за нас в очередях стояли. Мы бы этого не смогли. Управляйте нами, по крайней мере, следующий срок в  четыре года».  И  встречное заявление, что она желает продолжать  руководство, она всё-таки написала. Ну так, по-советски.  А вышло всё иначе и совсем не так, как она думала. Пока она  ездила стоять в очередях, жизнь быстро изменилась.
 
     Раньше как? Если жить – то в городе. Дача три месяца – и всё. И  крутились. Стариков  с детьми  вывозили на три  месяца. А теперь стало модно    на дачных участках  ставить загородные дома, приезжать сюда на автомобилях   после  рабочего дня. Зима, конечно, осталась, но её здорово потеснили. Социум стал меняться, многие стали зимовать в загородных  домах. Это первое. Второе – появился кандидат на место председателя. Раньше никого не заставишь, уговаривали, а теперь за небольшие деньги человек, имея доступ ко всем документам на участок, мог, за определенную услугу, увеличить свои финансовые возможности, не выезжая в город, а на свежем воздухе и при всяких делишках. Ни для кого это, собственно, большой тайной не являлось. Появился человек, который стал выжимать из этого деньги. Красарма Ивановна помещала сюда свое материнское одиночество, а  конкурент – денежные аферы. И к старту голосования он пришел  с группой поддержки. Красарма  думала, что  оставят  в благодарность за её труды, а конкурент шел за интересом.  Группа поддержки, конечно, разрозненные голоса  продавила, взяла на горло  – да и всё.
 
     Как раз в это время младшая внучка приехала со вторым маленьким ребенком, с  романтическими идеями, что бабушка   будет ей помогать. Она кричала с  галёрки – «Освободите бабушку от общественной работы! Ей нужно отдыхать!»  Но ответработника  всей-всей жизни от работы освобождать не нужно. Ведь она её детям не  бабушка, а прабабушка. И  нянчить детей  в восемьдесят пять лет  не может.

Валиванна  просит  фрукты

     Первое и  неожиданное в конце жизни Валиванны:  Валя всегда любила своих сестер, но вдруг они стали ей нестерпимы со  своим  врачебным опекунством  над ней. И сейчас она в лицо старшей сестре Красе бросила булки. Старшая привезла ей хлеб как самое главное и первостепенное в еде, а Валя буробила, что  есть это нельзя, сколько раз можно повторять, больше  твоей опеки я не потерплю, отстраняю тебя, а назначаю себе нового опекуна – внучатую племянницу Настю. А ты уезжай со своими булками восвояси и оттуда  передай мои распоряжения.
    
     Старшая сестра молча и настороженно встретила эту новость, размышляя, как ей всё это передать дочери. В недоумении  и молча, как    все советские люди,  она поехала по следующим своим делам, потому что и средняя  сестра  Рита  была под её опекой. И уже в метро она решила позвонить Насте и попросить её приехать  привезти, что Валя просит – фрукты и овощи.   А там  видно будет – это у нее настроенческое   или  устойчивая тенденция. Тем более, что и в молодости та была взрывная.  Внучка ответила ей как всегда: да-да, я всё сделаю. И тут же позвонила матери:
 
- Что делать? Мы подали документы на Чехословакию. Вся компания (ты же нашу новую компанию знаешь?) получила визы, а нам задерживают. Мы посоветовались  с умными людьми, они говорят: вы, наверно, гостиницу не забронировали. Вы пошлите еще раз запрос, но забронируйте гостиницу сначала. И представляешь, мам? Мы забронировали гостиницу, а  в  визе нам опять отказали.  И тут приезжает Паня и говорит: «Меньше надо людей прописывать. В квартире одиннадцать  человек прописано и  среди них латиноамериканец. А посольство  все наркотрафики отслеживает. Бумаги! Бумаги чистые надо иметь!»
-И что же делать?
-Паша говорит: езжайте в Сочи. И вот у нас уже билеты в Сочи и ни к  какой тетеньке Вале я  не попадаю. И  вот что я решила: пойду я сейчас к метро и куплю у азербайджанцев  корзиночку фруктов, а ты, мамуля, съезди и отвези корзиночку в подарок  Вале.

Уход Риты

     Сначала Рита  вызывала недоумение  у своих внучек на даче, а потом у нее сложилась нога, и она попала в Склифосовского. И после  уже никуда не выходила. Поэтому  в семье дочери решили: если у пенсионера есть  своя квартира, то ведь в дом престарелых совершенно необязательно. Пусть человек  спокойно проведет   старость в  своем доме. И противная племянница решила сама отдать положенное старухе. Но она забыла, что на даче уже были инциденты, что у старушки уже крыша поехала. И столкнувшись  в отношениях с Ритой   с тем же самым,  она стала писать ей большими буквами, что та как бы на слух не воспринимала.

     Выходили умываться, завтракать, но старуха категорически сопротивлялась, визжала  и кричала  «Убивают!», потому что   племянница настаивала.   А дом этот  был общеинститутским,   и все друг друга знали не  только по профессиям, но и по характеру, биографиям. Поэтому  когда большая трезвенница и образцовая дочь, сорок лет  отсидевшая со своей матерью, кричала  «Убивают!», соседи вызвали милицию. Пришла милиция и, похохатывая,  спросила, в чем тут дело? Для племянницы-педагога это была неприятная встреча, и она поняла, что отсидеть самой, как она хотела, не получится.  А ведь старуха была   и теткой, а в детстве и второй мамой.  Придется нанимать сиделку, как и говорили ей умные люди.

     Поскольку  при дележе родовой квартиры упал замертво муж её дочери, и  ей   места   в квартире не досталось, она хотела  совместить сидение с теткой  с  устройством     некоего рабочего  места  для  себя. Ведь теток три, всех надо провожать, а кандидатская не ждет.  Её тоже толкать надо. Но после слов милиционеров -  «Мы, конечно, акт составлять не будем, но вы как-нибудь это дело решите полюбовно. И если будут еще вызовы, нам придется акт составлять. Наймите что ли сиделку»  -  она решилась. А это значит, что ни при  проводах  тетки Вали у нее не было рабочего места, и здесь тоже  придется на это   «забить», и нанять сиделку.

     Первая проба была неудачной.  Дважды попадались украинки. Приезжали  те, кто был недоволен тамошней жизнью и искал альтернативы себе.  Может быть, они  ошиблись адресом. Может быть, им нужно было в противоположную сторону бежать. А может быть, у них отваги еще  не было, потому что советское неделимое  общество воспитало. Россия – да, а заграница – страшно.  Поэтому, приехав в Россию, они  совались, куда можно. И на руках у Наташи из Харькова было два предложения: крутить авторучки или быть  сиделкой. Ни то, ни другое ей не нравилось, но другой работы не было. Поэтому она сидела со старухой, крутя в руках  авторучки , и думала о том,  нельзя ли  еще адрес   Риты использовать в этом бизнесе  письменных принадлежностей.Если просто крутишь – это одно. А если  присылают на этот адрес опт – это другая цена. Но умные люди Кире сказали: не давать адрес ни в коем случае! Этот лазейка для черт знает чего.. И племянница   вежливых тонах отказала ей в  регистрации. Тогда украинка стала  относиться к своим обязанностям шаляй-валяй. И это несмотря на то,  что племянница тактично давала ей время на обед, пойти прогуляться по улицам.  В конце концов, пришлось расстаться к обоюдному недружелюбию. Одной хотелось здесь развернуться, а другой хотелось довести старушку при неизменных бумагах на квартиру. Ведь неожиданно умерший человек и зарегистрированный в этой квартире человек могут и не совпасть. Судись  с ней потом! Умные люди сказали: так не надо делать, а то можешь остаться без квартиры, если сроки не совпадут. Не бери  сиделку со стороны. Пойди официальным путем. Есть  офис, там сидят опытные люди. Если они  порекомендуют сиделку, они и будут отвечать за нее.

    И племянница так и сделала. Нехотя, но сделала. Ведь как она думала? Если сиделка русская или украинка – этот дело привычное. А с  киргизкой  как я буду разговаривать? Каля маля?
Оказалось, офис очень даже  нужен. Через две недели после того, как начала сидеть Айдын, пришли военные люди с обыском и прошерстили  всю квартиру. А что? Тогда терроризм среднеазиатский очень даже процветал. Проконтролировали.
И сиделка  досталась, конечно, - блеск! В силах, трогательная, многодетная да еще на русском языке говорит. Единственно, что было небольшой зацепой – некоторое время  спустя она спросила:   «А  нельзя ли  всё  то же – только лично между нами, минуя офис?» А умные люди  сказали: «Ни  в коем случае! К вам приезжали с обыском? Вот и хорошо.  А без офиса будете думать – а кто к ним пришел, можно ли спать спокойно?».
 
     Айдын оказалась прелестнейшей сиделкой, потому что  в Киргизии  родовые связи еще не порваны,  и  они действительно могут  заботиться о стариках, вести и малого, и  старого.  Но   ухаживала она   за Ритой совершенно  по другой модели, перевезя  в  Москву   всю семью:  Айдын, Айшет, Юлдусхон  с маленькой  Нэргуль.  В конце  концов,  Рита  признала, что это её семья, а новорожденная  Нэргуль – её внучка.  Она слышала  их голоса.  Они не отделялись    от нее препонами, а  включали   в  свой разговор. При этом они выбросили на балкон  кухонный столик, стулья и всё застелили коврами, на которых   и молились, и спали. И племянница  старушки Риты перекрестилась и поехала дальше писать свою кандидатскую диссертацию в деревню. А когда  Рита умирала, она умирала  счастливой,  оттого что слышала гулюканье   восхитительного маленького младенца.