И снова, здравствуй!

   
    Трагическая повесть об уходящем человеке.

    Когда не помнишь, май ли на дворе, и вообще ничего про «двор» не в курсе, а потом, вдруг очнулся на сопке, на гривке: отвесный скальный обрыв, поросший багульником, призрачным, шепчущим: май, смотри, май только начинается, только вползает туманчиком. Когда было забытье? Тогда ли? Теперь?
   
    Дрожь, которая бежит по телу. Сердце моё. Любовь моя. Мой драгоценный друг. Я плачу. Я твои глаза, я твои уши, я твоё сердце. Ты моё пространство, моё сновидение, мой полет … но куда, куда теперь? – не так уж и важно. Или важно? Ушел и не сказал. Сам не знал о себе. И предположить о себе не мог, наверное, кто же ты. Потому, наверное, это удивление в моменте… Я твои глаза. Смотри.
 
    Это мягкая нежная уютная рука уходящего человека. Это то, что невозможно ухватить и оставить себе навсегда. Оставить памяти касания и памяти невыразимости всего…всего.
    Я твоя плоть: ты слышишь теперь моей своей кожей как это: держать твою руку тогда…
    Ты чувствуешь теперь: каково это? Я твой шёпот: любовь.


   Собака.

   Собака поскуливает и лает во сне. С кем она? Возможно, вы договорились и там, в зазеркалье, мило катаете мячик, сейчас, когда я отсюда смотрю на собаку, повизгивающую и лающую во сне.
слишком раскачивается моё сердце. неутомимый звонарь, требующий ответов на всё, на всё.

   В том коридоре.

   Бирюзовые стены. Искаженные причудливые отражения в глянцевом пластике потолка. Что там, в том коридоре? Возвращается ум туда снова и снова. Что-то было понято химически, пульсацией сосудов… что-то произошло в сценарии, предательская подмена предлагаемых обстоятельств. Маленький надрез в ткани надёжного «всё будет хорошо».

   Только не уходи.

   Так бывает. «Только не уходи…» - и замирает пульсирующий курсор на строчке. Замешательство... точно - стоп курсор. И опять без ответа.

   Кое о чём
   
   Кое о чём еще трудно писать. О прощании. О прощании….
Нужна отвага. Да где ж теперь то взять, без тебя то?

   Этот трусливый отход ко сну..

   Спать, спать надо, спать пора. Мерзость. Как в холодный полиэтиленовый пакет, предварительно вывернувшись изнанкой. Да. Так. Это честно про сон и постель. И страх страшных снов.. Прикинь..
Снов с привидениями она боится, твоя дура… что-то холодное и плоское… потом, потом пойму что это. А теперь быстренько поверхностно поспать на «отъ..бись», галочку поставить: сон есть.

   И снова день.

   Так безрукий ощупывает мир вокруг себя, очнувшись от наркоза. Так теперь я высверливаю нахмуренными глазами слишком плотный, слишком несуществующий пейзаж без тебя.
   Деревья замерли и перестали раскачивать собой. Или чем они там качали.?
Драгоценный мой друг. Я плачу. Все, все растения удивлены. - Где? Где? Где?
 Я теперь твой слух: слышишь их шёпот. Слышишь треск виноградной почки, расхлопывающегося листа: вот же я, я выжил, я выжил!!! Зима позади! А что же ты?..
 Ты обещал, надеялся, что я не зря,.. что.. Я выжил только затем, чтобы было вино в стаканчиках твоих друзей… А ты? Был же договор: встретиться весной. Ну, конечно, кто помнит о договоре с виноградной почкой?..

      Тут ворвался сон dream:
  …..Доктор, доктор, (Иван, сука, Васильевич, или как вас там…) зачем вы смотрите на него как на изношенную ветошь? Почему такое пренебреженье в голосе? А за окном бьются и плещутся колокола, и весна, и пасхальная неделя  и ослепительное солнце. Стоите вы, доктор, не вынимая рук из карманов куртки своего хиркостюма и смотрите на «проблему», на безопасном таком расстоянии (да, да, я запомнила и подметила, доктор, всё, всё).
Его ждет лоза винограда, и почка пробуждается в ней 
и смерти нет,
и юные кедры ждут его, чтобы показать: мы живы, нас не сломал мороз, не вытоптала черная соседская корова, и не съел заяц, и почки пробуждаются в юных кедрах
и смерти нет.
И стало понятно,
только что
стало понятно…
                что
                смерть есть,
                вот же она:
                она в вас,
                доктор.
      
     Подойди к зеркалу, и ты увидишь её. Пошевели губами, так, как в те минуты, они сами свернутся в насмешливую, едва уловимую ухмылку, произноси: «да он у вас умирает» – и ты увидишь смерть. Не там, не «в нём». Не в оперблоке на столе, не на койке в агонии уходящего, в себе, в себе же и увидишь ЕЁ. …..

    …И кедры удивлены.. Два малыша на осыпи. Все тоньше и острее корни – в камень. Зацепиться, устоять, пережить зиму, и… И?? Они смотрят на меня с недоверием. С не-до-ве-ри-ем... Это когда так вот наклоняют голову и сощуривают глаза и смотрят не мигая.
И жасмин, и черёмуха, и сморжовник и еще два каких-то, что «воткнул»… - все живы.


   Синяя куртка с капюшоном.

   Три тысячи рублей - и она ваша! )) наша.
Большая, уютная, с опушкой. Толстая. И можно лупить тебя через неё по широкой спине и радоваться, как помбасят мои удары, «Падысь!.. Падысь!.. Падысь!..» и не больно и весело.
Последняя зима. Падысь.. И самая последняя зима…

   Баня.

   Мы тогда торопились. Бессмысленно торопились. Что что что это было? Вот оно? Тут начало того морока? Это только можно вдохнуть, чтобы понять…тот день. Только вдохнуть и по химии воздуха и чего то, что подступило и изменило саму привычную формулу той дыхательной смеси, не понять, так хотя бы едва едва почувствовать, предчувствовать … зачем?.

    Градусник. Температура. ОРВИ.
 
 х  если бы............. если бы так...

   Квадрат окна.

   Жар. Жар третий день. 40, но сбивается. А значит станет полегче. Серёжа, надо ехать в город…
Жар.. Я встану. Надо доделать. Будет легче, я встану, надо доделать.
А оно зияет. Я встану. Ну вот. Где мой стеклорез?.. ну вот, всё. Едем в город.
Едем в город…

   Гул.

   …Эта дрожь по телу, этот гудёж. Врубили трансформатор, бесконечный гул. Я теперь твоё тело… что это? Тело как будто сворачивается осево и упруго. Что это?
   Во сне и нет горя как будто.
   
  А мир кричит, мир поёт и чирикает. Слушай. Я теперь твоя кожа. Твой слух.
Как это, - лёжа под потолком на спине, ловить натянутой мембраной кожи грохот дождя в ночи. Прямо сейчас тонны воды летят на меня, разбиваются об ондулин крыши. (вижу сон dream: ты, с кровельными гвоздями, зажатыми губами – крыша будет! И не капля из этих тонн не упадёт на меня, но гул, дрожь и ночное замирание), но дальше, сотрясая воздух, летит звук, пронизывает. Гудит тело. Я теперь твоя кожа, твоя плоть. Ты и есть эти тонны воды и этот ондулин и эти гвозди и крыша, и дробь дождя и дрожь и то, что плачет сейчас, зависнув на ночь между потолком и полом в маленьком домике на краю земли…
Друг мой, драгоценный мой друг…
драгоценный мой друг…
Что бы ни случилось, я обнимаю тебя.
Где бы ты ни был, я обнимаю тебя.
Как всегда: сердце к сердцу.


         Пока, папа.

       Звонит твой папа. Замираю. Вслушиваюсь. В интонацию, в то, что (и как) не скажешь мне, не объяснишь, не посмеешь для себя самого признаться…
 как говоришь с ним?, что за слова?.. слова.. да, это всего несколько.
      Тихо, ритмично, спокойно, мягко:
 - Да. Да да. Это я. Да не важно. Да, ничего нового. Говорят, нет у них. Не делают они. Да. Нормально. Маша учится. Да. Да. Пока, папа, пока…
«Папа..» - вот оно. Вот оно…, никогда раньше - «папа», в нем беззащитность и нежность и прощение, и потерянность навсегда, навсегда.
 
     А сегодня.
Пауза. Это обычно две вертикальные палочки.


   Хоров О.Ю.

   Первый ангел смерти.

   Не плох, не хорош. Просто работа такая.
И никаких черных плащей, и зловещих взглядов.
Новый Эон. Всё в рабочем порядке.
Шапка ушанка меховая серая (на улице ещё плюс шесть, если что).  Протокол, Эвакуатор.
А с утра жар. 40. Сбили. К доктору. Приёмная полна. Всем плохо. Все страдают. Пот градом. Это жаропонижающее работает. Пожалуйста, дайте нам направление!!!, пожалуйста… Да, да, подождём, понимаем, компьютер завис, подождём… подождём… Вот, вот доктор… И опять: на что жалуетесь? С чего началось??? (Да, б***дь…) Тихо, тихо…  - жар, жар, но сбиваем.
Вот оно, направление… едем, милый мой, едем. Скоро, ляжешь, покушаешь, там врачи, они помогут. Да. Немного очередь в приемном покое… немного. Еще полтора часа…Вот, заходи, фууу…, здравствуйте, доктор.
И опять: что с вами, чем болели, с чего началось,???? (да, БЛ***ДЬЬЬЬ)…
Доктор, он уже не может говорить, он не ел весь день, жаропонижающее уже заканчивает действие… Давайте я вам всё, сама… И ещё полтора часа…
Ага, понятно, пойдем в другой корпус. Там точнее скажут. УЗИ. Ага. А потом…
А потом в пространстве между больничными корпусами, дорогой и заборами мы беспомощно разводили руками и вертели клювами, как две внезапно поглупевшие вороны. Как? Как?... За что?
Но в этом воздухе не было уж совсем пусто. А висел тяжелым ледяным смрадом зловещий размашистый автограф: «ангел смерти, ст. лейтенант Хоров был тут. Встретимся на Фонтанной».

   А время идёт.

   Хоть я точно и не знаю.

   Пламя.

   Вино из одуванчиков.

   Пропасть.

Я смотрю на фотографию. Не то.


    Сок.
 
   Очень очень очень полезный свежевыжатый сок и капля масла, теперь точно – сплошная польза!
А что, если чеснок добавить? – норм, да?.. Большой стакан (из-под вискаря) здоровья. Утром. Это точно тебя поднимет. Сила – мощь... А ещё солнце, …смотри, солнца очень много этой зимой – это для тебя специально. Да ведь? И вдруг… - только полстакана. Только несколько глотков. И налетает мой паровозик оптимизма на тяжелую свинцовую стену. «Не уходи» … Вырывается свистом пара и хрипом искорёженного металла: - Не уходи...

    Документ.

    Ну, это ж чистый dream fake.. мы ж понимаем. Тертые калачи. Помятый полиэтилен файла. Да? Нас не проведешь - мои руки, слышишь, успокаивают тебя – не верь. Твой тихий голос – не верь.  И я не с ними, не в них, черненьких размытых (Чернила размыты.. или от слёз кажется…не – чернила всё же. Ну, контора..) буковках и цифрах дат. Я с тобой, потому что это наш сон.

   Храм.

  День и ночь.
-Бум -бум – бум стучит дамару моего сердца. Бум – бум -бум ночь пульсирует и бьётся в настороженном городе. Где ты? Больница — это совсем рядом. Это сердце у сердца, только если не отпускать. И я не отпускаю. Бум – бум – бум. Бу-бу-бу… «Оммм» , и далее, все, как учили.
Но силы тают. Боги, боги, где же власть, могущество, всепобеждающая сила Учения? Хм.. ты печально улыбаешься. И ангелы печально улыбаются и прячут лица.
Не разрушить, не задеть, не смахнуть случайно и неосторожно. Крестик выберем? -да, да, хороший. И нитку, да. Черная капроновая нитка. Не развяжется, нет…
Устал. Но ты молодец. Долго. Теперь полегче станет. Точно. Кто-то за закрытыми веками печально и грустно улыбается. А ты устал.. ты устал. поспать.

   Что ты видел, когда уходил? Покажи, покажи мне это кино. Ааа, я поняла. Эта дрожь, этот гул. Это. Снега очень очень много. Но мы то пролезем. И вдруг: «Прикинь, хотел побежать, но ботинки.. они такие тяжелые. Рухнул, прямо на дороге.. (смешок)».
- Садись, садись в машину, скорее. Доктор сказал: железо и глюкоза. И силы будут. Поедем к доктору..., милый мой, ещё есть – (шёпот, который не слышен никому, никому) – надежда.


   Большое Больничное Ничто.

   Это такой громадный полиэтиленовый пакет, хозяин которому Второй ангел смерти.
У него нет имени, нет имен. Хех.. Просто чувствуешь легкими, что ты уже внутри. И все путешествия из больнички в больничку – это барахтанье в пустоте: толчок, удар, пинок полиэтиленовой стенки, и удивление и замешательство свободного полёта и еще – «пииум»!- наслаждайся! лети! «пииум»! нет преград…и скоро закончится воздух.




    А ещё мне очень одиноко. очень. очень очень. И нет пути. А есть точка.

    Вещи.

   Чтобы не хватать руками пустоту пытаюсь ощупывать вещи. Но руки немы. Слушай: глубоко в сердце что - то говорит «да» или… не говорит. Там кинозал, (кинотеатр «Летний», помнишь?) и оттуда доносится мерцание и отголоски музыки и чьих – то страстей. Страданий и радостей. И смех, впрочем, нет, смех в этот вечер не слышен.
   Вещи умирают дольше хозяина. Они тоже ещё, кажется, сохраняют надежду, что: вот же, мы готовы! Мы для тебя, мы твои! И так же натыкаются на пустоту и тишину и опять пустоту. И остаётся саморазвалиться на атомы, не помнить и не ощущать не помнить и не ощущать…
   Только живи! – такая глупость… бессмыслица, когда уже… - Всё.  Уткнутся лицом во что угодно из…, прижать щеку и горевать. Смотри на меня! Что видишь ты? Что упущено?, где тот маленький рычажок переключения сюжетов, который мы, возможно забывшись в слишком беззаботной безоблачной безопасной дурашливой нашей жизни, случайно задели рукавом, да не заметили?   Как можно было прое.бать (допустить) эту нелепую склейку сценария? Вещи. Они еще доигрывают эту пьесу, но уже на совсем опустевший зал.               

   Заклинание.   
 
   Нет.
   Не придумано, не увидено, не произнесено.
Ломит левую руку и сводит от горя глаза. Из миллиона узнанных нами слов не сложилось не вывелось не выпелось на ушко шёпотом то самое, которое спасёт. Тоненьким грифельком выписывает заключительный эпикриз (палочка за палочкой, запятая за точкой) педантично и дотошно ангел смерти номер три. Имя ему - суть Карантин. (ага, перешла на «великокняжеский»,  зазырь, зацени, ага) - Нет, нет, не касаясь, нет, не в кровь страшным (ха! испугали бабу кашлем, ага) вирусом.
 Ничего личного. Чисто и без инвазий! Просто захлопнуть все двери. И дописать свой документ.


   Секс.

   Смотри. Мультипликация. Это слово - « секс». буква за буквой набираю на клавиатуре, курсор ритмичненько мигает < секс > , backspace раз: < сек >, backspace два: < се >, backspace три: < c > , backspace четыре: <   >.  Да, слишком много лёгкости, баловства и безответственности. Всё, как мы любим, прости.


    И снова вещи.

   Утро. Сны сны сны всё о том же: о ЖИЗНИ. Утро. Одеваться… вещи. Слегка подкашиваются ноги  - вот что. А всё думала: что не так? – секундно, на мгновение (твоя моя футболка – пойдёт), пока лоб сканирует  пространство комнаты: все ли правда? – да. Привет. Жить теперь так. Дрогнули коленки и окрепли для дня.

   Тебя нет.

   И поют птицы.


   Позвонить.

  Да.
Здесь точно что-то было. Просто пропал кусок текста. Провалился. Помоги мне вспомнить: почему я не могу позвонить тебе сейчас? Ошибка файла? Не сохранили. - Автосохранение? - не сработало.
Позвонить. Пожалуйста.  Просто услышь моё дыхание. Я только минуточку.
Телефон. плоский теплый и красивый. твой телефон.
Вот. Он.

 
   И приходят сумерки.

   И снова я с тобой и с «нет тебя». Клетки просачиваются в другое измерение, шепотком: к тебе, к тебе. Но это только сон и у него свои принципы - так это не работает. Тут так это не работает. Тук тат. Тут так.
Всё же, сорви там, у себя нынешнего июньскую травинку. Задумчиво, как всегда. Пожевывая: - Мдаа…
Июнь. Коротко. Ясно. Пусто.
Такое наваждение. Все свои июни отпустим как ворох воздушных шариков. В них наше дыхание, в них твой смех. «От пу ска …» и нет отваги закончить слово. Что там, сразу за «Ю»? не знаю, холодно, холодно не весело не легко. Коснись моей страницы. Заверши за меня это слово.


   Постель.

   Ругаемся.
- Я сегодня с краю.
 -Мамочка, ну ты опять?..
-Мамочка твоя в Крыму. А я Русечка. Ну, тогда я валетом.
-???
- Потому, что спина у тебя широкая, едрить колотить! Говорю: мне воздух из-за неё не поступает сюда ночью… Вот: из окна идет свежий воздух, тут ты! как стена. Во первых: ты его первый вдыхаешь, мне уже не достаётся, а тут ещё спина .. плечи, а сверху полка, и я как в коробке сплю!...
  Боже.. как ты жил с такой дурой? Серьёзно? Счастливо? Странный, странный ты человек.
  Драгоценные широкие плечи, отгораживающие меня от…
 И вдруг… очень скоро вдруг: Серёжа, Серёжа, ты, может ляжешь на бочок? Качает отрицательно головой мой живой, светлый, но уже уходящий неудержимо, необратимо, растворяющийся в плоскости одеял, матрасов, подушек, мой драгоценный друг. И все объятия отныне через …пустоту.. через угловатость и хрупкость. И лицо не может найти места, куда ткнуться, чтобы «навсегда», как раньше. Ах.. и вот оно: ладони. Живые, те, которые спасут, спасают. Без пустоты. Прижаться, влипнуть, дышать, дышать. Не разъединить, не отвести, не отпустить. До конца.


   Июнь.

   Кто то настойчиво, но мягко выпевает на всю округу дачного поселка своё «ку-ку»… Может это ты?

   Сталина Соломоновна.


   Пришло известие. Ушла. Она так опекала вас, уникальные, дерзкие, несравненные наши гении, здесь, что, наверное, не смогла оставить. Ушла. На тихий зов ваших песенок. К оркестру ваших небесных дудочек.

   Кино.

    Так бывает. В одном зрительном зале каждый видел тогда своё кино:

  Доктор
    Два картонных персонажа – соседи по палате
       И, влипшая в стену, жена


    Ядро Земли.

   Ага, ведь? Говорят: понять простить и забыть. И невозможно не пожаловаться тебе. Теперь, когда можно. Теперь, окунуться в тебя всего и плакать, плакать так, как невозможно было тогда, когда укрывала в глубинах свитеров и пуховика невозможно хрупкий  и довольно капризный росток надежды. Где-то там, на груди, у горла. Тот сон dream.., тот сон, застигает врасплох.
  Вестник. N.B. Он не Ангел, нет. У него другая, дружественная ээм… user friendly interfase. Он выпучивается , как большой болотный пузырь из чего то очень древнего, «допотопного». Мартовская обморочная реальность. Прогуляться.
- Да. Манная каша на ужин, да, сгоняю за пюрешкой, да, как тогда ммм… манго, персик. Манная каша – сила! Только была б она: сила, а там уж точно точно прорвемся… И радостно, и вечер тихий и небеса яркие, хоть и село солнце. Прогуляться , подышать, потом поужинать вместе - ну, каша, так каша, потом же все будет как…
   
    Быздыц!!!.... Внезапно.. Что это? Всё выглядит, как дружеская встреча, и, даже «обнимашки»..
Такие простые, заботливые слова - нет, это не слова, это тяжелый свинцовый раскаленный оттиск, он наваливается как неотвратимое плоское давящее нечто, и уже не вывести следов его печати с кожи моей - всё вся, припечатана им и всё смято смято во мне: «.. Ну что?.. Рыбалка ещё ходит?...»
Ма-мааа, ма-а-ма, всё внутри умирает, прямо сейчас, прямо сейчас. Стоять. Собраться и отвечать. Отвечать буднично, не признаваться, что больно, грубить, усмехнуться, (да, да, усмехнуться, пойдёт) – «что значит ещё??? Что значит ЕЩЁ???, ****ь…» - и продолжать говорить о пустяках. Вестник – он же не Ангел. Работа такая – убивать словом.

     Не важно.

   Есть вещи важные и есть не важные.


    14 августа

    Ну вот. Добралась докопалась. Тот день. Что было что произошло то? когда именно, со мною ли, с тобой? Переломилось тогда или преломилось? Перескочила игла проигрывателя? Наехав на роковую борозду, царапину поперёк дорожек. Тогда. Тогда точно что-то произошло. Что даже память болеет и не собирается выдавать, вскрывать, распаковывать сумеречный архив. А после еще пара месяцев вполне беззаботной очумелой летней жизни. Как будто и не умирала. Так? Подскажи теперь мне, шепни. Дунь резким порывом юго-восточного ветра что ли.. Пусть будет не по себе, но пусть будет… ответ!


***

Вот я умер и лежу такой мертвый.
Всё продумал, "хитрый жук", "калач тертый".
А вокруг поют ветра, свистят пули
Чей то голос изо рта..
А мне: Ху ли?
Голосит, орет, поёт - распевает.
И горит, кипит мой тлен, дотлевает.
Остывает. Будет день - будет пища.
Я ж не пепел, я теперь - пепелище!!!
Человечище, матёрый рубака.
И серебряный клинок и рубаха.
И завязанный тобой узелочек -
Рассыпаются золой между строчек.
Дунуть, плюнуть, растереть да и сгинуть.
Но тебя мне не забыть. Не покинуть.
А подкинуть в небеса легким пухом.
Вдохом выпить бы, глазами и слухом.
Ээээ...
Слыхом не слыхивали -то..
Видом не видывали-то. Была вся такая... Да вся и вышла.
 

***
Сочеталась лёгкость с прочностью.
Разрывала ласка с нежностью.
Уговаривалась наскоро -
Горевала не без слёз.
Всё в порядке - двери заперты
В табакерке, черт - не выскочить.
Не забраться за корабликом
В берега большой реки.
Ходит горе за оврагами.
Крутит роги ноги отруби.
Ухохатывайся - что уж там!
Что уж нам -- напополам.
Тарантасом, Богом, Промыслом
Занесло меня тебя в себя.
Не проглочено, не выпето -
Вымарано - "Отпусти".
Злоба дня, она такая, да.
Откусить кусок пожвачнее.
Разметать по полю косточки.
Даже и не прикопать.
Прилетят на поле вороны.
Глядь: а глаз то и не выклевать.
И не вырвать сердце с печенью
Соль с ладони не склевать.
Дальше напевать так, типа кода: туба - бадуба - бадуба - бадууу.