Корпоративчик Из - ГБ и аспирантура

   Если  пьёт  академик – значит,  жулик,  в  девяти  случаях  из  десяти.  Пьянство – добровольное  сумасшествие.  Но  как  проверить?

    К  весне  1983-его  случай  представился.  Объявили  о  подготовке  празднования  десятилетия  института  «за  столом».  Дирижировала  этим  Муза  Ильичёва.
    Накануне  был  торжественный  семинар,  где  с  обзорами  работ  института  выступили  наши  киты.  Мне  не  понравилось,  что Акуличев  долго  расхваливал  заслуги  Ильичёва  давностью  15-20  лет:  какое  отношение  они  имеют  к  ТОИ?  Ильичёв  слушал  и  помалкивал.
    Да  и  заслуги  банальные:  кавитация – физика  жидкостей,  а  не  океанология,  поля  скорости  звука – инженерное  дело  и  география.

    Я  разорился  и  заказал два  билета  на  банкет,  решив  вытащить  Ленку,  чтобы  она  помогла  оценить  Ильичёва.  Удача превзошла  все ожидания.
    Ленка,  как  обычно,  была  нездорова,  но собралась.  Народ  подходил  к  Дворцу  имени  Ленина,  как  в  цирк.  Мы  с  Ленкой  держались  особняком.

  Наконец, появляется  Ильичёв.  Вокруг него  вьётся  Богданов  и  кто-то ещё.  Все  приглашаются  в  Большой  зеркальный  зал.
  Вечер  был  умопомрачительным.  Столы  ломились  явно  не на  ту  сумму,  которую  участники  внесли  за  билеты, а,  пожалуй,  второе  больше. Тут  и  кино,  и  чемпионы   края  по  танцам,  и  всякие  артисты.

  Дирижировал  всем  этим…  Борис  Золотов.  Давно,  в  году 1975-ом,  он,  сын  член-корра  Е. В. Золотова,  заведующего  отделом  прикладной  математики  и  ВЦ  в  Хабаровске,  вдруг  стал  у  нас  в  ТОИ  завлабом  какой-то  лаборатории,  специально  для  него  созданной.
   Ну,  ладно,  всё  же  кандидат  физмат  наук.  Но  вскоре весь  Владивосток  заговорил  о  феноменальных  успехах  созданного  им  в ТОИ  музыкального  ансамбля,  о  привычном  лауреатстве  его  в  «Юморинах»…

 Не последним  в  этом  ансамбле  был  Валера  Роднов,  рядом  с  которым  я  работал,  и  успехи  Роднова  казались  мне  противоестественными.  Роднов  же восторгался  «Бобом  Золотовым».     Через  три  года  случился  какой-то  скандал,  Золотов  срочно  исчез.  О  нём  я  спросил  однажды  Роднова,  и  тот  очень  нехотя  ответил:
  - Боб  Золотов  большой  сволочью  оказался…
    И  вот  он  всплыл – конферансье-ведущий.  Уверенный,  но  приторный голос.

  Вина  было – хоть  залейся.  Потом  пошли  танцы  до  упаду,  всякие  конкурсы.  Как  и  объявляла  афиша,  «весь  вечер  на  манеже  Аркадий  Алексеев»;  он  кривлялся  без  всякого  вкуса,  втыкал  в  зал  фельдфебельским  голосом  отдельные  французские  слова.
   Среди  программы  он  вдруг  объявил,  что  следующее  судно,  которое получит  ДВНЦ,  надо назвать    «Неизвестный  океанолог».  Кто-то  подхватил:  «Неизвестный  океанолог  Аркадий  Алексеев!»
  Владимир  Петрович  Шевцов,  сидевший  за  нашим  столом,  прокомментировал:
  - Правильно!  Неизвестно  какой  океанологией  он  занимается!

    Весь вечер  между  столами бегал  благообразный Протасов.  Он,  как  парторг,  не  мог  не  быть,  а  быть  «под  мухой»  тем  более  не  мог.  Тяжёлая  роль:  всё  замечать,  но – «не  замечать».

    Митники  держались  от  нас  далеко,  и  Ленка  отметила,  что  они  в  этой  компании  как  бы  в  изоляции,  чуть  ли  не  под  бойкотом.
  Мне  приходилось  всё  время  отбивать  пьяное  донжуанство  Гореликова.  Это  было  трудно  и  противно,  но, благо,  рядом  сидела  жена  Гореликова.
  Она – врач-эндокринолог  в  нашей  поликлинике,  вроде  бы  редкий  специалист,  и  злые  языки  говорили, что  она  этим  и  обеспечивает  карьеру  мужа.  Впрочем,  всем  было  известно,  что  они  дерутся  почти  ежевечерне.

  Гореликов,  получив  квартиру,  сразу  ободрал  пол  до  панельных  перекрытий  и  положил  на  них  на  болтах  авиационную  фанеру,  вывезенную  из  Арсеньева,  с  авиаобъединения    им.  Сазыкина.  От  этого  живущая  под  ним  вахтёр  ТОИ  М. А.   Кузьмина  стала  слышать  падение  на  пол  каждой  спички  у  Гореликова.
  Обезумев  от  такого,  она  долго  мытарилась  по  судам,  и  как-то  плакалась  мне,  что  Гореликова  в  любых  судах  по  любому  делу  отстоит  администрация  ТОИ.

    Ильичёв  был  далеко,  я  плохо  видел,  как  там,  но  какой-то  подхалимский  рой  вокруг  него,  безусловно,  вился  и  гудел.  Выделялись  в  нём как  будто  Аникиев,  Меджитов,  жена  Аникиева.
    Объявили  «пресс-конференцию»:  можно  задать любой  вопрос  любому  завлабу  и  кому  угодно  из  администрации,  вплоть  до  директора.  Кто-то,  кажется, жена  Аникиева,  громко  отчеканила:
    Виктор  Иванович!  Какие  Ваши  качества  и  принципы  позволили  Вам  стать  настоящим  мужчиной?

    Я  насторожился.  Вопрос  подхалимский,  но – провокационный.  По-моему,  надо  было  как-нибудь  отшутиться  начёт  «настоящей  женщины».  Ильичёв  же  без  всякого  юмора  и  с  удовольствием  ответил:
  - Я  всегда  везде  стремился  быть  обязательно  первым:  и  в  спорте,  и  в  науке.  И  вот – результат!

    Мне  стало  грустно.  Ведь  наука – не  спорт.  Что  значит  «Стремиться  быть  первым,  обязательно  первым»?  Так  думать  нельзя,  это  чистой  воды  карьеризм.
    Вот  пришла  идея  первому – твоему  подчинённому; как  его  опередить?  Выдать  идею  за  свою,  а  ему  оторвать  голову?
    Надо  делать  своё  дело  изо  всех  сил,  и  пусть  люди  сами  расставят  по  пьедесталам,  а учёному  это  не  должно  быть  важно  вовсе.

  К  моему  принципу  примыкает  известное  высказывание  А. Б. Мигдала:  «Научный  работник  не  должен  задаваться  целью  сделать  открытие,  его  задача – глубокое  и  всестороннее  исследование  интересующей  его  области  науки.  Открытие  возникает  только  как  побочный  продукт  этого  исследования».
  А  Ильичёв – спортсмен…  Моё  отношение  к  нему  надломилось.
    Уже  этой  трещины  было  бы  достаточно,  чтобы  я  отшатнулся  от  Ильичёва.  Но  события  развивались  дальше.