Салман Рушди. Радио в подарок

Salman Rushdie. The Free Radio
[from ‘East, West’ collection / из сборника «Восток, Запад»]
© Salman Rushdie, 1994
© Александр Андреев, 2020, перевод



Мы все знали, что ничего хорошего его не ждёт, раз уж вдова вора вонзила в него свои коготки, но парнишка был сама невинность, просто ослик, такого ничему не научишь.

Мальчишка мог жить хорошо. Бог наградил его божественной красотой, отец ради него вогнал себя в гроб, но разве не оставил он мальчишке новёхонькую первоклассную коляску рикши с сиденьями, покрытыми пластиком, и всем таким? Итак: красота у него была, ремесло у него было, со временем бы и добрая жена появилась, подожди только несколько лет да скопи сколько-то рупий; но нет, нужно же было втрескаться во вдову вора, когда у него ещё борода не выросла, молоко, можно сказать, на губах не обсохло.



Мы все ему сочувствовали, но кто сейчас прислушивается к мудрости стариков?

Кто прислушивается, я вас спрашиваю?

Вот именно; никто, и уж точно не дубинушка вроде рикши Рамани. Но я обвиняю вдову. Я видел, что происходит, знаете, я почти всё видел, пока наконец моё терпение не лопнуло. Сидел под этим самым баньяном, курил этот самый кальян, и мало что от меня могло укрыться.

И разок попытался я уберечь его от такой судьбы, да что толку...

Вдова и впрямь была привлекательна, не поспоришь, этакая холодная развратная красотка, да с гнильцой внутри. Должно быть, лет на десять старше Рамани, родила пятерых живых и двоих мёртвых, чем тот вор занимался, кроме как воровал да детей строгал, одному Богу известно, но ей он ни пайсы не оставил, так что понятное дело, она залипла на Рамани. Не то чтобы рикши у нас в городке много зарабатывали, но лучше проглотить пару кусочков, чем ветер. А на вдову негодника никто дважды не взглянет.



Прямо тут они и встретились.

Ехал однажды Рамани в городок без пассажира, но сияющий, как всегда, словно ему десятку на чай дали, насвистывая какую-то мелодию из тех, что по радио крутят, и волосы смазаны, как на свадьбу. Он был парень не промах и знал, что девчонки на него заглядываются да про его длинные мускулистые ноги болтают.

Вдова вора заходила в лавку банья купить три бобовых зёрнышка, я вообще не знаю, откуда деньги взяла, но по ночам у её лачуги видели мужчин, мне говорили, даже самого банья, но это я комментировать не буду.

Все пятеро её мальцов под ногами крутятся, а она спокойненько: «Эй! Рикшааа!» Громко так, знаете, как дешёвка какая. Показать нам, что может позволить себе рикшу, можно подумать, нам интересно. Детям, небось, пришлось голодать, чтобы она прокатилась, но мне кажется, для неё это было капиталовложением, потому что она уже наверняка глаз на Рамани положила. И вот они все хлынули в коляску, он тронулся с места, а с пятью сорванцами да вдовой вес был огого какой, так что он тяжело дышал, и на ногах вены вздувались, и я подумал, осторожно, сынок, не то тебе придётся этот груз на себе всю жизнь тащить.

Но после этого Рамани и вдову вора везде видели вместе, никакого стыда, на людях, и я был рад, что мать его мертва, иначе у неё лицо бы со стыда сгорело.



В те дни Рамани иногда заезжал вечерком на нашу улицу повидаться с приятелями, а те считали себя самыми умными, потому что ходили в заднюю комнату иранской столовки за нелегальной выпивкой, конечно же, все знали, но кому какое дело, что юнцы портят себе жизнь, пусть их родичи беспокоятся.

Мне горько было видеть Рамани в дурной компании. Я хорошо знал его родителей, пока те были живы. Но когда я посоветовал Рамани держаться подальше от этих выпендрёжников, он ухмыльнулся, как баран, и ответил, что зря я беспокоюсь, мол, ничего страшного.

Ладно, думаю.

Знал я этих его корешей. Все они носили на рукавах повязки нового Молодёжного Движения. Это было время Чрезвычайного положения, и дружки эти вовсе не были безобидными, поговаривали, что людей избивают, так что я сидел тихонько под своим деревом. Рамани повязки не носил, но ходил с ними, впечатляли они его, дурака.



Эти юнцы с повязками вечно льстили Рамани. Что за красавец, мол, рядом с тобой Шаши Капур и Амитабх как прокажённые, тебе бы в Бомбей поехать, в кино сниматься.

Они дразнили его фантазиями, поскольку знали, что и в карты можно у него деньжат выиграть, и выпивку он им покупал, пока они резались, хоть и не был богаче. Так что теперь голова Рамани была набита мечтами о кино, потому что больше в его башке ничего не было, и в этом я тоже обвиняю вдову, поскольку она была постарше и соображать должна была получше. Она могла в два счёта заставить его забыть об этом, но нет, как-то раз я слышал, как она сказала ему при всех: «Да ты и вправду выглядишь, как сам бог Кришна, разве что не синий с ног до головы». На улице! Чтобы все знали, что они любовники! С того дня я был убеждён, что беды не миновать.



Когда вдова снова пришла на нашу улицу в лавку банья, я решил действовать. Не ради себя, но ради покойных родителей мальчишки я рисковал подвергнуться оскорблениям этой... нет, не буду её никак называть, она теперь не здесь, а там сами разберутся, что она за штучка.

– Вдова вора! – позвал я.

Она остановилась как вкопанная, некрасиво скривив лицо, будто я огрел её хлыстом.

– Иди сюда, поговорим, – сказал я ей.

Теперь она не могла отказаться, я ведь человек в городке уважаемый, и возможно, она решила, что если нас увидят за разговором, её прекратят игнорировать, так что я знал, что она подойдёт, и она подошла.

– Я тебе только одно скажу, – начал я с достоинством. – Рикша Рамани дорог мне, так что поищи себе кого-нибудь своего возраста, а ещё лучше отправляйся во вдовьи ашрамы Бенареса и проведи там остаток жизни в святых молитвах, благодаря Бога за то, что сжигать вдов теперь нельзя.

Тут она попыталась пристыдить меня, вопила, обзывалась, заявляла, что такому ядовитому старикашке, как я, давно сдохнуть пора, а потом сказала: – Позвольте сообщить Вам, мистер учитель-сахиб в отставке, что Ваш Рамани уже сделал мне предложение, а я ему отказала, потому что мне больше детей не нужно, а он молодой парень, и ему своих заводить надо. Так что расскажите это всем на свете и прекратите травить нас ядом, будто кобра.



После этого я на какое-то время закрыл глаза на роман Рамани и вдовы вора, поскольку сделал всё, что мог, да и потом, для такого человека, как я, есть в городке дела и поинтереснее. Например, местный санитарный инспектор пригнал на улицу большой белый фургон и получил разрешение припарковать его в стороне от дороги под баньяном; и каждый вечер в этот фургон ненадолго забирали мужчин и что-то там с ними делали.

Мне не слишком-то хотелось быть поблизости в то время, когда там вечно тусили юнцы с повязками, так что я взял свой кальян и пересел подальше. До меня доходили слухи о том, что происходит внутри фургона, но я не слушал.

Но пока у нас в городке стоял этот фургон, пропахший эфиром, вся глубина порочности вдовы стала очевидной; поскольку тогда Рамани вдруг начал болтать про свою новую фантазию, рассказывая всем и каждому, что совсем скоро получит от самого Центрального Правительства в Дели в высшей степени особый и личный подарок, и подарком этим станет новёхонькое первоклассное транзисторное радио на батарейках.



Так вот: мы всегда знали, что с головой у нашего Рамани не всё в порядке, с этими его идеями стать кинозвездой и так далее; так что многие из нас согласно кивали и приговаривали: «Да, Рам, повезло тебе» или «Какое же это прекрасное, щедрое Правительство, раздаёт радио людям, которым нравится популярная музыка».

Но Рамани настаивал, что всё правда, и казался счастливее, чем когда-либо в жизни, и счастье это трудно было объяснить одним только предполагаемым приближением транзистора.



Вскоре после первого упоминания о радио-мечте Рамани и вдова вора поженились, и тут я всё понял. На свадьбу я не ходил – бедненько было, что ни говори, – но вскоре я заговорил с Рамом, когда он проезжал мимо баньяна с пустой коляской.

Он подошёл присесть рядом, и я спросил: – Сынок, ты ходил в фургон? Что они там с тобой сделали?

– Не волнуйтесь, – ответил он. – Всё просто чудесно. Я влюблён, учитель-сахиб, и я сделал так, что смог жениться на любимой женщине.

Признаюсь, я разозлился; да я чуть не зарыдал, когда понял, что Рамани по доброй воле подверг себя унижению, к которому принуждали других взятых в фургон мужчин. С горечью я упрекнул его: – Дурачок мой, ты позволил этой женщине лишить тебя мужского достоинства!

– Да это не так плохо, – ответил Рамани, имея в виду насбанди. – Любовью заниматься не мешает, да вообще ничему не мешает, простите меня, учитель-сахиб, что говорю такие вещи. Это только не даёт детям рождаться, но моя жена детей больше не хочет, так что всё хорошо, сто процентов. К тому же это отвечает национальным интересам, – заметил он. – А скоро привезут радио в подарок.

– Радио в подарок, – повторил я.

– Да, помните, учитель-сахиб, – доверительно сказал Рамани, – несколько лет назад, я ещё малышом был, портной Лаксман сделал себе такую операцию? Радио прямо сразу прислали, весь городок собирался послушать. Так Правительство говорит нам спасибо. Классно будет получить такое.

– Прочь отсюда, убирайся от меня, – закричал я в отчаянии, и мне духу не хватило сказать ему то, что вся страна уже знала, что все эти радио-подарки уже прикрыли, давным-давно, и думать про них забыли. Вся показуха закончилась – пшик! – много лет назад.

—

После происшедшего вдова вора, ставшая теперь женой Рама, появлялась в городке нечасто, несомненно, потому, что очень стыдилась того, что заставила его сделать, а Рамани стал работать дольше прежнего, и каждый раз, завидев кого-то из десятков людей, которым рассказывал про радио, он подносил одну руку к уху, словно держа в ней проклятый приёмник, и начинал энергично изображать трансляцию.

– Йе Акашвани хай, – объявлял он на всю улицу. – Говорит Всеиндийское радио. Передаём выпуск новостей. Представитель Правительства сегодня сообщил, что радиоприёмник в адрес рикши Рамани уже отправлен и будет доставлен с минуты на минуту. А теперь передаём музыкальные записи. – После чего начинал своим высоким, ужасным фальцетом напевать песенки Аши Бхосле или Латы Мангешкар.

У Рама всегда было редкое свойство абсолютно верить в свои фантазии, и были моменты, когда его вера в воображаемое радио захватывала нас, и мы почти верили, что приёмник и впрямь в пути, или даже что он уже здесь, невидимый, прижатый ладонью-чашечкой к уху, когда он ведёт свою коляску по улицам городка. Мы уже начинали ждать, когда же Рамани появится из-за угла в конце переулка, нажимая на звонок и радостно покрикивая:

– Всеиндийское радио! Говорит Всеиндийское радио!

—

Время шло. Рамани по-прежнему возил по городку невидимое радио. Прошёл год. Его карикатуры на радиоканалы продолжали наполнять воздух улиц. Но теперь, когда я видел его, у него на лице было что-то новое, какое-то напряжение, словно ему приходилось совершать невероятное усилие, от которого устаёшь куда сильнее, чем когда тянешь коляску с вдовой вора, пятью её живыми детьми и призраками двух умерших; словно вся энергия его молодого тела перетекала в воображаемое пространство между ухом и ладонью, и он пытался вызвать своё радио к жизни мощнейшим, возможно смертельным, усилием воли.

Я чувствовал свою полную беспомощность, должен вам сказать, поскольку догадывался, что Рам вложил в идею радио все свои тревоги и сожаления о сделанном, и если мечта умрёт, перед ним со всей тяжестью встанет его преступление против собственного тела, и ему придётся осознать, что вдова вора превратила его перед тем, как выйти за него, в глупейшего и ужаснейшего вора, заставив ограбить самого себя.

А потом белый фургон вернулся на своё место под баньяном, и я знал, что ничего не поделаешь, ибо Рам наверняка придёт за своим подарком.

—

Он не пришёл ни в первый день, ни во второй, и позже я узнал, что он не хотел показаться жадным; не хотел, чтобы санитарный инспектор подумал, будто он отчаянно вожделеет радио. Кроме того, он лелеял остатки надежд, что они придут и вручат ему приёмник дома, возможно, устроив маленькую официальную церемонию. Дурак есть дурак, и мысли его неисповедимы.



На третий день он появился. Тренькая велосипедным звонком и транслируя прогноз погоды, по обыкновению приложив ладонь чашечкой к уху, он подъехал к фургону. А в коляске за его спиной сидела вдова вора, ведьма, не устоявшая против искушения приехать и посмотреть на крах своего сожителя.

Много времени это не заняло.

Рам вошёл внутрь весёлый, помахав рукой корешам с повязками, охранявшими фургон от народного гнева, и говорят – я-то сам ушёл, больно было на это смотреть, – что волосы его были хорошо смазаны маслом, и одёжка накрахмалена. Вдова вора ни шагу не сделала, осталась сидеть в коляске, натянув на голову чёрное сари, цепляясь за детей, как за соломинки.

Вскоре из фургона послышались звуки спора, затем ещё более сильный шум, наконец, парни в повязках вошли посмотреть, что происходит, и почти сразу бывшие собутыльники выволокли Рама из фургона за руки и за ноги, масло с волос было размазано по его лицу, изо рта текла кровь. Ладонь уже не прижималась к уху.

А чёрная вдова вора – так мне сказали – даже не двинулась с места в коляске, хотя её мужа швырнули в дорожную пыль.



Да, знаю, я старик, мои представления о жизни все в морщинах, а сейчас мне рассказывают, что стерилизация и Бог знает что ещё совершенно необходимы, так может, я и вдову зря обвиняю, почему нет? Может, всем взглядам стариков уже пора на свалку, и если так, то и ладно. Но я рассказываю историю, и я ещё не закончил.

Через несколько дней после инцидента в фургоне я увидел, как Рамани продаёт свою коляску-рикшу старому жулику-мусульманину, владельцу мастерской по ремонту велосипедов. Заметив меня, Рам подошёл и сказал: – Прощайте, учитель-сахиб, я в Бомбей еду, там я стану кинозвездой, круче Шаши Капура и даже Амитабха Баччана.

– «Я еду», говоришь? – спрашиваю. – Ты что, один отправляешься?

Он замер. Вдова вора уже отучила его быть скромным в обществе старших.

– Моя жена и дети тоже поедут, – ответил он. Это был наш последний разговор. В тот же день они сели на поезд и уехали.



Через несколько месяцев я получил от него первое письмо, конечно, он не сам его написал, потому что, несмотря на все мои давние усилия, писать едва умел. Он заплатил наёмному писцу, что наверняка стоило ему много рупий, ибо всё в жизни стоит денег, а в Бомбее вдвое дороже. Не спрашивайте, почему он решил мне написать, но написал. Письма у меня остались, могу показать, сами убедитесь, так что то ли какой-то прок от стариков ещё есть, то ли он знал, что кроме меня, его новости никому не интересны.

Так или иначе: его письма переполняла его новая карьера, письма рассказали мне, как его сразу заметили, как крупная студия пригласила его на пробы, теперь из него решили звезду сделать, он проводит время в отеле Сан-н-Сэнд на набережной Джуху в компании знаменитых актрис, он покупает большой дом на Пали-Хилл, построенный на разных уровнях и оборудованный новейшими системами безопасности для защиты от поклонников, вдова вора в порядке, счастлива и толстеет, и жизнь полна света, успеха и спиртного, до которого никому нет дела.



Это были чудесные письма, преисполненные уверенности, но когда бы я их ни читал, а иногда я читаю их до сих пор, я вспоминаю выражение его лица в последние дни перед тем, как он узнал правду о своём радио, и феноменальную сумасшедшую энергию, с помощью которой он вызывал из небытия свою реальность актом бесподобной веры, прямо из горячего воздуха между сложенной чашкой ладонью и ухом.

*