Ивори

Дорога долгая. Впрочем, как всегда. От Андорры до Барселоны несколько утомительных часов одинаковых пейзажей: горы, горы, горы. Одинокие старинные замки и монастыри, находящиеся в пугающе-неподходящих местах, - на самых вершинах пиренейских холмов. Привычно думается, - кто и зачем там их строил, что в них теперь, и как до них добраться. Вот она ни за что не полезла бы ни в какие горы из-за жуткого страха высоты. Да и не смогла бы, с её-то ногами. Когда после очередного поворота или тоннеля в поле зрения вдруг возникает сначала один каменный дом, потом другой, потом целая улица, скорее всего, единственная, - она всегда испытывает волнительное любопытство. Город? Городишко? Очередная Каталонская деревня без названия? А ещё  грусть, бесконечную, необъяснимую экзистенциальную грусть от невозможности примирить внутреннее «я хочу тут жить» и «как вообще можно жить в этом заброшенном Богом месте?»  Впрочем, последнее спорно, и в равной степени может быть отнесено к любому русскому городу в конце ноября. По безлюдной  calle, словно слившейся в одну во всех городках, вдоль las casas, наглухо закрытых выгоревшими ставнями, - движемся, не останавливаясь, не притормаживая. Никто не приветствует, никто не встречает оголтелых туристов. Палящее солнце в зените. Сиеста. Никому вы здесь не нужны. Никто вас не ждёт. Это вообще не ваше солнце, если уж совсем откровенно. Но она знает, что путь, хоть и долог, но не бесконечен. И будет остановка в малюсеньком Берга.  И сердце замирает в предвкушении.

Ивори просыпается всегда на одном и том же месте. Не попадая в Берга. Иногда уже въехав в него, а иногда, не доехав до него совсем, застревая в горах, тоннелях или совершенно безвестных каталонских поселениях. Ивори не любит этот сон. После него на губах жажда от сладкого вкуса  густой холодной sangria, которую так и не удалось выпить. И весь день наперекосяк. Если не сказать хуже.

…Какой же это был год, - не вспомнить. Знаете, я плохо считаю в уме. Мне было примерно двенадцать или тринадцать лет, значит, восемьдесят девятый, наверное. Мы жили тогда в новом девятиэтажном, очень населённом - целых девять подъездов – доме. Всех жителей знать было невозможно, особенно тех, кто жил на расстоянии дальше одного подъезда. В лицо, конечно, узнавали, особенно, если встречались не во дворе, а на улице нашего маленького городка. О! Да это же наш сосед! Странное чувство коммунальной сопричастности. Но вот самые ближайшие соседи, из подъезда, где ты жил сам, или из соседних, - справа и слева, - были, конечно, все как на ладони. Практически родственники. Причём, чем выше этаж, тем слабее родство. Первый этаж – на виду у всех. На первый этаж эта семья и въехала. Он – военный, кажется, уже в отставке на тот момент. Она – домохозяйка. И дочка. Очень странная девочка. На первый взгляд будто бы больная. Впрочем, почему будто. ДЦП в слабой форме. Но праздное детское любопытство, отчасти жестокое, мгновенно  улетучивалось, стоило внимательно взглянуть в лицо этой девочки. Она была немного младше всех нас. Ну как немного. В детстве – на целую вечность. Ей тогда лет восемь было. Так вот про лицо. Сказать – красавица, - не сказать ничего. Лицо приковывало взгляд необычностью, незаурядностью, протестом против правил. Раскосые глаза, наверное, тоже последствие ДЦП, но при этом огромные, миндалевидные,  цвета болотной тины.  Обалденный нос. Как бы вам объяснить. Знаете, как у итальянок, - прямой, но не острый, а округлым кончиком. Словом,  шикарный. Я бы не отказалась от такого. И отдельная тема – рот. На пол лица. Большие красные губы. Нет, не бантиком, как у кукол, не пухлые, какие у дебилов. А обалденные красные губы. Очень сильный пигмент. Будто губы накрашены красной помадой. Ну как вам картинка? Диссонанс. Компенсация от природы за телесную неполноценность. А знаете, в чём магия?  Она своим красным ртом всё время улыбалась. Трогательно так. Беззащитно. Совершенно не подозревая, как она удивительно и одновременно отталкивающе хороша.
Девочка, видимо, была  поначалу так слаба, что первое время мы видели, как родители вывозили её на коляске, и неслись всей дворовой толпой, обгоняя  их, в надежде выкрикнуть обидное – инвалид. Но, опередив процессию, почему-то кричали редко. Никто  и никогда не признается, но взгляд на это странное, слишком подвижное для нормального человека, и в то же время возвышенно – прекрасное лицо, встреча с блуждающей нездешней улыбкой,  необъяснимым образом отбивали охоту к каким бы - то ни было детским жестокостям. Прошло время, и мы привыкли к этой картине: он, она и коляска с непонятным, но до боли прекрасным существом.
С возрастом девочка поправилась, изросла, - так говорили взрослые. И даже стала передвигаться без коляски. Родители поначалу настороженно отпускали свою инопланетянку во двор, сидели на лавочке, наблюдали. Потом наблюдали из окна. Напомню,  у них был первый этаж. А потом и вовсе отпустили на волю свою раненую птичку резвиться, как отпускали всех детей восьмидесятых. Она и резвилась, прихрамывая, улыбаясь и странно вскидывая тощими руками, как птица, которой не взлететь.

- Ивори… - шепчу я.
- Что? – у Ивори закрыты глаза. Она улыбается уголками красного рта.
- Давно хотел спросить. Почему тебя так назвали? Твоё имя что-то значит?
- Моё имя что-то значит? Для тебя? – она опять улыбается. Всегда улыбается. Боже, как же я её люблю
- Ивори, я серьёзно.
- Я тоже…

…Ивори - белая ворона. Так она решила, когда ей было четыре года. Это она мне сама рассказывала. Вы можете возразить, что дети не могут знать значение таких замысловатых смысловых конструкций. Я так и сделала. Сказала, - Ивори, дети  не могут быть такими  умными в четыре года. Ивори только улыбнулась. Позже я поняла, дети не могут. А Ивори могла. И не в четыре года, а гораздо раньше. Знаете, Ивори  много, что могла. Уговорить дождь перестать. Сделать так, чтобы у мамы не болела голова. Разговаривать с ветром. Всё помнить. Жить в прошлом. Видеть будущее. Не спрашивайте, как. Инопланетянка. Скажу лишь одно. Я поверила ей сразу, как мы начали дружить. И верю до сих пор.

- «Когда я была рыбкой и плавала в маленьком аквариуме, мне было хорошо. Почти всем детям там хорошо. Удивительно, но пока мы там, наши  мамы с нами разговаривают. А когда мы выходим на свет, и  нам больно и страшно, мамы забывают, кто мы такие, и перестают говорить с нами», -  Ивори, зачем ты это написала?
- Мама, это просто сочинение.
- Ивори, разве я не разговариваю с тобой?
- Мама, ты говоришь мне слова. Но не разговариваешь.
- Ивори, прекрати говорить загадками. Ты же знаешь, я это не переношу.
- Мамочка, если б ты только знала, как я не переношу всю эту жизнь.
- Не знала. Ведь ты всё время улыбаешься.

…Ивори гладит меня по лицу. Рисует брови. Нос. Губы. В такие моменты мне хочется, чтобы это не прекращалось, длилось вечно. Наше сплетение. Наше врастание друг в друга.
- Ты не ответила…
- Ты же знаешь английский? Переведи.
- Не такой уж я и знаток. Придётся гуглить. Так…Ivory. Цвет слоновой кости. Драгоценность из слоновой кости.
- Вот и вся загадка. А точнее разгадка, - Ивори улыбается, как всегда, безмятежно.
- Нет, так дело не пойдёт, - кипячусь я, - с переводом всё ясно. Кто и почему тебя так назвал?

…Если  Ивори просыпается  не в настроении, я  это сразу вижу. Научился за то время, пока мы вместе. Плохое настроение для Ивори большая редкость. Только когда снится этот дурацкий сон про Каталонию. Дался ей этот городишко. Мне не нравятся маленькие сонные города. Никого нет, всё закрыто. Вечная сиеста. То ли дело, Барселона. Поехали, говорю, съездим в твой Берга, и всё пройдёт. Нет, говорит, наоборот. Что наоборот. Не понимаю. Странная моя Ивори. Люблю.

…Однажды  Ивори  вышла во двор хмурая, неулыбчивая. Все это заметили. Вы же помните, я говорила уже, -  она всё время улыбалась.
- Ивори, что случилось?
- Пока ничего, - отвечает.
- Как это – пока?
- Мне приснился страшный сон, -  бесцветно говорит Ивори.
- Страшный – страшный? Про чудовищ? – корчим гримасы и веселимся мы.
- Хуже. Про Испанию.
- Ты что шутишь? – все смеются, -  что же страшного в Испании? И разве ты там была?
- Была. Только очень давно.

…В этот раз всё было по-другому, она это сразу почувствовала. Машина ехала быстрее, чем обычно. Пиренеи мелькали калейдоскопом так, что у неё закружилась голова. Ещё чуть-чуть – и вот первый дом, второй, третий. Машина на полной скорости въезжает в город и почти врезается в разноцветную шумную толпу людей на главной площади. Откуда люди? Нарядные, празднично одетые. Их никогда не было. Гул толпы прерывает бой часов в  церкви Святого Иоанна, старой, как мир.
 /Ивори помнит как её строили в 1220-ом. И как разрушали в 1936-ом/
Ивори  оборачивается  и видит, как с капители  взлетают разноцветные каменные птицы. Ровно полдень. Па-тум, па-тум, па-тум – слышит Ивори звуки tabal - большого барабана. Как же она могла забыть про la Patum…

…Ивори трудно ходить. Она прихрамывает и взмахивает руками, будто пытается взлететь. Когда я это вижу, моё сердце сжимается от боли и нежности. Но когда она лежит на постели, ничего не выдаёт в ней раненую птичку.

/Пальцы бегут по твоей руке будто это пианино.
Я перебираю пальцами по твоей коже.
Я хочу нащупать каждую молекулу.
Пальцы живут своей жизнью. Это больше, чем объятие.
Это ток в кончиках пальцев.
С удивлением обнаруживаю, что ты делаешь так же.
От синхронных прикосновений упоительно радостно.
Мы в четыре руки нащупываем, перебираем,
перестукиваем каждый сантиметр друг друга.
Абсолют слияния.
Азбука Морзе.
Азбука нежности.
Азбука любви/

Моя тонкая хрупкая статуэтка цвета слоновой кости. Моя любимая Ивори.

…Ивори помнит весь ход представления наизусть. Она была здесь много раз. Сначала придёт зло - демоны и гидры с горящими факелами. Потом добро - ангелы, -  прелестные девочки в белых платьицах и священный Орёл. Добро и зло будут танцевать ритуальный танец. Вечный и  непрекращающийся.

…А на следующий день Ивори не вышла во двор. Вот тогда мы и поняли, что лучше бы Ивори улыбалась. Сколько я знаю Ивори, столько ей  и  снится этот странный сон про маленький городок в Каталонии. После него Ивори не улыбается. За долгие годы нашей дружбы Ивори не улыбалась несколько раз. Но самый первый раз был тогда, в детстве, когда умер её отец.

- Так кто же тебя так назвал, Белая Кость? – шутливо спрашиваю я в сотый раз, уже и не надеясь на ответ.
- Женщина, родившая меня, горько плакала, глядя на мои скрюченные ручки и ножки. «Её имя Ивори, - сказала она медсестре на каталонском языке, - эта девочка особенная. Ей поможет и Бог, и Ангел, и Орёл». Я приёмная. Мне это никогда не говорили, но я всегда знала.
- Ивори, не выдумывай, ты не можешь этого помнить.
- Я помню себя до рождения.
- Так не бывает.
- Любимый, так бывает, - улыбается  моя солнечная Ивори и продолжает, - это была очень красивая женщина из старинного каталонского рода. Ты не подумай, она любила меня, но взять с собой не могла.
- Почему?
- Потому что  совсем недолго оставалось до Праздника.

Моя возлюбленная Ивори, я знаю, что, когда тебе снится каталонский сон, обязательно кто-то умирает. Пожалуйста, оставь Каталонию каталонцам. Будь со мной всегда.

…Последний акт праздничного представления. Толпа замолчала  и расступилась, - площадь заполонили сто демонов, закутанные ветками  неведомых деревьев, с петардами на голове, которые должны взорваться одновременно. Секунда, -  и вся площадь в огне, дым ест глаза. Со взрывом последней петарды площадь погружается во тьму и молчание. Становится слышно, как серый дым рассеивается над восторженной толпой.  К Ивори подходит маленькая девочка – ангел и протягивает руку.

- Нам надо идти. Ты же знаешь, почему ты на празднике?

Ивори кивает. Добро победило. Берга будет гулять до утра.

Наташа Васильева
Июнь 2020