Нулевой цикл. 3

   Девчёнка и мальчишки бросились за Толстяком.
   - Стой! Поймаем, макнём!
   Они поймали Толстяка на берегу легендарного, мифического, робкого, но глубоко, выше колен, то появляющегося, то исчезающего, маленького, почти домашнего, куска огромного Океана.
   Оттуда раздались вопли, свист и треск трущихся друг о друга нейлоновых курток, плеск воды, хохот. И после истошного визга всё стихло.
   Стройка привычно ворочалась внутри строительной площадки, поскрипывая тросами подъёмного крана, сверкал фиксой электросварки.
   У Гнилуш этой ночью опять стреляли. На короткие, быстрые, глухие пистолетные тычки ответили две раскатистые, железистые, долгие автоматные очереди.
   Весна.
   По-настоящему, весна, - это неуловимое мгновение, несколько дней, несколько часов, когда счастье может брякнуться с неба и лежать на виду тенью от облака, запахом лопнувших почек, нежной, нетронутой, прозрачной лужей талой воды, первым дождевым червём, первой бабочкой лимонницей или прижаться в вагоне метро в твоей спине упругими грудями. Или вынырнет из-под земли, или сбитое кронами деревьев, врежется в твою, не проснувшуюся после зимней спячки часть организма, выбьет какой-нибудь подшипник или спалит транзистор. И поехала твоя крыша, улетела не крашенная.
   Но, к счастью, родившиеся в промзоне организмы отлично защищены от непредвиденных встреч и продолжают своё целеустремлённое движение по указанному маршруту в согласии с заданными параметрами бытия.
   А вокруг больших городов авангардами на дорогах ветров, - стройки и пригороды, мерцающие светом окон в темноте лесов, как Аргус глазами.  Здесь, иногда, выбиваются из-под земли закопанные вместе со строительным мусором...
   Встав на привычных ветру путях, дома, заняв пустыри, превращают в том месте каплю пространства, оторванную от Земли, в воронку, в которой ветер мечется от дома к дому, пока не превратиться, проносясь между домами, в разъярённый шквал или пока не стихнет, истратив силы.
   Этой ночью, набухший, влажный воздух, не выдержав, вжался в Землю, сдирая с неё клочья остатков снега. Отяжелевшие облака текли маслом, взбитые слабым ветром, дробящимся о зубья домов, волочили свои брюшки, расчёсывали путанные пряди о стены, крыши, телевизионные антенны, столбы, ветви, текли, растворяя дома, деревья, белый бетонный забор, подъёмный кран. Вороны, превращённые туманом в расплывшиеся тёмные пятна, садились, сначала, на деревья, чтобы осторожно перескакивая с ветки на ветку, перебраться на верхнюю кромку невидимого забора и ходили по ней, как по облакам.
   Туман обнимал наш пригород весь день, оседая мелкой водяной пылью. Несколько раз, сквозь источившиеся облака, откуда-то сверху, матовым жёлтым светом Солнце освещало резную, шевелящуюся тень подъёмного крана, штурмовой башней двигавшегося вдоль неподвижной, плоской, лишённой глубины и толщины, проекцией двухподъездного воздушного замка.
   Ночью ветер сдул из двора остатки расчёсанной в пух облачной шерсти. Не нужную, не удержанную, рыхлую плоть.
   Луна светила жёлтым, отражённым светом не уснувших квартир. Заря, заспанная, пушистая от лёгкого безветренного воздуха.
   Теперь, когда шарошки подъездного раздробленного эха обернулись толстым, тяжёлым телом семнадцатиэтажного дома, вороны плели-расплетали неслышные узоры вокруг подъёмного крана, выбивали из крон далёких деревьев куски светило-светло-голубого неба, запутавшегося в ветвях.
   Как турмачи зависали вороны на одном месте, раскачивались, ныряли, кувыркались, делали заднее сальто, вставали вертикально на крыло, разлетались двумя остывшими кусками магмы, вырвавшимися из жерла вулкана, погашенного холодными бетонными плитами. Бросались навстречу друг другу, снова разлетались, одна вверх, другая влево, резко, одновременно, на сто восемьдесят градусов, меняли направление полёта. Встречались, взмывали вертикально вверх, свивали крылатый клубок из своих маленьких, лёгких тел. И снова сквозь рёбра подъёмного крана, на полной скорости, дразня друг друга, разлетались над головами гастарбайтеров, гуляющих среди жидкой глины и луж по ледяным, утоптанным за зиму тропинкам.
   Гастарбайтеры не работали. Бродили, раскрывшись Солнцу, от дома к вагончикам, из вагончиков в магазин, из магазина в дом. пили чай на развороченной тягачами площадке, перед вагончиками.
   Перед обедом, через главные ворота, вошёл, спотыкаясь о вывернутые комья глины, балансируя на узких, топких перешейках между лужами, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, Высокий Тощий Человек в джинсовом костюме, с огромным, пустым челночным баулом в руке. Здороваясь на ходу, прошёл сквозь редкую толпу размякших гастарбайтеров, обогнул нескольких, словно флажки на слаломной трассе. Открыл своим ключом дверь вагончика, который занимал Риэлтор, вошёл в вагончик и заперся изнутри.
   Гастарбайтеры курили, отражались в огромной луже, затопившей стоянку подъёмного крана, похохатывали, пару раз стучались в измятую железную дверь с занавешенным изнутри окном.
   Сквозь забор, через невидимую, заставленную вагончиками калитку, прошёл гонец из магазина. Гастарбайтеры загалдели, выстроились, не соблюдая ранжира, в две цепочки разной длины и двинулись к дому следом за полиэтиленовыми пакетами, сверкающими на Солнце. Цепочки разошлись и обошли с двух сторон блоки, по которым лазил стропальщик, шли клапанами духового оркестра, аритмично подпрыгивая и западая. Перед рельсами подъёмного крана, резанувшими снег двумя мечами, затупившимися от долгого употребления, гастарбайтеры бросились вперёд с гиканием и шутками, вскакивали по лесенке в окно первого этажа.
   Стройплощадка опустела.
   Тихий ветер, какой-то, не по весеннему растерявшейся набитый чем-то, отяжелевший, с вязкими попытками неуместной ласки, шевелил перья сидевших на заборе ворон.
   Людям трудно строить гнездо на мёртвом дереве. Тот, кто сидит на верхушке, всё время шепчет о Канале, о пароходах, о парящих чайках, о свежем, чистом ветре вечернего бриза, зелёном бархате лопнувших почек, шуршащих волнах прибоя, в который очень хочется окунуться. Но не добраться своим ходом подъёмному крану к морю. Даже по рельсам железной дороги. Совьют гнездо, позовут в человеческую стаю. Приволокут своих мёртвых, всегда спящих зародышей. Отложат около гнезда, как рыба икру, бросят без надзора. Не прозреют зародыши сами, даже, если их расклевать.
   И что из них вылупиться? И скоро ли?
   Над глиняным месивом стройплощадки, танцующий в паре с подъёмным краном стропальщик то размахивает руками, подняв верх голову, то простыми, без изящества, угловатыми движениями подхватывает предложенные стропальные концы с крючьями. Ведёт их, обняв, цепляет к плитам. Снова машет руками, подняв голову. Подхватывает лопату, скребёт снег, прилипший к нижней кромке взмывшей плиты. То сядет, закурит, то слезет с плиты и ходит вдоль них. Снова вскакивает наверх, на плиты, когда к нему подъезжает грузная платформа подъёмного крана с тонкой, высокой талией и предложит пустой крюк.
   Примерно через час, из риэлторского вагончика вышел Высокий Тощий Человек, вынес набитый баул, запер дверь вагончика и бегом, по скользкой тропинке, аршинными шагами пересёк стройплощадку. Закинул баул в окно первого этажа, впрыгнул по лесенке в дом. Через некоторое время вышел без баула, оглянулся на крик, махнул рукой, что-то ответил и, не оборачиваясь, ушёл.
   Их окон квартиры третьего этажа, в которой жили гастарбайтеры, в чистый, хохочущий от щекотливых солнечных лучей, прозрачный воздух, еле слышно выливалась тихая музыка.
   Весна.
   Весной количество не запланированных, не предвиденных событий резко возрастает. И на стройплощадках, покрывающих Землю мурашками многоэтажек.
   Щекотно Земле, странно.
   Чистый воздух, поднимаясь рот обласканной Солнцем Земли, закрученный фундаментами, землеройной техникой, битым стеклом, щебнем и оживающими корнями, хлебнув вернувшегося весеннего ветра, прочищает человеческие мозги до первозданной чистоты. Люди с весенней лёгкостью бросают на ветер пустые мечтания и воздушные замки,  изменяют своей разномастной железной икре с друзьями и женщинами.
   Отяжелевшие за зиму, застоявшиеся, забитые грязью и прошлогодним маслом, железные организмы мстят людям из ревности, теряя управление на мокрой от талой воды трассе, ослабляют тормоза, клинят колёса, жгут коробки передач и включают, когда непопадя, сигнализацию.
   Вот и вытаскивают люди свою икру из гаражей на Солнце, моют и холят после зимней спячки.
   Утром, через главные ворота, Прораб пригнал робкое облако пыльцы, новую бригаду гастарбайтеров.
   Гастарбайтеры остановились у прорабского вагончика, поставили чемоданы и сумки на схваченные ночным заморозком куски глины, закурили, перебрасывались упругими виноградинами молдавских слов.
   Прошлой ночью или сегодняшним ранним утром, над вагончиком Риэлтора, в весенней атмосфере планеты случилась озоновая дыра. Сгусток эфира, оторвавшись от окраины Вселенной, сквозь геномную матрицу мгновенно перенёсся в вагончик, грохнул в нём чем-то и, материализовавшись в живого человека, вышел из вагончика на стройплощадку.
   На вопрос Риэлтора молдаване молча кивнули в сторону прорабской.
   Под лёгким дуновением ветра, лужи брызнули солнечными бликами. Сидящие на заборе вороны встретили Риэлтора хохочущим, радостным карканием. Пара ворон, порхающих вокруг подъёмного крана, сделали несколько немыслемых фигур и птицы прокаркали мелодичную, осмысленную фразу.
   Дробью безпорядочного чирикания воробьи сорвались с вишни, растущей в палисаднике нашего дома и рванули к серой стене новостройки, занимать в щелях между плитами места для гнёзд.
   Солнце уже висело над приземистым подземным гаражом, гастарбайтеры нашли две доски, положили перед вагончиком, поставили на доски свои вещи.
   Риэлтор и Прораб ходили из вагончика в вагончик, выясняли причины пробоя озонового слоя, высчитывали процент вероятности пробоя именно в этом месте, выясняли, как эфир мог превратиться в дыру и как подать публике явленный факт непорочного зачатия.
   Наконец, Риэлтор и Прораб соориентировались по Солнцу. Остановились перед вагончиками, около стоящих вокруг своих вещей столбами фигур гастарбайтеров и медленно пошл и  за Солнцем.
   Риэлтор в туфлях на тонкой подошве по остаткам почерневшего, раздавленного пунктира, оставшейся от прошлогодней тропы.
   Прораб в круглоносых ботинках на толстой подошве по глиняной жиже, вдоль разорванной, исчезающей ледяной нити.
   Они медленно, очень медленно продвигались вперёд, прощупывали каждую ямку и каждый бугорок водянистой глины. Чтобы не сорваться, Риэлтор широко размахивал руками перед лицом Прораба. То выбрасывал руку вперёд, то в сторону вагончиков, то тыкал пальцем в широкую прорабскую грудь, то складывал пальцы в замысловатые фигуры и тряс кистью руки, стараясь остудить разогретое Солнцем тело.
   Солнце светило сбоку, из-за позвоночника гаражей, тёрло лучами, разогревало, спихивало с тропинки, чтобы не мешали растапливать остатки грязного снега, лежавшего шмотками почерневшего сала.
   Прораб не отбивался, когда Риэлтор левой рукой схватил его за рукав, шёл спокойно, опустив голову на грудь, поднимая, иногда, левую руку, чтобы подёргать себя за нижнюю губу.
   Риэлтор и Прораб уже вышли на середину строительной площадки, выложенной плитами, невидимыми под слоем глины, когда к калитке за вагончиками подъехал хорошо тренированный красный "Жигулёнок".
   Из "Жигулёнка" вышел Высокий Тощий Человек в джинсовом костюме, прошёл к вагончикам, постоял у прорабского, наблюдая сквозь дым молдавских сигарет за фигурками, высвеченными на фоне остановившегося, прозрачного от птичьих забот подъёмного крана, на фоне огромного, серого, источенного молью занавеса, вставшего на пути двух фигурок.
   Риэлтор остановился на краю самого последнего снежного штриха, перед деревянной лестницей, кинутой в окно первого этажа, встал на растоптанном краю на мысочки, прижал к груди руки и замер, словно перед прыжком в жижу, размазанную по бетонным плитам, подложенным под рельсы подъёмного крана. Риэлтор достал из внутреннего кармана пиджака листы бумаги со статьёй, объясняющей его появление в вагончике, сунул в руки Прорабу. Прораб читал, перекладывал из руки в руку сияющие, ослепительно белые листы, режущие до слёз глаза, измученные весенним авитаминозом.
   Прораб не соглашался с некоторыми выводами и Риэлтор тыкал пальцем в текст, отчёркивая строки и абзацы. Прораб прочёл, сложил листы, отдал Риэлтору, развёл руками, дотронулся внешней стороной пальцев до груди Риэлтора, снова развёл руками, достал сотовый телефон, протянул Риэлтору.
   Риэлтор резко повернулся, отмахнулся сложенными вдвое листами, словно рыба хвостом, и, говоря что-то на ходу, через плечо, быстро прошёл к вагончикам, сквозь калитку, мимо "Жигулёнка", к автобусной остановке, за спины расхаживающих по кромке забора молчаливых, недовольных ворон.
   Прораб подождал, пока Риэлтор выйдет за забор, вздохнул, медленно развернулся к гастарбайтерам, стоявшим у вагончика, махнул им рукой, подзывая.
   Высокий Тощий Человек выскочил из "Жигулёнка", разомлевшего под Солнцем, раздавшегося в объёме от отражённого сияния, в несколько шагов обогнал спутанных сумками и чемоданами плетущихся гастарбайтеров, подбежал к Прорабу, сильно тряс, обхватив двумя руками, в рукопожатии прорабсккую руку, наклонив тело вперёд, старался заглянуть внутрь седой прорабской головы. Высокий Тощий Человек отпустил прорабскую руку, впрыгнул по деревянной лестнице в дом, вывалился с набитым баулом на плече наружу, навстречу новичкам. Не разбирая дороги, побежал через стройплощадку, бросил баул в багажник красного "Жигулёнка", сел в автомобиль и укатил тренировать зародыш своего будущего, может быть, лучшего тела.
   Работать начали к концу дня. Разобрали подъёмный кран. Перевозили к фундаменту второго корпуса оставшиеся плиты. Работали не спеша, наблюдали за ночью, наползающей на лучи прожекторов.
   Аромат ночных весенних звёзд уже не долетает даже к самым дальним уголкам самого дальнего столичного пригорода. Он остаётся среди укрытых весенней ночью лесов, рек и гор.
   Отражая свет строительных прожекторов, домашними тусклыми звёздами притворяется спрятавшаяся в углу паутина, хрусталь в серванте рассыпается холодными, многоцветными искрами, которые хочется собрать со стеклянных изгибов и горстями кидать на спящую, размякшую во сне девчёнку. От желания удержать на миг
уткнувшуюся в окно прозрачную тишину, хочется выдти на балкон, встать на перила и взлететь, взмахнув руками, за стекающим по мокрому боку планеты, ускользающим звёздным ароматом. Хочется обнять, пока жив, шею девчёнки Млечным Путём, чтоб просвечивали, переискривали на её груди белой девичьей, гривной безценной Ойкуменовы жемчуга. Чтобы волосы её, разметавшись по ветру, ласкали-гладили ночное небо, смахивая осевшие от безконечного вращения Вселенной горячие капли звёзд на волнующуюся оболочку Небес.
   И подражая недоступной красе, безразличной к груди девичьей, бегут к морю, торопятся по ночным дорогам, жёлтые габаритные огни железных зародышей. Среди строгих, ассиметричных, холодных к ним деревьев, среди гор, вершины которых достигает только один звук, - тишина. Среди гор, на которые так похожи непоколебимые, вечные многоэтажки. Но люди, поселившиеся в них, не могут жить вечно.
   На симметричных, плоских крышах никогда не будет вечных снегов, а талая вода никогда не будет рваться в водяную. пыль от скорости падения по обласканным камням в лучах Солнца, разбитых в радугу. Между гладкими, крашенными стенами никогда не будет космической тишины, а звенящий от хруста ночных весенних заморозков воздух будет полниться карканьем ворон, чириканием воробьёв, стуком шагов, детскими криками, воплями котов, шумом листвы, эхом электричек, завыванием сирен соскучившихся автомобилей.
   За железными прутьями забора кирпичного дома рвалась-надрывалась сиреной чья-то иномарка, заставляя вздрагивать дворовые фонари.
   Сильный, лишённый сентиментальности, свет строительных прожекторов безследно исчезал в примороженной, лишённой снега земле. Только один их них отражался в подмёрзшей луже, заглушал свет отражающихся звёзд.
   Жёлтый электрический свет вытаскивал из окон квартиры на третьем этаже новостройки, в которой жили гастарбайтеры, заезженную музыку радиостанций.
   Гастарбайтеры праздновали окончание монтажа первого корпуса и прописывали новичков.
   Длинные, очень длинные случаются ночи после чудесных явлений природы. Ясные, чистые, лёгкие, но длинные.
   Несколько раз отправляли гастарбайтеры гонцов в магазин. Несколько раз, с шуточками, пьяной птичьей болтовнёй, выводили хихикающих, ничего не обещающих, полупьяных дам умываться к трубе, торчащей перед фасадом дома, к трубе безобидной днём, а ночью изгибающейся грозным железным пальцем.
   Уже Луна пропала куда-то. Уже замолчала иномарка, а ночь всё не кончалась.
   Последний гонец, самый стойкий и опытный в подобных делах, мужественно преодолев все лужи, все повороты и развилки, все узкие двери, победивший в яростной схватке по дороге из магазина хитрого Мужичка-с-ноготок, рванулся в последний бросок, да упал, поскользнувшись на рельсине подъёмного крана. Ударился оземь грудью. Хрустким звоном отозвалась посуда в сумке.
   Не разошлась под ним Мать-Сыра-Земля, не пустилась в погоню за хитрым Мужичком-с-ноготок.