Рисунок Мама

Наша семья из девяти человек тогда жила в одной из комнат коммунальной квартиры, полученной после войны, и находящейся в полуподвальном помещении. Кроме кроватей и шкафа, посередине комнаты стоял круглый стол, за которым вся семья собиралась к вечеру.  Дореволюционный самовар, сохраненный бабушкой, был символом семейного уюта. А зеркало, висящее на простенке, олицетворяло собой немыслимую в то время роскошь. В комнату можно было попасть из длинного коридора с деревянными полами, облезшей краской и высовывавшими гвоздями из досок. Множество дверей, покрашенных в разные цвета масляной краской, где-то облупившейся и обнажившей деревянные доски с многочисленными слоями разной краски, похожей на слоеное тесто. За каждой дверью жила семья со своей судьбой, драмами, скандалами и укладом жизни. Разного рода вещи вокруг соседских дверей, стоящие рядом или висящие на гвоздях, вбитых в стену, - тазы, ванночки, выварки, велосипеды, санки и многое другое, что необходимо в хозяйстве, но чему не было места в перенаселенных комнатах.

       На небольшом относительно пустом пространстве посреди коридора подвешен канат на крючках, торчащих из потолка. На нем прикреплена доска – это качели для соседских детей. Запахи керосина, готовящейся еды на примусах в общей кухне, пара, влаги, затхлости, мокрого белья, висящего на длинных веревках, с которого капает вода, крики, шепот, скрип пола, шарканье чьих-то ног, передачи по радиоточке точке и звуки скрипки, доносящиеся из соседней двери – все это мир коммунальной квартиры, о котором часто вспоминают представители старшего поколения почему-то с ностальгией. Хотя, наверное, они грустят о давно ушедших детстве и юности, а не об условиях жизни. Одна еврейская семья по коммуне запомнилась очень ярко, как будто классический эпизод из фильма. Толстая колоритная и легендарная тетя Сима и ее маленький сын Марик, который под давлением своей мамы постоянно что-то пиликал на скрипке. И это бесконечное пиликанье, и маленький мальчик в очках, который со скрипкой стоял на деревянном некрашеном полу в полутемном коридоре, остались в памяти в виде выцветшей старой фотографии, наклеенной на плотном картоне, как веяние послевоенного времени.

Отец, Солодовник Сергей Максимович, был художником. После войны его пригласили преподавать в Харьковский художественный институт, позже институт приобретет другие названия, а отец станет профессором, преподавателем рисунка.

В 1957 году он с большими трудностями получил трехкомнатную квартиру на улице Барачной, которая тогда была расположена почти на окраине города Харькова. В послевоенное время руководство города приняло решение на этой улице поселить харьковскую творческую интеллигенцию. Недалеко от дома Писателей («Слово»), были построены дома артистов, художников, композиторов. Улица получила новое название – улица «Культуры». Наша квартира находилась в элитном сталинском доме №12, построенном для артистов харьковских театров, в котором, перед тем, как уехать в Киев, жил и артист с трагической судьбой Леонид Быков.  В настоящее время на фасаде дома рядом установлены  мемориальные доски: моему отцу и Леониду Быкову, а по соседству - многим деятелям культуры, жившим в этом доме.

Начиналась новая светлая и солнечная жизнь в квартире №13 на четвертом этаже, откуда было видно знаменитое здание советского конструктивизма Госпрома, расположенного на второй по величине площади в Европе, которая тогда носила имя первого и главного чекиста советской страны Феликса Дзержинского (Свободы). Во время революционных праздников с балкона можно было наблюдать демонстрацию трудящихся, а вечером яркий праздничный салют на фоне ночного неба и темного силуэта Госпрома. Наконец, семья после всех трудностей послевоенного времени зажила «созидательной жизнью строящегося социалистического общества», а по праздникам за круглым столом собирались художники, писатели, артисты.

       Мама с большой любовью и вкусом обставила ее в ностальгическом сейчас духе 50-х годов. В те годы наша страна вела страстную дружбу с Китаем. Появилась мода на все китайское. На серванте, комодах и тумбочках начали свою советскую жизнь китайские сервизы, вазы, статуэтки, слоники на ажурных белых салфетках. В квартире нашли себе место тахта и шерстяной тканый ковер над ней, круглый стол, за которым собирались художники, писатели, артисты на праздники и дни рождения. В одном углу на специальной деревянной подставке для цветов, как положено, стоял фикус, в другом – китайская роза.

      Мама была большая модница и в этом ее поддерживала бабушка. Бабушка шила первоклассные наряды на немецкой швейной машинке «Зингер». Покупались креп-жоржеты, китайские шелка, шифоны, креп-шифоны и многое другое. Шились модные в стиле 50-х годов платья, юбки, блузы. Летом мама носила летние капроновые перчатки, шляпки с вуалью, белые носочки с белыми босоножками на невысоком широком каблуке и круглым носком. Юбки фасона «солнце-клеш» с нижней пышной юбкой и белым кожаным поясом. Блузки с маленьким воротничком и множеством маленьких пуговичек. В руках – бамбуковый с малиновым шелком китайский зонтик от солнца, кожаные сумки с небольшой ручкой и металлическим замком с защелкой. Зимой – пальто из драпа с меховым мутоновым воротником и муфтой для согревания рук вместо перчаток, зимние, солидные фетровые шляпы и полуботинки с широким каблуком и круглым носком, а если дождь и слякоть – на полуботинки одевались сверху резиновые боты с металлическими кнопками. Мама замечательно вышивала крестиком и гладью китайскими нитками мулине. Нитки были исключительно китайские, различных сочетаний цветов, переходящие от одного цвета к другому. Вышивались черные сатиновые наволочки для диванных подушек с разнообразными чудесными сюжетами, например, Иван царевич поймал Жар-птицу, или просто букеты из цветов.

       Бабушка очень вкусно готовила, главное, чтобы были в доме хоть какие-нибудь продукты. Особенно я любила наблюдать за рождением куличей к Пасхе. Правда, почему-то про этот праздник вслух говорить было нельзя. А куличи вроде бы пеклись просто так. Бабушка долго вымешивала тесто, потом ставила его в тепло, и самый интересный момент был тогда, когда тесто начинало вылезать из громадной кастрюли. Потом его запихивали обратно, опять месили, потом раскладывали по небольшим жестяным коробкам и, когда оно опять подходило, ставили в духовку. А в промежутке между этим процессом бабушка давала кусочки теста, и я лепила из него птиц и разных зверушек. Там, где у зверушек должны были быть глаза, вставлялись ягоды из смородинового или вишневого варенья. Эти произведения кулинарного искусства тоже выпекались в духовке, и я с нетерпением ждала, когда же они будут готовы, чтобы съесть свои вкусные и красивые фигурки. Любимыми игрушками у меня были надувной плюшевый заяц, с которым я не расставалась. К нему можно было прижаться и рассказать самое сокровенное и главное – он никогда не выдаст и всегда будет с тобой. И еще была тряпочная кукла Петрушка, которую можно было одеть на пальцы. Тогда Петрушка оживал, начинал двигаться, и с ним было интересно играть в театр и разговаривать.
   
       В конце 50-х у нас появился один из первых телевизоров под названием «Воронеж». Каждый вечер вся семья и соседи ближних квартир собирались вокруг этого чуда техники и смотрели все подряд передачи, которые только рождались с появлением в нашей стране телевидения.
 
        Следующим чудом был телефон. Черный, большой и тяжелый. Даже не обязательно было звонить куда – либо по нему. Можно было с ним просто разговаривать и казалось, что он тебя внимательно слушает. Конечно и он пользовался большим спросом у всех соседей. Новые технологии приходили постепенно в нашу советскую жизнь.

       Но то ли квартира была «нехорошей», то ли судьба вносила свои корректировки, но половина семьи странным образом начала болеть и ушла в мир иной. В эту половину входила и мама, которая болела долго и тяжело. Так что семейная идиллия быстро закончилась. В связи с болезнью близких, я часто находилась в мастерской отца, среди художников и, конечно же, рисовала. И от профессии художника мне уже было никуда не деться.

Воспоминания, связанные с далеким детством в коммунальной квартире, я изобразила в работе «Мама». И, хотя я была совсем маленькой девочкой, в памяти осталось полуподвальное мрачное помещение с двумя окнами. Солнечный луч, пропитанный мелкими живыми частичками, прорезал сумрачную комнату и осветил прекрасную женщину, сидящую за круглым столом с незыблемым самоваром. Но видно только ее отражение в темном зазеркалье, куда нет дороги маленькой девочке, одиноко сидящей у огромного окна, выходящего на глухую стену. Фигурка пропитана струящимся из окна солнечным светом. Там наверху жизнь: растут цветы, трава, движение воздуха. А в комнате время остановилось, атмосфера далекого детства, окутанная ностальгической памятью. Большой светящийся бант окаймляет коротко стриженую головку, рядом ее дружок – «Петрушка», которого можно оживить, если одеть на руку. Но женщину-маму оживить уже нельзя. Она осталась только в детских воспоминаниях, в солнечном луче, в темноте зеркала…