Глава VII Олег

- Это Олег, или Олли, как тебе больше нравится, - представил Захар Олега, Марине, когда они встретились в центре Москвы, в одном из кафе, рядом с его работой.
- Вы оба архитекторы?
- Не совсем. Я занимаюсь торговлей.
- Он манагер, - объяснил, Захар и тут же уже отвечал на звонок своего телефона:
- Да. Да…  Я говорил. Да. Я говорил…  Предупреждал…  Ничего не знаю…  Кладите напольную…  Настенная должна приехать завтра… Нет…  Сегодня никак… Никак говорю, - прервав звонок, Захар, пояснил:
- Никакого покоя нет с этими прорабами!
- У вас там, наверно очень холодно? – привыкшая к постоянным звонкам, как ни в чем, ни бывало, продолжила разговор Марина.
- Не думаю. Хотя, это смотря, как понимать, или с чем сравнивать. Я давно не был в России, но, думаю, что холод у ВАС пронзительнее, - особо выделил слово Олег.
- Как это пронзительнее?
- Ну, как бы это сказать. Я тут всего второй день, а уже промерзаю насквозь, как в Сибири.
- Это дело во влажности, - уверенно заявил Захар, отвечая уже на следующий звонок:
- Да! ...  Я же сказал! ...  Нет, не приеду…  Да! ...  Тамара едет!?... – явно смутился, но решительно продолжил: - Пускай едет! Я тоже имею право на личную жизнь! ...  Да! ...  Я не приеду! ... Да, так и скажи… - прекратил разговор.
- Влажность? То-то я постоянно с носовым платком.
- А у вас снега больше чем в Москве? – не унималась Марина.
- Так же. Но, нет такой грязи на улицах.
- Это, потому, что не сыпят соль и песок, - с пони манием дела констатировал Захар.
- Нет. Просто в Турку мало людей, а те, что там живут, ходят очень аккуратно, не шаркая ногами.
- Так все Финны ходят. Знаешь Марин, а слово Финн, пишется с двумя «Ф», а вокзал в Питере не Финский, а Финляндский.
- Я знаю. Это потому, что страна называется не Финния, а Финляндия.
- Давай графинчик водочки и что-то типа бизнес ланча? А Марине пива. Время обеденное, ещё позволяет так сделать, - предложил Захар, с ненавистью посмотрев на звонящий перед ним на столе, телефон, и демонстративно убрав звук, спрятал его в карман.
Теперь, избавившись от раздражающей его помехи, он, о чём-то задумавшись, откинулся на спинку стула, потеряв нить разговора, пытаясь мысленно проворачивать у себя в голове все возможные последствия его отказа сиюминутно посетить стройку.
- Давай. Только вот без алкоголя.
- Почему? – без особого энтузиазма, скорее машинально, чем осознанно, спросил, возвращающийся к жизни Захар.
- У нас там не принято, и я уже отвык.
- Но, ты же куришь? – почувствовав себя снова в среде компании, привёл аргумент Захар.
- Именно поэтому и курю, - наблюдал за моментальными перерождениями друга Олег.
- Ну, вот и прекрасно. В России можешь не курить, заменив сигареты на алкоголь.
- Ну, хорошо, хорошо. Только чуть-чуть.

Когда они выпили, разговор перешёл в профессиональную плоскость.
- Ты, как я понял, остался в архитектуре?
Олег теперь переосмысливал свой выбор. Здесь, на Родине, уверенность опять вернулась к нему. Сомнения больше не волновали. Он отчётливо, окончательно и бесповоротно понял, что был прав. То, как по-деловому, постоянно отвечал на какие-то звонки Захар, чуть ли ни теряя нить его с ним разговора, говорило, что он полностью погружен в свою работу. Она не отпускала даже сейчас, когда они сидели в кафе. Нет, Олегу не нужно было этой, чересчур большой востребованности. Она пугала и настораживала, делая опустошённым только от одного своего вида со стороны. Теперь Олег был счастлив своему Европейскому паспорту. Он радовал его и оберегал от чрезмерной суеты. Хотя, …  вот, если бы можно было проектировать не напрягаясь, а так неспешно, вполсилы, просыпаясь в начале одиннадцатого, приняв ванну и сытно позавтракав, приходить на работу к обеду – вот тогда, пожалуй, ещё можно подумать, что профессия архитектор хороша.
Нет, и всё же лучше быть безработным. Особенно в Финляндии, где можно жить на пособие. Ведь он был безработным, целых два месяца, пока не определился в новой для него стране.
Когда человек ходит на работу у него уйма свободного времени, так как начать глубокое дело и сосредоточиться мешает работа, отличающаяся, как правило раздробленностью поставленных задач и метанием между ними, тем самым высвобождая краткие интервалы, которые тут же заполняются бесполезными, никчемными занятиями, вроде отправки сообщений всем своим близким, или фейковых, не требующих вникания, новостей. Не в силах взяться за что-либо серьёзное, из-за краткости времени, мозг ищет возможности отвлечься на ерунду. Человек работающий не способен видеть глубину.  И только тот, кто делает великое дело, требующее много времени на своё воплощение, урывками между хаосом и нервотрёпкой доводит и шлифует мысль тратя на неё в десятки раз больше времени будь он безработным, думал Олег.
- Да Олег. Но, проблемы со стилем.
- Как это проблемы со стилем? Я помню, когда я всё же успел окунуться в профессию, перед отъездом, то занимался реставрацией. И, как-то даже и не задумывался о том, что такое стиль. У нас было одно Галлицинское барокко. Знаешь такое? – улыбнулся Олег.
- Да. Сплошь и рядом у нас на работе. Только на современный манер.
- Не знаю Захар. По-моему, это прекрасно. Что может быть ещё лучше, чем барокко?
- Как, что!? Ты ещё спрашиваешь! Конечно же хайтек! – обрадовался возможности лишний раз произнести новое для него слово Захар.
- Хайтек!? Барокко знаю, рококо, классицизм, модерн, конструктивизм, минимализм, но ХАЙТЕК! Что это такое? Звучит очень агрессивно. Наверно что-то опасное для людей? – без тени улыбки на лице, словно опытный менеджер, старающийся впарить бесполезную вещь, придавая ей таинственности и значимости, поинтересовался Олег.
- Как, ты не знаешь, что это такое!?
- Нет, Захар. Нас с тобой этому не учили. И, если стиль проявился за последние несколько лет, то, не думаю, что он глубок и оправдан, как все остальные, как бы ты их ни ненавидел.
- Хайтек – это и есть конструктивизм. Просто людям не положено знать о том, что ещё всего шестьдесят лет назад было у нас, тут в стране, да и во всём мире, конечно. Вот они и выдумывают себе что-то новое. Точнее им грамотно преподносят это, те, кому выгодно.
- Ты знаешь Захар, в Финляндии я соскучился по всему старому, с чем приходилось иметь дело в Москве, когда работал в реставрации.
- Понятное дело. Там у вас вся архитектура логична и современна.
- С появлением первых компьютеров, архитектура умерла. То, что сделано человеческими руками – всегда живо.
- Ты не прав Олег. Компьютерные программы всего лишь помогают чертить быстрее и не пользоваться ластиком.
- Когда я иду по городу, мне сразу видно, какие дома были сделаны на компьютере. Он выравнивает планы, делая здания прямоугольными.
- Вот тут я с тобой не согласен. Вспомни панельные пятиэтажки. Они все прямоугольные. В некоторых из этих первых типовых серий, одно и то же окно во всех комнатах, и даже панель имеет одинаковые размеры, не в зависимости от того, в какой части дома она стоит. Они сделаны ещё до появления компьютеров.
- Не в этом дело Захар. Я тебе могу привести пример панельных домов, построенных ещё раньше, лет на тридцать. И, что с того? Даже эти панельки, и то, несут на себе след человеческой руки.
-Ты, просто не любишь конструктивизм.
- Я не люблю, когда старое называют новыми словами.
- Вот уж и не думала никогда, что можно так горячо и ожесточённо спорить об архитектуре. Разве она стоит того? – улыбнулась Марина.
- Она стоит и большего, - налил себе сам и выпил Олег, без тоста.
- Ты же не пьёшь.
- В России нельзя не пить.

Олег приехал, как и обещал. Но, для Захара его приезд был неожиданным. Он не хотел признаваться в том, что не просто так сильно замотался, как могло показаться со стороны, а боялся расстроить своего друга тем, что, в отличие от него остался в профессии. Захар гордился этим. Он жил своей работой, думая, что так должен каждый. Но, жизнь брала свое, заставляя людей меняться не только самих, но и менять окружение, способ заработка. Диктуя свои законы, заставляла многих изворачиваться, становясь хитрыми, наглыми и беспринципными. Некоторых, наоборот, делая слабыми, податливыми и безвольными, убивая в них задатки свободомыслия. Зачем жестока с нами наша судьба? Для чего она проверяет такими безжалостными и изощрёнными способами? Захар не думал об этом, оставаясь по-прежнему в своём собственном мире, позволяющем, как он считал, двигаться дальше. Ему опять хорошо. Рядом с ним женщина, которую он выбрал, впрочем, как и она его. Приехал друг. Впереди целая жизнь. Он радовался сегодняшнему дню, стараясь не задумываться о завтрашнем. Ведь тот всё равно настанет, и будет красочней и насыщенней вчерашнего.

- Я не понимаю таких людей, которые критикуют современную архитектуру, называя её примитивной и хвалят подделки под отжившие стили. Вот, если бы я, скажем, показал ему то, чем мы занимаемся на работе, а это псевдо барокко, то он бы, наверняка раскритиковал и это, сказав: - «Не натурально. Мне больше нравится, когда нет пластика и лепнина вся из гипса». Это беда. Даже те, с кем я раньше общался на одном языке, теперь разучились говорить на нём. Весь мир ушёл в прошлое, а те, что ещё пытаются жить здесь, в настоящем, тщательно маскируются, - пожаловался Марине Захар, когда они шли к метро, после встречи с Олегом.
- Не обращай ни на кого внимания. Делай то, что тебе нравится, -ответила она, смотря себе под ноги, чтобы не наступить в лужу. Марина боялась луж, они напоминали ей детство и ленивый морской прибой на песчаном берегу.

* * *

Узкая полоска песчаного берега, протянувшаяся вдоль тридцатиметрового обрыва, извилисто шла вдоль слегка волнующегося моря. Волны ворошили накиданные ими во время шторма этой ночью, водоросли. Их было слишком много и в воздухе сильно пахло йодом. Такой запах бывает только на Чёрном море. Она почему-то была уверена в этом, хотя никто ей не говорил.
Ей шёл пятнадцатый год, но считала себя уже взрослой, и мыслила так, будто бы уже лет тридцать. Это делало старше, но, при этом и сильно забавляло взрослых, которые знали её возраст.
Море, какое оно может быть…  Тихое…  тревожное…  громкое…  безнадёжное…  манящее…  отталкивающее…  страшное… коварное.
Какое же оно сегодня? Что оно принесло нам этим ночным штормом, который сопровождался раскатами грома и сильным ветром с дождём? И, теперь, мощь стихии ослабла. Ей казалось, что волны, словно руки молодого парня, уставшего за ночь, лениво поглаживают её ноги. Сила его иссякла, но ненадолго. Кто знает, сколько потребуется времени на то, чтобы восстановиться? Может быть час, а может и до вечера. И, тогда, шторм начнёт с новой силой подмывать высокий утёсистый берег, пока тот не рухнет в его волны. И так будет продолжаться годы, десятилетия, века. Так было и так будет. Она знает об этом. Но, почему же ей так хочется бежать отсюда? Неужели эти осенние шторма так расстраивают её?
Вовсе нет. Ей нравится ходить вот так, вдоль самой кромки воды, босиком, когда никто не видит. Поднимая брызги ногами, убегая от наступающих, так и норовящих ухватить за ногу волн, или, наоборот, со всем отчаянием забегая в них.
Так почему же в ней сидит эта непреодолимая сила побега отсюда? Ответ давно найден ей.
Общение.
Его так мало в этом маленьком посёлке, где живут её родители. Правда, отца давно уже обещают перевести поближе к столице. Когда она услышала об этом впервые, очень обрадовалась. Но, теперь это уже не было радостью, постепенно превратившись в ожидание долгожданного месяца, недели, дня, часа, что разделяли её от данного события.
Она создана для другой жизни. Не в этом, забытом Богом, пустынном месте, где нет хотя бы одного перекрёстка со светофором. И ведь всё равно, уже очень скоро ей придётся встать перед выбором, куда ехать учиться. В какой город и на кого. Так не лучше ли, чтобы именно сейчас наступило это кардинальное изменение в жизни?
- Маринка! Вот ты где! Айда с нами на лиман! - неожиданно слышит она крик Мишки, своего соседа и одноклассника, с высокого утёса. Вздрагивает и, подойдя к самому основанию обрыва, задрав голову, снизу-вверх отвечает ему тихо-тихо, с хитрой улыбкой:
- Я не знаю, где тут можно подняться.
- Ты, что белены объелась! Не морочь голову! Там впереди будет тропка. Забыла, что ли!

Где ей было лучше?
Этот вопрос мучает последние годы.
Закончив институт и начав работать, Марина радовалась, всячески стараясь доказывать всем, что всегда жила в этом огромном городе, родившись здесь. Но, зачем, для чего делала это, ведь подруги никогда и не спрашивали. Им важна была именно она, а не то, где прошло её детство. Юность же была отдана Москве. Она считала сама себя Москвичкой и искренне верила в это, в чём-то видя даже некое превосходство над остальными жителями столицы её возраста. Море теперь никогда не тянуло к себе, скорее наоборот пугало своими штормами. Оно осталось в воспоминаниях в виде штиля, жаркого солнца и жирных чаек, раскачивающихся на еле заметных волнах.