Жилины. Глава 22, написанная на основе записей Тих

     Так прошло три года. По весне Иван уходил домой в Лапино помогать родителям в поле работать, а ко дню святых Фрола и Лавра возвращался в Жилицы. Там они с Тихоном проверяли надёжность своей утвари, да шли уже хорошо знакомым путём в сторону Холуя, где закупали новый товар. Вели долгие беседы с приезжающим туда из Санкт-Петербурга Пафнутием Петровичем, распивали чаи с вечно занятым, но всегда уделяющим им своё внимание Феофаном. Иван, со своим другом Прохором, вечерами веселились в потешном ряду. Всё шло по давно известному и казалось незыблемому порядку.
 
     Артель Феофана заметно разрослась и на глазах начала превращаться в мощное строительное предприятие, носящее звучное наименование "Строительное общество Феофана и Прохора Кроковых". Сам Феофан теперь постоянно сидел в конторе, которую он открыл во Владимире и покидал её только на время работы Фроловской ярманки, где по-прежнему арендовал всё тот же первый балаган. Как он сам признавался Ивану с Тихоном, большой прибыли от этой ярманки он не имеет, но поскольку именно благодаря ей его дело получило такое развитие, он отныне и вовеки на Фроловской ярманке всегда стоять будет. Сам он полностью погряз в бумажной рутине, а руководство всеми строительными работами, да и производством тоже, переложил на плечи Прохора, в распоряжение которого с полдюжины артелей теперь под руководством опытных и прошедших хорошую школу старших в разных концах Владимирщины трудились. А сам Проша теперь только изредка, да и то в основном для своего удовольствия, имел возможность топориком помахивать.

     Он женился и мало того успел уже двумя прелестными детишками обзавестись. Старшим, которому два года только-только исполнилось, был сын. Его Иваном назвали. На этом дед настоял, продолжавший свято верить в магическую силу этого имени. Младшую, ещё совсем крохотулечку, Марфой окрестили. Прохор, как и отец, вдруг тоже поверивший, что каким именем ребёнка назовёшь, таким он и вырастет, решил дочку в честь святой Марфы назвать. Ведь все Марфы умницами и праведницами были, а уж работящими, как мало кто бывает. И в пример всё время их общую знакомую приводил, которая в деревне, откуда Иван родом, живёт. И всегда вздыхал при этом. Себе в жены Прохор выбрал красивую и статную, с высокой грудью и роскошными светлыми волосами, голубоглазую девушку Олесю, жившую по соседству с их новым владимирским домом. Когда-то Прасковья Тимофеевна Звягина, потомственная дворянка из древнего рода, владевшая несколькими имениями в различных российских краях, но для повседневной жизни по какой-то причине, предпочитавшая всем им Владимирские леса с болотами, привезла откуда-то из Малороссии понравившуюся ей служанку. Барыня очень милостивой оказалась и, когда Наталка, так ту служанку звали, кинулась ей в ноги, чтобы она её не увозила и не разлучала с любимым Мыколой, барыня ей вовсе не отказала, но тот вопрос по-своему решила. Она увезла с собой не только её, но и Мыколу, да своим кучером его со временем сделала. Барыня давно уже умерла, но перед кончиной она вольную Мыколе с Наталкой дала, а кроме того им в наследство дом во Владимире отписала. Других наследников у Прасковьи Тимофеевны не оказалось, и всё прочее её имущество было государством выморочено.

     Прохор всех уверял, что именно он Олесю выбрал, но Иван, достаточно хорошо знавший своего друга, в сильном сомнении в правдивости слов тех находился. Лично он уверен был, что это Олеся всё так подстроила, чтобы Прохор на ней женился, слишком уж он робким и нерешительным в общении с женщинами уродился. Но мыслями этими своими Иван никогда и ни с кем не делился.

     Прохор, ещё совсем недавно ничего кроме дерева для строительства не признававший, неожиданно для всех и себя самого, вдруг к использованию кирпича при строительстве жилых зданий всей душой прикипел. Уж, где он те книжки разыскал, в которых говорится об искусстве, как каменные дома возводить, Иван не узнал, да честно говоря и не стремился это делать. Тешится друг его новой идеей, и пусть себе тешится на здоровье. А тот для поездки в Москву время в своем плотном графике рабочем высвободил, да съездил в первопрестольную, где одного итальянского специалиста разыскал, который уже давно в России жил и по-русски достаточно хорошо разговаривать научился. Вот тот итальянец и дал Прохору, фантастический по мнению его отца, совет. Построить около лесопилки, где брёвна для срубов они рубят, и где имеется достаточно земли, которая находится в их собственности, небольшой кирпичный завод, разумеется, ежели в тех краях требуемая для этого глина найдётся. Из кирпича того начать цоколь с высоким первым этажом строить, а уж на нём вторым этажом, деревянное жильё возводить. Итальянец пояснил, что и поисками глины той он сам займётся, и проект завода кирпичного предоставит, и самолично всем премудростям дела этого, до тех пор Прохору неизвестного, всех, кто там работать будет назначен, обучит. Вот Прохор и подбил своего батюшку на совершенно новое дело, и ведь прав оказался. Итальянец не обманул и всё получилось именно так, как он обещал. Именно это новое занятие позволило их обществу через год такой известности достичь, что им стали заказы из самой Москвы присылать. Заказчики готовы были ждать, пока обоз с кирпичом, на каждом из которых виднелось затейливо исполненное клеймо "ФКП", до Москвы доберётся.

     Прохор в той суете, в которой вынужден был постоянно находиться, о своих хворях совсем забыл, и, если бы не матушка, никак не желающая смириться с тем, что теперь она в качестве сиделки сыну своему вовсе не нужна, и которая вечно продолжала о его здоровье осведомляться, никогда бы о них и не вспоминал. К его счастью, с рождением внуков, у его матушки нашлись новые персоны, к которым она могла приложить свои ласку и заботу. Там, правда, на защите своих детей непреодолимой для матушки преградой стала Олеся и, если муж и сын перечить ей не могли, то у невестки нашлось достаточно сил, чтобы оградить своих детей от вечной заботы с бабушкиной стороны. В общем, жизнь в этом семействе шла своим чередом.

     Надо отдать должное ещё одному присущему им принципу, умели Кроковы, что отец, что сын, держать своё слово. И это касалось не только тех случаев, когда невыполнение взятых на себя обязательств или просто данных под честное слово обещаний, грозило им какими-то потерями, в основном, разумеется, денежного свойства, но и тогда, когда это их ни к чему вроде бы не обязывало, как это произошло с теми самыми погремушками, которые первоначально точил Прохор, чтобы от безделья не мучиться. Но ведь они оба и отец и сын дали, может и в запальчивости, конечно, слово, что будет в распоряжении Тихона не одна тысяча тех поделок, которые в руках Марфы в настоящее произведение искусства превращались. И слово своё они сдержали. Феофану с Прохором, правда, для этого пришлось приложить немало стараний, да и средств во всё это тоже не так и мало, как первоначально думалось, вложить. Прежде всего необходимо было станками обзавестись, на которых погремушки те точить следовало. Требуемые машины только в Англии, да Голландии производили. Вот и пришлось их оттуда на землю владимирскую доставить, да опытных токарей обучить, но уже через год Тихон мог любой по своему количеству заказ у Феофана разместить и своевременно всё получить. Ну, а, чтобы станки без дела не простаивали, Прохор, услышанную когда-то реплику Тихона старшего, знаменитого в прошлом мастера, что в столицах обеих большой интерес к мебели новомодной проявляется, в дело претворил. Через три года, как раз всё на той же Фроловской ярманке он представил первые свои произведения, а по-другому обозвать те вещи, для обихода потребные, язык даже не поворачивался. Резной буфет-поставец, да стулья дубовые с шишечками, да финтифлюшками разными, на тех станках выточенными и для их украшения приделанными, вот то, что он для начала изготовил и народу на обозрение выставил. Интерес это произвело немалый и вскоре в их обществе новая фабрика по производству современной фасонной мебели, как они сами её обозвали, готовилась к работе приступить.

     Изготовление различных игрушек для детей разных возрастов они тоже не забросили. Уже через год Тихон с Иваном в своих коробах их пирамидки держали, всё той же Марфой во все цвета радуги разукрашенные, да ими с успехом торговали. Ну а, позже у Ивана в его ассортименте появились их же производства тяжеленные и весьма объёмные коняшки на колёсиках, и коняшки-качалки, а также много других симпатичных и весьма полезных для детского развития вещиц.
    
     Очень полюбились Ивану долгие вечерние посиделки с Пафнутием Петровичем. Они всё в том же небольшом трактире происходили, где они впервые встретились. Тот действительно свой триумф в Академии получил в полной мере. Обнаруженная им, при самолично проводимых раскопках в прикаспийских низинах неподалёку от горы Большое Богдо, керамическая фигурка, датируемая VI-V тысячелетием до нашей эры, заняла свое достойное место в императорской кунсткамере, а сам Пафнутий Петрович был даже удостоен чести быть избранным в Российскую императорскую академию наук, поскольку ему удалось опровергнуть мнение многих именитых историков и доказать, что древний народ пеласгов, населявший в те времена Пелопоннесский полуостров, то есть территорию современной Греции, и почти полностью погибший при взрыве средиземноморского вулкана Санторин, вызвавшем упомянутые в Библии казни египетские, смог покорить народы, населявшие в те времена даже такие отдалённые от их родины территории. Когда Тихон с Пафнутием Петровичем сидели в спокойной обстановке и заводили разговор о развитии исторической науки в Российской империи, живой академик российский иногда с глубоким презрением отзывался о многих лично знакомых ему русских историках.

     Сколько же тысяч вёрст проходили они в год, вернее за каждые неполные восемь месяцев. Иногда они уходили за двести, а то и больше вёрст от дома, иногда ходили, где-то поблизости, как любил говорить Тихон, вокруг да около, но всегда, когда им приходилось направляться в сторону Мстёры, они обязательно заходили в гости к Петру Васильевичу, художнику-иконописцу. Он ещё, когда они только познакомиться успели, вызвался портрет Тихона написать, а вышло так, что написал их целых два – один Тихона, прислонившегося с легкой, еле заметной улыбкой на устах, к дверному косяку, а другой Ивана. Последний он писал по памяти, но по уверению Тихона вышел там Иван как живой.

      - Куда подевался портрет Ивана, - сказал папа, - да и существовал ли он вообще, это вопрос, на который ответа нет. О нём нам было известно лишь из записок Тихона, а вот портрет самого Тихона я помню очень хорошо. Жаль, что его ждала та же судьба, что и записей им оставленных. Они вместе сгорели, - он горестно покачал головой и продолжил рассказывать дальше.

     Как-то пришли они к нему в гости, произошло это примерно через год после знакомства, и даже замерли в изумлении. В доме звучали детские голоса. Оказалось, что Пётр Васильевич надумал последовать примеру дочери, которая пригласила к себе молодых девушек и занялась их обучением искусству росписи деревянных изделий. Правда, в отличие от Марфы, к которой ученицы приходили не более чем на пару часов в день, он набрал мальчиков с 10 до 12 лет, которые постоянно стали жить в его огромном доме. Там их не только обучали тонкостям мастерства, но и кормили и поили, и вообще всячески обихаживали. Арина, ранее постоянно ворчавшая на своего хозяина, неожиданно успокоилась и с неистощимым удовольствием принялась их всех опекать.

     - Мне так кажется, - сказал папа, - что именно с тех пор и появились в Мстёре замечательные иконописцы и даже такое понятие в иконографии появилось, как Мстёрская школа иконописи.

     Иван получил разрешение у Петра Васильевича заняться продажей части икон старого письма, которые сам художник, или его ученики реставрировали для иконостасов старообрядческих церквей. Правда заниматься этим открыто он, в силу очевидных причин, не имел права, и эта часть их с Тихоном торговли осталась неизвестной официальным лицам.

     Тут следует добавить, что, уже на третий год их совместной работы, когда Ивану по документам исполнилось шестнадцать лет, Тихон немало времени потратил, чтобы в Вязниках в уездной управе, две бумаги получить, оформленных уездным стряпчим. Согласно одной Иван теперь значился равноправным партнёром Тихона, а другой - было то самое кормёжное письмо, о котором ему отец несколько лет назад рассказывал.

     После Петра Васильевича они обычно посещали его тёзку – Петра Петровича Гладышева. Его усадьба находилась неподалёку, верстах в трёх за Мстёрой. Книгоиздатель всегда встречал их с распростёртыми объятьями и тут же усаживал пить чай из самовара. Пока все по кружке крепко заваренного чая не выпивали, ни на какие темы, кроме как о погоде, природе и прочих абсолютно не интересующих Тихона с Иваном вещах, говорить не дозволялось. А вот как кружки переворачивались вверх дном, тут же заходил разговор о новых книгах, которые уже успел или только планировал напечатать Гладышев.  Он давно уже оставил мысли о том, что самолично будет своими книгами с печатными картинками торговать, а обзавёлся в Москве несколькими оптовыми покупателями, которые в своих лавках, расположенных вдоль стены, окружающей Китай-город, их с успехом распродавали. Со времени знакомства Пётр Петрович успел переплётный цех у себя создать и теперь мог выпускать книги в кожаном переплете с тиснением и гравировкой. В основном это были переводные романы известных иноземных писателей, пользующиеся большой популярностью у читающей денежной публики. Но при этом он не оставлял и тему издания дешёвой литературы, необходимой для простого народа. Вот за такими, дешёвыми книжками, Тихон с Иваном к нему и заходили. У них уже образовался целый круг покупателей, которые при каждом их посещении, первым делом книжки новые спрашивали. Всё то, что когда-то они приобрели у Петра Петровича на ярманке, да плюс забрали оставленное хозяином просто так, давно уже в народе разошлось, и люди требовали, что-нибудь новенькое, да свеженькое. Вот и увозили с собой целыми коробами Тихон с Иваном новую литературу. Бывало еле до дома дотаскивали. Зачастую обратный путь тяжелее им давался даже.

     Пётр Петрович на редкость хорошо изучил, в чём больше всего нуждается простой народ. Ни одной ошибки он не сделал, всё что ни брался издавать, расходилось достаточно быстро, так что некоторые из дешёвых книжонок приходилось не по одному разу печатать. В первую очередь речь, конечно, идёт о сказках для малышни всяческой. Он издавал любые сказки, и волшебные, и житийные, и богатырские. Основным их отличием от того, что тогда стало горами лежать в появившейся на Фроловской ярманке книжной лавке, был язык, которым эти сказки были написаны. Петр Петрович все до одной издаваемые им сказки переписал сам живым разговорным языком, понятным любому научившемуся говорить ребёнку. При этом к каждой сказке в качестве приложения прикладывалось несколько цветных, от руки раскрашенных иллюстраций, напечатанных на отдельных листах книжного формата. Родителям детей полагалось их самолично, после того как они книжку разрежут, в неё эти листки вставить, на соответствующее им место. 

     Очень много было Гладышевым издано религиозной литературы, и среди них законное место занимали жития святых. Каждая такая книжка начиналась с гравированного портрета святого, выполненного на бумаге Петром Васильевичем, а затем со всевозможной тщательностью на специальную доску из очень твёрдых пород древесины резчиком перенесённая. Тем самым, которого, когда-то несколько лет тому назад, вывез Гладышев их заморских стран, теперь совсем уже обрусевшего, и православие, вместе с именем Михаил, взамен своего Мигель, принявшего. Правда, и жена его и сам Пётр Петрович того называли по-старому, чем радовали его неимоверно. Он даже приплясывать принимался, когда слышал свое старое имя. Михаил, или Мигель, коли ему так приятней было, завёл в деревне неподалеку от имения Гладышева семью и с упоением занимался любимым делом. Издатель ему щедро платил и было неясно, кто из них барин, а кто наёмный работник, настолько резчик сам, да и вся его семья дорого и нарядно одевались, да дом по западному образцу содержали. Кстати хоромы те резчику, по наущению Ивана, одна из артелей Кроковских соорудила.

     Иван даже со счета сбился сколько же житий наиздавал Пётр Петрович. Чуть не сотня имён ему приходила на память. Но кроме того издавались и молитвенники, и псалтыри, и святцы, и, конечно творения выдающихся проповедников прошлых лет, таких как Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин, Василий Великий, и других, всех и не перечислишь. К этому времени церковь сняла запрет на издание книг религиозной тематики светским шрифтом, доступным для чтения любому, выучившему буквы и научившемуся их в слова складывать. Все подобные книги издавались, как в бумажной, тоже в обязательном порядке гравированной обложке, или в прочном кожаном переплете, с непременным тиснением на верхней крышке.      
   
     Народ желал иметь дома письмовники, чрезвычайно популярные в среде полуграмотного крестьянства, или оракулы с сонниками, или руководства по гаданию, песенники или руководства к выбору жён – пожалуйста, Пётр Петрович и такие книги выпускал в большом количестве. В общем, прекрасными партнерами в деле народного образования Тихон с Иваном и Гладышев стали.

     Начиналась вторая половина апреля 1748 года. Иван надумал отправиться домой немного пораньше, чем это в предыдущие годы происходило. Основная причина этому была весьма серьёзной. При последней, почти мимолётной, встрече с родителями, тогда времени у них очень мало оказалось, и они лишь на полчасика к ним по пути заскочили, которая произошла в конце февраля, он понял, что отец серьёзно болен. Сильно исхудавшей, тот сидел на краешке кровати и время от времени надрывался от кашля. Кашель нехорошим был, всё внутри отца клокотало, но наружу не желало выходить. На какое-то время кашель стихал, но вскоре начинался снова. Очевидно было, что в поле в этом году он не работник. Придётся Ивану впрягаться по полной, благо братьям-близнецам Федоту с Павлом по 12 исполнилось. Подросли они, силёнок набрали, так что помочь уже могли. Теперь в доме только на них, да на Соньку с Санькой, сестёр старших вся надежда. Мать почти всё время с отцом проводила. За тем уход да уход нужен, словно он опять маленьким стал. Но сёстры уже в невест превратились. Ладными такими стали, на них все парни соседские заглядывались. Вот-вот они в чужой дом уйдут. Правда, там уже ещё три, одна за одной идут – Вера, Надежда и Любовь. Но до тех пор, пока они старших сестёр заменить смогут, ещё ждать да ждать придётся. Ну, а Костик, да Валька пока совсем малыши, правда, очень самостоятельными братишки меньшие растут и за скотиной уже ходят, да и по дому кое-чем помочь могут. Берутся-то за всё, только не всё у них хорошо получается. Ну, да и он сам так тоже когда-то начинал. Большая семья образовалась, и вот теперь на его плечи забота обо всех должна лечь. Благо они с Тихоном этой зимой поработали на славу и почти всё, что было осенью закуплено, расторговать смогли. Так, что деньги у Ивана свои собственные кое-какие появились.

     Иван прошёлся по горнице, по привычке бросил взгляд на свой портрет, который ему Пётр Васильевич подарил, и в очередной раз удивился, каким же он маленьким и лопоухим тогда был. Сейчас-то он сильно изменился. Он, когда умываться шёл, всегда в зерцало, которое Тихон купил для них и повесил над рукомойником, смотрелся. Там он видел совсем другого себя. Оттуда, на него смотрел молодой мужчина с рыжеватой аккуратно подстриженной бородкой и небольшими усиками. Он попытался отрастить такие же усы, как у Тихона, но они постоянно лезли ему в рот, и он решительно их обкорнал. Длинные русые волосы спускались ему на плечи. Ивану очень нравилась именно такая прическа. Ему казалась, что она придает недостаточно жёсткому и волевому, по его мнению, лицу, больше мужественности и стричь их коротко, на чём постоянно настаивала Авдотья, он не желал.

     - Я как-нибудь ночью к тебе в избу приду, да ножницами такой клок их отхвачу, что хошь не хошь, а "под горшок" подстричься придётся, - любила подразнить его Тихонова сестрица, которую он любил, как свою родную. Но ещё больше он скучал во время их выходов "в свет", как называл Тихон процедуру, когда они впрягались в свои трудно подъёмные тележки и вывозили их за собой на улицу, отправляясь в путь-дорогу, по старшей дочери Авдотьи – Настёне. Вот уж без кого он свою жизнь даже представить себе не мог. Да и она вроде ему тоже этим же отвечала. Он всё рвался пасть на колени перед Тихоном с Авдотьей и попросить руки Настёниной, но никак на такой мужественный поступок решиться не мог. Пару раз уж выходил из дома, когда Тихон в Авдотьевой избе делами всякими занимался, но всё одно назад возвращался. Один раз такой смелости набрался, что даже на их крыльцо поднялся и за ручку дверную взялся, но потом в голове у него что-то помутилось, и он бегом назад направился.

     Вот и сейчас его даже оторопь брала, что придётся к ним пойти прощаться. Ведь на всё лето он уходит, лишь ко дню святых Фрола и Луки вернуться намеревается. "Если не случится, не дай Господи, конечно, что-нибудь такое, что помешать мне сможет", - мелькнула привычная в последнее время мысль, но он её решительно отбросил, как хлам, который на дороге попался, да идти мешал, и начал свои носильные вещи собирать.

     В этот раз он налегке не пойдёт, он с собой съестных припасов целый короб повезёт. Не только с согласия, но и благословения Тихона, он в погребе целую гору продуктов всяческих приготовил. Немного мучицы, где-то с пол пуда получилось, с десяток фунтов сольцы, её столько не надо, но это, чтобы на засолку капусты нового урожая хватило. Много капуста соли требует, а, ежели поскупишься и не доложишь её, то та бродить и ворчать примется. Тогда ей одна дорога, на помойку. А это ж какой ущерб может получиться. Нет, лучше даже чуток больше посолить, капуста возьмёт ровно столько, сколько ей требуется, а излишек на дне лежать будет. Его можно даже аккуратненько собрать и вновь в дело употребить. Солений, да мочений всяческих по одной совсем невеликой кадушке тоже не помешают. У батюшки, небось, опять всё почти подчистую съедено. Поэтому и капуста квашеная должна пригодиться и яблоки мочёные, да солёные в дело должны пойти. Вот сахара побольше надо взять, да солонинки кое-какой с собой прихватить тоже не помешает. Мешок картошки это уж обязательно. Ей с ними поделился Пётр Васильевич, а они уж сумели её за пару лет в достаточном количестве развести. И то, из одного в землю зарытого клубня, пару десятков к осени выкопать можно. Теперь они нередко эту вкусноту употребляют. Вот Иван и выпросил для своей родни один мешок. Тихон с Авдотьей не только возражать не стали, а даже самые крупные и крепкие клубни подобрали и в мешок сложили. Иван опять с благодарностью художника вспомнил, да про себя молитву за его здравие прочитал. Много чего в горе той находилось, и крупы всякие и горох лущёный и репа янтарная. Всё и не перечислишь.

     Когда Иван уже заканчивал все съестные припасы из погреба доставать, вернулся Тихон. Он, глядя на образовавшуюся гору, хмыкнул даже:

     - И как ты намерен всё это тащить? На горбу что ли своём? Знаешь, что парень. Бери-ка ты лошадь, я в этом году хочу кого-нибудь из мужиков подрядить поле вспахать, да засеять его, а потом сжать всё, да травы накосить, чтобы обеим коровам и лошади, когда ты её возвратишь, на зиму хватило. Подвода всё одно без дела у нас в сарае томится, пора и ей работы задать, да вот там во дворе Авдотья клетку из ивовых прутьев плетёную поставила, а в неё несколько курей яйценосных посадила, чтобы ты их с собой захватил, у вас то небось курей всех съели. Иван Иванович, батюшка твой, сейчас не в силах хозяйством заниматься, дай Бог, отпустит его лихоманка, которая мучит, да опять он в силу войдёт. Тогда возвратит нам курей этих. Так, что не смей спорить, - обратился он к Ивану, который хотел даже не спорить, а от чистого сердца поблагодарить Тихона с Авдотьей, но на резкий оклик Тихона, только плечи поджал, да промолчал.   

     - Пойдем, выкатим вместе телегу, потом запрягай жеребца и можешь грузиться. Если нужна будет помощь, скажи, - и он направился в сторону сарая, выкатывать телегу.

     Иван пошёл за ним следом, раздумывая по дороге:

     "Что могло произойти с Тихоном? Ведь он всегда такой спокойный и выдержанный, а тут вдруг так резко разговаривает. Спросить? Так он может и послать куда подальше. Скажет, чтобы я в его дела не лез и на этом разговор прекратится. Не хочется под горячую руку попадаться. Ладно, сам потом расскажет".

     Он может и ещё пораздумывал бы немного над непонятным поведением своего наставника, но они уже к сараю подошли, и надо было телегу начать вытаскивать. Она на боку стояла, к стене прислонённая, таким образом, чтобы только частично загораживать вход в сарай, куда, в общем-то, не часто и заглядывать приходилось, там всякие мало используемые вещи лежали. Нужны вроде не часто, но выбросить нельзя, могут в любой момент понадобиться. Уж сколько раз такое бывало, что выбросишь какую-нибудь чепуху, к которой десяток лет ни разу не прикасался, а она буквально на следующий день позарез может понадобиться. Вот и бегай, пытайся её найти потом, да себя кори за поспешность. Нет, уж пусть лучше в таком вот сарае всё это лежит, есть ведь не просит. 

     Вскоре телега стояла за воротами, жеребец, застоявшийся в стойле, в буквальном смысле рыл копытом землю, а Иван перетаскивал и перетаскивал со двора провиант. "Неужто столько еды может понадобиться, - раздумывал Иван, - может ошиблась Авдотья в своих расчётах?" Тихон ещё несколько раз выходил во двор, постоит, скрестив руки на груди, и уходит, постоит и уходит. Иван никак не мог понять, что происходит с Тихоном.

     "Может я его обидел чем? – пытался вспомнить Иван, - да, нет. Вроде ничего между нами не происходило такого, чтобы вот так стоять и ни разу не только не подойти, чтобы помочь, но даже не предложить помощь. Я бы отказался, конечно. Что я маленький? Сам не могу, что ли подводу загрузить? Но не подойти и помощь не предложить,  такого ещё ни разу не бывало".   

     Наконец настала та минута, которой он боялся больше всего. Тянуть больше не было возможности, всё загружено и осталось только забежать к Авдотье, чтобы сказать:

      "Прощайте на несколько месяцев, и не грустите, я буду о вас помнить и очень скучать".

     Вот, что-то типа этого он заготовил и непрерывно про себя тихонько повторял раз за разом, пытаясь выучить наизусть и опасаясь, что сразу же собьётся и начнет бубнить, нечто совсем детское и все сразу же поймут, что это только ростом он вымахал выше всех, а на самом деле, как был маленьким мальчиком, так им и остался. Те несколько десятков шагов, которые следовало пройти, казались ему верстами. Он поднялся на крыльцо и первым делом отправился мыть руки. Это была вынужденная задержка. Столько таскать мешков, кадушек и разнообразных сумок и не испачкать при этом руки – скажи кому, никто не поверит и будет совершенно прав. Руки действительно были грязными, причём чуть ли не по локти. В сенях подле рукомойника на стене висело зерцало. Оно было настолько большим, что не надо было далеко отходить, чтобы увидеть свои ноги. Стой рядом и рассматривай себя сколько угодно. Вот тут Иван начал крутиться, как девчонка, понимал, что попросту оттягивает время, но сделать с собой ничего не мог, кроме как на отражение свое смотреть. А там, в волшебном стекле виднелся высокий хорошо сложенный молодой человек. Внешне очень даже сильный. Да таким он и на самом деле был. Подковы гнуть вряд ли смог бы, но вот мешки таскать, это сколько угодно. И за плугом идти, тяжёлую землю ворочая, тоже почти без устали мог, хоть целый день с раннего утра и до позднего вечера, да и другую любую крестьянскую работу выполнять. Это, пожалуйста, только дай. А вот в горницу войти, где Настёна с матерью сидели и его ждали, сил совсем не было. 

     "Интересно, почему Тихон говорит, что у меня шея бычья? Нормальная у меня шея, пальцами двух рук не обхватишь, конечно, но не бычья же, - раздумывал Иван, рассматривая себя в зерцало, - у быка шея совсем короткая. Длинная шея у такой смешной зверюги, которая в жарких странах живёт и жирафой прозывается. Жалко увидеть её мне в живую не удалось, не бывал я в тех жарких странах, лишь на картинке, когда-то видел, но запомнил её хорошо. Вот ещё у верблюдины, у той тоже шея длинная. Я о том, что такая животина на свете существует от Матфея узнал. Он то на ней покатался, а вот мне не удалось пока, зато я в прошлом году, когда на Фроловскую ярманку зверинец приехал, на неё насмотрелся. Зверинец. Говорят, завёл для своего развлечения, да показа ротозеям, такую забаву барин один. Да село, ему принадлежащее так же обозвал. Село то, по рассказам людей, кому повезло там побывать, прямо на столбовой дороге стоит, той, что от самой Москвы до города, который Ярославлем зовут, ведёт. Где-то рядом со святым градом Ростовом село то находится. Вот туда бы сходить, да заодно найти того мастера, кто красивые женские причуды делает, которые в первый год Пафнутий Петрович скупил, вот дело было бы хорошее. Но Тихон не любит в ту сторону ходить, говорит, что там таких, как мы продавцов, полным-полно, воз и маленькая тележка. Любит Тихон такие вот присказки, да прибаутки. Я их теперь тоже много знаю, у него научился, - всё продолжал раздумывать Иван, не отрывая глаз от своего отражения, - и чего он выдумал, что у меня не плечи, а косая сажень, нормальные у меня плечи, пошире даже, чем у того же Тихона. Так это всё потому, что я деда Матфея послушался и по утрам теперь разные физические упражнения делаю. Отжаться от пола хоть сто раз могу. Ещё не пробовал, правда, сто раз это сделать, но по полста раз по утрам делаю и нисколько не устаю, значит и сто осилю. Да подтягивался я раньше по тридцать раз, вот в плечах и раздался, но не косая же сажень у меня, а плечи, как и у всех людей".

     Он закончил сам себя требовательно рассматривать и машинально плечо погладил. Оно сразу же отреагировало, как он про подтягивания вспомнил. Вот уже какой год, когда в Жилицах оказывался, он по утрам подтягивался, как его дед Матфей научил. Когда тот в Истанбуле обучение проходил, их в обязательном порядке заставляли на копье, из металла сделанном и на две рогульки положенном, подтягиваться до полного изнеможения, то есть до такого состояния, когда человек на землю падал и на ноги подняться у него сил не было. Долго отдыхать после этого приходилось. Но пользу такие упражнения давали огромную. Вот, как ему дед Матфей об этом рассказывал:

     - Ведь, когда на стену крепости по приставной лестнице лезть надобно, руки, да и всё тело должны с максимальной скоростью и мощью работать. Иначе ты не туда попадешь, а в рай или ад, это уж кому как суждено, поскольку убьют тебя быстро.

     Вот Иван и придумал. Взял обычный металлический лом. Нашёл около дома две большие липы, росшие почти вплотную друг к другу, и на их нижние толстые ветви, которые располагались выше человеческого роста, настолько, что надо было подпрыгнуть, чтобы до них дотянуться, этот лом и положил, да всё сделал, чтобы он горизонтальным был. Ну и начал на этом ломе подтягиваться. До поры до времени всё хорошо шло, но вот пару недель назад, после сильного снегопада, наступила оттепель. С деревьев намокший отяжелевший снег начал падать, всё отсырело, отовсюду капала талая вода. Его сооружение тоже всё намокло, а между ветвями, на которых был уложен лом, осталась наледь. Когда Иван подпрыгнул и ухватился за лом, тот выскользнул из одной опоры и полетел на землю. Ну, и Иван за ним следом. Всё могло закончиться вполне благополучно, но тяжёлый лом задел парню левое плечо. Боль была сильной. Иван не сумел даже руки поднять. Пальцы у него шевелились, а вот ничего взять ими он не мог. Пришлось Тихону запрячь лошадь и повезти Ивана к уездному лекарю. Тот даже ничего делать не стал, лишь плечо потрогал и своё решение тут же сказал:

     - Кость тебе этот лом сломал, - и засмеялся даже:

     - Первый раз такое слышу, чтобы лом кость сломал. Повязку на плечо наложить, как это при переломах положено, не могу, не то место, на плечо её наложить не представляется возможным, но, чтобы кость срослась её надобно обездвижить. Давай, хоть так попробуем.

     Он взял длинный кусок ткани, сложил его в несколько раз, связал и надел Ивану на шею. Затем согнул его руку в локте, примотал её к телу, а кисть руки в нашейную повязку поместил.

     - Вот так и походи недельки две, авось срастётся, - и опять засмеялся, - надо же лом руку сломал.

      Вот так с одной рукой, две последние недели они и бродили неподалёку от дома, только по близ лежащим деревням, так чтобы к вечеру домой вернуться успеть. К их удивлению продажи шли очень хорошо, вот они и смогли почти все свои запасы распродать.

     Рука давно уже не болела, но Тихон всё равно заставлял Ивана держать её всё в той же нашейной повязке:

    - Дольше так продержишь, дольше служить она тебе будет, - приговаривал он обычно.

    Иван так и продолжал бы в задумчивости стоять у рукомойника, но тут Авдотья в сени вышла:

     - А ты уже явился, давай руки вытирай, да в горницу ступай, а я скоро вернусь, - и из избы на улицу вышла.

     Иван постоял ещё пару секунд, а потом вздохнул тяжело и зашёл вовнутрь. Там на него прям вихрь налетел. Дети очень любили слушать рассказываемые им сказки, вот и набежали со всех сторон, за руки схватили, и к самой широкой лавке, у окна стоящей, потащили. С детьми он любил возиться, и старался ни в чём им не отказывать, поэтому тут же принялся рассказывать о приключениях Колобка, а когда эту сказку закончил, начал новую про то, как хитрая лисица хвоста лишилась. Он так сам увлёкся, что опомнился лишь, когда голос Авдотьи услышал:

     - Ребята, дядя Иван спешит очень, ему сегодня дорога дальняя предстоит. Вот вернётся, тогда он вам много сказок расскажет, а пока, дайте ему спокойно поесть и пожелайте ему доброго пути. Там его своя такая же орава дожидается.

     Вся робость и нерешительность у Ивана пропали куда-то, и он уже не боялся в сторону Настёны смотреть, да её взгляды, на него исподтишка бросаемые, ловить и ей тем же отвечать. А вслух он принялся им всем, о чём-то смешном рассказывать, да так разошёлся, что от детского смеха чуть все стекла из окон не повываливались.

     Вошёл Тихон, посмотрел на веселье в доме и к Ивану обратился:

     - Вань, ты не забыл случаем, что Воронок там стоит, зябнет, на улице чай не июль. Измёрзнется жеребец, захворать может. Ты, как до дома доберёшься, и коня распряжёшь, не забудь его попоной накрыть, да поводи чуть-чуть, чтобы он в себя пришёл. Да в стойло его поставь, да овса насыпь. Ему там долго жить придётся, - и вздохнул тяжело.

      "Жалеет, что коня дал", - решил Иван, но виду не показал, а доел, то, что в тарелке ещё осталось, да прощаться принялся.

     На улицу Тихон с Авдотьей и Настёной за ним следом вышли. Тихон неожиданно, чего с ним раньше не бывало вроде, обнял его, да по голове, ещё не покрытой, потрепал ласково. Больше ничего не сказал, лишь стоял и смотрел вслед. Иван тоже назад поглядывал и пока до поворота не добрался, так и видел три фигуры, замершие у ворот.

     Продолжение следует