Ч. 15 Оставил с распухшими боками

Предыдущая страница  http://proza.ru/2020/06/20/1231

Крузенштерн и Лисянский в своих записках ни словом не  упомянули  о том, что произошло во время стоянки у острова  Нукагива.  Это естественно. Зато в дневниках разразившийся скандал описан довольно красочно.

Вот что говорится в дневнике Ратманова:  «Здесь господин амбасадор обнаружил вовсю свой характер и открыл черную свою душу — он назвал капитана ребенком за то, что капитан приказал от прикащика Американской компании отобрать топоры, которые он начал диким продавать за безделушки, отчего совершенная остановка сделалась в покупке свиней.

Но сам сказавши все сии грубости, упомянул, что он все, а капитан ничего; с которым мы отправились из России и которой шеф экспедиции».
 
Эта дикая, с точки зрения субординации и дисциплины, сцена происходила на глазах офицеров и матросов. Крузенштерн приказал подать шлюпку и отправился на «Неву». Вернулся он с Лисянским. Иван Фёдорович решил поставить все точки над «i».

Он собрал на шканцах офицерский состав и послал лейтенанта Ромберга за Резановым, скрывшимся в каюте, чтобы  пригласить посланника выйти к офицерам. Для объективности добавлю, как описал это в своём донесении Резанов:

«Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было мая 2-го числа, сказал я ему: «Не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного».

Вдруг закричал он на меня: «Как вы смели мне сказать, что я ребячусь». — «Так сударь мой, сказал я, весьма смею, как начальник ваш». — «Вы начальник! Может ли это быть? Знаете ли что я поступлю с вами, как не ожидаете?» — «…Матросы вас не послушают, я сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и одному чину моему уже обязаны». Потом удалился я в свою каюту».

Участники экспедиции оказались свидетелями этой безобразной сцены. Офицеры потребовали от Резанова объяснений. Вот запись в дневнике Ратманова:
«…мы, слыша от посла, что он всем начальствует, требовали, чтобы объявил имянное повеление, но он не хотел, я думаю, что он сие выдумывает, и более потому, что должен бы объявить вступая на корабль, что он начальствует, а не спустя 10 месяцев;
 
зделал мои предложения, чтобы с ним поступить, как с нарушителем общественного спокойствия; которой своими выдумками разделяет согласие, выдавая себя начальником, когда не имеет чем доказать».

Резанов струсил, что видно даже из его слов: «Спустя несколько времени, приехал с «Невы» капитан-лейтенант Лисянский и мичман Берг, созвали экипаж, объявили что я самозванец и многия делали мне оскорбления, которыя, наконец, при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств.

Вдруг положено было вытащить меня на шканцы к суду… послали лейтенанта Ромберга, который пришед ко мне, сказал: «Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей вас ожидают». Лежа, почти без сил, отвечал я, что не могу идти по приказанию его. «Ага! Сказал Ромберг, как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так больны...»

Казалось бы, что проще: ещё в Кронштадте, до начала плавания, построить команду и прочитать инструкцию, подписанную царём. Всё! И никаких вопросов!  Но Резанов этого не сделал. Когда Крузенштерн читал проект инструкции Резанову, там не было слов о командовании тем экспедицией.

Никто не представил Резанова командирам кораблей и офицерскому составу в качестве руководителя. Для них он был пассажиром.

Единственное объяснение всему этому - Резанов приписал в инструкции слова о своём руководстве экспедицией. Ни Крузенштерн, ни Лисянский не отправились бы в плавание под командованием камергера. Это явствует из дальнейшего описания инцидента самим Резановым:

«Потом прибежал капитан. «Извольте идти и нести ваши инструкции, кричал он, оба корабля в неизвестности о начальстве и я не знаю, что делать». Я отвечал, «что довольно уже и так вашего ругательства, я указов государевых нести вам не обязан, они более до вас нежели до офицеров касаются, и я прошу оставить меня в покое», но слыша крик и шум: «Что трусить? Мы уже его!» решился я выдти с высочайшими повелениями.

Увидя в шляпе Крузенштерна, приказал ему снять ее, хотя из почтения к императору и прочтя им высочайшее мне поручение начальства, услышал хохот и вопросы, кто подписал? Я отвечал: «Государь ваш Александр». — «Да кто писал?» «Не знаю», сказал я . — «То-то не знаю, кричал Лисянский, мы хотим знать кто писал, а подписать-то знаем, что он все подпишет».
 
Наконец все, кроме лейтенанта Головачева, подходили ко мне со словами, что я бы с вами не пошел, и заключили тем: «ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна»…

Как же кричал Лисянский, и у меня есть полухозяин – приказчик Коробициын!» А лейтенант Ратманов дополнил: «он будет  у нас хозяином в своей койке; ещё он прокурор, а не знает законов, что где объявляет указы ругая по-матерну, кричал: «его скота заколотить в каюту».

В царском флоте шканцы, часть верхней палубы от грот-мачты до бизань-мачты, считались главным почётным местом на корабле. На каждом типе кораблей шканцы определялись приказом по морскому ведомству.

При входе на корабль все без исключения лица обязаны были отдавать честь шканцам, приподнимая головной убор. На шканцах читались морские законы и объявлялись высочайшие повеления, приказы и приговоры судов.

Любое нарушение дисциплины, совершённое на шканцах, считалось особенно тяжёлым. Вот почему у заслуженного боевого офицера, командира корабля, Ивана Фёдоровича Крузенштерна после оскорбления, нанесённого ему посланником в присутствии офицеров, и к тому же на шканцах, вызвало такую реакцию, и не только у командира, но и у офицеров.

Резанов в письме к камчатскому коменданту генерал-майору Кошелеву писал, что «принуждён был, избегая дальних дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя, до самого окончания путешествия и по прибытии в Камчатку первый раз вышел из каюты».

Он врал. Как и то, что его ни разу не посетил доктор во время «жестокой болезни». Морскую болезнь во время качки испытывали все, в том числе и опытные моряки. Хорошо погулял посланник и на Гавайских островах, куда направились корабли после девяти дней пребывания у острова Нукагива.

Моряки оставили интереснейшие записки о своём пребывании в тех замечательных местах, но лучше читать об этом у Лисянского и Крузенштерна. И, чтобы завершить рассказ об инциденте на острове, стоит упомянуть и о безобразном поведении Фёдора Толстого.

Он сначала издевался над корабельным художником, по поводу чего Крузенштерн, ещё до случившегося между ним и Резановым, просил посланника утихомирить своего подчинённого. Толстой попробовал хамски вести себя с Ратмановым, но получил жёсткий отпор.

Тогда он пришёл к нему в каюту и заявил, что вызывает Ратманова на дуэль. Но услышал в ответ: «Вон поди!» Толстой, по словам приказчика Шемелина, который всё это слышал, закричал:

«Как! Подлец, я пойду без отмщения, не наказав твою дерзость, и с словом сим ухватил Ратманова за ворот, а Ратманов его; и так вместо оружия соперники поражали себя кулаками; давили друг друга за горло; до толе, пока не взял верх над противником своим сильнейший.

Решилось наконец тем, что Ратманов графа сбил с ног и видно дал ему хорошую потаску, и потом, выбивши в шею вон из комнаты своей, оставил его с распухшими боками и в стыде».

Продолжение http://proza.ru/2020/06/22/1695