Земное судилище Рембрандта

ЗЕМНОЕ СУДИЛИЩЕ РЕМБРАНДТА
                Посвящается моей Помощнице Б. М.
               

Из книги Розена Л.В. «Невыдуманные истории», РИДЕРО,ЕКАТЕРИНБУРГ, 2021, "Удивительные зигзаги любви", РИДЕРО,ЕКАТЕРИНБУРГ, 2022; на Дзэне канал "Чудачка" - см. внизу главной страницы - Ссылка на другие ресурсы.

«Не следует считать гения святым»,— объясняют биографы Рембрандта. В жизни гения, как у всех смертных, было многое – любовь, испещрённая смертью; грех, обрамлённый невинностью; преданность в обнимку с предательством... Однако хочется верить - гений не способен на дурное... И стоит пожалеть их, жизнь складывается у некоторых иногда совершенно не сладко...

Великий художник Рембрандт старел. Годы брали своё. За ним ухаживала его единственная дочка, Корнелия. На её юных плечах лежали все заботы о доме. Кроме неё, помощников не было. Иногда приходила соседка, приносила с собой что-нибудь из еды, желая облегчить труд девушки, чтобы не мучилась, постоянно стоя у плиты за приготовлением обеда. Тогда она ласково обращалась к Корнели и уговаривала пойти немного погулять, развеяться от нелёгкой домашней работы. Сама же она обещала посидеть возле художника. Он, то отдыхал в кресле, то суетливо вставал, привязывая больную руку бечёвкой к холсту, принимаясь за работу. Он уже закончил свой основной труд «Возвращение блудного сына». Теперь желал запечатлеть на полотне дочку Корнелию с её сердобольной помощницей. Он задумал нарисовать их обеих, сидящими друг против друга и одна держит в руках книгу, другая же, с ней рядом. Рембрандт никогда не рисовал статические портреты. У него в картинах передавалось движение, глубинный внутренний смысл. Вот так будет и здесь. Одна, склонив голову к книге, пристально смотрит на страницу, держа палец на строчках. Вторая напряжённо слушает, чуть подавшись вперед, чтоб ничто не ускользало от её внимания. И зрителям, по несколько напряженным позам, будет понятно, что они заняты очень серьёзным чтением. Возможно, это отрывок из Библии. Сделав подмалёвок на холсте, он утомился, вновь сел в глубокое мягкое кресло - отдохнуть. Ныла рука, одолевала слабость. Вспомнил с сожалением, каким он был неутомимым ранее, сколько мог переделать за один продолжительный день... А теперь и дни начали спешить куда-то, ускользать от него, как жизнь... Встанет, только - только придёт в себя, порисует, и, глядишь, день клонится к вечеру. А он не успел ничего по-настоящему ещё сделать. Одолевало уныние от своего бессилия. Он ворчал - на себя, погоду, на однообразную пищу. Но денег уже не было, ни на разносолы, ни на наряды и развлечения дочке. Только скудная суровая жизнь. Но всё-таки они были сыты, обуты и одеты. Грех Бога гневить. Картины почти не покупались. Но что же, делать? Он уже не хотел рисовать то, что от него требовали, желал отражать на полотне то, к чему стремилась душа. А желания его не совпадали с желаниями заказчиков. Поэтому всё пошло неудачно. Но он знал, ничего не изменит в своём творчестве, картины его делаются на века. Ему это подсказывала интуиция. Сейчас не очень ценят? Зато в будущем будут ценить на вес золота! И переубеждать его было бесполезно. Он предчувствовал, гений человеческий намного опережает своё время. Достойного художника когда-то всё равно поймут потомки. Но от его убеждений денег в доме не прибавлялось. Однако Рембрандта сбить с намеченного пути было уже невозможно. Он сейчас рисует то, что считает нужным, а там пусть Бог и время расставляют всё на свои места. Он заговорил о Боге? Да, ведь уже постепенно приближается к финишу. Стали волновать тревожные мысли – кто встретит его душу, куда он попадёт? Грехов-то много! Редко он храм посещал, зачастую, поддавался слабостям и искушениям... Но пока ещё, Бог щадит, он живёт, рисует. Самое главное его занятие, за которым он забывает обо всём – это его живопись. Слава Богу, она всё ещё с ним! С ней он честен, не лжёт, не выгадывает, весь отдаётся ей, словно самой любимой женщине. Связан с ней намертво по рукам и ногам... Возможно, история ещё не знала такого художника... Все голландцы, после отторжения испанцев, пленявших их долгое время, стали ценить величие и красоту жизни, да и фламандцы тоже! Художники отвечали требованию времени. Один Рубенс чего стоил! Это был великий живописец, буйно воспевавший красками радость жизни, великолепие окружающего! И он - не просто - художник, но и тонкий дипломат, виртуоз - в решении многих сложных вопросов. Великие люди во всём великие! И Рембрандт, как и Рубенс, и, все другие художники, хотел отражать тоже всё прекрасное на своих полотнах. Даже мелочи жизни, быт, окружающий людей, и те приносят людям радость и умиление. И в этом есть поэзия, отдушина и раскрепощение. Ведь всё это – принадлежит уже только им, изгнавшим из своей страны завоевателей. Но вскоре у Рембрандта появляется потребность, отражать не видимую глазом поверхность, а внутреннее, глубинное, невидимое. Ему хочется уловить все грани человеческих эмоций и переживаний. Проникнуть в душу портретируемого и отразить на полотне, все, что в ней происходит, что успел захватить глаз любопытного художника. Рембрандту уже требовалось понять внутреннее состояние, мотивацию тех или иных поступков человека. Что чувствует он в той или иной ситуации, как жил, что испытал за всю свою жизнь. Всё это, позирующий, сам о себе не расскажет. И, кажется, у Рембрандта это уже получается! Что втайне ото всех хранил в своей душе человек, художник понимал и выплёскивал на полотно. Он стал психологом, сразу схватывал - страдание, сочувствие, предательство, мучение совести человека. Один блудный сын чего стоит! Это апогей его творчества! Сколько всепрощения и сочувствия в лице отца, обнимающего пропавшего сына!.. Здесь только можно молча стоять перед картиной, онемев от увиденного. Чувства распирают сердце. Понимаешь, столкнулся с великим таинством, превосходящим человеческие возможности... А в картине «Артаксеркс, Аман и Есфирь», разве не показал он тоже трагедию происходящего?! В руках Эсфири находится судьба евреев, которых хотел уничтожить Аман, приближённый царя. Но Эсфирь, узнав об этом, бесстрашно рассказывает всё царю Артаксерксу. Чья правда возьмёт верх? Хоть Эсфирь и любимая жена царя, но царь также доверяет и своему приближённому Аману... Эсфирь на волосок от гибели... Она рискует собой! Вдруг её не  поймёт царь? Но она идёт на риск, желая спасти свой народ... И это Рембрандт отразил на полотне! Зрителю всё понятно, даже то, что выиграла в этом вопросе Эсфирь, Аман же проиграл, а значит, он - погибнет. На картине видно даже, насколько величава Эсфирь в своей правде, и как дрожит, пожухший Аман от своей лжи... Эта картина также дорога его сердцу... Или взять картину «Вирсавия с письмом Давида» – сколько чувств в её лице перемежаются вместе – радость от интересной связи с царём, страх перед мужем от разоблачения, ведь она была близка с Давидом и теперь беременна от него, а мужа давно нет дома... Что же ей делать? Как быть? Она боится, страдает, но понимает, в тоже время, что если её накажут за прелюбодеяние, будут правы. И всё-таки, она ещё молода, так не хочется умирать, после объятий Давида, она ещё не насладилась ими!.. И всё это Рембрандт объяснил зрителю без слов, одной своей кистью! А сколько художники старались высмеять его за пастозные, неприглаженные мазки! Они даже щупали его краски на картинах и говорили: -Рембрандт рисует пальцами и мастихином, берёт и шлёпает их прямо на полотно. Или вот ещё «Даная», ждущая своего возлюбленного Зевса в виде сходящего к ней дождя. Сколько сомнений было с этой картиной, чтоб найти правильное, одно единственное положение, отражающее скрытый смысл всего происходящего... И Данаю пришлось рисовать и перерисовывать, и Вирсавию тоже, много раз. Пока он нашёл нужное выражение для своих героинь, множество неподходящих вариантов отставил! Кто сказал, что творчество – вдохновение? Творчество – это труд, труд и труд! И ещё раз труд, вдохновение приходит только в процессе труда... Ну да ладно, он не стремится никому ничего доказывать и не жалеет, что пришлось потрудиться над этими картинами, зато теперь он доволен. Вышло, как надо, как представлялось, желалось. Нелёгкое это дело в живописи передавать выражение лица, настроение человека. А через это – раскрывать всю суть происходящего. Вот поэтому он не любил слоняться по улицам, по гостям, ездить на природу или в кругосветные путешествия. Самое дорогое для него всегда было – писать, писать и ещё раз писать... Всё остальное – уже теряло смысл. Даже женщин он не искал. Что давала ему судьба, тем был доволен. Главное, и с натурщицами не пришлось мучиться. То Саския, жена, позировала, то Гертье, няня маленького сына Титуса, то Хендрикье. Рисовал с любовью их, сына, свои автопортреты. Он всегда изучал выражение человеческого лица. Однако, пришла пора задуматься, кого же он любил из трёх своих женщин более? Всех, наверное, а может, никого. Они давались ему, как радость жизни, одна уходила, появлялась другая. А он всё рисовал. Не было пустоты. Её он ощущает сейчас, когда все его подруги ушли. Насовсем, и более уже не вернутся. С кем же он встретится из них после смерти? О, трудновато будет, если со всеми сразу придётся объясняться! Крик поднимется неимоверный! Но Хендрикье была умницей. Всё понимала, ничего не требовала, помогала, любила... Может, её более всех я любил? Или нет? Надо всё-таки разобраться, чтоб заранее знать, с кем же останусь? Возможно, ни с кем. Там не женятся и замуж не выходят... А сейчас следует немного отдохнуть, глаза не смотрят, закрываются... Сам не понимаю, что со мной последнее время творится? Голова тяжёлая, ни сил, ни мыслей, рука всё более и более ноет. О, где же спасение! Врача позвать? Поможет ли? Никому они не помогли, даже самым родным, близким людям. Детей маленьких, и тех не могли спасти... Саскию залечили... Куда ни посмотри, везде одно шарлатанство. Ни сына Титуса, ни его жену тоже не могли вылечить... Даже такую крепенькую жизнерадостную Хендрикье, и ту не спасли... А какие они молодые-то были хорошие! Рок это что ли это?... Но рано ещё унывать... Немногим за шестьдесят... Это не годы! Ведь я ещё не ветхая развалина! Ещё и силёнки, вроде, есть для работы. Что же я раскисаю? – думает он. - Никогда недруги и судьба не могли свернуть меня в бараний рог... А тут?! Меня всегда спасала работа... И Бог хранил, ведь, сколько я написал картин из священного писания... Всевышний, видно, не сбрасывает меня со счета. Говорит – Ну, поживи, поживи, раз всю душу свою кладёшь на алтарь искусства, приготовив её для всесожжения... Да, действительно, я не жалел своей жизни во имя своего творчества... Уж и не знаю, искусство ли это, нет ли, но, видит Бог, до сих пор живу только своей работой... Это страсть, или насущная потребность, но жить без того, чтобы рисовать, не могу... Вот поэтому-то я и пережил все несчастья, сыпавшиеся на меня, словно град, в жестокую летнюю грозу... Было много всего. Но Всевышний и творчество спасали меня... Все говорят – я - маловер. Ничего подобного. Это Саския научила меня выдержке, всё принимать, как из рук Божиих. Ведь она принадлежала к общине меннонитов — одной из самых благочестивых протестантских деноминаций. Эти люди скромные, смиренные, трудолюбивые. И меня многому она научила. Просто я никому ничего не рассказываю. Не желаю, чтоб в мою душу забирались посторонние, да и не было никогда времени на болтовню. К тому же, сейчас, ни на кого нельзя положиться. Думал, какой у меня друг прекрасный, не буду уж называть его имени! А он помогал мне разоряться и посмеивался про себя... Хорош друг! Или у всех людей души уже каменные? Просто пожалеть человека, и то, это уже есть Божье дело. А тут, художник погибал на их глазах... А они все старательно топили меня... Я руку протяну из своей пропасти, а они мне на пальцы наступают, чтоб вновь вниз свалился. Ужас, что сотворялось, когда меня признали банкротом! Раз банкрот, нечего и взыскивать, все долги сами собой пропадают. Но не у них. Даже моему другу ничего не стоило покрыть их. Допустили всё же до позора. Очень хотели раздавить и посмотреть, как буду мучиться, ползать по земле, лизать им пятки! Все возмущались, когда я ходил на аукционы, где продавали моё имущество за бесценок. «Зачем он ходит, как не стыдно?!». А мне не было стыдно. Хотел, чтоб им стало стыдно, продавать бесценные сокровища за копейки из зависти и злобы! И кого старались ограбить: Рембрандта! Душу положившего на то, чтоб обессмертить и прославить родную Голландию на века! А может, просто ненавидели из злобности... Сами не понимали, как можно поднять не подъёмное, и не хотели, чтоб другие это совершали!... Все мои деньги заранее высчитали – имею ли я право, приобретать антикварные вещи? Но, я же, не был обывателем, пресыщенным жизнью, я был, с помощью Божьей, творческой личностью, нуждался в этом для своей работы. Сложная, всё-таки, была у меня жизнь! Но Бог им судья! Каждый ответит за мысли и деяния свои...
Сдается, в дверь кто-то скребётся... Или мне кажется? Нет, стучат на самом деле. Кого ещё могла принести сюда нелёгкая?
-Эй, кто там стучит? Входите, если уж пришли...
-Милый, это я. Но на кого ты похож?! Какой-то странный тюрбан на голове. Ты растрёпанный, похудевший, опустившийся, под глазами мешки, пуговиц на кафтане нет. Где мой супруг, всегда ухоженный и блестящий кавалер? И в доме серо, неуютно. Ведь ты же всегда любил всё изысканное и рафинированное, а здесь – что? Ты, наверное, устал, плохо себя чувствуешь, Рембрандт?
-Саския, ты? О каком уюте ты говоришь? Ведь ты же сама своим завещанием сковала мне жизнь... Однако, как ты догадалась, что мне плохо? Да, замучился от всех своих воспоминаний... И здоровье ещё подкачало. Но ты тоже не блещешь красотой, такая бледная, худенькая. Тебе там плохо?
- Спасибо за комплимент. Я, конечно, шучу. Нет, мне там хорошо. Почему ты так решил? Дурно, что ты неважно себя чувствуешь, я тебя понимаю. У тебя, бедного, было много горьких, воспоминаний. Это расстраивает твоё сердце, подкашивает здоровье. Не тревожься ни о чём, дорогой. Всё миновало, и плохое и хорошее, всё!
-Ты упрекаешь меня, дорогая?
-Нет, зачем мне тебя упрекать? Ты жил, как мог. Твоя кисть возвеличила меня, простую женщину, о которой никто бы никогда и не знал... А теперь все судят о том, красива ли, богата ли, счастлива ли я была? И все смотрят и восхищаются моими портретами твоей кисти.
-И далее будут восхищаться... На этих полотнах ты – прекрасна! Саския, ведь, у нас было много и хорошего, светлого? Ты согласна?
-Было, но, вместе с тем, было много изнурительного...
-Что, почему? Не понял.
-Разве ты не чувствовал, что мне было тяжело после смерти наших детей?...
-Я тоже переживал из-за этого! Ты же видела, дорогая, что со мной происходило!
-Мать тоскует не так по своему дитятку, как отец. Она его носит девять месяцев под сердцем, успевает полюбить, привязаться и вот... А эти бесконечные позирования меня ведь тоже истерзали. Есть поверье, душа позируемого переходит в портрет, а позирующий погибает... Я сгорала... Помнишь, какое у меня было настроение последнее время?
-Напомни, сделай милость. Ведь многое ушло из памяти...
-В душе не цветут уж цветы,
Не пахнут лаванда, жасмин,
И горькая нежная ты
Не пробуешь радостных вин.
И тихость твоя горяча,
Уводит в печальный рассвет,
И странный надлом у плеча,
И тень, уходящая в свет.
Ты никнешь, наклон головы
Чарует прискорбностью нас,
Вот так средь пожухшей листвы
Блестит ещё росный алмаз...
-Нет, не может быть, я ведь любил, а когда любят, почитаемого охраняет любовь...
-Не знаю, дорогой, любил ли ты меня на самом деле? Ведь только я умерла, ты сразу стал близок с другой, отдал ей все мои украшения... Дошёл до того, что чуть не женился... И на ком? Серенькой мышке!
-Это была горячка, боль от потери любимой женщины. Я хотел забыть эту, гложущую сердце тоску по тебе...
-Хотел, и, даже нарисовал меня ранее в виде Данаи, но после моё лицо записал другим, лицом своей новой пассии Гертье.
-Прости меня, казалось, сотру воспоминания о тебе и перестану мучиться... Но потом понял – всё бесполезно. Ты стояла всегда между мной и другой женщиной... И я помнил всегда тебя в виде лучезарной Флоры, богини цветов, звал тебя, но ты не приходила!
-Ах, Рембрандт, что с тебя взять! Ты же художник, а такие люди живут только  своими чувствами. Может быть, ты  меня любил, а, может, и не любил вовсе. Тебе это кажется, что любил. Когда мы поженились, тогда всё сочеталось – молодость, красота, счастье, обеспеченность. Все, чего так жаждет молодость! Поверь, в одну реку дважды не входят. Войдя в другую реку, ты понял, что стало всё намного хуже... Так?
-Прости меня, Саския, но я любил тебя! Любил... Ты, дворянка, осчастливила меня, сына мельника. Обеспеченного, но всё-таки... С тобой я был счастлив... Я гордился тобой и хотел, чтобы и другие восхищались! Сердце замирало от радости, когда мы были вместе и на тебя оглядывались мужчины... А я гордо вскидывал голову, всем своим видом подчёркивая – она моя!
-И я любила. И тоже гордилась тобой! Ты был всегда ухоженным, нарядным и очень милым! И меня ты наряжал, точно некую драгоценность. С тобой я выглядела восточной царицей, осыпанной бриллиантами. Сирота - я не так уж была богата и знатна, и не очень кому нужна. Ты осчастливил меня. Прости за укор, с гения Бог спросит иначе, чем, с простого смертного... Спасибо тебе, Рембрандт, за тепло, что ты подарил мне когда-то, мужайся, ты нужен Богу и людям, твои картины глубоки и проникновенны, они заставляют задумываться, становиться чище... Они останутся на века... И всё-таки не забывай меня, любимый. Я твоя первая любовь. И ты у меня - тоже... Прощай...
-Прощай, дорогая! Прощай...
О, что-то голова кружится... Прилягу... Да, я во многом виноват перед Саскией. Она сгорала, а я, вроде, и не замечал... Какая страшная судьба у художника, одержимого своей работай. Все гибнет, рушится, он же рисует, рисует. И самое интересное, не устаёт. Прекратить рисовать его может заставить только смерть! Вот рука совершенно замучила. Вместо того, чтоб заняться её лечением, привязываю её бечёвкой к холсту, чтоб не падала вдруг вниз, и вновь рисую!
-Эй, кто же там опять? Входите, что топчетесь за дверью? Саския, ты?
-Нет, это я, Гертье. Ты же когда-то любил меня. Говорил, что лучших радостей, чем дарила я тебе, ты не испытывал... Вот я соскучилась и пришла навестить тебя, узнать, как поживаешь, любимый?
-Нет, ты пришла не за этим. Ты, видно, хочешь напомнить о том, о чём я совсем не желаю вспоминать!
-Да, я пришла рассказать тебе, что ты сотворил со мной. Сначала шептал всё – «Люблю, жить без тебя не могу», водил всюду за собой, никого не теснясь. Боялся расстаться хоть на минутку. Когда же совсем надоела, прошла любовная горячка, поместил в работный дом, как сумасшедшую распутницу. Там меня мучили с утра до ночи, били, издевались, не давали, есть, спать. Заставляли работать с утра до ночи до изнеможения. Каждая клеточка в теле ныла от боли...
-Но ты сама виновата. Замучила меня судами, когда по договорённости ушла от меня. Всё тебе было мало, то сто шестьдесят гульденов согласилась получать от меня, то уже двести, а то ещё более захотела, двести пятьдесят гульденов! Эта сумма разорительная, ты же видела, еле концы с концами сводил! Дома тоже мне не было от тебя тишины. Крики, скандалы, выяснения отношений. Не давала спать ни днём, ни ночью, не мог работать спокойно. Изводила меня любовью, ревностью, злостью, подозрениями. Ты умерла, не дожив до дня моего банкротства. Вот к чему я шёл, а ты терзала меня, требовала всё более и более. Слушай, дело прошлое, если б застала моё банкротство, мою бедность, радовалась бы? Признайся! Слава Богу, мне сын с Хендрикье помогли, сделали меня своим работником, с условием приемки моих новых картин ими, а не кредиторами. Иначе, не выжили бы.
-Да, не дожила, а то посмотрела б на твою кислую физиономию, как люди на тебя плюют. Ты злился, что продавала твои украшения, кои подарил мне, злился, что не даю тебе покоя. Но разве я – вещь? Поиграл и выбросил... Ты сначала наслаждался со мной, меры не зная. Потом стал миловаться с новой молоденькой экономкой, смеясь с ней надо мной, подговорил её дать против меня показания на суде. Оба упекли меня в работный дом, он был для меня настоящей тюрьмой... Рембрандт, ты жестокий, горе тому, кто встанет у тебя на пути.
-Гертье, ты вновь за своё! Прости меня, всё ушло, давным- давно. Зачем перемалывать то, чего уже не вернуть?  Прости меня, прости и забудь, всё зарылось!
-Давно простила. А забыть трудно. Ведь я любила тебя больше всего на свете. Ты сначала очеловечил меня, заставил засветиться от счастья и любви. А потом бросил в кипящую смолу. Разве всё это легко вытерпеть? Помнишь, какие стихи я тебе писала?
-О, Гертье, мне сейчас совсем не до стихов. Неважное самочувствие...
-Совсем коротенькое! Ведь так любил стихи...
-Ну, хорошо, слушаю.
-Так и хочется сесть и смотреть на тебя,
Так и хочется нежностью мне изойти.
Почему ты суровый, спроси у себя,
Почему тебе ключик к душе не найти.
Я б ласкала тебя, целовала тебя,
Изошла бы рассветом, туманом, мечтой,
Я б забыла весь мир, я б забыла себя,
Если б ты был, любимый, со мной.
Я бы счастьем своим озарила весь мир,
Я бы песней прохладной лилась.
Почему, ненаглядный, ты грустен и сир,
И душа не сияет, искрясь?

-Это было тогда, когда мы с тобой уже постоянно ругались. Ха, а собственно, твои ли это стихи? Не такая уж ты была грамотейка! Помню, ты всё приставала, выясняла, почему я так холоден с тобой... А зачем было выяснять, и так всё было понятно. Просто у женщины психология странная. Если мужчина ласков с ней, то она считает его уже своей собственностью!
-Да я понимала, надоела тебе до полусмерти, ты смотришь уже на молодую девчонку, что пришла наниматься в экономки. Ругались потому, что мне было жутко... Это очень больно, когда тебя бросают из-за другой! Ты же, в наглую, показывал мне свои отношения с ней. А я смотрела и выла от боли, как раненный зверь, недобитый. Сколько слёз я выплакала!
-Прости, я понимаю тебя. Но ведь и меня надо понять, как мужчину, как художника, как человека. Ты была старше меня и очень неспокойна. А та была младше на двадцать лет. У неё был очень лёгкий характер. Ничего никогда не выясняла, не требовала, просто тихо любила и помогала мне, как могла. Старалась изо всех сил.
-А мне из-за этого было больно, обидно. Ничего не могла с собой поделать. Всё желала тебе насолить посильней. О, женщины, обманутые в любви, превращаются в фурий! Однако я простила тебя... Что тут разбирать? Я простая женщина, бывшая жена трубача, а ты гениальный художник. Спасибо и на том, что, недолго, но всё-таки любил, возвысил до себя. Данаю рисовал с меня... Прости и ты меня за все мои глупости! От обиды не ведала, что творила. Прощай, береги себя!
-Прощай, прощай, Гертье!
О, как я устал, оказывается, тяжело сознавать свои грехи, вспоминать, каяться... Гертье права и не права. Я сначала шёл ей навстречу. Но она перебрала. Судами, укорами - замучила. А как люди ко мне стали относиться? Почти перестали здороваться. И всё это была её работа. На каждом углу показывала серёжки Саскии, что я ей сгоряча подарил, коралловое ожерелье и моё золотое кольцо. Всем объясняла – Рембрандт - подлец, добился близости, а жениться не собирается. Очень трудные были взаимоотношения с ней. От меня тогда все почти отвернулись. Она здорово подорвала мою репутацию... Как устал я от этих визитов! Прилягу. Эти напоминания утомили меня. Не шутка, - вся жизнь  сразу прошла перед глазами... Вначале - радостная и счастливая, потом полная тревог и терзаний. Будто Саския не только составила своё завещание против меня, но забрала с собой всё моё счастье... О, Саския, Саския! Казалась ты такой простодушной и любящей, а на самом деле получилось всё сложнее...
Но кто-то вновь стучит, желает войти...
-Ну, входите же, раз пришли! Входите. А то я уже и спать собрался.
Что там такое? Стучат и молчат. Пойду, посмотрю. О-хо-хо, тапки свои потерял. Ну, где же они, шалунишки, куда спрятались? Иду, иду, сейчас открою. Кто там стучит?
-Хендрикье, родная, ты?
-Любимый, я...
-Как я рад тебе, милая моя, как рад! Ты всегда умела меня успокоить, снять все страхи, волнения. Вот и сейчас мне трудно, а ты поняла это и пришла...
-Что с тобой, любимый? Я поняла – тебе нездоровится, ты взволнован. Кто вновь тебя тревожит?
-Устал, ещё всякие воспоминания замучили. Ах, как мне плохо без тебя! Как плохо, если б ты только знала! Я с ума сходил после твоей смерти, совсем потерялся. Дочка помогала мне. Надо было держаться ради неё, малышки... Как же мне без тебя несладко, родная ты моя!
-Ну, вот я и пришла, чтоб успокоить тебя, вернуть хорошее нестроение... Мне тоже трудно без тебя. Ты – моя единственная любовь, первая и последняя, больше никогда и никто мне не был нужен... Ах, хоть и трудное время было у нас тогда, но мы были счастливы!
-Спасибо... Только ты одна и понимала меня, спасала от всех напастей, помогала во всём, думаю, только тебя одну я и любил!
-И я тоже, ведь ты знал, у меня не было корысти, что-то получить от тебя. Я даже знала, что ты не женишься на мне никогда, ибо Саския в завещании поставила жёсткое условие – тебе нельзя жениться, потеряешь часть её наследства... А вот, когда ты хорошо зарабатывал, и она была жива, твои деньги она тратила на себя, без счёта, не задумываясь, чьи они! Тогда ты много получал за картины, рисовал всё, как просили заказчики. Они платили. Но стоило тебе начать писать так, как видело твоё внутреннее зрение, все отвернулись от тебя... Думаю, и Гертье бросила бы тебя сама, после того, как ты стал банкротом и обнищал. Поверишь, я сразу потянулась к тебе, когда попала в твой дом. И для меня не имело значения – богат ты или беден, женишься или нет –  не могла я жить уже без тебя... Знаешь, какие стихи я сочиняла, познакомившись с тобой?
-Читай, мне интересно, я слушаю тебя, моя родная.
-Твой образ милый я черчу:
Глаза, улыбка, четкий нос.
Прижаться к теплому плечу
И чтобы Бог всю боль унес,
И чтобы ветер разметал
Твои одежды и мои,
И чтобы ты не обнимал,
А весь вошел в часы и дни...
-Какая же ты умница, какие добрые стихи! Да, Хендрикье, я знал, только ты одна меня любила по-настоящему! За это полюбил тебя и я. Ты мне была дороже всех и всего, дороже жизни. А другие женщины мстили мне, чтоб не смел, любить более никого. Только ты была бескорыстной, только тебя я ценил, понимал, какая ты чистая и душевная... Поверь, мне до сих пор стыдно перед тобой, что не женился на тебе. Когда с тобой стало совсем плохо, я уговорил пастора быстрее повенчать нас. Решил – что будет, то будет, но ты порадуешься и предстанешь перед Богом не распутницей, а порядочной женщиной. И нашей дочке, Корнели, дам своё имя. Обидно, не успели. Ты умерла... Тебе ведь было нелегко нести эту ношу – распутницы, как тебя называли соседи и как ругали церковники за наши невенчанные отношения. Да и я сам мечтал всегда прижать тебя к своему сердцу, как жену...
-Да, Рембрандт, я всё понимала, мне доставалось. Но я была счастлива с тобой, несмотря, ни на что. Думаю, все злились на нас только потому, что не могли и не умели так любить. Им было непонятно простое человеческое чувство, когда один всё может перетерпеть ради другого. Как мало на белом свет добрых людей! Но они всё-таки есть, иначе земля бы сгорела от злости людской. Помню, как-то я расплакалась после очередной ругани церковников, иду домой, рыдаю. Подошла ко мне одна прихожанка из общины и говорит: –Успокойся, девочка, эти старики завидуют Вашему счастью! Шутка ли сказать – обедневший, но великий художник и красивая добрая девчурка, бескорыстно помогающая ему. Ваше чувство прекрасно. Пусть они тебя не пугают адом, Вы же не можете ничего изменить, если б и захотели. А Бог совсем не такой, каким запугивают нас. Он добрый и понимающий. Запретили ходить в церковь, можно и дома каяться и молиться. Мария Египетская жила в пустыни, в церковь не ходила, а Бог её слышал. Вот и Вы оба живёте в пустыни непонимания и злобности.
Ведь кто такой Рембрандт? Чудодей! Входит свободно в душу портретируемого, садится там на скамеечку, начинает всё рассматривать. То в сердце заберётся, то болезни все прошлые пересчитает, кои накладывают свои отпечатки на внешность. То все невзгоды плюсует. И...готово! Он отражает и трагедію, и сомнение, и разочарование, малейшее движение души... Ну, просто кудесник!
Развеселись, иначе тебя разлюбит твой гениальный художник. Кому нужны эти постоянные слёзы и кислые лица? Улыбайся! Скрипя зубы, улыбайся. И я стала улыбаться, сколько хватало сил. Но всё-таки и переживала тоже немало. Может, поэтому и сгорела. Ведь покинула Вас с дочкой, когда мне было только тридцать восемь лет... Я боялась наказания Божия, трепетала, что попаду в ад, и не понимала, глупая, что Бог милостивый. У Бога милости много, как говорят отцы. Он не судит так, как мы - друг друга... Спасибо тебе, милый за всё! Очень рада, теперь ты развеселился, у тебя хорошее настроение. Я счастлива, что рядом с тобой наша дочка. Она хорошая, послушная девочка и во всём помогает тебе. Нам повезло с малышкой. Спасибо тебе за любовь и мои портреты – они великолепны... А теперь, прощай, любовь моя! Прощай, прощай!
-Спасибо и тебе за всё, родная! Прощай, любовь моя, прощай!
Ушла... Да, целая история... Все друг друга поняли и простили... Так и примирился я с моими женщинами. Но мне непонятно, что это они друг за другом? Будто боялись, что я, кому-либо, отдам предпочтение. Все уже они умерли... Выходит, я – чёрный вдовец? А теперь я хочу почитать Библию. Главу из Евангелия, где говорится о возвращении блудного сына... Удивительно, он многое понял, вернулся к Отцу, и Тот простил ему всё... Отче, прости и Ты меня, великого грешника! Ведь Ты сам сказал: -Кто многое возлюбил, тому многое и простится... Я не имею в виду любовь к женщинам, имею в виду любовь к самой жизни...
Как хорошо всё-таки произнес Господь, когда привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии. Её должны были избить камнями. А Иисус Христос на вопрос этих жестоких людей – Что делать с блудницей? – ответил: -Кто без греха – кинь в неё камень! И все разошлись, понимая, кто они на самом деле...
Спасибо Тебе, Господи, за моё прозрение и просветление, спасибо за всё, что было в моей жизни горького и сладкого. Я всем доволен. Спасибо! Слава, слава Тебе!