Александр Македонский. Дары Афродиты. Глава 4

      Глава 4


      Мальчики обнялись и застыли — наивно-трогательные в чистых объятиях тонких рук, в простом желании довериться друг другу. На зелёную травку часто-часто капала с золотых и каштановых прядей вода, Александр обхватил рукой шевелюру Гефестиона. Может быть, этот момент уже настал — и сейчас надо вслед за дружбой, которая уже принята, предложить Гефестиону стать Патроклом верного Ахилла?

      Самые важные в восьмилетней жизни слова готовы были сорваться с губ Александра, но внезапно Гефестион сильно дёрнулся.

      — Александр, Александр, смотри! Тени уже такие длинные! Мы заигрались, а столько времени прошло! Отец, наверное, давно закончил свои дела и ищет меня, он же думал, что я останусь во дворе!

      Царевич горько вздохнул. Такое важное осталось несказанным, такая прекрасная прогулка закончилась, но беспокойство за товарища всё же перевесило:

      — Он у тебя строгий?

      — Нет! — Брови Гефестиона в отчаянии изломились. — Если бы!

      — Я понимаю. Был бы строгий — просто наказал бы — и всё. А так промолчит…

      — …и мне будет совестно!

      Нет, Александр не мог допустить, чтобы другу было совестно!

      — А я скажу, что это я тебя позвал!

      — Нет! Если ты позвал, то я согласился. Ты же никому ничего не обещал, это я должен был остаться во дворе — я виноват. Давай скорей одеваться.

      — Поможешь?

      Александр схватил набедренную повязку и обхватил ею талию, Гефестион просунул её язык между ног царевича и дождался, пока он завяжет шнурки, потом и наследник помог Аминториду сделать то же самое. Мальчики натянули хитоны, торопливо обулись и бросились ко дворцу.

      — Ты волосы пятернёй распуши — быстрее высохнут, — посоветовал Гефестион.

      — Хорошо. — Александр послушно вплёл пальцы в золотые кудри. — Ты тоже свои растрепи. Подожди, остановись, я отожму: они у тебя длинные, на них воды больше.

      Царевич собрал волосы Гефестиона в толстый жгут, выжал и, отпуская, не удержался и зарылся в них носом.

      — Они у тебя такие густые…

      Как Гефестиона ни угнетала вина перед отцом, удержаться от счастливой улыбки он не мог.

      — Спасибо! А обратно мы через лаз войдём?

      — Нет, через ворота.

      — А стражники не догадаются? Они же не видели, как мы вышли.

      — Не волнуйся, охрана в это время сменяется, на часах стоят другие. Не будет же мой отец искать дежуривших раньше и спрашивать, когда мы вышли.

      Только добежав до ворот, мальчики сбавили шаг и вошли во двор, держась за руки.

      Филипп с Аминтором стояли рядом и осматривали великолепного гнедого скакуна. Краем глаза (их тогда у царя Македонии было ещё два) правитель узрел наследника, возвратившегося в компании нового друга.

      — Вот они, беглецы! Я же говорил, чтобы ты не беспокоился, это мой твоего утянул, недаром мяч бросил. — И Филипп развернулся к провинившимся: — Ну-с, молодые людди, и из каких краёв вы к нам пожаловали?

      Гефестион решил принять первый удар на себя:

      — Я попросил Александра проверить мой македонский — и мы пошли на базар, чтобы я разговаривал, а он слушал, правильно или нет.

      — Ага! — Филипп не склонен был поверить неубедительному объяснению. — А потом вы стали упражняться в написании слов и от усердия измазали свои хитоны вишнёвым соком?

      — После того, как мы позанимались, мы проголодались и решили подкрепиться, — поддержал сына Аминтора Александр.

      — И наелись вишни, — осудил Филипп.

      — И не только. Мы ели пироги с зайчатиной, лепёшки с мёдом и вишню, у нас был нормальный обед, а то Леонид определённо посоветовал бы кухарке сварить мне на воде безвкусную кашу. Я её терпеть не могу!

      — Вот как! Попировали! А как вы это всё раздобыли? Мы же с матерью тебе денег не даём!

      — У меня было немножко, — пропищал Гефестион.

      Лёгкие улыбки промелькнули на устах Аминтора и царя и растворились в бородах.

      — У тебя достойный наследник, Филипп! — вполголоса оценил Аминтор. — И гвардию себе сколачивает, и налоги собирает.

      — Это же не налоги, а чистый грабёж! — весело загоготал Филипп. — Обчистить гостя на базаре — в лучших традициях гостеприимства!

      — Гефестион смышлёный, он определённо рассчитывает на будущие трофеи, — рассмеялся Аминтор.

      — Да, учения они уже провели, бултыхаясь в Пелле: вон, у обоих волосы влажные. Истр собираетесь переплывать?

      — Мы Евфрат перейдём и Вавилон возьмём, — скромно пообещал царевич, демонстрируя свои знания в географии.

      — Ну, против этого никто не устоит, — Филипп признал правоту сына и обернулся к Аминтору: — Ну как, прощаем проказников?

      — Пусть живут! — великодушно предложил отец будущего хилиарха.

      — Если сыновья уже отобедали, отца я увижу на пиру завтра вечером?

      Аминтор с сомнением покачал головой:

      — Спасибо, но… я думаю, что моему присутствию в Пелле не стоит быть столь показательным.

      — Да, ты прав, — после краткого раздумья согласился Филипп. — Мы ещё не всё обсудили: тех, кто против нас, уже вычленили — теперь надо решить, как лучше организовать тех, кто на нашей стороне. Завтра в то же время?

      — Да, договорились.

      Мужчины пожали друг другу руки, Филипп опустил свою длань на плечо царевича, но Александр рванулся и подбежал к уже уходящему со двора Гефестиону, которого взял за руку отец.

      — Завтра придёшь? Я тебе ещё столько должен сказать… — горячо прошептали губы царевича.

      — Конечно!

      — Я буду ждать! — Александр поцеловал Гефестиона в щёку у уха, которому завтра предстояло услышать судьбоносное предложение, и уже с успокоенной душой вернулся к отцу — впрочем, не переставая махать рукой Аминториду, пока тот, отвечая так же, не скрылся за воротами.

      — Что, понравился тебе сын Аминтора? — спросил у сына родитель.

      — Очень. Он такой чудесный! И добрый, и собак любит, и красивый очень, — признался Александр. — Светлый такой… И глаза синие…

      Филипп внимательно посмотрел на мальчика и многозначительно усмехнулся:

      — Ну да, глаза синие — это самое главное.

      Александр не обратил внимания на множественность смыслов:

      — Отец, а можно у меня сегодня будет выходной? Не буду заниматься с Леонидом — завтра больше с ним посижу.

      — Однако! — Филипп снова усмехнулся. — Ладно, свободен! Иди, иди, мечтай!

      — Спасибо!

      После дарованной свободы невозможно было не отыскать Леонида и не сообщить ему торжествуюшим тоном:

      — Отец сказал, что сегодня я свободен! И обедать я не буду: я уже ел пироги с зайчатиной, лепёшки с мёдом и вишню!

      Расправившись, за неимением в шаговой доступности персов, с Леонидом, Александр вбежал в свою комнату и кинулся на ложе.

      Ему действительно нужна была свобода, чтобы без помех, без поучений и наставлений учителя под боком снова пережить недавно прожитые часы.

      Царевич кинулся на ложе и закрыл глаза, в душе распускались диковинные цветы, сердце то сладко замирало, то бешено стучало, всё вокруг и вовне журчало благоуханными струями, переливалось всеми цветами радуги и уносилось вверх шарами, пузырями, чудесными картинами — туда, в ту синь — такую же, как глаза Гефестиона. Сколько дел у них ещё осталось! Снова проведать и накормить Афину, снова сбегать на базар за лепёшками и вишней к этой смешной Елене с веснушками, надо только попросить деньги у отца, для такого случая он даст и не обратит внимания на ворчание Леонида. А ещё Гефестион не видел комнату царевича, его триеру, ещё не познакомился с Ланикой и Клитом! Да что там — даже эти скучные гербарии — и те будет интересно рассматривать с сыном Аминтора! А какую каплю мёда слизал Александр сегодня с его щеки! А в какую каплю воды поцеловал! И как она мгновенно впиталась — и губы ощутили ласковую — словно бы льнущую к ним, нежную, которую надо оберегать, кожу! И главное, самое главное ещё впереди, оно состоится тогда, когда Александр предложит Гефестиону стать его Патроклом! «Он должен согласиться, должен! — думал Александр. — Я скажу ему, что смогу стать его лучшим другом, самым близким, самым верным, на всю жизнь и там, за нею, в Элизиуме! Как глупы все поэты, говорящие о дружбе и любви до смерти, до гробовой доски! Нет, я знаю: и любовь, и дружба могут жить вечно! Скорей бы прошли остаток этого дня, вечер, ночь и утро — и мы снова встретимся!»



      А тем временем Аминтор с сыном шёл к постоялому двору.

      — Ну как, понравился тебе царевич? — спрашивал отец.

      — Да, очень! Он такой… и добрый, и умный, и красивый… Волосы золотые… Но он весь сияющий, весь, и внутри тоже. Ты понимаешь, папа?

      — Я понимаю… — Аминтор улыбался и вспоминал то время, когда сам был восьмилетним и в детской голове вставали походы, боевые кони и верные друзья.

      — Ты не сердишься на меня за то, что я ушёл с Александром?

      — Если ты понял, что не должен был этого делать без моего ведома, не сержусь.

      — Я понял. А на то, что я все деньги потратил?

      — Нет, если ты понимаешь, что должен нравиться человеку не потому, что у тебя есть деньги, которые ты можешь тратить на разные удовольствия, а потому, что ты этому человеку интересен, потому, что он находит в тебе не деньги, а другие достоинства.

      — Я понимаю. А завтра ты возьмёшь меня во дворец?

      — Возьму, если к вечеру ты не заболеешь после того, как плескался в холодной речке. Это в Эгейском море у берега тёплая вода, на мелководье, оно хорошо прогревается солнцем, а в Македонии реки берут своё начало в горах, вода в них очень чистая, но студёная: бежит быстро, на солнце не успевает прогреться.

      — Я не заболею, папа, не заболею.

      — И не будешь завтра убегать так надолго?

      — Не буду, не буду.

      — Ну тогда живи! — Аминтор шлёпнул сына по попке и подивился тому, какая сильная взаимная симпатия связала Гефестиона с царевичем. Просто вспыхнули оба, ведь по глазам видно! Что это, неужели детская любовь? Или не совсем детская? Или совсем не детская?..

      — Папа, а можно я двух щенят заведу? — отвлёк Гефестион отца от раздумий о несерьёзном… или серьёзном.

      — А почему двух?

      — А братика и сестричку. Чтобы им не было скучно. Они вместе росли и дальше будут вместе — и не будут друг по другу тосковать.

      — Ну если мама разрешит.

      — Она разрешит, она добрая.

      Гефестион возликовал в душе. Конечно, мама не будет возражать — и у Гефестиона будет ещё два друга, два щенка — родные брат и сестра тех, которые будут у Александра! Они с царевичем будут братьями по щенятам! Как же хорошо жить на свете, какая прекрасная эта Македония! А царевич — лучше всех! Сколько он уже сделал для Гефестиона, сколькими секретами поделился! И тайный ход показал, и базар, и речку, а Афину! Ведь мог бы и ничего не обещать, всё собачье семейство себе оставить, но у него такое доброе сердце! А что сам Гефестион для Александра сделал? Только на рынке угостил, а ведь папа правильно говорит, что надо дарить не то, что деньгами покупается, а то, что в сердце есть! Что же идёт у Гефестиона от сердца, какие у него достояния?

      Достояния нашлись быстро, когда сын Аминтора порылся немного в привезённых вещах. Игрушек он с собой почти не взял, и, потом, игрушки — это вовсе не то, они на деньги куплены, и не самим Гефестионом, а вот это!..

      Гефестион достал из сумы большую морскую раковину и несколько камушков, омытых морем, — овальных, с бледными розовыми прожилками, — их он сам собрал на берегу, это были его главные сокровища.

      «Это не деньги и не игрушки, не покупное, — думал мальчик, — это я сам нашёл, это взято моими руками. Но это только часть, это всё же вещи, а отец говорил о других достоинствах — о том, что есть в душе, о качествах — кажется, так это называл старый Гармодий. Мама говорит, что он очень мудрый — оттого и весь седой. Ой, я же не рассказал Александру о том, что у меня тоже есть учитель! И, в отличие от этого противного Леонида, совсем не ворчливый, и так интересно обо всём говорит, и учит тоже интересно! Вот здорово будет, если Александр захочет у него учиться — будем вместе заниматься! Только надо упросить Гармодия, чтобы он в Пеллу приехал. Ничего, отец ему напишет, он должен согласиться».

      Как и Александр, Гефестион провёл остаток дня и вечер в светлых воспоминаниях, розовых грёзах и радужных надеждах. Как умны и добры были прекрасные глаза Афины, как сразу опознала она в Гефестионе друга, как потешны и умилительны были её кутята с тупенькими мордочками и смешными тонкими хвостиками, как сладко они сопели, сытые, довольные и сонные, у него на руках! Как вкусны были пироги и лепёшки, как сладки сочные вишни, как весело было плескаться в речке, учить царевича плавать, нырять с головой и показываться наружу в совсем другом месте! Как приятно было ощущать на себе язык Александра, слизывающий с щеки мёд, и его губы, ловящие речную капельку! И как приятно было целовать его — просто так, безо всякой капельки! И как горячо прошептал царевич Гефестиону в ухо: «Я буду ждать!»

      И разве на этом всё заканчивается? Конечно, нет, у них ещё будет продолжение — такое же интересное, захватывающее, до него остаётся всё меньше и меньше, только одна ночь и одно утро, а летние ночи коротки! Как удивится Александр, когда Гефестион подарит ему раковину, она ведь морская, а в Пелле нет моря — только речка! И камушки, омытые волнами, отец говорил, чтобы камень стал таким гладким, морской воде требуются окатывать его десятилетиями, а на берегу Пеллы нет камней, он песчаный. Царевич покажет ему триеру, которую он смастерил вместе с Клитом, познакомит его с ним и с его сестрой, кормилицей Ланикой. Они, конечно, любят Александра — а его, Гефестиона, полюбят? Гефестион понравился царевичу, он это знает. Интересно, а отцы понравились друг другу так же, как сыновья?

      — Папа, ты не спишь ещё? — спросил Гефестион.

      На Пеллу опускалась ночь, Аминтор уже расположился на ложе, мальчик тоже улёгся.

      — Нет ещё.

      — Скажи, а царь был хорош с тобой?

      — Филипп — великий царь, мудрый политик, очень здравомыслящий человек, он прекрасно разбирается в людях. Я ценю его, потому что вижу, какой сильной и богатой стала Македония под его правлением. Ты и сам видел, когда шёл по дворцу, как в нём всё изысканно и красиво, как оживлены улицы, как идёт на рынке торговля. Я уважаю его за твёрдость характера и правильное понимание момента, и, если во мне у него есть нужда, значит, и он уважает меня, доверяет мне и расположен ко мне.

      — А у тебя с ним важные дела?

      — Важные, сынок, важные. Есть в Афинах плохие люди, которые берут деньги у персов и за эти деньги ссорят Афины с Македонией, а ведь когда люди, полисы, народы и страны разъединены, они становятся слабы — их легко завоевать, они же ничего не могут сделать в свою защиту. Уже полтора столетия прошло, а мы до сих пор не отомстили персам за сожжение наших святынь. Но есть и другие люди — такие, как я или Исократ, — мы, наоборот, говорим, что сила наша — в соединении с Македонией, в выступлении единым фронтом. Филипп объединяет большие территории, присоединяет к своим владениям Фессалию, Фракию, Эпир — только он может возглавить поход на персов, сделать его мощным, успешным, победоносным. На такие настроения надо опираться Афинам, да и Фивам, и Дельфам не мешало бы, но пока греки, забыв о своём достоинстве, идут в наёмники к персам, поступают к ним на службу. И царь Македонии должен знать, кто преследует свою корысть, а кто думает о чести, родине, справедливости и братстве. Македоняне — те же греки, у нас общее происхождение, одни и те же предки, мы братские народы, а кому-то это не нравится, кто-то пытается сыграть на разногласиях, мелких обидах, давних претензиях. Пусть Филипп будет осведомлён о том, кого афиняне слушают, пусть влияет на то, чтобы больше слушали его сторонников.

      — И ты ему в этом помогаешь?

      — Да. Это называется политическая ситуация.

      — Я запомню. Я тоже за дружбу с Македонией. Дружба — это так прекрасно! Скажи, а кто был самой верной парой в мире?

      — Много было таких. Одних спартанцев — триста, сто пятьдесят пар верных друзей и любимых, ещё Гармодий и Аристогитон…

      — Да, я читал, мне ещё наш Гармодий задавал. А Гармодий, тот Гармодий, был таким же седым, как наш?

      — Когда он боролся против тиранов, точно был моложе, — улыбнулся Аминтор. — Ещё Кастор и Полидевк. Но всё же самыми верными и любящими были Ахилл и Патрокл.

      — Да, — Гефестион потихоньку проваливался в блаженное забытьё. — Из «Гомеры» Илиада.

      — Ну пусть из «Гомеры», — согласился отец. — Спи, спи.