Когда зацветёт земля... 20

***
На этом дневник обрывался. Антон отложил тетрадь, перевернулся на живот и уткнулся лицом в матрас. Вытянувшись на полу, он лежал так до тех пор, пока не начал задыхаться, пока не похолодела и не затекла спина. Тогда он встал и, ощущая себя ледяным столбом, резко распахнул тяжёлую дверь. Снаружи играло свежее сияющее утро. Антон не мог двигаться и не испытывал ни голода, ни жажды. Только мало-помалу исчезающее одеревенение.  Антон опустился на порог пещеры и стал смотреть перед собой. Над золотистой поверхностью Каппадокии плыли воздушные шары. Жёлтые и белые, синие и красные, монохромные и украшенные узорами. Они двигались столь медленно, что казались скорее висящими в воздухе, нежели перемещающимися по нему, скорее родившимися из самого неба огромными разноцветными каплями, нежели поднявшимися с земли и управляемыми людьми аппаратами. Они висели над Розовой и Красной Долинами, над Долиной Любви и Долиной Воображения, над Долиной Голубей и Гёреме, над разрушенным землетрясением городом Зелве, над мельницами, винодельнями, гончарными мастерскими, хлевами, над церквями и мечетями, над замком Учхисара. Внизу у подножия чавушинской скалы Махмуд-эфенди спорил с женой из-за обновления недельного меню. Жена возражала. Ей не хотелось осваивать новые блюда. В конце концов, она расплакалась и поднялась в спальню. Она вышла за Махмуда по настоянию родителей и никогда не видела в своём браке ничего хорошего. Вечные ссоры и вечная ругань… Владельцы сувенирных лавочек расставляли уродливые копии туфовых фигур, привычно переговаривались между собой: как твоя дочь? когда же она родит? а как внук? в этом году ему в школу или в следующем? ох-ох, как же суставы у меня разнылись, Кемаль… дашь мне ту великолепную мазь, что тебе привезли из Анкары? Спасибо, храни тебя Аллах…  В правой части селения хозяин исторического дома, собираясь охотиться на туристов на перекрёстке дорог, надевал свою старую куртку, размышляя, получится ли сегодня попытать кого-нибудь: «Что есть жизнь? Что есть судьба?». Понимая, что вряд ли поймает мудреца, который даст ответ на его вопросы, он вздыхал. Вряд ли, но вдруг… Зная, что ещё далёк тот час, когда объедки понесут на помойку, чёрные и жёлтые собаки, дожидаясь обеда, ленились в тени скальных выступов, под столиками кафе, под крестьянскими тачками. В летящем в Стамбул самолёте дежурно раскрашенная стюардесса предлагала на выбор омлет с овощами или сладкие блинчики. В спешащий по улицам Стамбула трамвай вошёл никогда никуда не летавший дед с грудью, увешанной значками в виде самолётов. На улице без названия в отеле «Султан» служащий вымогал деньги у двух приезжих, утверждая, что отдельных номеров нет. Официанты в гостиничном ресторане раскладывали на тарелки томаты, огурцы, яйца, крошечные упаковки джемов, мясную колбасу без мяса. Отец и сын – мошенники, притворяющиеся чистильщиками обуви – выбрали в жертву молодую парочку из Голландии. Под небесно-голубым недостроенным мостом проплывали суда. Возле мечети Эйюба струи фонтана образовывали нечто вроде кекса. В кафе «Пьер Лоти» люди пили кофе по-турецки с кексами. На одной из узеньких улиц из трубы в стене хлестала горячая вода. Мимо проезжал грузовик с огромным кузовом, набитым забубенными работягами. Напротив церкви святой Ирины открывался великолепный вид на Босфор. На фоне Босфора несколько щенков гоняли взрослую собаку. Стоя возле знаменитой колонны из Дельф, сооружённой в честь победы греков в битве при Платеях, французский турист – пенсионер Жан Форестье – прочитал в путеводителе, что в восемнадцатом веке пьяный польский дворянин отломал венчавшие колонну три змеиные головы. Стоя рядом с турецкими банями, построенными в 1584 году, русский турист Иван Лесников заметил, что это год смерти Ивана Грозного. На улице, где сохранились традиционные деревянные домики, весёлые разноцветные и слегка похожие на декорации, владелец сувенирной лавки говорил приезжим, снимавшим его собаку: «Это стоит сто евро! Нет, что вы, это шутка, господа, заходите в мой магазин». На берегу Мраморного моря на натянутых между жердями верёвках висели воздушные шарики. Отдыхающие брали винтовки и стреляли по ним в направлении моря, где белели вдалеке казавшиеся бумажными корабли и кружили, словно клочки рваной бумаги, чайки. В парящие над Каппадокией воздушные шары никто не стрелял, слава Аллаху. В стамбульском районе Каракёй, на дверь расположенного на крыше жилого дома русского храма объёмный священник, с трудом втащивший по витой лестнице свой живот, прикрепил объявление: «Выключайте мобильные! Побойтесь Бога!». По проспекту Истикляль курсировал милый исторический трамвай. В церкви святого Антония Падуанского во время репетиции концерта молодёжного хора, солист не попадал в ноты, думая о том, достаточно ли высоки каблуки на его ботинках (он мечтал пригласить на свидание длинную девушку из третьего ряда). На круизном лайнере «Queen Elisabeth» драили палубы. Компания пышущих здоровьем юных немцев искала место для купания на берегах Босфора. Мимо них несколько раз прошёл человек в тёплой куртке, тёплых штанах, в плотно надвинутом и завязанном капюшоне. Другой человек ходил по той же набережной в одних трусах.  На покрытом песком футбольном поле пасся крупный пегий осёл. Двое толстых мальчишек гоняли мяч. В музеях Топкапы посетители любовались оттоманскими сокровищами: рубинами, жемчугами и гигантскими изумрудами, вмонтированными в эгреты и оружие. Они разглядывали 86-каратный алмаз, найденный по преданию в куче мусора, а также зуб Пророка, волосы из его бороды, меч царя Давида, посох Моисея («Ну, это уж слишком, за кого они нас принимают!» - возмущался русский турист Иван Лесников). Гигантская пожарная машина не могла проехать по узкой улочке. В военной зоне на берегу Босфора скучали солдаты.  Владелец ресторана «Али-баба» зазывал туристов словами “My friend”. Вечером на соседней с «Али-бабой» улице огромная машина с подъёмным краном извлекла прямо из мостовой небольшой мусорный ящик с прикреплённой к нему, похожей на деревенский туалет, будкой, откуда посыпались в кузов машины килограммы произведённого в Стамбуле мусора. Затем всё как ни в чём ни бывало водрузилось на место.  В этот день, как и всегда, тысячи людей знакомились и прощались, ссорились и мирились, болели и выздоравливали, играли свадьбы и разводились, смеялись и рыдали, работали, ленились, радовались, впадали в депрессию, курили наркотики и ели здоровую пищу, голодали, готовились к экзаменам, уходили на пенсию, сетовали на жизнь, наслаждались жизнью, занимались, любовью, занимались ненавистью, занимались массой других дел… попросту говоря, жили.

«Как же так, почему, - думал Антон, по-прежнему глядя перед собой, - почему живы все те, кто ехал в том автобусе, кто летал на воздушных шарах, копошился в хозяйственных заботах, протирая от пыли дешёвые сувениры, окучивал абрикосовые деревья, жарил кебабы? Почему же её нет? И почему, едва я встретился с надеждой на счастье, как тут же её лишился?» Антон задавал себе эти вопросы, как миллионы людей до него, как всякий, потерявший дорогое существо и не способный по-настоящему осознать, что остался один. То ему казалось, что стоит только повернуться и зайти в пещеру, как он обнаружит Тоню на постели. Она протянет к нему руки, и они, охваченные любовным порывом, будут ласкать друг друга до утра. То, представлялось, что она спустилась в кафе Махмуда-эфенди, чтобы выбрать ужин по своему вкусу, а жена Махмуда, с горькой завистью поглядывая на счастливое Тонино лицо, кладёт в пакет зелень, хлеб и мясо, и вот уже совсем скоро вынырнет из-за скального выступа милая Тонина головка. Они будут уплетать какие-нибудь особенные кебабы, а потом, налюбовавшись пейзажем, зайдут в пещеру, и он обнимет её сзади как тогда в первый раз. Он мечтал несбыточными уже мечтами об общем доме здесь или где-нибудь ещё (неважно), о далёких путешествиях, о близких прогулках, о детях, которых у них никогда не будет, о том, как он заваривает ей, простуженной, чай, о субботних походах в супермаркет,  о тысячах бытовых мелочей, становящихся прекрасными в присутствии любимой женщины, о днях и ночах, о часах и секундах, о временах года, о солнце и звёздах, на которые они могли бы смотреть вместе, но никогда уже не посмотрят.

Когда совсем стемнело, и сквозь небесную плёнку проступила яркая одинокая планета, Антон вернулся в пещеру и, стараясь поменьше смотреть на постель, где ему всё время мерещился Тонин силуэт, собрал рюкзак. Положил в него одеяло, надел куртку, затем запер пещеру и спустился к Махмуду-эфенди. Заплатив ему сверх стоимости, он купил бутылку ракии, кусок сыра и большой хлебный каравай. «Куда вы?» – встревоженно спросил Махмуд-эфенди. «Не знаю», - ответил Антон. В тот миг он действительно не знал, куда пойдёт. «Будьте осторожны, не делайте глупостей», – заботливо сказала повеселевшая отчего-то жена Махмуда-эфенди Белькыс.  Антон вышел на шоссе и сразу же понял, что делать. Он направился к музею Гёреме. Ночная прохлада пробиралась под куртку, словно кто-то трогал его холодными влажными руками. В окрестностях музея Антон нашёл туфовый столб с просторной пещерой.  Недавно в ней разводили костёр. Даже в темноте чёрный угольный круг выделялся на фоне светлой породы. Антон натянул капюшон, закутался в одеяло и стал пить ракию. Иногда он вслух обращался к Тоне то шепча ей нежные слова, то спрашивая, где же она теперь. Ему очень хотелось заплакать, но слёзы сидели где-то внутри груди, никак не желая подниматься к глазам. Вдали, выполняя свой долг, взлаивали сторожевые псы.  Ночь была холодной, но Антон не ощущал холода. Утром он убрал одеяло в рюкзак и направился в музей Гёреме. Тот был ещё закрыт. Антон рухнул на лавочку возле касс и просидел с полузакрытыми глазами до тех пор, пока не явилась миловидная девушка-кассир. Автобусы с японцами, неуклюже ворочаясь, уже становились на парковку недалеко от турникетов.
Попав на территорию комплекса, Антон, не глядя по сторонам, быстро направился к Тёмной Церкви. Возле поднимающихся ко входу железных ступеней у него задрожали колени. Вот здесь он спросил Тоню “Can I help you?” и его бросило в жар. Теперь же получалось, что он ничем не смог ей помочь. Уехал, оставил одну… Ему вдруг стало невыносимо противно заходить внутрь, но усилием воли он заставил себя пройти через эту экзекуцию. 

В церкви было ещё темнее, ещё таинственнее, чем обычно. В недавно родившемся утреннем свете выступали из полумрака евангелисты, святые и ангелы, окружённые загадочными шарами и спиралями. Принимал гостей Авраам, архангел Гавриил возвещал благую весть, Мария и Иосиф совершали путешествие в Вифлеем, рождался в хлеву Божественный младенец, поклонялись ему волхвы, воскресал Лазарь, на горе Фавор  преображался перед учениками Иисус, Он входил в Иерусалим, печально взирал на апостолов на Тайной вечере, вероломный Иуда совершал предательство, умирал и воскресал распятый Сын Божий.

На все эти фрески Антон не смотрел. Его интересовала лишь одна. Неуверенными шагами он проследовал к апсиде, где Христос восседал на странном сиденье, отворачивая лукавый взгляд от скрюченного у его ног в молитве Никифора. На этом месте Антону сделалось совсем не по себе. Он вынул из внутреннего кармана не до конца опустошённую бутылку ракии и неаккуратно отхлебнул из горла, пролив часть жидкости на деревянные мостки. Охранник сделал ему предупреждающий знак.
Антон в упор уставился на устремлённый в сторону взгляд Небесного Царя, словно гипнотизируя его, словно пытаясь силой собственной воли заставить Христа обратить свой взор на него, ничтожного маленького человека, которого Он, выбрав из миллионов других созданий, совсем недавно раздавил.  «Посмотри на меня, посмотри на меня», – шептал Антон сначала про себя, а затем вслух всё громче и громче. «Не хочешь… – уже в полный голос продолжал он, вновь прихлёбывая из бутылки, – а чего Ты вообще хочешь? Чего Тебе от нас нужно? Хотя бы на этот вопрос Ты можешь ответить? Зачем Ты убил её?». Он отхлебнул ещё ракии, вновь пролив половину глотка.  Затем, словно получив ответ Христа, продолжал: «Говоришь, исполнил то, о чём она сама попросила… А Ты знаешь, что просьбы бывают необдуманными? Ты же у меня сердце вырвал, а потом ещё живое и тёплое ногами растоптал, также как Ты раздробил её кости огромным автобусом…» Антон ещё повысил голос. Маленькие японские туристы испуганно оглядывались на устроившего истерику большого мужчину и сжимались в плотные глазастые кучки. «Не хочешь смотреть, Бог! – уже практически кричал Антон. – Тогда объясни мне смысл своих действий!!! Во всей округе не умерло в тот день ни одного человека, а, может, и ни одной собаки. Только она, только она…»

Антон задыхался. Сквозь строй перепуганных мелких японцев к нему протиснулся дюжий охранник.
– Выйдите отсюда, господин, – сказал он ровным мало что выражающим голосом, контрастирующим с возбуждёнными призывами посетителя.

Антон не послушался, продолжая изливать Небесам и всё своё непонимание, и боль, и горечь, и недоумение от случившегося. Тогда охранник, крепко взял его за плечи и попытался развернуть в сторону выхода. Антон остервенело вырвался, налетел спиной на перила мостков, выругался, не отводя глаз от лика Христа, а затем с размаху запустил бутылку в стену. Она вдребезги разбилась об изображение какого-то благообразного седого старца в белых одеждах. Терпкий запах аниса разлился по помещению. Осколки разлетались по тесной церкви и бились о колонны, стены и углы, о святых и ангелов, о рыб, кресты и евангелистов. Японцы заверещали тонкими инопланетными голосками. Охранник бросился на Антона, радуясь возможности использовать свои мускулы – предмет гордости, обретённый путём регулярных силовых упражнений. Однако, к разочарованию стража, этого не понадобилось. Звук битого стекла и вопли японских гостей ошарашили Антона, словно очнувшегося после горячки.  Без каких-либо попыток борьбы он вдруг обмяк в руках охранника и покорно позволил вывести себя на улицу, где утро понемногу уступало место жаркому дню.

– Я ведь вас знаю, – укоризненно шепнул ему на ухо страж порядка, – вы же приличный человек, уходите пока я не вызвал полицию, а не то вам придётся заплатить штраф.

Антон не боялся ни штрафов, ни даже тюрьмы, но ему уже и самому захотелось убраться из этого места. Для чего он вообще сюда заявился? Взглянуть в глаза Тому, кто всё подстроил? «Ни одна птица не упадёт без воли Отца…». Сверху послышался энергичный шум крыльев.  Огромная стая голубей поднялась в воздух и описала над золотистым Гёреме широкий красивый круг. Ни один голубь не ослабел и не выпал из стаи. 

Антон нашёл укромное место за туфовым «сморчком» и, усевшись на плоский, подходящий для сидения выступ, провёл там некоторое время, приходя в себя, но нисколько не раскаиваясь в своём поступке. День уже не был робким гостем, постучавшимся в крепкую дверь утра. Он проник в Каппадокию и хозяйничал в ней, обдавая теплом, обещающим к обеду превратиться в жару. Примерно через час Антон тяжело поднялся на ноги и направился в сторону Аваноса. Он прошёл по тем местам, где гуляли они с Тоней. Старался восстановить в памяти каждый её взгляд,  жест, слово, улыбку. Вспоминая всё это, Антон фотографировал те точки, где Тоня останавливалась, на которые обращала внимание. Вот здесь она позировала для фото, там постояла у изваяния, прелестно наклонив голову. Дальше трогала тонкими пальцами сухую траву, словно проверяя осталась ли в ней жизнь, потом два раза смешно чихнула и смущённо извинилась. В том месте, где «их» собаки сцепились с налетевшими, как песочный вихрь, сторожевыми псами, Антон задержался, стараясь вызывать в себе ощущения, возникшие в миг, когда он впервые обнял Тоню. Его памяти не пришлось много трудиться. Руки, сердце, мозг до еле заметного покалывания в ладонях помнили, как вздрогнули Тонины плечи от его сильного мужского прикосновения.
 
К вечеру он добрался до Аваноса, обошёл и сфотографировал все улицы, по которым они проходили, все заброшенные дворики, куда они заглядывали. Если б он мог, он сфотографировал бы каждого гуся на острове посреди красной реки Кызылырмак. Он долго стоял у витрины магазина, где Тоня покупала вечерний наряд. Наконец, осмелился как-то боком пробраться внутрь. «Такой модели уже нет в наличии», – сказала молодая продавщица с удивлением и испугом глядя на странного мужчину с наполненными болью глазами. Платье ушло из этого мира вместе с Тоней.
Антон мог бы снять номер в отеле, но он, купив еды на вынос, покинул Аванос и заночевал в первом попавшемся скальном отверстии. Измученный, он засыпал, отчаянно желая увидеть Тоню во сне. Может быть, когда сон окутает его сознание, он получит от неё какой-нибудь знак, весточку. Однако ночью его не окутало ничего, кроме чёрного покрывала забытья.

Наутро Антон с трудом впихнул в себя остатки еды и сразу же пустился в путь. Он чувствовал, что ему необходимо идти и идти, не останавливаться, сбивать в кровь ноги, печься на солнце, подставлять лицо ветру и уставать, уставать, уставать. Иногда он всё-таки делал передышки, ложился ничком на голую землю, раскидывал руки и смотрел в небо. Ты сейчас там или нет? Где ты? Как мне вновь увидеть тебя? Потом он вставал и снова упрямо шёл вперед, окружённый беспрерывно сменяющими друг друга фигурами, давно ведущими тут свою собственную загадочную жизнь. Каппадокия была их родным домом. Когда-то Антон мечтал, чтобы этот край стал и его приютом, но оказалось, что Каппадокия отторгает его, туфовые жители не желают принимать чужаков, камины фей не топятся, чтобы их согреть.

Продолжение
http://proza.ru/2020/06/21/1171