Клеймо. Глава 40. Попытка 1 yaoi, nc-17

(Шон)

      Он всё ещё сидел на полу, жадно хватая ртом воздух и не решаясь больше касаться ошейника. Теперь он сдавливал горло особенно ощутимо. Босс глядел на него снисходительно, но не решался больше трогать.
— Я дам тебе время обдумать это наедине.
— Да пошёл ты! — рыкнул Шон, глядя на него воинственно, но мелькнувший в руке пульт остудил его пыл.
      Хастлер предпочёл заткнуться и опустил голову, напряжённо слушая стук сердца в виске, пока скрипнувшая дверь не закрылась за Боссом. Шон тут же вскочил на ноги, быстро зашагав к выходу, и замер. Снаружи было совсем тихо. Тогда он дёрнул за ручку и толкнул дверь, навалился плечом, но та была заперта.
— Сука! — проорал Шон, что есть мочи приложившись кулаком к деревянной двери.
      Затем началось страшное. Он стал крушить всё, что попадалось под руку: утренний кофе с другой посудой полетели на пол с опрокинутого столика, изысканная подделка дорогой вазы вдребезги разбилась о противоположную стену, торшер описал дугу в том же направлении. Прикроватная вуаль тут же оказались сдёрнута с карниза и истерзана в клочья вместе с постельным бельём, матрас вывернут из углубления, а хлипкая прикроватная тумба развалилась на составные части в лучших традициях IKEA.
      Он вновь с уверенностью врезался плечом в массивное дерево, пытаясь если не вышибить замок, то хотя бы проломить дверь. Гнев полыхал в груди Шона, сжигая его изнутри, придавая новых сил. В одно мгновение он оказался у окна, рывком срывая шторы прямо с гардиной и распахивая створку. Второй этаж оказался довольно высоко, но и здесь выбраться ему помешала железная решётка, предусмотренная, видимо, для того, чтобы клиент даже не пытался сбежать, не заплатив.
      Тяжело дыша, хастлер дёргал железные прутья, проверяя их на прочность, а затем отошёл от окна. Моментальная вспышка ярости сменилась полным безразличием и притуплённой ноющей болью в руке, по которой стекала кровь.
      Он опустился на колени, посреди этой разрухи, не в силах больше сопротивляться. Запрокинув голову назад и упираясь ей в лежащий стол, Шон прикрыл глаза, зажмуриваясь, но даже это не помогло сдержать бегущие по щекам слёзы. Игры на этом закончились, а наружу из груди потянуло всё то, что копилось столько лет. Он впервые был искренен с самим собой, содрогаясь в тихом рыдании от злости, обиды и, прежде всего, от собственного бессилия.
      Он всегда был проституткой высшего сорта. Это проявлялось во внешности, в поведении, в манерах, в ходе мыслей. Он воспринимал это, как элегантность, независимость, дар и способность притягивать восхищённые взгляды, соблазнять, быть сексуальным, зарабатывать, особо не прилагая усилий и получая наслаждение.
      Но, как оказалось, Шон всего-навсего был грязной похотливой шлюхой и, скорее всего, нимфоманом. Это превратилось в болезнь, в навязчивую пульсирующую идею, в зуд между ног, во что угодно. И сейчас он оказался на дне. На том самом дне, которого больше всего не желал признавать. Человек низшего ранга, третьего сорта, просто обслуживающий персонал.
      В груди щемило от обиды на самого себя. За то, что позволил до такого опуститься. За то, что позволил унизить себя и, наконец, за то, что открыл глаза на сущность, которую до последнего момента не решался признать.
      Именно в этот момент он был настоящим. Слабым. Беззащитным. Сидя на полу посреди комнаты и обхватив колени руками, чтобы укрыться от дерьма этого мира, содрогаясь от рыдания и просто не находя в себе силы прекратить даже это, Шон тихо всхлипывал, закрывая лицо руками.
      Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его таким. Сейчас он сам себе оказался противен. Даже в Теде было больше благородства, чем в нём. И это оказалось непоправимым ударом прямо в сердце. Он ведь долгое время думал, что Тед не заслуживает его любви, а оказалось, что Шон просто хотел оградить его, избавить от себя и от того мира, который обычно преследует его на протяжении жизни. Тед заслужил любит и быть любимым, находясь рядом с достойным и равным себе.
      А Шон заслужил гнить здесь, на побегушках у Босса. Он не был чем-то особенным — он это знал. А теперь его оставят здесь просто из принципа. В этом и был весь Шон — иллюзия, пафос, напускное безразличие и сволочизм. Человек, которым он очень хотел бы быть, но не являлся на самом деле.
      Сейчас он чувствовал себя семилетним мальчиком, которого побили в школе за внешний вид. За то, что сам не смог постирать и погладить рубашку, за то, что мать была занята ухаживаниями своего содержателя, вместо того, чтобы приготовить сына в школу. За что его избивал отчим, он и сам не знал. Видимо, тому просто было нестерпимо присутствие ребенка, который только мешался под ногами.
      Он жалел. Жалел сейчас об этом. О том, что остался цел, после побоев в старших классах. О том, что, даже оказавшись на улице в четырнадцать, не смог найти работу или хотя бы попрошайничать и помогать другим, как это делал Ванька. О том, что выбрал самый лёгкий путь. В конце концов, о том, что выжил три года назад, хотя не должен был.
      Каждое признание или воспоминание жалило своим откровением куда сильнее, чем пронзительная боль в сломанной руке, прижатой другой к груди. Их было десятки, а может и сотни, самых отвратительных поступков на которые Шон был способен и которые уже совершил.
      Боль не утихала, немного притупляя мысли. Он повалился на пол, сворачиваясь клубком, чуть расчистив пол от осколков битой посуды. Сколько он так пролежал, Шон не знал. Возможно, хастлер даже успел несколько раз задремать, вздрагивая и просыпаясь от любого незнакомого шороха. Тёплый ветер с улицы почти ласково трепал потускневшие волосы, на потрескавшихся губах всё ещё ощущался солоноватый вкус.
      Сразу встать Шон не решился, ведь как только принял сидячее положение — в глазах потемнело. Он просидел так несколько минут, приходя в себя. Рука его вспухла и онемела, пальцы он совсем не чувствовал. Оттолкнувшись от пола, Шон с трудом поднялся на ноги и стал осторожно на цыпочках пробираться сквозь обломки. Он навалился на дверь, чтобы послушать, что происходит снаружи, и чуть не вывалился из комнаты, потому как она оказалась открыта.
      Рядом тут же встрепенулся бугай, становясь прямо напротив него и предусмотрительно прикрывая руками пах. По такому неловкому движению Шон сразу узнал мужика, которому зарядил по яйцам на мафиозной вечеринке, и усмехнулся.
— Выходить нельзя, — пробасил охранник, чуть ли не заталкивая его обратно.
— Эй! В туалет хочу. Или мне в комнате всё обоссать? — фыркнул Шон, уворачиваясь от чужих рук.
      Бугаю больше ничего не оставалось делать, как взять его за локоть и проводить до туалета. Внутрь они зашли вместе, охранник явно заметил, что Шон держит вторую руку на весу и не представляет угрозы, поэтому не церемонясь втолкнул его в одну из кабинок и прикрыл дверь.
      Немного помешкав, хастлер придержал футболку зубами и расстегнул ширинку, разглядывая между тем помещение. У него не было ни единого шанса улизнуть, да и особого желания — тоже.
      Подташнивало. Он опёрся о стену плечом, опуская крышку унитаза, и уселся на неё, судорожно вздохнув. Колени дрожали от напряжения, с периодичностью бросало то в жар, то в холод.
— Закончил? — его персональный телохранитель неуверенно высунулся из-за двери. — У тебя кровь.
      Шон опустил голову, чтобы поглядеть на повреждённую руку, но пальцы тут же окропили несколько багровых капель. Он зажал нос ладонью, стараясь по возможности дышать через рот, а охранник за шкирку выволок его из кабинки и поволок куда-то в подвал.
      Выглядел бугай испуганно, ведь ему явно грозил выговор за то, что не уследил за своим пленником. Шон опустился на стул, оказавшись в стерильном медицинском кабинете перед мужчиной в халате и повязке, скрывающей лицо. Даже сквозь помутневшее сознание голос показался ему знаком:
— Ну и кого ты мне приволок? Он не из наших.
      Последовала череда ропотных оправданий и объяснений.
— Выйди вон, мне нужно с ним поговорить.
      Перед Шоном снова возник мутный силуэт, посветив фонариком прямо в лицо, чтобы проверить реакцию зрачка. Тот зажмурился, отворачивая голову, но говорить ничего не стал.
— Как тебя зовут? — док попытался разговорить нерадивого пациента, отрывая руку от лица и рассматривая мордашку на наличие повреждений.
— Тебе какое дело? — огрызнулся Шон, слизывая кровь с собственных губ.
      Доктор такой строптивости лишь вежливо улыбнулся, это стало понятно по морщинкам, появившимся на долю секунды вокруг его глаз. От протянутого ватного тампона Шон не отказался, затыкая им нос, но светлую футболку от кровавого пятна на груди было уже не спасти.
— Руку давай, давление буду мерить.
      Он с трудом поднял левую.
— У-у-у, голубчик, — протянул доктор. — Лучше другую.
      Пришлось развернуться другим боком и взвалить на стол правую. На руке тут же затянулась перевязь, а электронный тонометр тихо запищал.
— Когда последний раз нюхал?
— Позавчера… Или вчера. Я не знаю, — честно ответил Шон, устало моргая и потирая горло чуть ниже ошейник. — Какой сегодня день?
— Уже вечер, милый. Лучше не трогай, — предупредил доктор, заставляя его отдёрнуть руку и приподнять голову, чтобы можно было осмотреть след ожога.
— Есть сигарета?
— Скажешь, что с рукой? — док стянул с себя повязку и доверительно протянул пачку лёгких сигарет из собственного кармана.
      Шон выудил одну, закуривая прямо в кабинете, и с облегчением откинулся на спинку стула.
— Кажется, трещина была. А я усугубил, пытаясь разбить чёртову дверь в щепки. Прямо как Ума Турман крышку гроба.
— Что ж… Давай и её осмотрим.
      Пока док ощупывал безжизненную руку, Шон потихоньку пришёл в себя, потягивая никотин из сигареты и разглядывая кабинет. Ему стало чуть легче, но ненадолго ли это?
— У меня нет возможности наложить тебе гипс, но вправить кисть на место я попробую.
— Лады, только мне нужна доза... — Шон не успел договорить, взвыв от пронзающего мышцы импульса, выдёргивая руку из чужих лап, и выкрикнул прямо в лицо: — ...обезболивающего, блять!
      Он снова прижал руку к груди, глядя с ненавистью на улыбающегося врача, но с удивлением обнаружил, что чувствует наконец лёгкое покалывание и тепло в подушечках пальцев, которыми вяло пошевелил.
— Давай сюда, больше дёргать не буду, — пообещал док, принимаясь перевязывать запястье эластичным бинтом, снова делая ладонь неподвижной. — Никаких нагрузок, пальцами лучше не шевелить. И ещё тебе нужен отдых. Я поговорю с…
— Мне плевать, — оборвал его Шон, поднявшись со своего места. — Ошейник можешь снять? Он давит. Трудно дышать.
— К сожалению, нет. И это не поможет.
      Даже если мужчина и был к нему доброжелателен, друзей здесь быть не могло. Место не то. Каждый отвечал за проделанную работу головой, а напускная доброжелательность была лишь заботой о качестве товара, и только.
      У входа его уже поджидал охранник.
— Босс приглашает тебя на ужин.
— Ну, веди.

      Лев Аркадьевич ожидал у себя в кабинете, вот только вместо чайного столика у электрокамина вдруг оказался небольшой стол на шесть персон, накрытый на двоих.
      Настроения препираться не было, да и Шон сейчас был не в том виде, чтобы хотя бы парировать всю напускную аристократичность. Даже не глянув на хозяина, он сел за стол и принялся есть.
      У обычного человека из-за стресса либо кусок в горло не лез, или же, наоборот, он уплетал всё, до чего мог добраться. Шон же в такой ситуации к еде оставался довольно равнодушен, поглощая кусочки рыбного филе без особого аппетита, желая поскорей удовлетворить очередную потребность организма и вернуться в комнату.
      Но Лев Аркадьевич хотел немного развлечься, иначе бы ужин проходил с меньшим размахом в той комнате, которую Шону отвели под жильё.
— Как твоё самочувствие? — начал Босс отстранённо, получив лишь угрюмое молчание в ответ. — Ты обдумал моё предложение?
— Может, всё-таки отпустишь меня? — осведомился Шон, ни на что особо не рассчитывая. — Забудем это недоразумение.
— Я не могу, Шонни. Ты плохо себя вёл и разнёс нашу лучшую комнату.
      Хастлер покосился на сопровождающего его охранника, присутствующего в кабинете неподалёку. Тот, видимо, уже успел донести на него, но стоял не шелохнувшись. Шон с сомнением склонил голову набок и задал вопрос скорее из вежливости, чем из интереса:
— Зачем я тебе?
— Ты мне нравишься.
      Хастлер деловито кашлянул, откладывая вилку в сторону, и хмыкнул:
— Это не взаимно.
— Мне всё равно, — Босс покачал головой, с трудом удержавшись от улыбки.
      Тогда хастлер уверенно вздёрнул подбородок и швырнул вилку на стол, отвечая ему взаимным оскалом. Он мог сейчас выкинуть что угодно, почувствовав полную безнаказанность в силу собственной взвинченности. Или же положение спасала очаровательная мордашка.
— Пошёл в жопу! — прорычал он сквозь сжатые зубы и встал из-за стола, смахивая с него посуду ко всем чертям.
      Схватив ближайший к нему бокал с выпивкой, Шон швырнул его в Босса, чтобы тот вдребезги разлетелся о стену. А остатки тарелок и столовых приборов полетели на пол, как только он дёрнул за край скатерти.
      Тяжело дыша, он стоял посреди комнаты и вызывающе глядел на Льва Аркадьевича, сжимая кулаки. Тот разочарованно вздохнул, оглядывая свой костюм, испачканный рыбой и вином, отложил в сторону салфетку и, даже не поднимаясь со своего места, спокойным тоном сообщил:
— Уже наелся? Уведи его обратно.
      Охранник снова схватил Шона под руку и грубо вытолкнул из кабинета. Но тот не переставал сиять своей блистательной надменной улыбкой всю дорогу до комнаты. Босс ещё тысячу раз пожалеет о своём решении.

      Он сидел на кровати, поджав колени к груди и кутаясь в защитное одеяло. Эта ночь была беспокойной. Хоть за его отсутствие здесь успели прибраться, но стало как-то уж больно пусто и уныло. Шон чувствовал себя совсем неуютно. Он хоть и привык оставаться на ночь у кого попало, но там, чаще всего, после бурной ночи ему удавалось хоть немного поспать. Изнуряющая работа помогала провалиться на пару часов в спокойный сон, а затем вынырнуть из него под утро и свалить через пару часов после рассвета. Здесь же он был предоставлен самому себе и своим мыслям, отчего сон казался лишь чем-то нереальным, будто бы из другой жизни.
      Даже закралась мысль попросить какое-нибудь чтиво наподобие того, что писал Антон. Вот только ему теперь вряд ли бы предоставили даже одну сигарету в силу его отвратительного поведения на ужине.
      Однако ближе к полудню дверь всё-таки распахнулась, и персональный охранник внёс в комнату поднос с кое-какой едой. Голодом его морить не собирались, что было, несомненно, благородно. Видимо, Босс пока так и не придумал, что же с ним делать, а вот сам Шон уже сообразил:
— Ты будешь стоять над душой, пока я всё не съем?
      Мужчина в костюме застыл в дверях и утвердительно кивнул, не спуская с него хмурого взгляда.
— Ну… Я поем, если составишь мне компанию, — Шон указал на кресло напротив, прикрывая свою маленькую манипуляцию тем, что сразу же накинулся на лазанию, не дожидаясь, пока бугай сядет на предложенное место.
      Судя по покорности, кое-какие прихоти Шона он всё же должен был выполнять.
— Как тебя зовут хоть? Типа вам не положено говорить? Не знаю, придумай тогда себе псевдоним какой-то. Давно ты тут работаешь?
— Больше, чем ты можешь себе представить.
      Задержав вилку у рта, Шон покосился на неразговорчивого собеседника и хмыкнул, перехватив его взгляд на обнажённые ноги. Одеться при посетителе хастлер не удосужился, поэтому щеголял в одних только боксёрках.
— Ага, а почему тогда не руководишь каким-нибудь заведением? Если и правда давно, то ты бы мог стать правой рукой Льва Аркадьевича, а не охранять его личную шлюху.
— Я занимаюсь другим бизнесом. И он мне доверяет.
— То есть ты телохранитель?
— Коллектор. Разыскиваю людей, выбиваю из них инфу или бабло.
      Шон удовлетворённо кивнул, перемахнув с кресла к мужчине на колени и наслаждаясь реакцией зрачков, сузившихся до точек.
— Ты бы мог занять его место, не так ли? — он заскользил рукой по широкой груди, надменно склоняясь к самому лицу и облизывая губы.
— Не трогай меня, чёртов педик! — лицо мужчины искривилось в презрении, показывая угрожающий оскал.
      Уложив его ладонь к себе на ягодицу, Шон приблизился на расстоянии выдоха и зашептал весьма пошло:
— Ты ведь хочешь меня, верно?
      Кулак мгновенно взметнулся вверх, буквально выбив хастлера с места. Шон повалился на пол, мыча от боли в хрустнувшей челюсти и хватаясь за ошейник. Его снова насквозь пронзило током, поражая быстро сокращающиеся мышцы. Он с трудом удержался, чтобы не биться в судорожных конвульсиях по полу, и замер, пытаясь глотать воздух ртом и отплёвываясь кровью. Он неожиданно расхохотался, глядя на бугая, поднявшегося с намерением уйти.
— Что?! — рявкнул охранник.
— Как ты здесь работаешь, если член Босса тебя не возбуждает?
— Я предпочитаю баб и большие сиськи.
— Оглянись! — воскликнул Шон, намеренно разводя согнутые в коленях ноги и накрывая ладонью свой пах. — Ты в мужском борделе. Ты здесь видел хоть одни сиськи? Возможно, тебе понравится мой…
— Руку убрал, — охранник пнул его под рёбра, пытаясь выбить всё желание играть и дальше.
      Но Шон лишь поморщился и развратно простонал. Его тут же вздёрнули вверх прямо за горло, а новый удар пришёлся уже по печени. Работал профи, причиняя максимум неудовольствия и не оставляя после себя никаких следов. Но вряд ли эта боль даже на толику могла сравниться с разрядами тока от ошейника.
— Намекаешь на то, что я такой же пидор?
      По комнате снова разлетелся устрашающий слабый хохот, а Шон сглотнул слюну с кровью и вкрадчиво произнёс:
— Я намекаю на то, что ты любишь члены.
      Новый удар пришёлся прямо в переносицу, а массивные пальцы крепче сомкнулись на горле. Здоровяк буквально рычал ему в лицо, в бешенстве брызгая слюной и скалясь:
— Я был в семье ещё до того, как появился этот… Бордель. Понял меня, сопляк? А как только ты замаячил на горизонте…
      Хастлер снова брыкнулся, ударив ногой прямо в живот, хотя целился гораздо ниже. Его снова встряхнули, а охранник уже занёс кулак для нового удара по лицу. Шон лишь слабо зажмурился, даже не пытаясь выставить руки или сопротивляться. Хастлер уже ничего не чувствовал, кроме смутных обрывков реальности и отвратительного желания раскрасить мир яркими красками. Виной тому было даже не столько возможное сотрясение мозга, сколько дикая ломка, стимулирующая всё больше механизмов в теле.
      Кто-то выбил дверь, послышалась возня и ругань, Шон почувствовал, как больно ударился затылком об пол и обмяк. Открыв глаза, он обнаружил перед собой обеспокоенное лицо Льва Аркадьевича и тогда уже разрешил себе просто отключиться, услышав напоследок раздражённый приказ:
— К врачу его.