Олень о семи рогах

Славянская тема очень близка мне. Мне нравится то, как славяне относились к природе, к миру и друг другу. Группа Мельница одна из моих любимых. Темы песен этой группы, лично для меня, как для творческого человека, очень актуальны. Мир прошлого был жестоким и тяжёлым, но в то же время, для современников, прошлое, откуда мы переняли столько преданий и сказок, кажется чем-то волшебным, необыкновенным. Песня, вдохновившая меня, одна из моих любимых и по содержанию, и по оформлению. Конечно, я не слишком тесно сплетала источник и своё повествование, вложив в сказку частичку себя. Это единственная история в сборнике, идея которой принадлежит не мне.

***

Мавка сидела у старой юрты на берегу озера и исколотыми пальцами пропускала иглу через оленьи шкуры. Занятие это было невозможно унылым и муторным, но волчий плач сообщал о приближающейся осени, так что девушка торопливо подшивала толстыми нитками непослушный короткий мех на выделанных кожах и тихо ругалась на тупую иглу и часто рвущуюся нить. Близились холода и необходимо было успеть заменить истёртые шкуры на новые, чтобы зимними вечерами не трястись от холода.
Солнце, словно в мареве, огненным пятном повисло в бело-синем небе. Глаз улавливал очертания почти недвижимой глади озёрной, разлившейся рядом с селением. Не больше чем на двадцать локтей видать было, всё остальное скрадывал сероватый туман, превращавший мир в мутную воду. Мавка вздохнула и отложила шкуры, поднимаясь и отряхивая вышитую юбку. Юбка была не такой как у других девушек из её селения – на неё ушло втрое больше ткани, но с Мавкиной рубахой, рукава коей были намного шире запястий девушки, юбка смотрелась гармоничнее, чем прямые платья и юбки других селянок. В стойле заревел олень, этот рёв подхватили лайки, вторя ещё и волчьей стае, а после…
-Мавка, разбуди брата, что он стадо не вывел? – крикнули из юрты побольше, ближе к селению. Семья Мавки жила обособленно, поодаль от основного селения, её бабка была знахаркой, и вся семья очень гордилась этим. Мавка была охотницей, била лисиц и белок в глаз с семи сотен локтей, если туману не было, а вот младшая сестра Мавки, Варыська, с бабушкой знахарничала, собиралась её дар себе перебрать.
-Шкуры я там, у юрты бросила! – звонко отозвалась Мавка. Минул ей двадцатый год и вот уже как четыре года должна была быть обвенчана она с сыном шамана селения, жившего с другой стороны, если бы не был так глуп этот юный шаман. Тотемный зверь у Мильна был олень, в противостояние Мавкиному волку, но если Мавка перенимала от волка лучшее, то Мильн решил, что должен как Шаман слиться со своим тотемом и научиться принимать его форму. И удалось бы ему это, не выбери он алую луну третьего летнего месяца – знамо дело, кто в ту луну обернётся, возврата получить будет труднее, чем кто подумать может. Не послушал Мильн отца и деда, бегает теперь в облике рогатого, если волки его не загрызли ещё. Мавка надеялась, верила, знала что не загрызли.
Мавка давно охотилась за его рогами, ведь меж ними имя его тайное запрятано было, произнести которое – и спадёт заклятье. В прошлом году почти удалось Мавке имя то узнать, но в погоне обломала один рог, а второй остался у оленя. И пропало то имя, знамо дело, оно только меж двух рогов видать, чтобы тень с двух сторон буквы складывала. Год пришлось ждать, пока новые рога не вырастут и вот, кровавое солнце, три дня у Мавки было, чтобы отыскать Мильна и прочесть имя, да, если придётся, сбить рога его. Два дня прошли уже, кровавое солнце дважды опускалось на западе, падало вниз с глухим уханьем степных сов.
Как выходила Мавка на охоту, сердце её втрое быстрее билось, стучало так, что лайки уши прижимали.
Девушка со вздохом тряхнула чернокосой головой, словно сгоняя наваждение от воспоминаний о суженном и прошла мимо юрты отца с матерью, к жилищу младших братьев. Те, все четверо, спали вповалку на шкурах, раскрывшись, отбросившись от шкур и прижимаясь друг к другу. Летние ночи были ещё теплы, хотя промозглый туман иногда пробирался к младшим, тогда дед вставал и плотно закрывал просаленные «двери» юрты и укрывал мальчишек. Самый старший, четырнадцатилетний Айхелл, утром выводил оленей на выпас, а младшие помогали ему, но сейчас-то они спали.
-Эй, мать с отцом спрашивают почему вы оленей до сих пор голодными в стойлах держите! – грубо рявкнула Мавка. Мальчишки подскочили так, словно их водой окатили, забегали и заспешили одеваться, а Мавка вышла, подходя к стойлу и глядя на животных, за одним из которых ей, уже третий день подряд, предстояло охотиться.
Один из оленей, с огромными красными рогами, был Мавкиным любимцем. При приближении девушки он чуть склонил голову к протянутой руке и ткнулся в неё бархатным носом, шумно выдыхая.
-Ничего, ничего, сейчас вас выпустят, сейчас вы погуляете, - проговорила девушка, улыбаясь и поднимаясь по короткой шерсти к рогам друга, а после со вздохом отступила. – А мне нужно спешить, я уже слышу танец камней за озером, это он, мой прОклятый…
Мавка тяжело вздохнула, отступая, и олени, словно тоже услышав шум, подняли рёв. В этот момент из своей юрты высыпали мальчишки. «И почему дед не разбудил их ранним утром?» - запоздало подумалось Мавке. Братья бросились через забор загона, открывая ворота и выпуская голодных животных, спешащих к пастбищам, где кормились, обычно, уже подсыхающей и желтевшей травой.
А Мавка поспешила к сестре младшей, поправить свой лук с истёршейся тетивой.
Варыська сидела у входа в юрту бабушки и перетирала снадобья травяные в труху. Завидев Марыську она отложила ступку и ушла в юрту, сестра шагнула за ней, в тихий полумрак, где бабушка их в тусклом свете свечей плела травяные косы и подвешивала их на толстые верёвки к потолку.
-Моя тетива совсем истрепалась, дева моя, - Мавка стянула с косы своей ленту и села на пол. – Семь прядей дай мне в этот раз, боюсь порвётся тетива, как только первую стрелу спущу!
Варыська кивнула, подхватывая нож с низкого грубого стола и в семь движений отхватила длинный волос сестры, всё делая молча и с тем самым видом, мол не мешай только. Марыська и не мешала, оставляя лук на полу и выходя, давая сестре и бабке творить свою ворожбу.
Глядя на туманную воду вдалеке, девушка в задумчивости достала из колчана стрелу и стала точить её наконечник, а после взялась за следующую.
Почти все стрелы из колчана лежали у её ног, а Марыська стояла на коленях, складывая их аккуратно, когда юная знахарка вынесла лук и положила к ногам сестры.
-Столько лет служил тебе лук этот, но теперь осталось три выстрела, прежде чем дерево его не выдержит и надломится, - оповестила она и Марыська похолодела. Новый лук не так-то просто выделать, а волосы отрастить и того сложнее, если она не отловит в этот раз юного шамана-оленя, то и не выловить ей его ещё три года, а то и больше.
Но и медлить нельзя было – скоро снег, скоро лёд найдёт на землю. Осень в мире Мавки коротка. Нечем будет кормиться семье Мавки и селению, если охотники хоть день просрочат, поэтому нужно оленя поймать до первых снегов. До первой ледяной корки на озёрном берегу.
Взяла Мавка лук, да за спину колчан закинула, вперёд поспешила, к танцующим камням. Не успела она дойти до той стороны озера, где сердце чаще и быстрее биться стало, ветер холодный и чистый повеял, и послышался Мавке в том ветре голос Бога северных ветров:
-Как солнца земля зимою не видит, не помнит, так и ты его не вспомнишь…
И поняла охотница, пропадёт олень её, шаман, пропадёт юный, не достать его больше, коли сейчас она его не поймает. И встал образ шамана юного. Как коптила Мавка рыбу зверобоем-клевером тем, что шаман ей приносил, как чертила знаками имя шамана на рыбе той. Имя, кое теперь меж рогов запрятано. И память та застила глаза образами – три года Мавка косу свою растила на тетиву, пока олень о семи рогах ветром против заката летел, камни ногами своими длинными в танец сбивал, а память его стирала образ Мавки возлюбленной. Давно уж рыбу ту с именем съели лайки Мавкины, дабы хозяина нового признать, давно кости рыбьи с золой смешались, давно и новых рыб наловили, да и тех съели, а имя всё не являлось деве-охотнице. Словно намертво и накрепко позабылось. И вечерами зимними, утренними зорями олень тот скакал меж юрт в селении, словно вспомнить пытался, что жил когда-то среди людей, был породы их. Лайки рвались с цепей своих, вперёд, разорвать огнерогого оленя, глазами своими голубыми, небесными, глядя на след его кровавый. То единожды попала Мавка в ногу оленя, надеясь задержать его, но шаман юный в облике рогатого оленя и не думал останавливаться. Спешил в сторону заката, а рога его в цвет солнца, восходящего, окрасились. И заволокло его утренним туманом так, что даже собаки след его потеряли, да вновь взять не смогли.
Очнулась Мавка от воспоминаний своих, вперёд поспешила, лук свой подняла и достала стрелу особенную, с каменным наконечником. Коли ровно в шею стрелять, в жилу бьющуюся, уснёт олень и упадёт словно замертво. И Мавка увидит имя запретное, запрятанное меж рогов. Увидит и скажет, а олень тот вновь её суженым станет. Спешила Мавка на танец камней и всё глубже в туман уходила, на Север, не замечая того сама. Очнулась лишь когда солнце проглянуло, к закату близясь, а впереди снежные холмы высокие показались. Далеко, не дойти до них и за день, но шапки их белоснежные видать и за тысячи локтей было. Расступился туман, замерла Мавка, знаки ей вспомнились запретные, заклятые.
-Солнце! – крикнула дева и подняла лук. – Птица! Стрела! Несись ко мне как ветром, суженый мой! Имя твоё, тайное, Альмалак, хозяин камней и льда!
И стало вокруг тихо, и камни унялись, и ветер отступил, и солнце словно бы замерло и стало сильнее слепить очи уставшие. Прикрыла Мавка вежды ладонью, а как отняла руку от лица, так и дышать едва не перестала. Стоял перед ней шаман юный в облике оленя о семи рогах. Стоял и глазами своими влажными смотрел, сам голову склонил, чтобы имя та прочла. И сплетались тени в знаки, рисуя запретное, сказанное девой. «Альмалак» - имя то было.
-Олень мой быстрый, любовь моя непутёвая… - прошептала Мавка и руки протянула. Обняла шамана своего юного за шею оленью, чувствуя, как под руками её олень тот человеком становится.
-Мавка… - голос ручьём холодным пролился и теплее зазвучал. – Любовь моя терпеливая… Спасла, спасла шамана своего!
И подняла голову Мавка, глядя в глаза суженого своего. Озарила лицо её улыбка и дева-охотница отступила, свистнула, и туман расступился, дорогу к селению показывая. Не было теперь невозможного для Мавки-спасительницы. До ночи добрались дева-охотница и шаман юный до селения, а наутро обвенчали их, связав запястья алой лентою, под цвет рогов меж которых имя запрятано было. Юрту им дали добрую, породнились семьи знахарки да шамана и вовек не знали проклятья оленьего. А рог, что скинул олень в первый год перед Мавкой и по сей день в селении, у потомков их хранится, по сей день оленями одежды вышиваются. И по сей день тишь да гладь в селении царит. И о любви Мавки-охотницы да шамана юного Мильна всем, от мала до велика, ведается.