Моя родословная. О маме, о детстве и о Камчатке

          Людмила Тимофеевна Дегтярь
23.01.1939 год. Родилась в селе Ужур, Ужурского района, Красноярского края.
В браке с моим отцом носила фамилию Политыченко, во втором браке -Невокшенова.

   Первыми моими осознанными воспоминаниями в жизни являются воспоминания о городе Благовещенск, о небольшой квартирке в двухэтажном и, по моим ощущениям,  деревянном доме, в которую я и моя бабушка Зина поднимались по старой, но ещё достаточно крепкой деревянной лестнице.

   Бабушка Зина была мамой моего отца Виталия Алексеевича. Именно в эту квартиру привёл мой отец девятнадцатилетнюю Людмилу.
Мой дед Тимофей работавший до этого момента в Управлении связи этого города, получил назначение на работу в такое же Управление связи в городе Курган Курганской области. И теперь он, с бабушкой  Анастасией и младшими детьми, в короткие сроки должен был тронуться в путь. Партия сказала: «Надо!», коммунист Тимофей Дегтярь ответил: «Есть!»
Детей было трое, моя мама Людмила, 18-ти лет, Надежда 16-ти лет и Антонина 14-ти лет.

   У старших сына Владимира и сестры Веры были уже семьи, дети, работа, и им не резон было всё это бросать. Евгений с женой Люсей жили в Норильске, сын Виталий служил в армии. 

   Перед самым отъездом Людмила наотрез отказалась ехать со всеми, у неё была любовь и были планы выйти замуж. Родители поругались и смирились.

   Никогда не слышала из воспоминаний мамы, была ли у них свадьба. Думаю, что они просто расписались в Загсе.

   Мой отец - очень высокий, стройный, красивый,
с вьющимися тёмно-русыми волосами, но каков был его характер, я уже никогда не узнаю. Впоследствии я осознала, что мой муж Евгений повторил внешний типаж моего отца.

   Знаю, что мама работала в почтовом отделении связи и заочно училась в техникуме, решив посвятить себя почтовому  делу. Отец работал на заводе «Амурсталь» токарем, ему доверяли вытачивать самые сложные детали. Бабушка Зина была медсестрой в стоматологической поликлинике в центре города. Иногда ей приходилось брать меня с собой на работу. Судя по просторному кабинету и оборудованию, это была хорошая поликлиника.

   Самое первое воспоминание о маме: она будит меня утром, теребя за щёчки, и говорит:
«Смотри, у тебя новая наволочка!» И добавляет, смеясь: «Я подушку пелёнкой обернула!»
Помню, как мама с отцом собирается в театр. На маме красивое атласное бледно-розовое платье, по талии широкий пояс с бахромой из нитей на концах. Он завязан на один раз и прихвачен красивой брошью с удивительным камнем, мама называет его «лунным».

   Мама, папа и я живём в небольшой квадратной комнате. Во второй стоит овальный стол,  на нём скатерть с узором по краю. Скорее всего здесь живёт баба Зина, здесь же и кухня, но я не помню. В Новый год на этот стол ставили живую ёлку, где основными украшениями были конфеты и мандарины, каждый в своей оранжевой сеточке. Из ёлочных игрушек помню зайца, в ногах которого была прищепка, с помощью которой он крепился на ёлочную ветку стоя. Мне кажется, это именно тот заяц, который сегодня лежит у меня в коробке со старыми ёлочными игрушками, которые мне передались от мамы.

   По моим ощущениям, в квартире было минимум мебели и всегда было чисто. Бабушка Зина была не слишком высокая, не полная, с уложенным в  гладкую причёску тёмным волосом. Сегодня я понимаю, что ей было от силы лет пятьдесят, и она мало напоминала бабушку, будучи современной городской женщиной.

   Осень. Я сижу на сундуке, стоящему неподалёку от входной двери. Баба Зина собирает меня гулять. Она подаёт мне резиновые сапожки ( и они не чёрные!) и шерстяные носочки. Но мне лень надевать носки, поэтому я, дождавшись, когда бабушка отвернётся, сталкиваю один носок за сундук и быстро натягиваю сапожок. Благодаря закруглённой крышке сундука и его гладкости, носок моментально сваливается в щель между сундуком и стеной. Я беру второй носок и вновь жду, когда баба Зина отвернётся! Самое главное, думаю я своим детским умишком, не забыть вытащить носки из-за сундука по приходу с прогулки...

   Конфигурация дома такова, что окошко из большой комнаты выходит на крышу. Крыша настолько близко, что баба Зина летом ставит туда комнатную герань в горшках, и её красные головки видны из комнаты. Когда мама печёт печенье, она ставит остывать противень  на подоконник, застеленный полотенцем. Я терпеливо жду, когда печенье остынет и можно будет его попробовать.  Оно удивительное, в виде румяных грибочков с длинными ножками, посыпанные чёрным маком, как-будто только что из земли. Странно, но такое печенье мама больше никогда не пекла. Возможно, что это было творчество бабы Зины.

   Помню свой детский сад, как перед обедом мы паровозиком трусили по группе. В конце пути стояла нянечка с ложкой и бутылью рыбьего жира, который она вливала одной ложкой в каждый детский рот. Это была полезная, но такая  противная жидкость. Получив порцию рыбьего жира, можно было садиться обедать за маленькие столики. Однажды, сев на своё место, я обнаружила в своём супе две плавающие мухи. Все  ложками звенят, а я сижу перед тарелкой тихо-тихо. Дети косятся на меня, не понимают...
   - Ешь! - говорю я мальчику сидящему за одним столом со мной.
   - А у неё - мухи! - громко и с удовольствием проговаривает мальчик.
   Подбежала нянечка, быстро что-то проговорили с воспитательницей. Суп заменили.
 
   Когда кто-то в группе пИсал в штанишки, его окружали дети, брались за руки и, раскачиваясь, скандировали:
 « Ай-я-яй, ай-я-яй! Как тебе не стыдно!!!»
   После этой процедуры разрешалось переодеться в детсадовские шаровары.

   Детсад, похоже, находился рядом с городским парком, так как нас часто водили  в него гулять . Мы гуляли парами, как обычно гуляют вне детсадовской территории дети, взявшись за руки, друг за другом. Вдоль главной аллеи стояло много белых скульптур советского периода, когда нормы ГТО являлись обязательными для молодёжи: девушка с веслом, юноша с копьём, а вот и молодой Володя Ульянов в школьной форме... Правда, я тогда не знала, кто это. Но воспитатели никогда не проходили мимо этого памятника, чтобы не сказать: «Дети! Это памятник маленькому Владимиру Ульянову!»  Почти  все скульптуры, кроме Володи Ульянова, были вымазаны навозом. Это настолько врезалось в мою детскую память, что даже сегодня я думаю об этом и представляю, как группа хулиганов,  уже по вечерней темноте,  кидают в скульптуры комочки конского навоза.  Потому как днём по дорожкам парка вышагивают лошадки, запряжённые в пролётки, катая посетителей и оставляя иногда на дорожках живописные кучки самих себя!

   Вывозили детсадовских детей покататься и на речных прогулочных пароходиках.  Нас усаживали на скамеечки вдоль бортов, спиной к воде. Очень живописно смотрелись белые панамки единого образца на детских головках. Был случай, когда особо непоседливый ребёнок, выглядывая за борт на воду, ронял свою панамку.
   
   Советской была лишь одна сторона реки Амур, вторая сторона принадлежала Китаю.  Граница проходила посередине. Во время речной прогулки нам встречались моторные лодки и катера с китайскими товарищами. И тогда обе стороны горячо приветствовали друг-друга, кричали, махали руками и букетами цветов. Сегодня я думаю: они специально эти букеты с собой брали, чтобы нам махать?! Во всяком случае, отношения с китайским народом были очень тёплые. Наши кричали: Да здравствует Мао Цзе Дун! Китайцы тоже что-то кричали на своём языке.

   Зимой, когда Амур покрывался льдом, посреди реки усилиями двух стран ставилась огромная украшенная ёлка. Одна сторона ёлки принадлежала жителям нашего города, они там гуляли, катались на коньках, а вторая половина китайцам. По обеим сторонам  ёлки устанавливались ограждения, вдоль которых стояли, через небольшие промежутки,  пограничники двух стран, спиной друг к другу. Так мне запомнилось время 1961-1963 годов.

   Семейное счастье у отца с матерью длилось недолго. Отец после работы стал задерживаться с друзьями, домой приходил изрядно выпивший. Помню лишь один случай, когда мама, повздорив с ним, побежала со мной на руках в милицию. Тогда с моей ножки упал ботиночек и , думаю, потерялся...
 
   Мама была молода и категорична, а отец... возможно он был агрессивен в алкогольном опьянении, кто теперь может точно об этом знать? Возможно, что в какие-то периоды жизни мне и хотелось расспросить маму, но она всегда уходила от подобных вопросов. Когда мне было четыре года, мама решила уехать к бабушке Настеньке в Курган. Она даже устроилась там на работу. Но отец, «взяв себя в руки», через пару месяцев приехал и уговорил маму вернуться в Благовещенск. Однако, через некоторое время  всё пошло по-прежнему, и тогда мама решает уехать туда, где отец её точно не сможет достать. Таким местом ей показался полуостров Камчатка. Приехать на Камчатку работать и жить можно было лишь по специальному пропуску. Мама списалась с Управлением связи города Петропавловск-Камчатский и получила вызов.

   Сегодня я понимаю, насколько смелым и рискованным был поступок мамы. Ей было двадцать четыре года, мне ещё не было пяти лет. Перед отъездом были сделаны памятные фотографии с подругой и её дочкой. Помню имя и фамилию подруги - Валентина Метёлкина. Мама долгое время поддерживала с ней переписку.

   Когда наша бабушка Настенька узнала из письма мамы, что она со мной уехала жить на Камчатку, то побежала на переговорный пункт, чтобы по телефону вразумить свою дочь и убедить вернуться. Но на переговорном ей сказали:
«Женщина! С Камчаткой нет телефонной связи! Но вы можете заказать песенку на радио и передать приветы с пожеланиями!»

   В первом же бабушкином письме маме, которое спустя пару месяцев всё же дошло до далёкого посёлка Хайлюля, были такие строчки:
«Дать бы тебе тарапачки по срачке, да больно уж далеко, не достать!»
Это выражение про « тарапачки» стало «крылатым» в нашей огромной семье.

   Абсолютно не помню, как мы добирались до Петропавловска-Камчатского, по-моему, на самолёте. В Петропавловске-Камчатском шёл крупный снег. Мы проводили время в каких-то кабинетах, где мама заключала договор и получала направление на работу в небольшой посёлок со смешным  названием Хайлюля. Потом мы ещё куда-то летели, уже на маленьком самолётике. В крошечном аэропорту какого-то населённого пункта дежурный дяденька, сказал, что только на следующий день за нами кто-то приедет. Что нет смысла ехать в посёлок, так как гостиницы у них нет, да и добираться уже не на чем. Тогда мама в комнате ожидания сдвинула высокие столы с бортиками, за которыми происходила перед посадкой в самолёт регистрация билетов,  и устроила из нашей же одежды мне постель.

    Кроме нас были ещё люди, которым пришлось здесь заночевать, но женщин среди них я не припомню. Кажется, нас пригласили перекусить и попить чаю за импровизированным столом из вещей. Мама долго отказывалась, но из-за меня согласилась. И только днём следующего дня за нами приехал вездеход. И мы очень долго ехали. Вместе с нами в вездеходе было ещё три человека. Стоял мороз, вездеход жутко гремел и, казалось, что эта тряска никогда не закончится. Единственным развлечением для меня была моя кукла-муфта, что висела на ленте у меня  на шее поверх зимнего пальто. У куклы была фарфоровая голова в шапочке, руки, набитые ватой, а вместо туловища подушечка с прорезями, куда я прятала от мороза руки в варежках.

   Ночью вездеход остановился в в каком-то населённом пункте. Все дома были занесены снегом. Водитель вездехода выскочил с лопатой и откопал двери одного из домов. Это была маленькая столовая-буфет. Потом он сбегал куда-то разбудить буфетчицу. Вернулся с ключом, открыл двери, затопил печь. Когда в помещении стало теплеть, позвал нас. Из коридора затащил с помощью одного из пассажиров и водрузил на печь огромную общепитовскую алюминиевую кастрюлю с крышкой в которой был борщ в виде куска льда. Он таял очень  долго, но по итогу был таким вкусным!!! Прибежала буфетчица в валенках и в тулупе, засуетилась, отогрела по просьбе пассажиров в духовке хлеб и консервы. Консервами оказалась  какая-то рыба в томате. По времени было уже утро, но светлеть и не начинало.
Потом мы снова куда-то ехали...

   Проснулась я в тёплой комнате на мягкой кровати рядом с мамой от того, что в дверь кто-то стучал. Как оказалось, я заспала момент, когда нас встретили и определили на постой. Мама открыла двери и вернулась в комнату вместе с женщиной, которая в кастрюльке  принесла нам горячие пельмени с начинкой из красной рыбы! Они были безумно вкусные, и их было много!
   
   Затем, оставив меня в тепле рисовать, мама пошла принимать почтовое отделение. Собственно, ей просто вручили ключ, и она  пошла осваиваться и топить печь. Потом мама рассказывала, что ей никак не удавалось поджечь в печке сырые дрова, которые хранились тут же у входа на почту под снегом. Неожиданно на помощь ей пришла соседка и принесла сухих лучинок, с помощью которых удалось развести огонь. Как потом я узнала, пельмени для нас с мамой с утра приготовила жена начальника посёлка. Надо сказать, что люди на Камчатке - это особая тема. Дружелюбные, помогающие друг другу, совершенно не такие, как на материке. Материк - так называли камчадалы оставшуюся территорию нашей страны.
 
   Дня через два нам определили свою квартиру, которую освободили люди, переехавшие в другой поселок. Еще несколько дней мама белила потолки и стены, отмывала всё, вешала ковёр над моей кроватью и наводила всяческий уют. Лишь сегодня я могу представить, как она уставала.

   Посёлок был очень маленьким. Стоял он на самом берегу моря.
В Хайлюле находился цех по переработке рыбы, который работал только летом во время путины. Тогда в посёлок завозились сезонные рабочие,  и всё оживало. Думаю, что зимой жители здесь занимались охотой. Школы здесь не было, поэтому семьи с детьми, достигшими школьного возраста либо переезжали в другое место, где была школа, либо дети жили в другом посёлке в интернате, а на лето и другие каникулы возвращались домой.  Детский сад был, но мне он чем-то не нравился, потому как я регулярно уходила с его территории и гуляла самостоятельно по посёлку.
Был магазин, хлебный киоск, почта, баня и даже клуб, куда по вечерам ходили взрослые смотреть кино, предварительно принарядившись.

   На почте мама была и начальником и сберкассой и оператором. У неё в подчинении был один радист, который переодически напивался. Его задачей было отправлять телеграммы с помощью азбуки Морзе на таком устройстве, которое называлось телеграфный ключ. В почтальоне надобности не было, потому как,  когда привозили почту с большой земли, то весь посёлок прекращал работу,  и тогда маленькое отделение связи было забито народом. Кто-нибудь вызывался помочь маме вскрывать мешки с письмами и посылками. Сразу же шло вручение адресатам. Потом ещё пару дней мама разбирала газеты и журналы, за которыми народ тоже приходил сам. 

   Почту привозил каюр на собачьей упряжке. Он мог приехать ночью, постучать в окно. Мама одевалась и шла открывать своё маленькое отделение связи, принимать груз по описи. Каюр отказывался ночевать в доме даже зимой в пургу. «Я с собаками,» - говорил он. Утром мама отводила меня в детский сад, а возле нашего дома вырастали холмики из снега в каждом из которых была дырочка, проделанная дыханием собаки и человека.

   Часто во время пурги дома заносило по самую крышу. Утром мы открывали дверь, а там плотной стеной стоял снег. Тогда мы просто сидели дома и ждали. Семьи, в которых были мужчины, выбирались через чердак, откапывали свои двери и шли откапывать соседей. Те, кого откопали, брали лопаты и шли откапывать других. Так доходила очередь и до нас. Было очень хорошо слышно, как стучит лопата о дверь. Потом мама шла откапывать наши два окна, мне было радостно наблюдать, как вверху рамы появлялась вдруг полоска света и она становилась всё больше и больше. К обеду весь посёлок был в снежных туннелях. Взрослые не ленились и выкапывали в стене снега парочку ниш, где мы, дети потом играли.

   К новому году возле дома мама обязательно втыкала в снег елочку, а до этого красила воду акварельными красками, заливала её в песочные формочки, опускала туда петельку из ниток и замораживала на улице. Потом на нашей ёлке висели красные звёздочки, жёлтые рыбки, зелёные яблочки изо льда. Соседские дети пытались унести домой такую игрушку, но в тепле она таяла.

    Мама очень подружилась с одной семьёй. В ней тоже были дети. Их папа часто ходил на охоту. Иногда он отстреливал медведя, и тогда мама помогала подруге перекручивать мясо на мясорубке, промывать медвежьи кишки и набивать их фаршем. Делались колбаса и сосиски. Колбасу коптили, а сосиски варили. Мы, дети, забегали в дом, хватали по сосиске и вновь уносились на улицу, в основном на берег моря.  На берегу стояла выброшенная кем-то металлическая кровать с одной спинкой и панцирной  сеткой, которая служила нам батутом. Мы прыгали на ней до тех пор, пока морские волны начавшегося прилива не окатывали нас чуть ли не с головой. Тогда мы бежали по домам сушиться у печки и получать очередную выволочку от родителей. Не понимаю, как тогда ни одного из нас не унесло в море...
 
   Нас с мамой все подкармливали: мама часто готовила куропатку, зайца, мы ели утиные и гагачьи яйца. Последние были гораздо крупнее, чем обычное куриное яйцо, скорлупа была нежно коричневого цвета и в крапинку.
   
   Будучи работником почты, мама по каталогу выписывала из базы Посылторга различные хорошие вещи. Так мне ко дню рождения была выписана очень красивая большая кукла. Вскоре эта услуга в посёлке стала очень популярна.  А ещё мама выписывала мне журнал Весёлые  картинки. Снабжение камчатских магазинов даже в отдалённых посёлках было очень хорошим. Многообразие различных консервов болгарского производства: огурчики и помидорчики, вкуснющий компот Ассорти фирмы Глобус, соки, банки с великолепным колбасным фаршем, который заменял камчадалам колбасу и который мы научились мастерски выдувать целеньким, не нарушив формы. Вскрыв одну сторону банки и отделив содержимое от её стенок, проведя ножом по кругу, на дне снизу посередине делался разрез. Потом над тарелкой надо было дунуть сильно в этот разрез, и фарш выпрыгивал из банки, сохраняя свою форму. Далее его следовало порезать пластинками.
 
   Сложно было с овощами и фруктами. Яблоки и мандарины мы видели лишь к новому году. Мороженное делали сами из сгущённого молока и снега. Мясо было из оленины. Зимой лук и картошка поставлялись в сухом виде. Люди умудрялись её даже жарить. Хлеб пекли в своей маленькой пекаренке. В продаже были различные конфеты. Я очень любила Кара-кум, Маску и конфеты Южная ночь. Почему-то они у меня ассоциировались с песней, которую крутили по радиоприёмнику, там были такие слова : Долго будет Карелия сниться, будет сниться с этих пор...»

   А ещё мама приносила домой наборы открыток, по ним я учила, космонавтов и учёных, артистов кино. Такие имена, как Ломоносов и сёстры Вертинские Марианна и Анастасия, я помню именно с этого периода.

   Летом к посёлку по морю приходил пароходик и привозил сезонных рабочих для переработки рыбы, которых доставляли на берег с помощью лодок. Это были молодые мужчины и женщины, приехавшие подзаработать. Для них было выстроено два барака, именуемых общежитиями. Сам цех находился под навесом. Когда он пустовал, мы, дети, его бесконечно обследовали. Фишка была в том, что на его территории находилось много круглых и квадратных глубоких чанов, в которые после разделки сразу же направлялась рыба для засолки. Причём, отдельно солились головы, сами тушки, икра и даже сердца крупной рыбы чавычи.большим подвигом было залезть в такой чан, а потом из него выбраться!

   Рабочие местом сезонников была лента транспортёра. Она двигалась не быстро, чтобы рабочие успевали выпотрошить рыбу. Кишки сбрасывались в наклонный жёлоб перед лентой, который спускался прямо в море, где всё это великолепие поедали крабы и другая морская живность. Через день после доставки рабочих у берега появлялся рыболовный траулер. С помощью лодки на берег протягивалась толстая резиновая труба, по которой на транспортную ленту поступала с траулера рыба.

   В эти дни для нас, детей, начиналась своя рыбалка. Прихватив из дома дырчатые сетки-авоськи, мы выходили на промысел. Дело в том, что рабочие иногда либо не успевали разделать какую-либо рыбу, либо она сама сваливалась с ленты транспортёра и по жёлобу с потрохами скатывалась обратно в море. Мы же становились с сетками почти у самого моря, расставив ноги так, чтобы жёлоб проходил между ног и, как в сачок ловили эту «сбежавшую» крупную рыбину! Правда в сетку попадали и кишки от потрошённой рыбы, которые запутывались в ячейках сетки. Как я была горда, еле дотащив    до дома крупную,  красную, самолично пойманную мной рыбину. Но вместо восхищения моим подвигом, неожиданно получила нагоняй за испорченную сетку.

   Через год нашего пребывания в этом посёлке случилась беда. Радист напился спирта, пришёл в клуб и сел у тёплой печки погреться. Была зима, в клубе был праздник и танцы. Возможно, что это был Новый год. Спирт камчадалы часто пили неразбавленный. Прислонившись к тёплой печке, радист просто сгорел изнутри. Было разбирательство. Забрали маму, как его начальника, увезли в Палану, центр Корякского национального округа, допрашивали, содержали в камере предварительного заключения. Но мама этим вечером была со мной, что подтвердили другие жители посёлка, и не могла контролировать поступки радиста. Через три дня мама вернулась в посёлок. Я все дни жила в семье её подруги и слышала разговоры о том, что там, где мама, живут большие крысы...

      (Продолжение следует)