Об отношении к смерти других

Мне кажется, что неприятие многими людьми идеи эвтаназии и вообще само нежелание её   обсуждать коренятся в их осознанном или неосознанном ужасе перед смертью.  Именно в личном, не преодолённом и глубоко затаённом ужасе. И, возможно, страшит людей не столько предстоящее умирание, сколько метафизический страх небытия.
Практически у всех народностей, имеющих древнюю историю, выработан достаточно высокий уровень культуры отношения к смерти. Такая культура может включать в себя элементы языческих и религиозных верований, мистики и оккультизма, философии и психологии, естественнонаучных знаний о мире и человеке. Египетская и тибетская книги мёртвых, древнегреческая и индийская мифология, шаманство и колдовство, буддизм и даосизм… Многочисленные практики, ритуалы, обряды, медитации. Огромнейший, просто необозримый пласт духовного опыта, назначение которого – примирить индивидуальное сознание и факт его неизбежного расставания с миром. Помочь психологически принять этот факт и преодолеть трепет перед Великой Неизвестностью, ожидающей всех и каждого. И быть может, дать уверенность или хотя бы надежду на продолжение личного существования в какой-то форме и даже на воссоединение с теми, кого знал и любил.
В наиболее развитых по отношению к смерти культурах, таких как тибетская – вплоть до того, чтобы помочь умершему сориентироваться в новой реальности. Конечно, не каждая культура создала такие подробные путеводители по загробным мирам, как «Бардо Тодол». Но все же там, где смерти уделено должное внимание, всегда накоплена и определённая сумма знаний (можно ли назвать их знаниями? – ну, тогда скажем так: некого внутреннего опыта) о том, что собой представляет «тот» мир; что происходит с человеком во время умирания и после.
Конечно, всё это нужно также для того, чтобы сгладить чувства потери и у близких, принести утешение и им тоже. Вспоминается история о Чжуан-цзы: когда у него умерла жена, он начал петь и бить в медный таз. Никакой скорби во всём этом не было и в помине, и в ответ на недоумение соседей великий даос пояснил примерно следующее. Кто знает, сказал Чжуан-цзы, кем или чем была моя жена до воплощения в этом качестве на Земле; и кем или чем она является сейчас? Не является ли то, кем или чем была моя жена, теперь более свободным? Не стоит ли порадоваться за то, кем или чем она стала теперь; и не пожалеть ли как раз нас, оставшихся?
Когда же он почувствовал приближение собственного конца, то отдал распоряжение своим ученикам: после смерти его труп не хоронить, а выкинуть в поле. Как же так, учитель, удивились ученики, ведь твоё тело съедят стервятники и бродячие собаки! На что Чжуан-Цзы невозмутимо ответил: а если закопаете в землю, то оно достанется червям – им-то за что такая привилегия?
Тибетцы тоже оставляют тела умерших в горах на съедение падальщикам. Мотивируется это в числе прочего и тем, что поддерживает естественный круговорот органического вещества в природе. Люди тоже не должны его нарушать.
Мне кажется, вот такое отношение к смерти и является образцовым. Конечно, я далёк от того, чтобы призывать людей оставлять трупы где попало. Есть ведь и более разумные с точки зрения элементарной гигиены способы избавления от них – например, кремация. Но, пожалуй, сам даосский подход к человеческому существованию и завершению земного пути человека стоило бы взять на вооружение в любом обществе, где такого нет.


*

В нашем обществе, да и вообще во всей западной культуре, на мой взгляд, нет должной культуры отношения к смерти. И соответственно ко всему, что связано с ней: с умиранием, с похоронами, с поведением причастных к ним людей до, во время и после. Нет – несмотря на всё то, что нагромоздили над этим и вокруг этого церковь и другие социальные институты. Это во многом следствие того образа мысли, мировоззрения, отношения к миру в целом, которое выработала и исповедует современная цивилизация так называемых развитых стран.
Под культурой отношения к смерти я подразумеваю прежде всего настоящее понимание того, что такое смерть, видение подлинного её значения. Не на бытовом, а на достаточно высоком мировоззренческом уровне. Если бы такое понимание было культивировано в сознании большинства, как общепринятая норма, то и отношение к смерти было бы в обществе другим. Обладающие таким пониманием люди легче переносили бы мысли о своём скором уходе, да и их близкие, когда это произошло. 
К сожалению, общества западной культуры (в том числе наше) если и придут когда-нибудь к такой культуре отношения к смерти, то не скоро. Мешают и традиции, и менталитет, и косность мышления большинства. Уважения к смерти в обществе нет потому, что нет по большому счёту уважения к индивидуальной жизни, несмотря на то, что пресловутое уважение повсеместно декларируется. О смерти думать не принято потому, что жизнь подавляющего большинства людей наполнена если не в основном, то во многом ерундой. Постоянно уделяя внимание второстепенным вещам, отучаешь себя от мыслей о главном.
Чтобы понимать, что такое смерть, и относиться к ней адекватно, необходимо осознать ещё много важных вещей. Все их трудно перечислить. Если говорить коротко, необходим некий минимальный уровень философской, мыслительной культуры. Сумма приемлемых представлений о своей жизни в целом, о бытии и сознании, об окружающем мире, о своём месте в нём, о своём предназначении. Конечно, его имеют очень и очень немногие. Это не удивительно.
Ведь чтобы всё это в себе выработать, сделать частью личного внутреннего опыта, нужны длительные и напряжённые усилия ума, воли, чувств. Нужно проделать немалую работу духа, которую захотят, да и способны-то проделать отнюдь не многие. Получение образования, навыков развитого мышления – только часть её, причём не главная. И дальше необходимо некое внутреннее «делание»: осмысление и, так сказать, эмоциональная переработка усвоенных представлений, итогом чего будет устойчивое и определённое отношение к собственной и чужой смерти.
Пока такого отношения в обществе нет, мы будем расставаться с дорогими нам людьми так, как это у нас происходило и происходит.

*

Лично у меня всё, что связано с похоронами, вызывает стойкое неприятие – на грани отвращения. Не потому, что я настолько слаб нервами. А потому что эта процедура, вся эта театрализованная возня с трупом и последующим возлиянием повсеместно превращена в некий обязательный, бессмысленный и во многом фальшивый спектакль. В котором, хочешь или не хочешь, а приходится участвовать, внося свою лепту фальши. Все эти слёзы, причитания, траур, трагически-скорбные лица, венки с лентами, процессии, распределение ролей… Раньше ещё играли похоронный марш, чтобы все вокруг были в курсе – слава богу, хоть от этого в последнее время избавились.
Родственники должны непременно присутствовать (иначе пришедшие обидятся) – и чем больше их будет, тем лучше. Все должны изображать великую скорбь, даже если её не особенно испытывают. Все должны выражать глубокое соболезнование друг другу, хотя может быть, в глубине души многие из присутствующих считают, что соболезновать-то особенно и не в чем. Он сам избавился от страданий, и быть может, ещё в большей степени избавил своих домочадцев.
Ведь оплакивают, по сути, не покойника – ему-то что? Оплакивают себя любимых, оставшихся, но почему-то этот простой психологический факт упорно вуалируется. Есть в этом, как ни крути, какой-то элемент лицемерия. Каждый понимает: то же самое ждёт всех без исключения. Не тот ли самый страх собственной смерти заставляет нас скорбеть и стенать, не напоминание ли о собственной участи и подсознательное неприятие её?
После выполнения первой части спектакля с погребением следует вторая – поминки, которая пошлостью и бессмысленностью ничуть не уступает первой. Все обильно едят, пьют и произносят речи о том, какой замечательный человек был покойный (при том что, может быть, относились к нему при жизни не очень-то хорошо, и вполне заслуженно). Часто все присутствующие понимают, что и они сами, и другие говорят, мягко говоря, неправду, но – так принято! Вот и делают вид, что внимают речам друг друга, и сами через силу плетут что-нибудь от себя, тщась сказать хоть что-то, кроме банальностей.
Часто бывает и так, что некоторые из участников мероприятия напиваются в хлам (а это у нас умеют, дай только повод). И, забывая о причине встречи, ведут себя неадекватно. Вплоть до того, что начинают веселиться или скандалить друг с другом, окончательно опошляя и превращая в фарс и без того кукольное представление.
Я за то, чтобы всё это было как-то скромнее, незаметнее, интимнее, что ли. И без насаждения атмосферы всеобщей скорби. Без обязательного оповещения и привлечения всех, кто может прийти. Я против принудиловки в такого рода делах. Пускай приходят те, кто испытывают потребность, а кто не пришёл – не смог ли, не счёл ли нужным – осуждать не надо. Личное дело каждого. Я бы ни на кого не обиделся, честное слово, если бы узнал с того света, что моё безжизненное тело вообще никто хоронить и поминать не пришёл. Экая досада!
Как к человеку относятся при жизни – вот что на самом деле для него важно. Ну, помнить тоже важно, но уже не для ушедшего, а для оставшихся.
И, в конце концов, прав Еврипид: «Не умершего следует оплакивать, а рождающегося для тяжкой борьбы с жизненными невзгодами!»

*

Нельзя обойти вниманием, раз уж затронул тему, ещё один момент. Все эти хлопоты вокруг обустройства могил (порой даже со стремлением внести некий дизайн!)… Можно ещё как-то понять, когда люди хотят сделать заметным место погребения кого-то другого. Своего рода элемент психологической компенсации: уже нет близкого человека, так хоть пускай впечатляющий монумент будет. Тоже подкрепление памяти о нём в числе прочего. Если кому-то кажется, что огороженная площадь и камень с надписью что-то прибавляет к памяти об ушедшем – ну что ж, пусть кажется.
Но когда некто озабочен собственной будущей могилой – для меня это что-то запредельно абсурдное. Вот чтобы место было не где-нибудь, а в новом районе престижного кладбища, чтобы гроб был приличный, ограда была не хуже, чем у людей, чтобы памятник был на уровне… Тьфу! Воистину, даже смерть не способна прошибить обывательский образ мысли! Даже и тут, перед лицом вечности (опять прошу прощения за пафос), человек проявляет непростительную для носителя бессмертного духа мелочность и суетность. Так по-мещански цепляться за материальные символы (тоже преходящие) – это даже не только абсурдно, это просто… ну как-то недостойно разумного человека.
Не могу объяснить это иначе, как социальными атавизмами, языческими пережитками сознания – с тех древних времён, когда властителей и вождей хоронили с оружием, домашней утварью, их животными и слугами. И непременно воздвигали ему такой памятник, чтобы он поражал воображение простых смертных, пока живых. Это просто показатель неразвитого сознания, не более того. Как объяснить этим людям, что останки в земле уже не имеют ничего общего с тем, кого вы знали и быть может, кем дорожили. Прах не стоит увековечивать, хотя бы и воображаемо.
Гусеница окукливается перед тем, как превратиться в бабочку. Когда наступает время, куколка раскрывается, и бабочка улетает. Ей незачем цепляться за остатки кокона, в котором вызревала. Эта хитиновая оболочка уже не имеет отношения к тому, в кого превратилась бывшая гусеница и куколка. Она ей совсем ни к чему. Ни к чему она и другим гусеницам, тем более что они все (или почти все) тоже со временем превратятся в бабочек.
Конечно, человек – не гусеница; с ним обстоит куда сложнее, но всё же что-то в этом есть. Это давняя известная энтомологическая метафора, иллюстрирующая индивидуальную эволюцию личности. На мой взгляд, очень удачная, потому что тоже взята из области живого.
Подытоживая тему, я бы сказал, что, на мой взгляд, в отношении к смерти и похоронам извращённое преобладает над здравым. Как и во многих важных аспектах общественной жизни.
Чтобы здравого было больше, нужно по-другому, чем принято, смотреть на многое.
На то, кто ты есть. Откуда и зачем пришёл на Землю. И куда уходишь потом.
На то, чем на самом деле является твоё тело по отношению к Тому, Кто пребывает в нём, пока ты жив. Что оно было взято на время в аренду из природного материала. И материал этот надлежит вернуть обратно. Просто отпустить, не держась за него.