Карпов, золотце! Глава 1

На лестнице пахло хлоркой и сигаретами. Я понюхал халат, с сожалением понял, что тот успел пропитаться дымом. Свет падал на влажные гранитные ступени через высокое окно, в котором было видно правое, хирургическое, крыло «Медсанчасти №3». Мы шли в указанную палату. Цифры на табличках стерлись от генеральных уборок, поэтому шли на ориентир. Вторая палата от сестринского поста.
- Над ней еще лампа не горит, - сказал преподаватель, прежде чем мы вышли из кабинета.
Палата располагалась на втором этаже, тогда как учебная аудитория, - потолки в которой были настолько низкими, что я частенько обнаруживал слой штукатурки поверх волос, - находилась в на нулевом этаже. Перед первой парой мы бродили по поликлиническому отделению в поисках учебной аудитории, пока я не спросил охранника. Он сказал, что нужно идти вниз и искать дверь вдоль стены, приправив инструкцию изрядным количеством вроде. Мы перепробовали кучу дверей в том сыром подземном переходе, что соединял «Медсанчасть №3» с перинатальным центром, но все они вели либо в крохотные каморки со швабрами, либо в пустые, выложенные кафелем, бывшие душевые, из которых убрали трубы, либо в комнаты без освещения, из тьмы которых вырывался сжатый, кислый запах сигарет. В курилках никого не было, казалось, что курило само здание, от стресса и нервов, а еще от старости. Мы прошли мимо очередной двери когда единственная курящая в нашей группе сказала:
- Тут еще курят.
Пять лет обучения в медицинском научил нас, что преподаватели частенько курят в кабинетах. Они выгоняют студентов перекусить или размять ноги, пока сами курят в форточку.
- Еще и сквозняк такой по ногам тянет, - заметила та же курильщица, подойдя к двери вплотную. У нее были дырявые кроксы, дырки в которых безошибочно уловили, точно высокочастотные датчики, сквозняк, стелющийся по полу.   
Мы подошли к двери. Она находилась между островками бледного света в полосе холодной прокуренной темноты. Кто-то посветил фонариком на телефоне. Дверь почти не отличалась от предыдущих - такая же громоздкая, толстая, косо просевшая под своей тяжестью, но кое-что заставило нас остановиться. На уровне моего лба находились две дырочки. Вокруг них юбочкой торчала деревянная стружка, и отходили трещины по белой краске.
- Когда-то тут была табличка, - сказал я.
- Саш, постучи ты, - разом сказала оставшаяся - женская - часть группы. Как известно, девушки не могут стучать в двери, если за ними незнакомый человек, как и закрывать окна, пусть они пластиковые и ручка на уровне их груди, для этого нужна мужская сила. Я только так и не понял, почему.   
Я постучал в дверь. Опустил голову, увидел, что через щель под дверью совсем не проникал свет и хотел сообщить об этом остальным, как из-за двери послышалось громкое «Да!». Я приоткрыл дверь, за ней была комнатка два на два метра. Натуральный предбанник. Из стен торчали крючки, почему-то каждый на своей высоте. Предбанник вел в другую комнату, намного больше первой, где горел свет, но он освещал только саму большую комнату и порог предбанника.
- Номер? - спросил человек из комнаты. Мы не видели говорившего, но девочки испуганно переглянулись, услышав насколько грубый у него голос.
- Двенадцать тридцать, - сказал я, пока староста пребывала в ступоре.
- Быстрее заходите и рассаживайтесь.
Мы прошли в комнату и расселись за парты, составленные таким образом, что получился длинный обеденный стол, только очень узкий. Вдоль стены стояли старые, сломанные лавки. На одной из немногих уцелевших стоял преподаватель и курил, выдыхая сигаретный дым в крохотное прямоугольное окошко у самого потолка.
- Курящие есть? - спросил он.
Курильщица промолчала.
- Разрешаю покурить сейчас, потому что перерывов я не делаю, а занятие идет три часа. Еще раз: есть курящие? - второй раз вопрос прозвучал, как угроза. Курильщица отвела взгляд на груду сломанных скамеек.
- Хорошо! - сказал он и спрыгнул со скамейки, хотя можно было сделать обычный шаг. Препод недобро посмотрел на мою улыбку. Вечный конфликт - высокие против низких. К тому же я был единственным парнем в группе, что только обостряло ситуацию. - Еще раз: номер, - спросил он, надев очки. Раскрыл журнал, пролистал несколько исписанных страниц и остановился на чистой.
- Двенадцать тридцать, - на этот раз ответила староста.
Преподаватель посмотрел на группу поверх очков.
- Кто староста?
- Я, - она подняла руку, назвала фамилию и протянула листок со списком группы. - Первая в списке.
Преподаватель перевел взгляд на меня. Теперь улыбался он. 
Я был старостой в сентябре на первом курсе, когда в группе еще училось шесть парней и шесть девушек. Я быстро понял, что не хочу держать ответ перед деканатом за тех, кто предпочитает учебе алкоголь и синтетические наркотики, в чем мне сразу признались трое парней, благо девочка, - та самая  первая по списку, -  с радостью приняла мой титул. Из парней же до шестого курса дошел только я.
- Вижу, что первая, - сказал препод, не сводя с меня глаз. Ртутная лампа над его головой трещала и щелкала, отбрасывая на очки туманный блик. Его глаза то появлялись, когда лампа тускнела, то скрывались за белизной, когда он загоралась во всю силу. - А ты второй, верно? Второй по списку? - спросил он.
- Карпов, да. Второй по списку, - сказал я.
Он довольно хмыкнул и продолжил отмечать присутствующих. Порядковые номера его больше не интересовали.    
Всю первую пару он говорил. Говорил о себе. Рассказывал о службе в военном госпитале, рассказывал о том, как он работал в Чечне, а до этого в Афганистане. Как солдаты случайно наступали на мины, как некоторые специально взрывали капсюли в руках, чтобы избежать войны - предпочитали инвалидность передовой. Рассказывал, как он работал в госпитале, неподалеку от которого, в нежилом доме, засел снайпер врага. Снайпер вел обстрел по выходящим из дверей госпиталя, по подъезжающим машинам, даже по окнам палат. Так продолжалось два дня, пока по балкону не выстрелили из гранатомёта. Он не совсем говорил, скорее - орал. Он ничего не сказал про снаряд, что взорвался радом с ним, но после первой же пары мы дружно сошлись на том, что снаряд точно был.
На следующий день он опять говорил всю пару. Но теперь это был экскурс в политику и историю СССР, хотя по расписанию у нас шел цикл травматологии.
На третьей паре он впервые спросил, какой мы курс. Мы ответили, что шестой, после чего он спохватился, ведь у нас совсем другая программа, и переключился на рассказы о гражданской войне в Америке. 
На четвертой паре он спохватился во второй раз.
- У вас ведь должна быть курация?
Мы молчали, ведь не знали плана занятий, зато мы стали разбираться в  американских генералах второй половины девятнадцатого века.
- Что молчите?! Ладно, будет вам курация, - сказал он и пропал на полчаса. Вернулся он с пятном кофе на воротнике халата и с розовым квадратным стикером.
- Делимся на пары, - объявил он. - Вас восемь, а это значит, сколько будет пар? Доктор Карпов, ваше мнение?
- Четыре, - ответил я, старательно игнорирую его ухмылку.
- Верно, доктор Карпов. Вы будете с первой по списку... - он перечислил все пары, хотя мы и без него знали, кто за кем идет. - Я договорился с пациентами, вас ждут. Первая пара идет в палату «301». Номер на табличке не ищете: он давно стерся. Это вторая палата от сестринского поста. Над ней еще лампа не горит, - крикнул он вслед, когда мы вышли из учебной аудитории.
Мы шли по лестнице и обсуждали, что значит не горит лампа. Была ли это отсылка к известной песне, а может это какой-то военный термин? Решили, что это нельзя воспринимать буквально.
- Товарищ лейтенант, лампа не горит!
- Вот и все, Алешка, вот и все...
Разыграл я сцену на два голоса. Староста отмахнулась, но не смогла скрыть улыбку.
- Мне больше нравится версия про песню. А вообще, спросим на посту, как всегда делали, - сказал она.
Спорить не стал. В конце концов она староста.
Поднялись в отделение. Время было около десяти утра, и в длинном коридоре не горела ни одна лампа. Пост с сестрой резко выбухал в коридор, как грыжевой мешок. Сестра едва выглядывала из-за стойка поста. То была тучная женщина с короткими, крашенными в черный цвет, волосами. На самом деле, пока она не подняла голова, и мы не увидели ее лица, трудно было сказать, какому полу принадлежит существо перед нами. Бесконечные складки хиркостюма, вторящие складкам тела, утаивали от наших глаз вторичные половые признаки существа за стойкой. Однако журнал косметики, розовый цвет хиркостюма, - хотя староста настаивала, что коралловый, - да и факт покраски волос, наводили на мысль, что это все же медсестра, а не медбрат.
- Извините... - обратилась к ней староста.
Пока она уточняла у медсестры, в какой палате наш пациент, я стал разглядывать коридор отделения. Он был шире того, по которому мы бродили на первом этаже; он был выше того, что привел мою группу в учебную аудиторию. Коридор отделения травматологии походил на неф старого собора, некогда готического, избавленного от вычурности острым шпателем, молотком и пилой. Разделение палат из коридора угадывалось по пилястрам. Я решил, что раньше это были круглые колонны, но какой-нибудь госинспектор подошел к одной из колонн поближе, сдвинул очки на нос и приблизился еще, так, чтобы ресницами мог стряхнуть с них пыль, и сказал не положено, обтесать. Тогда я понял: большинство старых клиник похожи на обтесанные памятники искусства, приведенные к стандарту современной системы здравоохранения Российской Федерации. Хотя, скорее всего, к такому виду их привели еще в советское время. А нечего было выделяться. Все должно быть как у всех! Одинаково никак. Постно и серо. 
На пилястрах висели картины. Вроде бы даже руки одного человека - все картины показывали зиму в городе, где я и учился. На одной из них художник изобразил  ту самую «Медсанчасть №3», на другой я увидел главный корпус медицинского университета. На ближайшей картине, где художник изобразил роддом, я разглядел подпись Кузнецов А.
Тем временем староста договорила с медсестрой. Она подошла ко мне и пожала плечами.
- Сказала, что ей не платят за подсказки студентам, да и вообще она занята, - передала староста.
- А что насчет Кузнецова А? - спросил я медсестру.
Медсестра вздохнула тяжело. Она все делала тяжело, даже моргала с неохотой. Она бы явно предпочла не шевелиться вообще, только чтобы перед глазами мелькали страницы с акционной косметикой.   
- А что с ним? - спросила она. Третий подбородок от недовольства выкатил вперед, как бурдюк с ядом.
- Он тут лечился или работал?
- Ты думаешь, я помню всех, кто здесь когда-то лечился или работал?
Тяжелые вздохи, закатывание глаз на каждом втором слове, ответы вопросами на вопрос - все ее действия кричали о том, что бы я отвалил. Потому я продолжил:
- Я думал, что вы знаете почему у вас все стены изрисованы Кузнецовым.
Тут она подняла глаза, но не на меня, а на стены. Взгляд ее пролетел от входа в отделение до процедурной в другом конце и вернулся к каталогу. Она еще раз тяжело вздохнула. Среди шума, создаваемого ее огромным ртом, мне послышался осколок какого-то матерного слова.
- Спасибо, - сказал я ей, сам не зная за что. 
Староста стояла чуть в стороне и махала мне рукой. Я подошел.
- Вот вторая палата от поста?
- А вот, лампа, которая не горит, - она подняла указательный палец.
Над дверью выбухал плафон, похожий на гигантскую круглую таблетку. Снаружи его покрывали застывшие капли штукатурки, изнутри он был черным, точно в стене позади него был тайный проход в одну из курилок подземного перехода.         
- Генерал был точен в указаниях.
Мы зашли в палату. Шесть пустых кроватей со смятыми простынями. На прикроватных тумбочках лежали конфеты, фрукты, соки, бутылки с водой, печенья, на некоторых лежали кнопочные телефоны, а на одной лежала книга. Я взял ее и прочитал первое, что попалось на глаза: Спустился Персей, подошел ближе, и понял, что не скульптор создал это чудо красоты. Живая дева смотрела на него так жалостно, так умоляюще, что дрогнуло сердце героя. "Кто ты? — спросил Персей. И почему прикована к этой пустынной скале?".
- Положи! - сквозь сжатые зубы, как бы старясь говорит тише, прорычала староста.
В палату зашли пятеро. На одежде, пальцах рук и волосах они принесли запах свежевыкуренных сигарет. На нас они даже не посмотрели - для них мы слились с больничным окружением: мы такая же часть этого места, как стойки для капельниц, гремящие колесами тележки с едой для тех, кто не ходит, и молчаливые санитарки, моющие палаты три раза в день.
- Здравствуйте, - сказал я, обращаясь сразу ко всем. Только после этого пациенты выделили нас из общего фона. - Нам нужен Колосов Владислав Владимирович.
Никакого бодрого Я!  мы не услышали, но четверо пациентов посмотрели на человека, что сел на кровать у окна. Не поворачивая головы, он лег, достал здоровой рукой из кармана спортивных штанов телефон и начал что-то печатать.
Мы подошли. 
- Владислав Владимирович? - спросил я.
- Ну...
- Мы студенты шестого курса, - я представился сам, представил старосту. - Мы будем писать учебную историю болезни по вашему случаю, можете уделить нам пятнадцать минут?
- Пятнадцать? - переспросил он.
Я заверил, что ни минутой больше. Он согласился. Староста достала телефон и включила диктофон, чтобы все сказанное им и нами мы могли переслушать в спокойной атмосфере общежития, - с тараканами, падающими с потолка, и соседями, выпивающими за стенкой, - и оформить в  историю болезни. Законом, конечно, запрещено делать подобное без согласия пациента, но ведь и курить на территории больницы запрещено. Негласная поблажка для них - негласная поблажка для нас. Нам запрещали также фотографировать результаты исследований пациента, и некоторые преподаватели сидели с нами, чтобы никто не вздумал нарушить закон. Но большинство приносили результаты анализов, УЗИ, рентгеновских исследований, КТ, МРТ и оставляли нас с ними наедине, предупреждая, что ничего из переписанного не должно оказаться в интернете, ведь был в Москве один случай, и там всех причастных уволили либо отчислили. 
Староста перевернула телефон микрофоном вверх, чтобы было лучше слышно пациента.
- Вы меня записываете? - спросил он.
Тут даже мне стало не по себе, а староста, должно быть, чуть в обморок не упала. Люди привыкли видеть других с телефонами в руках, в автобусах больше половины пассажиров не отрывают лиц от синих экранов - вот и в больницах никто не обращал на серенький sony в руках старосты внимания, но Колосов почему-то обратил.
- Записываете? - повторил он и тем самым вывел нас из ступора.
- Нет, - ответил я за старосту. - Нам нужно знать точно, сколько времени уйдет на опрос, вот она и засекла.
- Нужели? - спросил он, не сводя глаз со старосты, которая смотрела то ли себе под ноги, то ли на резиновые тапки Колосова.
Я заметил, что радужки у него желтые, с каким-то зеленым отливом и бурыми точками по краям.   
- Я могу убрать, - сказала покрасневшая староста.
- Убери, - сказал Колосов. - Я засеку, не переживай, - он действительно поставил будильник на 10:20. - Пятнадцать минут пошли, начинайте опрос, - сказал он, глядя на меня.
Он положил телефон на живот, здоровую руку закинул за голову и закрыл глаза.
После выяснения паспортной части, я спросил его о травме руки.
- Перелом.
- Как это случилось?
- Удар.
- Обо что?
- Ты действительно думаешь, что это важно? - спросил Колосов, давя на ты. Обычно пациенты соглашались подыграть студентам и отвечали им так, как бы они отвечали настоящим врачам, отсюда и обращение на вы и по имени отчеству, но Колосов играть не хотел.
- Важно, - сказал я.
- Об стену.
- Извините, зачем вы били стену?
- Я бил того, кто стоял у стены, а он увернулся. Запиши так в эту свою историю.
- Это была уличная драка или?..
- Или.
- Понятно.
- Что было с рукой, после удара? Деформация, отек, может быть укорочение конечности - было что-то такое?
- Укорочение? - впервые в глазах Колосова возник интерес. - Это как будто обрубили что ли?
- Это когда из-за смещения костных отломков одна конечность становится короче другой.
- А, - интерес Колосова тут же пропал.
- Есть ли у вас аллергия? - спросила староста.
Следующие пять минут она выясняла аллергоанамнез, семейный анамнез на предмет отягощенной наследственности. Когда она спросила его о детских инфекциях, Колосов засмеялся. На остальные вопросы он отвечал односложно, а то и вовсе мычанием.
- А что насчет вашей работы? - спросил я.
- Что с моей работой?
- Есть ли у вас вредные факторы? Есть ли на вашей работе что-то, что может привести к повторному перелому?
- Вредные факторы... Есть такие. Полным полно вредных факторов.
- Где вы работаете? - спохватилась староста.
- Частное охранное предприятие «Дракон».
- Что вы охраняете? - спросил я.
- Много чего.
- Я имел в виду конкретно вас.
- Много чего, - повторил он.
Тут телефон Колосова завибрировал. Он провел по экрану пальцем так быстро, точно пытался этим движением избавиться не столько от вибрации, сколько от нас.
- Пятнадцать минут, - констатировал он и начал стал большим пальцем по экрану снизу вверх.
- Нам нужно еще кое-что узнать, были ли у вас прежде травмы в подобном месте?
- Этого вы уже не узнаете. Пятнадцать минут, - повторил он, глядя в телефон.
Мы попрощались так вежливо, как могли, хоть пациент и оставил самые неприятные впечатления, но и его можно понять: кому захочется общаться с желторотиками из мира медицины, которые спрашивают тебя о том, отчего умерла твоя мать, когда сам ты лежишь в больнице с сочетанным переломом лучевой и локтевой костей, ожидая выписки.
В дверях мы столкнулись с девушкой. Поверх одежды она накинула синий одноразовый халат, который благодаря смекалке сестры-хозяйки стал многоразовым. Голову ее покрывал пестрый платок, а глаза скрывали крупные очки, словно на переносицу ей села чернокрылая бабочка. Я подумал, что она, должно быть, приехала на кабриолете, либо, что скорее всего, на кабриолете ее привез какой-нибудь красавец брюнет. Он напомнила мне Одри Хепберн. Девушка отошла в сторону, чтобы нас пропустить,  опустила голову и чуть отвернулась.
На лестнице староста поняла, что забыла ручку на прикроватной тумбе Колосова. Она даже готова была оставить ее там, лишь бы не видеть желто-зеленых глаз. Я согласился вызвалить ручку из лап чоповца и пошел обратно.   
У второй палаты от сестринского поста, над которой перегорела лампа стояли четверо пациентов. 
- Уборка? - спросил я их.
Они сказали, что никакой уборки нет, но лучше не заходить в палату. Когда я сказал, что я почти врач, они лишь пожали плечами, а мужчина с прооперированной тем утром ключицей, сказал, чтобы я не обижался, если что случится.
- А что может случиться? - спросил я.
- Всякое, - сказал он.
Среди них не было только Колосова. Видимо, к нему пришел лечаший врач, - настоящий, а не студент шестого курса, - я хотел спросить об этом постовую сестру, но та, будто почуяв, приближающийся вопрос вздохнула и закатила глаза. Может она ничего и не почуяла, а вздохнула о своем, но все это так удачно совпало по времени, что я не стал ее беспокоить и вошел в палату.
Никакого лечащего врача там не было. Колосов сидел на кровати, опершись на здоровую руку. Девушка в платке и очках стояла полубоком возле железной перекладины у головного конца кровати. Под одноразовым халатом я разглядел низ ее юбки и сапоги. Сравнение с Одри Хепберн тут же показалось неуместным.
Колосов заметил мой взгляд.
- Чего еще?!
Девушка отвернулась, натянув посильнее платок.
- Моя коллега забыла ручку у вас на тумбе, - сказал я.
- Вот такие вот потом забывают инструменты в брюхе... - сказал он.
Колосов не моргал, будто у него было змеиное веко, позволяющее смотреть сколько угодно, без надобности смочить глаза влагой.
Я понимал, что он не имеет надо мной никакой власти, но почему-то не мог пройти к его тумбе, пока он не разрешит. Наверное, такое же чувство испытывают новоиспеченные заключенные, впервые вошедшие в камеру. Но мы не в камере, подумал я, хоть Колосов и сидел, как Евгений Леонов в «Джентельменах удачи», с той лишь разницей, что одна рука его была в гипсе, как у персонажа другой легендарной комедии. 
Молчание затянулось. Девушка подняла пакет с тумбы и взяла ручку.
- Положи, - сказал Колосов. - Пусть сам возьмет.
Реально как в камере, подумал я. Сейчас он определит меня к какой-нибудь масти, или как у них это называется. Может он работает в организации, которая занимается социально реабилитацией заключенных? ЧОП для бывших зеков. Название «Дракон» тут же заиграло новыми красками, ведь прототипы настоящих драконов - дальние родственники современных петухов.
Девушка положила ручку на место. Колосов следил за мной, пока я шел к тумбе. Я же смотрел только на ручку. В последний миг, когда до тумбы остался один шаг, я посмотрел на девушку. Из-под правого стекла от очков выглядывала гематома, похожая на пурпурно-синее облако, окружившее глаз и сползшее на правую щеку. Над левой бровью у нее находилось небольшое родимое пятно, чуть алого цвета. Будто во время какой-нибудь церемонии ей должны были прислонить большой палец, окунутый перед этим в краску, ко лбу, но она дернулась, и след остался над левой бровью. Девушка поправила платок и отвернулась к стене.
- Ты, блять, за ручкой зашел или как?! А, доктор?   
- За ручкой, - сказал я, взял канцтовар и вышел из палаты.   
Я не обратил внимания на смешки и шепот в спину от сокамерников Колосова, однако выпрямил спину и поднял голову, даже шаг замедлил, чтобы показать, что нисколько не задет сложившейся ситуацией. Даже подошел к постовой сестре, чтобы узнать, какие назначения Колосову выписал лечащий врач. Она сказала, что журнал с листами назначений на стойке. На стойке его не оказалось, и я пошел обратно в учебную аудиторию.
Когда я вошел, преподаватель стоял на скамейке и курил в крохотное окошко.
- Рассказывайте, - сказал он, когда я вошел. Мы со старостой передали ему все, что выяснили. То же самое сделали остальные пары.
- И все? - спросил он, бросив бычок на улицу. - А про домашних животных вы их спросили? А про прививки? Нет? Как же так! Все это очень важно в травматологии. - Он плюнул в окошко, но часть его плевка осталась на решетке. - Вы херней промаялись, ребята. Хер-ней. Сколько лет, как зовут, как и когда получил травму, ну, на крайний случай спросить про сопутствующие патологии - все. Все! - повторил он, оглядев нас. - Вам для чего вся эта чушь о том, как умерла его мать или его бабка? У вас на подходе еще десяток солдат с полуоторванными конечностями. Там настоящий конвейер смерти, а вы тут про аллергию на кошек мне говорите.
Он прошел к месту во главе стола, на которое еще ни разу не сел за четыре пары.
- Ну? - крикнул он в ухо ближайшему слушателю - самой пугливой девочке. Она была готова изобразить козий паралич, если бы не соседка, что тут же положила ей руку на плечо. - Все сказали, фантазеры?
- Извините... - тихо сказала та.
- Закончили, - сказал он. - Завтра в то же время, в том же месте. Без опозданий.
По пути до остановки я выяснил, что не только мне и старосте попался несговорчивый пациент. Курильщице тоже повезло: ее пациент говорил много, но все не то, что нужно. Он рассказал о том, как отметил день рождения друга, с которым он не виделся пять лет. Рассказ его был бы логичным, если не тот факт, что он сломал бедро спустя неделю после того дня рождения. Упал возле подъезда. Узбечка, что мыла подъезд, вылила мыльный раствор на крыльцо, где он и поскользнулся. Домой он возвращался пьяным, откуда не помнил, а потому травму заметил только на следующее утро, когда очнулся в кустах у подъезда. И Бог с ним, что у подъезда, говорил он, время-то теплое - не замерз, но вот нога, собака такая, ходить перестала. Кстати, о собаках, у него их три и он все время спрашивал Курильщицу, когда его выпишут, на что она отвечала, что она не его лечащий врач. Его это расстраивало, но минуту спустя он об этом забывал, начинал рассказывать о еще одной попойке, затем вспоминал о собаках и просил выписать его домой.
- И так раз пять... - сказала Курильщица, доставая сигарету.
Остальным повезло больше нашего: пациенты оказались социально адоптированы и хоть как-то образованы. Никаких лишних разговоров. Все по делу и по имени отчеству. 
На следующий день преподаватель спросил:
- У кого был этот опэгэшник?
Я не сразу понял, о чем речь, но что-то екнуло.
- Опэгэшник чей?!
- Чоповец, вы имеете в виду?
- Твой, да?    
- Мой.
- Ты о чем там с ним говорил, а? Вы как ушли он там всю палату разнес. Что ты ему такого сказал?
- Ничего не говорил. Мы только спрашивали. Спросите старосту, она была со мной.
Староста посмотрела на меня. В ее глазах я прочитал сомнение, ведь второй раз я вернулся без нее.
- Он начал буянить из-за меня? - я исключил старосту из этого конфликта, поняв, что помощи от нее не будет, а вот навредить она может, если расскажет, что я возвращался туда один. - Он кричал, что это студент Карпов его выбесил?
- Это ты шутки такие шутишь, студент Карпов? Ты и с ним вчера так шутил? Не видел что ли его жену? У несчастной, должно быть, сотряс, а он не дает ей обследоваться. Когда они приехали сюда, я решил, что помощь нужна ей, а остался он. Ты разве сразу не понял, что у него в голове черти что? Зачем ты вообще к нему пошел?
- Вы распределили пациентов.
- И что теперь? Я бы тебе сказал на фугас прыгнуть и ты бы прыгнул?
Я подумал, что действительно знал студентов, которые за “отлично” на экзамене сделали бы и не такое.
- Нет.
- Так а какого хера, - брызжа слюной, спросил преподаватель. - Какого хера ты к нему полез, если видел, что он пришибленный?
- Я задавал только стандартные вопросы.
Он замолчал.  Встал со своего места, - впервые он начал пару с него, а не со скамейки у окна, - и пошел вокруг нас. Этот танец нисколько его не успокоил. Я слышал, как хрустит пластиковая линейка в его руках. Если бы где-то зазвучала композиция Вагнера «Полет валькирий» - это было бы как нельзя кстати. Мы себя ощущали в тот момент, как вьетнамская деревушка, вокруг которой кружили американская воздушная кавалерия. Я подумал, что ему это сравнение пришлось бы по душе.
- Ты еще улыбаешься?
- Простите.
- Я дам тебе нового пациента. Нет, двух! Иди в ту палату, где лежал опэгэшник и курируй сразу двух пациентов.
- Каких именно?
- Любых!
Староста привстала.
- Куда? - остановил он ее, щелкнув линейкой по столу возле руки. - С остальными мы будем беседовать. А ты иди, - указал он на дверь линейкой. Она была красная, почти такого же оттенка, что и его распаленное лицо. Казалось, пластик накалился от его злости.
Я шел по переходу в окружении труб, а голос преподавателя, искаженный низким потолком, кирпичными стенами и все теме же трубами преследовал меня. Я шел мимо одной из курилок, когда откуда выглянул человек.
- Кто там так орет? - спросил он. - Мне мужики сказали, что в подвале держат умалишенного. Неужели правда?
Голова человека выглядывала из дверного проема на высоте моего живота. Глаза уже немного привыкли к темноте перехода, и я разглядел его коляску. Алюминиевые ободы блестели двумя полумесяцами. Тут человек заметил, что я стараюсь разглядеть его и выехал в коридор.
- А, так вы доктор? - спросил он, разглядев халат.
- Студент.
- Так это правда?
- Что?
- Ну, там действительно сидит умалишенный?
В этот миг преподаватель рассмеялся так громко, что эхо еще несколько секунд металось из одного конца перехода в другой.
- Отчасти, - сказал я. - Там наш преподаватель. Он работал в военных госпиталях во время афганской и первой чеченской войны.
- Мать моя, - сказал человек в коляске и затушил окурок, хоть не выкурил и половины. - Тяжелая жизнь у него была. И с тех пор он орет?
- Он орет, сколько я его знаю. Уже четвертый день.
Человек покачал головой.
- А вы мне не поможете? Тут пандусы, конечно, есть, но у меня нет никакой силы в руках бороться с гравитацией.
- Конечно, - сказал я.
- Нет, тут я сам, - сказал он, когда я взялся за ручки на спинке коляски.   
Мы покинули переход, он заехал колесами в желобки пандуса и сказал, обернувшись.
- Мне на второй, в новую палату переводят. Вещи уже там, а я решил покурить на дорожку. Трогай, шэф, - сказал он, точно я был американским таксистом. В голосе его не было издевки, скорее это походило на дружеский подкол.
- Если захотите остановиться на перекур, я таксометр не выключу. Мне еще детей кормить - сами понимаете.
- Заметано, шеф.
Я поднял его на первый этаж. Он доехал до лифта, где я помог ему переехать через щель, в которую попало переднее маленькое колесо. По пути мы успели поговорить. Сергей Иванович попал в «Медсанчасть №3» вчера. Перелом шейки бедренной кости. Типичная травма для стариков, хоть чаще от нее страдают женщины. Но Сергей Иванович не выглядел стариком. Я спросил сколько ему.
- Шестьдесят два.
- Вы очень хорошо выглядите.
- Напрашиваетесь на чаевые?
- Мне ведь детей кормить, - ответил я.
Травму он получил самым банальным способом: выбирался из машины, зацепился ногой за порожек и упал прямо на сустав. Он поступил вчера, в тот же день головку и шейку заменили на металлический аналог.
- Вообще, это у нас семейное.
- Перелом шейки бедра?
- Нет. Мы эти... - он свел брови, точно выдавливал из головы нужное слово. - Трансгуманисты - во! Это мой сын такие слова знает. Я-то сам далек от всего этого. Мой отец уже лет пять живет с движком для сердца, а теперь и мне поставили железяку в ногу. Железные человеки - вот мы кто. Но сын сегодня утром сказал, что мы с дедом - трансгуманисты. 
- А что у вас за машина, с которой так высоко падать?
- «Тундра». Я ее еще приподнял, чтобы спокойней было ездить. Я же не городской, тут такая высота ни к чему, а в деревне полезно. Там то болотце, то еще что. Короче в «тундре» по Сибири. Мне сюда, - сказал он.
Мы остановились у второй палаты от сестринского поста, над входом в которую не горела лампа.
- И мне сюда, - сказал я.
Прохладный апрельский ветер влетел в коридор отделения, когда я открыл дверь палаты. У постовой сестры, перелистнулись страницы с акционной косметикой против ее воли.
- Ты чего глазеешь по сторонам? Заходи уже или дверь закрой! - сказал она.
Я выбрал второй вариант и зашел сам, а затем закатил Сергея Ивановича.
-  И скажи больным, чтобы они окно закрыли в палате - сейчас не лето, блин!
- Вы слышали медсестру? - спросил я знакомую компанию: все те же лица, что и день назад, только без Колосова.
- Попробуйте сами, доктор.
Сергей Иванович занял место Колосова в прямом смысле слова, теперь кровать в углу принадлежала ему. Ветер от окна играл с пыльной шторой и она скользила по подушке Сергея Ивановича. Я подкатил его кровати и подошел к окну.
- А где стекло? - спросил я, под смех пациентов.
- Нет его. Вчера тут такое было после вас.
- Колосов выбил?
- А кто еще? Не мы же, - сказал один.
- Честно, я когда заглянул, думал, что он сам в это окно и вылетит. Такой дикий был. Метался по палате, махал рукой своей загипсованной, будто крылом. Жену его жалко. Ох, жалко. Не выживет она с ним... - сказал второй.
- Да, тут либо-либо... - сказал третий, не отвлекаясь от книги.      
Его спросили, что он имеет в виду.
- Так а вы не заметили, что им плохо вдвоем? Но они приварились. Как два листа металла. Точнее, не столько приварились, сколько он ее к себе приварил. И теперь ей плохо, но она отодраться не может. Шов между ними слишком сильный. Я бы даже сказал рубец. Страшный, уродливый, но он держит их вместе. Выйти из таких отношений очень трудно и выход всегда трагичный. Такой рубец если и разорвется, то крови будет - море.
Все молчали.
- Ты откуда такой умный, а? - спросили его.
Он ничего не ответил, только перевернул страницу и поправил очки.   
- Понятия не имею, что на него нашло, - сказал я вернувшись к окну. - Я просто пришел за ручкой. Забрал ее и ушел. Чего было злиться?
- Из ваших рассказов я понял, что мне повезло, что я с этим человеком не встретился. Вы не бойтесь, я окна бить не буду, - сказал Сергей Иванович. - А вы медсестре сказали, что он окно-то выбили? А то она сейчас сказала закрыть его, а закрывать нечего.
- Конечно. Они осколки еще вчера убарли. А вот стекло поменяют не скоро. Хорошо, не зима.
- А на той кровати, кто нибудь живет? - спросил Сергей Иванович.
- Нет.
- Так давайте одеялом заткнем дыру, да и все.
- И даже охраны не было? - спросил я. - Как он тут такое устроил, если в больнице есть охранник?
- Ты его видел, доктор? Охранника-то. Чучело усатое.
- Вчера не усатый дежурил, а Барсиха.
- Барсиха? - спросил я.
- Их контора называется «Барс». У нее так и написано во всю ее широкую спину «Барс». Барсиха, стало быть. Она пока сюда дойдет, все отделение можно перерезать ложечкой. Нахрен ее вообще сюда посадили, черт знает. Вот и  Колосов побуянил себе в радость, руку всю разрезал об окно и пошел прочь, а жена за ним, со всем его вещами побежала. За ним даже след из крови был, но там санитарочки все подчистили.
Когда все высказались о дне вчерашнем, я поговорил с пациентом, который читал книгу. Выяснил, как и где он сломал ключицу: оказалось, что он играет в любительской хоккейной команде. Во время одной из игр, он пытался придавить соперника к борту на полной скорости, но тот увернулся. На полной скорости он влетел плечом в борт, и как результат:
- Пластина в ключице, - закончил он.
Возвращаясь в аудиторию, меня удивила тишина. Преподаватель не умел говорить тихо, равно как и молчать, если рядом было другое живое существо, так откуда же она взялась? Я подошел к двери и прислушался. Ни звука. Только вечный запах сигарет, от которого голова болела не хуже, чем от криков преподавателя. Я постучал в дверь - так смутила меня тишина.
- Да! - ответили мне после пару секунд спустя. В подземном переходе легко можно было замерять время и без часов, стоило только прислушаться к одной из протекающих труб. Между стуком и ответом, упало ровно три капли.
В предбаннике висела только моя куртка. Преподаватель сидел за столом, но не за своим местом, а ровно напротив моего.
Он отпустил всю группу, пока я опрашивал пациентов, думал я, это что, такой вид наказания?
- Я закончил, - сказал я.
- С чем?
- С опросом.
- Неужели? 
Когда я сел на место, увидел свой телефон. Он так и лежал на середине стола, как я его оставил. Поэтому-то я и не знал, что всю группу отпустили. Теперь он лежал точно между мной и преподавателем.
- Мне рассказывать?
- Что?
- Ну, про пациентов.
- Рассказывай, - ответил он, не глядя на меня. Он сидел прижавшись спиной к спинке стула, руки его лежали на коленях, а голова была наклонена к груди, как у уставшей лошади. Я не видел, куда он смотрит, но был уверен, что взгляд его не имел цели. Он был далеко в мыслях. Скорее всего он даже не помнил, что я куда-то уходил.
- Серегей Иванович, - начал я. А он и не думал слушать. Он чуть приподнял голову и смотрел на меня исподлобья. Так смотрит человек на незнакомца, который сел напротив где-нибудь в автобусе и неожиданно начал говорить. О чем он вообще, читал я в его глазах. Какой Сергей Иванович? Но он не перебивал, только иногда смотрел на часы, точно это я вынудил его сидеть здесь. Когда я закончил докладывать случай Сергея Ивановича, преподаватель положил руки на стол и чуть подался вперед. Мне показалось, что он хотел встать, но я сказал: - Второй пациент - перелом ключицы... - Он снова прижался спиной к спинке стула, но рук со стола не убрал. Его собственные руки интересовали его куда больше, чем второй пациент.
Я замолчал. Вспомнил строчки, заученные еще в школе:
И вижу я сквозь темноту ночную,
когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг,
то спутанную бороду седую,
то жилы выпуклые истомленных рук.
Лучше нельзя было описать его руки, то, как они выглядели. Сухожилия мышц были натянуты, точно руки его находились в вечном напряжении. Толстые, извитые вены, змеями тянулись к пальцам. Они не были синими, под темной кожей и пигментными пятнами нельзя было различить цвет. Пальцы толстые, почти как у армрестлеров. Точно, истомленные руки. В отличии от стиха бороды у него не было вообще, за четыре дня я ни разу не видел у него даже щетины. Да и трубку он не курил, только сигареты.
- Куда ты дальше пойдешь? - спросил он.
- Вы о чем?
- Куда будешь дальше поступать? Пойдешь в ординатуру или на участок, может, в деревню поедешь за миллионом?
- В ординатуру.
- Куда именно?
- Думаю, в неврологию.
- Думаешь... - повторил он и встал. - Завтра не приходи. Я вашим сказал, что меня не будет. Цикл закончен.
- Хорошо. А история болезни?
Он ничего не ответил и вышел из аудитории. Какое-то время я подождал. Думал, что сейчас он вернется и затянет новую военную историю, но в переходе прогремела железная дверь, а когда эхо утихло я услышал только далекий стук капель. Я взял телефон. Два пропущенных от старосты. 
Я спрятал халат в рюкзак, накинул куртку и вышел из предбанника. Не нашел выключатель и оставил свет в аудитории.
Где-то слева от меня грохнула железная дверь. В переход вырвался свет из какой-то каморки в десяти шагах дальше по коридору. Затем появился преподаватель. Он держал что-то под мышкой.
- Вы закроете? - спросил я. - У меня нет ключа. А еще я не нашел, где там выключатель. 
Он подошел ко мне и протянул что-то.
- Держи. С неврологами я всегда дружил. Это пособие по миофасциальному синдрому. Пригодится,  - сказал он и отдал мне книгу, а затем протянул руку.
Меня так удивило его поведение, что я не сразу сообразил, что делать с протянутой рукой. Наконец, я ее пожал.
Больше он ничего не сказал. Он вернулся в кабинет. Миг спустя щелкнул выключатель, стало темно. Скрипнула скамейка под окошком. Затем раздался щелчок, не выключателя, а какой-то тихий и скромный. На долю секунды в предбанник вырвался клубок света, но тут же пропал. Запахло очередной сигаретой. Я решил, что мне там делать больше нечего и оставил его в темноте.