Когда зацветёт земля... 19

***
Антон вновь прервал чтение. Он представил её, тоненькую и беззащитную, отважно шагающую в одиночестве по берегу Золотого Рога, где любой мошенник мог запросто обмануть и обидеть её. Он изо всей силы сжал кулаки, рваным движением подскочил к столику, где стояли керамические плошки и подсвечник, и одним махом опрокинул их на пол. Они разбились как бы нехотя, с тяжёлым звоном, в котором слышалась укоризна. Они были крепкими изделиями – гордостью местных мастеров. «Бах!» – отозвался в ушах Антона их глухой предсмертный крик.  А она? Что она выкрикнула перед смертью? Или простонала? Издала ли она вообще какой-либо звук? О чём подумала? О чём вспомнила? Вспомнила ли она о нём? О матери? Поняла ли, что умирает? От безысходности Антон прикончил всю воду в бутылке. Пусть его теперь мучает жажда. Этой жаждой он наказывал сам себя за то, что не позаботился о Тоне, не взял её с собой. Да и что есть жажда в ситуации, когда он мог запросто сходить за водой в ближайший магазин, по сравнению с тем, что он никогда уже не пойдёт за водой вместе с Тоней… Она умерла сразу?

Антон подумал о человеке, находившемся, по словам полицейского, рядом с Тоней за несколько минут до её гибели. Он грубо разговаривал с ней. Кто он? Откуда? Пьяный турист, решивший выяснить, как добраться до Долины Голубей или местный житель, посчитавший гулявшую в одиночестве женщину лёгкой добычей? Попадаются тут такие типы… Потом Антон подумал, что хотел бы увидеть этого человека, но не ради того, чтобы узнать, кто он такой, а чтобы не упустить ни одного возможного сведения о ней. Ему дорога была каждая секунда короткой Тониной жизни, каждое сказанное пусть и не ему, Антону, слово. Он подумал, что надо будет разыскать её сестру и хорошенько расспросить обо всём: о детских играх, о школьных учителях, о том, какая мебель стояла в их комнате, какие обои, игрушки, домашние животные, любимые блюда, нелюбимые блюда, любимые занятия, нелюбимые занятия, девчоночьи секреты… «Я не поеду на похороны», – тут же решил он. Похороны казались ему чем-то гнусным, отталкивающим, совершенно несовместимым с Тоней и даже не имеющим к ней никакого отношения. Тоня – это не жёлтый труп в лакированном гробу. Тоня либо есть сейчас в некоем таинственном, недоступном пока Антону месте, либо её нет совсем. Совсем…

Взгляд Антона упал на постель: багровая тетрадь зябко сжалась на белой простыне, словно потрёпанный осенний лист на первом снегу. «Завтра лечу в Каппадокию на встречу с неповторимым» – последняя прочитанная им фраза. Антон жаждал читать дальше, но всё оттягивал момент начала. Что написала она про него?  Попался странный тип? Может, он не деловой человек, а обманщик, распушивший хвост? Может, она вообще ничего не написала о нём?

Антон с размаху сел на пол и резким расхристанным жестом схватил тетрадь. Протестующе зашелестели страницы: «Понежнее, понежнее с нами, идиот, мы ведь заполнены её рукой!» Под левой лопаткой Антона давно таилась, а теперь выползла из укрытия противная нудная боль. Антон открыл следующую запись. 

20 апреля 2017 г. Чавушин.
Не знаю, как начать… Я думала, что буду описывать всё увиденное, услышанное, встреченное, обрадовавшее или напугавшее меня. Но произошло… со мной произошло нечто в самом деле необыкновенное, то, о чём всегда мечталось, но давно не верилось. Нет, совсем не верилось!

Я добралась до отеля в Гёреме уже под вечер. Было очень пасмурно, но то, что я успела заметить – удивительно. Я имею в виду природный ландшафт. После приезда поужинала, но никуда не ходила. Была очень утомлена, легла в постель, однако отель такой холодный, что мне пришлось позвонить на рецепцию и попросить дополнительное одеяло. Надела махровый халат с капюшоном, закуталась в два одеяла и стала думать об отелях, устроенных прямо в пещерах. Есть ли в них тепло? Уютно ли жить в комнате без окон? Отчего-то они меня очень привлекают… Ладно, напишу честно. У меня есть одна фантазия: оказаться с любимым мужчиной в наглухо отрезанном от мира местечке и заниматься любовью до умопомрачения.   
Утром после завтрака я сразу пошла в музей Гёреме. Погода не улучшилась, всё вокруг выглядело блёклым, вдобавок меня познабливало после холодной ночи.
Гёреме – это множество вырубленных в скалах церквей и часовен.  Не хочу описывать всё подробно, хотя сил у меня сейчас хватит на то, чтобы своротить туфовые столбы. Только описания мне сейчас не важны.

Так вот, я принялась бродить среди пещер, и мне сделалось грустновато. То ли от того, что я вновь почувствовала себя страшно одинокой, то ли от преходящести всего существующего. Я тронула рукой породу, и она легко осыпалась. Очень мягкая. Я заглядывала в несколько бывших церквей. В них сохранились красные контуры фресок, словно татуировки на коже. Сами по себе они не производили особого впечатления, разве что дорисовать их воображением.

В путеводителе значилось, что наилучшая сохранность фресок в церкви под названием Тёмная. По-турецки «Каранлык» (выразительное слово!). В неё нужно было подниматься по ступеням, держась за железные перила, отполированные миллионами ладоней. Там действительно было темно, лишь через маленькое окошко проникала внутрь тусклая, как пучок соломы, полоска хмурого дня. В этом не очень-то убедительном свете стены сочились небесной голубизной и золотом, пурпуром, охрой и коричневым цветом сырой земли. Церковь была населена святыми и ангелами. Они скрывались за шершавыми колоннами, выглядывали из углов, участливо склонялись над посетителями с арочных сводов, летали по потолку. Они держали раскрытые книги и свёрнутые свитки, кресты с тонкими перекладинами и изящные лжицы. Их окружали таинственные знаки: шары, спирали, переплетённые линии орнаментов, чаши и рыба на блюде. Наверху в полукружии был изображён Иисус. С книгой в руках Он сидел на чём-то вроде мягкой кушетки. Возле его ног ползал на коленях молящийся человек.

Я внимательно посмотрела в глаза этого Иисуса. Они не источали того разочарования, что притаилось в глазах Христа в Айя-Софии.  Христос Тёмной Церкви был скорее весел и лукав, взглядом же он отворачивался от молящегося человека. Чуть выше находился ещё один лик Иисуса. И его глаза тоже смотрели в другую сторону. Всегда в сторону, никогда на тебя.

Не знаю, что вдруг сделалось со мной. Я стала оседать на пол. Через несколько секунд я стояла на коленях, упираясь пятками в деревянные мостки для посетителей. У меня внезапно полились слёзы, а ведь входя сюда я вовсе не собиралась реветь. Толпившиеся в церкви японцы начали испуганно струиться вокруг, огибая меня, словно ручейки, текущие мимо страшного валуна. Мне было всё равно. Я даже не вытирала лицо. «Она молится за кого-нибудь дорогого,» - возможно, думали люди. Но я не молилась. Я требовала, чтобы Иисус посмотрел мне в глаза, чтобы Он прекратил отворачиваться, словно ушлый торговец с восточного базара! Но Он, конечно, продолжал смотреть в сторону, и я плакала вовсе не от умиления, а от злости на Него. Потом эта злость сменилась сосущей тоской, и я начала не требовать, а заискивающе умолять: «Ведь Ты же сказал: «Просите и дано будет вам, стучите и отворят…» Почему же Ты не отвечаешь или хотя бы не объясняешь причины отказа?» Я уж давно не прошу ни «изобилия плодов земных», ни «о избавитися нам от всякие скорби, гнева и нужды». Всего-то у меня маленькая ничтожная просьба: одну минуту в жизни побыть с любимым человеком, одна минута – незаметный миг для благополучных людей, а для меня – вечность. Ты же не желаешь подарить мне хотя бы эти мизерные шестьдесят секунд. Если подаришь, потом можешь забрать мою жизнь. Мне за такое умереть не жалко…».

Это сейчас я пишу всё связными предложениями, а там, на церковном полу мои молитвы имели форму невразумительных и немых душевных воплей, содержащих те самые порывы, что я тут описала. Потом я подумала, как всё это глупо и неприлично выглядит – плач посреди толпы беспечных экскурсантов.  Колени ужасно затекли, я еле поднялась на ноги. Проковыляла на выход и встала недалеко от него, не зная, что теперь делать. И вот тут внезапно появился мужчина! Я не заметила его в церкви, но в этом не было ничего удивительного: я не смотрела ни на кого, кроме отвернувшегося от людей Иисуса. Он спросил (мужчина, не Иисус), нужна ли мне помощь. Я сейчас написала «мужчина, не Иисус», но… кто же спросил на самом деле? Невероятно, но я ведь молилась именно об этом…
В общем, когда раздался голос, у меня в груди что-то стукнуло. А затем я взглянула ему в лицо и… у меня тут же перестало ломить колени, неизвестно куда подевалась и боль в глазах.

Он продолжал говорить, и мне, так неловко чувствующей себя с незнакомыми людьми, совсем не хотелось сбежать. Его зовут Антон. Не удивительна ли и схожесть наших имён? Он предложил поехать в Долину Воображения. Раньше, я бы вряд ли   согласилась отправиться куда бы то ни было со встреченным на улице человеком. Но со мной что-то творилось. Я раньше была вся сжата внутри, все мышцы, мускулы, каждая жила были в напряжении. И вдруг напряжение стало пропадать. Непостижимым образом я почувствовала себя раскованно рядом с Антоном. Когда мы уходили из музея, мне представилось, что Иисус смотрит мне в спину и больше не отводит взгляд.

В Долине Воображения я вела себя, как девчонка. Бегала между столбами, принимала кокетливые позы для фотографий (я, которая ненавидит сниматься!) Украдкой я наблюдала за Антоном и (о, чудо!) ему тоже нравилось находиться со мной!
После мы пили чай возле Дерева желаний (очень символично!), и он пригласил меня на ужин. Правда, не романтический, а деловой (у него в Турции бизнес). На ужин пришло несколько его партнёров, и беседа была оживлённой, но меня охватило странное чувство: я скучала по Антону, находясь рядом с ним в присутствии других людей. Что может быть нелепее? Он сидел напротив меня, улыбался и подмигивал, а я мечтала, чтобы турки испарились, словно джинны, и чтобы мы с Антоном… чтобы мы что?

Ужин закончился, и мы остались в полутёмном коридоре одни. Внезапно я испугалась. Поймала себя на мысли, что хочу его, но, если бы он позвал меня в свой номер, я была бы разочарована. Я прятала глаза (лишнее действие в полумраке), и он никуда не позвал (точнее позвал на прогулку на следующий день, но не в номер). Как всё-таки идиотски я устроена: с одной стороны я была ему благодарна, а с другой – уязвлена и подумала: может, я ему и не нравлюсь вовсе…  Поди угоди мне…

На следующий день опять моросило, за нами увязались бездомные собаки. Целая стая довольно устрашающего вида. По правде говоря, они меня раздражали. Хотелось, чтобы никого, кроме нас с Антоном, не было посреди этого фантастического ландшафта. Вдобавок в разгар прогулки на «нашу» стаю напали свирепые сторожевые псы, примчавшиеся из еле различимой вдали лачуги. Тогда Антон впервые меня обнял. Когда он положил свою руку мне на плечи и притянул меня к себе, я чуть не расплакалась. Не от страха перед яростно грызущейся сворой, но от так давно желаемого ощущения опоры, защищённости, от ощущения присутствия рядом близкого человека. Как может вчерашний незнакомец стать близким за пару дней? Мне опять представилось, как Иисус на стене Тёмной Церкви переводит взгляд прямо на меня и смотрит, не отрываясь…  «Ты ведь просила»…

Поймали машину и удрали на ней от собак. Они, похоже, этого ожидали, потому как смотрели на нас разочарованно, но без удивления. Полезно всё-таки ничего от людей не ждать. Когда садились в машину, нам с Антоном, конечно, пришлось расцепиться. Мне сразу стало зябко. Его руки мне уже решительно необходимы, как плащ в дождливую погоду. Кстати, Антон сказал, что любит дождь. Это мне тоже понравилось. С детства обожаю такие ливни, чтобы реки по улицам, чтобы обувь снять и шлёпать босиком.

Мы приехали в Пашабаг, и Антон показал мне другую сторону, где нет туристов. Там была дивная долина, над ней нависал выступ, похожий на чей-то хвост, и там я поцеловала Антона, точнее, я инициировала поцелуй (я!!!)!

Увы, мне придётся использовать дурацкий оборот «не знаю, как описать». Его обычно употребляют те, кто толком не способен выразить свои мысли. Мне же надо выразить не мысли – эмоции, а это ещё труднее. В общем, да, не знаю, как описать… Всё, что нас окружало, куда-то отступило, отъехало, раздвинулось, размылось. Только сладость во рту от поцелуя да ощущение того, что прошлое моё начало проваливаться в глубокую яму, где ему и место. Мутными обрывками оно проносилось у меня в голове и не казалось уже столь тоскливым и так сильно довлеющим надо мной, как это было до сегодняшнего дня. Новая «я» начала рождаться из этого поцелуя. Антон тоже испытывал нечто схожее. Почему я так утверждаю? Просто чувствую… (кстати, всегда скептически относилась к таким ни на чём не основанным утверждениям). Но всё-таки рискну написать, что ни мне, ни ему не хотелось отрываться друг от друга. Увы, в конце концов, пришлось это сделать и пойти ужинать. Ели, разумеется, какие-то толстые кебабы, всё жутко солёное и острое. От этих жгучих блюд меня окончательно бросило в жар. Я постоянно думала, что будет дальше: наверное, вернёмся в отель и пойдём к кому-нибудь из нас в номер провожаемые многозначительным взглядом Мустафы… Я знала, что сегодня я не откажу… я просто неприлично жаждала этого…   

Мы не вернулись в ту гостиницу, где остановился Антон. Тем более мы не вернулись в мою гостиницу. Мы… Это что-то невероятное. Моя фантазия об уютном замкнутом вокруг двух влюблённых пространстве тоже становилась реальностью!
После ужина мы поднялись на скалу в пещеру Антона. Оказалось, он – владелец настоящей каппадокийской пещеры! Я и вообразить себе такого не могла!
Я задрожала. Значит, Он меня услышал?! На мгновение стало немного жутко, но Антон обнял меня сзади, и все страхи отступили…
Не буду описывать то, что было дальше. По той причине, что уверена: никогда я не забуду ни одной секунды нашей близости, ни одного прикосновения, ни единого самого тонюсенького ощущения. Даже мочки ушей будут помнить его дыхание, когда он шептал мне: «Моя хорошая».

Наутро я чувствовала себя так, словно вылезла, наконец, из жёсткой скорлупы, раньше не дававшей моему телу двигаться свободно. Все мои органы будто заменили на новые. А самое странное – это примирение с прошлым. Прощайте, гадкие приступы! Прошлое теперь не сможет меня убить. Отныне я смотрю на него спокойно и даже с благодарностью. Оно – подготовка ко встрече с Антоном. Если бы моё прошлое было ровным и счастливым, я не могла бы сегодня так остро чувствовать.
Я когда-то слышала про то, как людям знакомым всего лишь час или два чудится, будто они знают друг друга всю жизнь. Думала, это глупость, гипербола. Разве такое возможно: один час и вся жизнь со множеством событий? Но после случившегося в последние дни я знаю: не всё услышанное – красивая выдумка.  Мне кажется, я теперь всегда буду ощущать Антона внутри себя. Он во мне, а я – в нём…  Я уже наставила в записях вопросительных знаков и с трудом удерживаюсь от постановки кучи многоточий, так как моё сердце…   

Продолжение
http://proza.ru/2020/06/21/1146