Александр Македонский. Дары Афродиты. Глава 5

      Глава 5


      На следующий день Филипп, прочитав утреннюю корреспонденцию, нахмурил чело, посмотрел на замершего у двери раба и поманил его пальцем:

      — Вот что, позови-ка мне Леонида.

      Прислужник мгновенно улетучился, воспитатель царевича тоже не замедлил явиться:

      — Ты звал меня, царь…

      — Значит, так, — начав оглашать свою волю, Филипп немного растягивал слова. — Сегодня не тирань царевича и не бегай за ним с утра пораньше. Пусть наиграется с Гефестионом, а позанимаешься с ним во второй половине дня.

      Леонид удивился: отец царевича, обычно строгий и ревностно следящий за успехами сына, теперь сам даёт поблажку и позволяет мальчику развлечения, да ещё после того, как дерзкий отрок уже вчера позволил себе такой отход от строгих предписаний учителя! Но оспаривать приказ не было смысла — и Леонид, молча кивнув головой, направился к двери: удивление не повод для расспросов и тем более — для выражения неудовольствия, возражений и оспаривания царского веления.

      — Стой! — остановил уходящего Филипп. — А почему не спрашиваешь, с чего это я такой добрый?

      — Твоя воля, государь… Тебе виднее…

      Леонид рассчитывал, что видимое отсутствие любопытства у неосведомлённого о причине царского решения сделает своё дело и заставит царя разоткровенничаться, но Филипп не оправдал ожиданий учителя, а только усмехнулся:

      — Правильно. Больше дела, меньше слов, а на сегодня — и того, и другого немного. Кто доживёт, тот всё узнает. Теперь иди.

      Озадаченный Леонид откланялся, вышел и в коридоре столкнулся с получившим неожиданное послабление в необходимости набивать свою голову и очень нужными, и вовсе ненадобными знаниями царевичем.

      Александр, проснувшийся немногим позже отца, сразу же встал, подбежал к окну и увидел, что тени ещё длинны. «Всё в порядке, до полудня достаточно времени, я всё успею», — радостно подумал царевич и, натянув хитон, отправился к отцу. «Только бы всё прошло гладко!..» — так и получилось, что, не дойдя до цели десятка шагов, мальчик повстречался с учителем и замер. Если Леонид утащит его сейчас в классную, это разрушит все его планы! Нет, надо продемонстрировать свою волю: пусть Александр ещё не царь, но царевич-то он точно — значит, какой-то толикой власти всё же обладает! «Надо сказать — и твёрдо, чтобы удалось отпроситься, — решил Александр. — Это не какое-нибудь простое отлынивание».

      Но Леонид царевича опередил:

      — Ну что, можешь принести благодарственную жертву богам: отец продлил твой вчерашний отдых до второй половины дня.

      Глаза Александра радостно блеснули: как добр отец, он всё понял, и Леонид не будет гоняться за своим учеником, у которого на сегодня и, вообще, на все ближайшие дни есть гораздо более важные дела, чем арифметика, правописание и тычинки с пестиками!

      Леонид, по своему обыкновению, стал поваркивать, он ещё не забыл, как дерзко похвалился ему наследник своим полным отступлением от предписаний воспитателя, ну да что делать, если и отец сегодня на стороне сына!

      А Александр счёл своим священным долгом показать удаляющейся спине учителя язык. Вот теперь можно было приниматься за главное. Отец знает, как дорог сыну Гефестион, и понимает, как ценны для Александра свободные часы, которые он может провести со своим новым другом, — это добрый знак!

      И царевич вошёл к родителю.

      Робость всё же овладела мальчиком, к ней примешивалось ущемлявшееся самолюбие: сейчас он, царевич, должен будет просить! Конечно, своего отца, конечно, на очень нужное и справедливое — и всё же… Но в конце концов желание и чувство возобладали над гордостью:

      — Отец, я хотел просить тебя… — Александр потупил взгляд и не заметил, что отец посмотрел на него с жалостью. — Мне нужны деньги. Три обола.

      Царевич готов был встретить и нотации, и порицание, и отказ и уже подумывал, не стоит ли после неудачи у отца попробовать разжиться необходимым у Клита или у Ланики, но отец совершенно не возражал и сделал даже намного более: встал, подошёл к столу и, зачерпнув горсть серебра, высыпал её в подставленную детскую ладошку.

      — Бери, бери немного побольше. Я догадываюсь, на что они тебе понадобились. Ты всё делаешь правильно: тот, кто правит, должен быть щедрым и никогда не забывать того добра, которое сделали ему. Сегодня вечером я устраиваю пир, приготовления к нему уже идут. Можешь наведаться на кухню: поставщики обещали привезти персики, они и в Афинах ещё редки. Возьмёшь что тебе надо, — я разрешаю. — Филипп потрепал сына по золотой шевелюре. — Ну ступай!

      У Александра захватило дух. Он не ожидал такого удачного исхода посещения обычно сурового родителя. Снова радостно заискрились голубые глаза, снова восемь детских лет не заметили жалости в ответном тёплом взоре родителя.

      — Спасибо, отец! — Царевич поймал длань правителя Македонии и запечатлел на ней благодарный поцелуй.

      Филипп поднял сына на руках:

      — Беги, беги, Александр! Лови каждое мгновение! — Царь вздохнул и только тогда, когда за донельзя обрадованным наследником закрылась дверь, закончил: — Их так мало осталось…

      Выйдя от отца, Александр первым делом пересчитал деньги. Девять оболов, какая удача! Этого ему с Гефестионом хватит на три дня, а у царевича в запасе был ещё поход на кухню!

      «Решительно, боги на нашей стороне! — думал Александр, припоминая, что отец любил поговаривать «решительно» и ссылаться на расположение богов, когда обсуждал важные дела. — Отец меня обычно не балует, а сегодня так добр и отзывчив! Конечно, потому что знает, какой Гефестион прекрасный и самый-самый верный! Мой Патрокл!»

      В наследнике всё ликовало. Однако, вернувшись из набега на кухню и разложив на столе небоевые трофеи, Александр обнаружил, что отправляться на базар двоим друзьям не было никакого смысла: Гефестиона ждали горячие соблазнительные пышки, к ним прилагались сливки в изящном горшочке, четыре больших сочных персика, только что вынутые из печи ещё пышущие жаром пироги с черносливом, сушёные финики и курага — эти диковинные фрукты попадали в Македонию из заморских стран. «Финики от финикийцев, — пришло в голову царевичу, и он счастливо рассмеялся. — Не пойдём на рынок — больше будет времени поплавать в речке». Даже для Афины на кухне нашлись большая кружка молока (о том, что оно ей пришлось по вкусу, царевич уже знал из своего вечернего визита к почтенной матери большого семейства) и две здоровые отбивные: снимавшиеся с дежурства стражники перед отдыхом любили хорошо подкрепиться — и мясные блюда готовили на царской кухне спозаранку. «Тогда… да, вот что я куплю на базаре!» — посетила Александра ещё одна — и снова удачная — мысль.

      Царевич отправился на рынок своим обычным путём — используя тайный ход. Маму шестерых прехорошеньких щенят и её потомство он поприветствовал, но гостинцев на сей раз не захватил: Афину Александр решил покормить потом, вместе с Гефестионом.

      В небольшой, но богатой лавке около базара шла бойкая торговля, глаза царевича сначала разбежались, но скоро выбрали подарок для драгоценного друга. «Они должны понравиться Гефестиону! — подумал Александр, приобретя две изящных фибулы с лапками в виде львиных голов. — А потом я скажу ему самое главное. Нет, лучше сразу сказать — и потом подарить. Или это будет похоже на плату? А сказать после того, как вручу фибулы, будет похоже на то, что я Гефестиона как бы задабриваю, чтобы он ответил утвердительно. Нет, гадать не имеет никакого смысла. Как пойдёт, так и пойдёт. Гефестион неподкупный и честный — врать не станет в любом случае. Захочет — согласится. Только бы это свершилось!»

      Вернувшись и спрятав подарок, чтобы фибулы оказались для Гефестиона неожиданным сюрпризом, Александр выскочил во двор. Теперь оставалось только ждать. «Леонид, наверное, из любопытства всё же наведался в мою комнату. Вот будет негодовать, когда всё это увидит! Хорошо, что я догадался закрыть пышки и пироги полотенчиком — так и тёплыми сохранятся, и не высохнут», — похвалил себя Александр за предусмотрительность и устремил взгляд на ворота, в которых должны были — и уже скоро — появиться статный красивый грек и его ещё более прекрасный отпрыск. И предчувствие этого, предвкушение этого мига почему-то заставляло, как и вчера, сладостно сжиматься сердце, что-то снова рвалось из глубин души наружу, звенело и взмывало вверх, в небеса. Синие-синие, как и глаза того, кто нужен был более всех остальных…

      Как и вчера, ярко светило солнце, как и вчера, когда Аминтор показался в воротах, он выступал важно и значительно, был так же статен, высок и красив, как и вчера, рядом с ним шёл Гефестион, но, в противовес минувшему дню, Александр не просто встал, а сорвался с места, мигом подлетел к вошедшим:

      — Здравствуй, Аминтор! — тут же влепил другу звонкий поцелуй и потащил за руку: — Пойдём!

      Глаза сына Аминтора засияли и просительно посмотрели в отцовы очи.

      — Идите, гуляйте, только не плещитесь в речке долго.

      — Не будем, мы обещаем! — крикнули мальчики и понеслись вперёд, будто были обуты в крылатые сандалии, в которых Персей вознёсся на небо вместе с Андромедой.

      — Пойдём, я покажу тебе свою комнату, ты ещё её не видел. Представляешь, сегодня Леонид сказал, что даст мне вволю с тобой поиграть и не будет разыскивать меня и усаживать за нудные уроки, пока ты здесь.

      — Так и сказал «нудные»? — Гефестион заулыбался.

      — Нет, это я от себя… Вот остался бы ты на вечер, и ещё на ночь, и ещё на завтра и, вообще, поселился бы во дворце, пока вы дом не купите! А ты как, что вчера делал? Отец не ругал? — Александру надо было обо всём доложить, о самом смелом помечтать и поделиться этим с Гефестионом и всё о сыне Аминтора разузнать; видя синие глаза, он совершенно преображался — горел, пылал — и продолжил делиться новостями, успокоившись, когда услышал от сына Аминтора «не волнуйся, всё в порядке»: — Афина всё молоко вылакала, представляешь? Ей понравилось, я ей вчера водички подлил, а сегодня ещё не кормил, тебя ждал. Вместе пойдём, хорошо? Ну входи!

      Мальчики уже дошли до комнаты царевича, Александр распахнул дверь — и Гефестион поразился, увидев заставленный едой стол:

      — Ничего себе! Ты полрынка сюда принёс?

      — Нет, это я набег на нашу кухню совершил. Отец сам разрешил и ещё денег дал — даже больше, чем я просил. Он обычно… ну, не сердитый, но строгий, а сегодня был так ласков! Вот, смотри, это для Афины. — И царевич показал на отбивные.

      Глаза Гефестиона продолжали лучиться.

      — Как здорово! Вчера у неё было сырое мясо, а сегодня — жареное. Пусть всяким питается!

      — А персики с пышками для нас, но ей тоже немного захватим: вдруг понравится?

      — Точно! Только подожди чуть-чуть. Смотри, что у меня! — И сын Аминтора вытащил из-за пазухи морскую раковину. Перламутровая, светло-бежевого цвета, переходящего в тёмный бордово-коричневый на зазубренных концах створки, она поразила Александра.

      — Какое чудо! — Царевич взял в руки сокровище Эгейского моря.

      — Ты её к уху поднеси. Слышишь?

      Александр поднёс раковину к уху и восторженно прошептал:

      — Да…

      Внутри раковины тихо-тихо шелестело, перешёптывалось что-то очень далёкое и близкое одновременно, неумолчное, волшебное.

      — Это море шумит. Нравится?

      — Ещё бы! Я никогда такого не… — заворожённый царевич не договорил.

      — Возьми на память!

      — Ты что! — ужаснулся Александр. — Это же такая драгоценностть! И тебе не жалко?

      — Нет, ты её возьми, пусть у тебя будет. Я её сам нашёл — и мне гораздо приятнее знать, что она у тебя, а не у меня. — Гефестион немного порозовел. — Ты же знаешь, как это бывает. Она у меня была, а теперь у тебя будет — и получится, что общая. У нас же всё так нынче, да? — и продолжил, чтобы царевич зря не смущался и не отказывался принять в подарок такую редкость: — Смотри, что у меня ещё! — Гефестион снова полез за пазуху и вытащил омытые морским прибоем камушки — маленькие, овальные, тёмно-серые с розоватыми прожилками. — Это я тоже на берегу нашёл. Возьми! — и вложил камушки царевичу в руку.

      — Гефа… — Александр так и замер, с раковиной в левой руке и камушками в правой, только маленькие пальчики с восторгом ощущали под собой гладкую поверхность даров моря. Глаза царевича горели, словно сам Посейдон сложил к его ногам свои сокровища. Море, этот вечный магнит с ним ещё не повстречавшихся, овеяло его своим влажным дыханием и ветром дальних странствий и удивительных открытий. — Такое богатство! Как же ты с ним расстаёшься!

      — Но это же для тебя! Когда мы пойдём в поход, мы обязательно дойдём до океана, до Большой воды и увидим там ещё больше — и ракушек, и диковинных рыб… Говорят, есть такие огромные — больше, чем слоны, с фонтаном из головы.

      — С фонтаном? — Голубые глаза округлились. — Так бывает?

      — Говорят — а мы узнаем.

      — Ты и слонов видел?

      — Нет, — честно признался Гефестион. — Я об этом только слышал, — и вздохнул.

      — А мы с тобой увидим! — решил будущий царь — Македонии в частности и всей Азии в целом. Александр бережно сложил свои сокровища на главное место в своей комнате — там, где у него лежали свитки драгоценной «Илиады» и повествования о других славных деяниях мифических героев и настоящих царей, и взял со стола стоящую на подоконнике триеру. — Вот, мы на такой поплывём. Нравится?

      Триера была очень хороша и искусно выточена, даже вёсла помещались в выпиленных портах.

      — Очень! Это та, которую ты делал вместе с Клитом?

      — Да, сначала только он, а я смотрел, а потом уже, как научился, и сам стал помогать. Бери, пусть будет у тебя!

      — Но… я не могу. Это же… Клит делал для тебя, он обидится!

      — Ты что, нисколько! Мы же с ним ещё сделаем! А, потом, я буду приходить к тебе, когда вы дом купите, и играть с тобой. Мы ещё и гоплитов, и конников выпилим, мы всё сможем, и это всё у нас будет общее! Бери-бери! — И Александр вложил триеру в руки Гефестиону. — Мы на такой поплывём в Азию!

      — Да. Вдвоём на одной, правда?

      — Да, мы вдвоём! Будем главные, а ещё вся армия! Только бы отец не завоевал слишком много, чтобы и мне осталось!

      — Останется! Мне Гармодий говорил, что Ойкумена очень велика.

      — А кто это?

      — Это мой учитель.

      — У тебя тоже есть! Как Леонид?

      — Нет, он седой совсем и добрый. Никогда меня не мучит. — Гефестион с нежностью посмотрел на Александра. — А ты самый-самый добрый, правда?

      Что-то новое, не изведанное доселе, рвалось из двух детских сердец. Как руки обменялись своими главными богатствами, так и души готовы были излиться друг перед другом. Распахнутые объятья, открытые сердца, самые сокровенные мысли и мечты, о которых обязательно должен был узнать стоящий рядом, золотая пора и самые нежные чувства — казалось, это не иссякнет никогда, как не закончатся и эти славные солнечные летние дни, и единение в дружбе и любви с первого взгляда.

      — Не знаю… — Александр постарался скрыть смущение: — И вот смотри! У меня ещё. — Царевич вручил Гефестиону фибулы. — Я сегодня уже успел сбегать в лавку у рынка. Возьми, примерь! Они такие симпатичные, мне сразу пришлись по душе. Я подумал, тебе тоже понравятся…

      — Они прекрасны, но… я не могу! Они такие дорогие, наверное… Мне отец говорил, что дорогие подарки принимать неприлично.

      — Ничего не дорогие! В Македонии добывают серебро, это только работа. Это отец говорил, что у чужих людей неприлично. Но ты же знаешь, что дарить так приятно! Особенно дорогому человеку! Ты же мой самый близкий друг, верно? — Царевич тихо засмеялся и лукаво посмотрел на сына Аминтора. — Мы вчера это выяснили.

      Гефестион тоже улыбнулся и отстегнул свои фибулы — тоже очень красивые, изображавшие лилии в маленьких коронках. Полотно хитона упало, обнажилась худенькая детская грудка. Александр робко коснулся нежной кожи.

      — А ты беленький, почти не загорел вчера.

      — Ко мне загар медленно пристаёт, но я сегодня ещё наберу, правда, — пообещал Гефестион царевичу и защёлкнул новые фибулы на хитоне.

      — Здорово, как тебе подходит!

      — Спасибо! Александр! — Гефестион посмотрел на свои фибулы, которые положил на стол. — Мне в голову пришло — возьми мои! Они тоже симпатичные, будешь носить, я их совсем мало надевал.

      — Ты хочешь? — Царевич не порозовел — разрумянился: мысль надеть то, что было на Гефестионе, то, к чему сын Аминтора прикасался, Александра восхитила.

      — Очень! Я слышал, собаки могут перенимать характер хозяев — а вещи тем более, если даже животные меняются. Ты их наденешь — и как бы будешь частичку меня носить и своё добавлять. Это же прекрасно! Возьми, видишь, тут лилии, тебе очень подойдёт!

      — Ты здорово придумал! Тогда давай вдвоём обменяемся! Я твои возьму, а ты — мои, старые! — И Александр открепил от хитона свои застёжки. — Те, новые, будут обычным подарком, а эти — на память обо мне: ты вечером придёшь домой, посмотришь на них — и я буду с тобой, и мы быстрее встретимся. Это же почти никогда не разлучаться — просто великолепно!

      После ещё одного обмена имуществом, на этот раз менее ценным, чем то, что дарило море, и уменьшенная копия того, что по нему плавало, царевич решил, что хорошо начавшийся день и продолжается лучше некуда — да, именно в такой надо сказать самое главное, поведать самое заветное. Александр положил руки на плечи Гефестиону.