Кошачье сердце. Часть 1. Чтение не для всех

                Кошачье сердце

                (чтение не для всех)


            Трофимыч вышел из проходной своего завода и медленной походкой старого слона побрел привычной дорогой к пивной. Желание в пути было одно – дать кому-нибудь в морду, больше ничего не хотелось.
            Кондратий Трофимович Чугунов был страшен даже трезвый. Огромного роста, с большими натруженными руками, здоровенными плечищами, очень мохнатый с немыслимо оттопыренными ушами. Прохожие его старались обойти, потупив взгляды, хохочущие студенты при виде Трофимыча грустнели, старушки крестились, даже атеистки, дворовая шпана переставала ругаться и приобретала позы, отчасти похожие на те, которые принимаются после команды «Смирно!», дети тихо плакали. Если бы не Трофимыч, все было бы не так страшно. На улице торжествовали свобода и демократия первой половины девяностых. Было комфортно большинству. Казалось, открывались большие возможности для самореализации. А главное – все можно. Особенно радовались полураздетые пионерки, призывно сидящие на подоконнике раскрытого окна, одурманенные дешевым портвейном и легкими наркотиками под тяжелый рок. Чугунов поднял на пионерок мутный взгляд, горько ухмыльнулся и прошел мимо: нахлынули невеселые воспоминания. Лет двадцать назад, когда Трофимычу было едва за тридцать и на месте кинотеатра «Горн» бытовала пивная-автомат в Марьиной роще, он, по пьяне, вошел в контакт с одной «пионеркой». Синяк под глазом и рваные колготки юной прелестницы не смутили мохнатого мачо. Контактировал там же, в Роще, в деревянном бараке, коих в начале 70-х было в том районе еще немало. «Пионерку» называли Хрюшкой. Трофимыч был пьян, и Хрюшка показалась ему симпатичной. Но вскоре стали проявляться все признаки сифилиса. Спас бедолагу его собутыльник, спивавшийся тогда врач-венеролог южных кровей Пилюль Менингитов. Венеролог был абсолютной противоположностью нелюдимого Трофимыча. Он был всегда весел, активен, доброжелателен, инициативен. Любил петь и играть на разнообразных национальных инструментах, которые во время запоев сбывал по дешевке. По иронии судьбы мизантроп Чугунов относился только к Менингитову терпимо и почти с симпатией. Пилюль организовал лечение болезного бесплатно, за литр водки. Затем Менингитов исчез. Ходили разные слухи: то ли убили по пьянке, то ли зашился. Но больше в пивной его никто не видел. Позже выяснилось: Пилюль действительно зашился, восстановился на работе в диспансере. Правда, еще пару раз срывался, но был взят на поруки и удержан. Опять зашился. Защитил диссертацию, женился на очень авторитетной и габаритной главной медсестре и организовал ансамбль художественной самодеятельности кожно-венерологического диспансера. Ансамбль гремел не только в районе, но и во всей столице. Активность и многогранность Менингитова завела его даже в депутаты районного звена. А недавно он к тому же стал Председателем районного общества борьбы за трезвость.
           Нелюдимость и озлобленность же Чугунова была генетической. Помните отца Павла Власова в некогда программном произведении Алексея Максимовича Горького «Мать»? Так вот – отец Павла Власова – нелюдимый, озлобленный, дикий дебошир и пьяница -  является родным дедушкой Кондратия Трофимовича Чугунова.
           Именно о нем, об отце Павла Власова, далее станет известно, что и дедушке Кондратия Чугунова, а это одно лицо, партийная печать в свое время писала, что он принадлежал к наиболее отсталым представителям старшего поколения рабочих, сломленных жестокой капиталистической эксплуатацией, которая высосала из него все жизненные силы. Внук был поразительно похож на своего дедушку. Вот как пролетарский писатель характеризовал отца Павла Власова и деда Кондратия Чугунова: «Михаил Власов, слесарь, волосатый, угрюмый, с маленькими глазами; они смотрели из-под густых бровей подозрительно, с нехорошей усмешкой. Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись. Его тоже пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идут люди, он хватал в руки камень, доску, кусок железа и, широко расставив ноги, молча ожидал врагов. Лицо его, заросшее от глаз до шеи черной бородой, и волосатые руки внушали всем страх. Особенно боялись его глаз, - маленькие, острые, они сверлили людей, точно стальные буравчики, и каждый, кто встречался с их взглядом, чувствовал перед собой дикую силу, недоступную страху, готовую бить беспощадно.   
-- Ну, расходись, сволочь! – глухо говорил он. Сквозь густые волосы на его лице сверкали крупные желтые зубы. Люди расходились, ругая его трусливо воющей руганью.
- Сволочь! - кратко говорил он вслед им, и глаза его блестели острой, как шило, усмешкой. Потом, держа голову вызывающе прямо, он шел следом за ними и вызывал:
- Ну, - кто смерти хочет?
Никто не хотел.
Говорил он мало, и "сволочь" - было его любимое слово. Им он называл начальство фабрики и полицию, с ним он обращался к жене».                Кондратий Чугунов зеркально повторял своего дедушку.
          Как читатель помнит, у Михаила Власова была собака, такая же большая и лохматая, как он сам. Она каждый день провожала его на фабрику, и каждый вечер ждала у ворот. По праздникам собака целый день ходила за ним, опустив голову. Вечером возвращался из кабака и кормил собаку из своей миски. Он ее не бил, не ругал, но и никогда не ласкал. Вот эта непонятная терпимость отца Павла Власова к единственному в мире существу очень была похожа на терпимость внука отца Павла Власова к Пилюлю Менингитову. Но теперь самое главное – то, что не успел написать основоположник социалистического реализма в своем бессмертном, программном романе. Видимо, спешил сочинить песнь о Буревестнике. Если помнит читатель, был такой эпизод в романе у пролетарского классика: обращается отец Павла к жене  - Денег с меня больше не спрашивай, тебя Пашка прокормит…
 - А ты все пропивать будешь? – осмелилась она спросить.
 - Не твое дело, сволочь! Я любовницу заведу…- Любовницы он не завел…
Но однажды, возвращаясь с фабрики, увидел, как на пруду полощет белье, задрав юбку, молодая, еще не окончательно истерзанная невзгодами почти вдова, поскольку ее мужа, маленького тщедушного Кирюшу Чугунова придавило на фабрике прессом и лишился он обеих ног, а у нее на руках осталось трое малолетних детей и грошовая пенсия за инвалида. В силу подлости нутра Михаил Власов ей сказал: «Давай я тебя пожалею». И пожалел. Два раза. Там же на мостках. При этом даже двугривенный не дал. Больше он с Марфушей не виделся, потому что вскоре умер. А она через девять месяцев родила маленького, болезненного, бледненького мальчика, которого нарекли Трофимушкой. Через пятнадцать лет, в двадцатом году, Трофимка лихо бомбил сейфы, грабил прохожих, употреблял марафет и по-взрослому навещал уборщицу Клаву. В выходившей его семье сложилось так: его формальный папаня, Кирюша Чугунов, мучился недолго и еще до рождения Трофима умер от заражения крови. Марфуша пошла в услужение к слободскому держателю лавки, что и позволило выжить и ей, и детям. Гражданская война раскидала родню Трофима. Старший сводный брат в двадцатом верой и правдой служил в ЧК, средний кормился у Махно и был застрелен при бегстве Батьки. Сестра же где-то на юге умерла от тифа. А маманю в восемнадцатом скосила чахотка. Свободолюбивый и рано повзрослевший Трофим в начале 20-х был уже среди приближенных Леньки Пантелеева. Но, как говорится, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…»  Леньку застрелили, банду ликвидировали, и Трофимка едва унес ноги. В деревне делать было нечего, да и не к кому было ехать. И подался Чугунов в Москву, где на бирже труда удалось устроиться извозчиком. И дело пошло. Женился, торговал краденым, спекулировал по ночам водкой, романтикам, жаждущим скоротечной любви, предоставлял знакомых сударушек. Жизнь налаживалась.
             Сын равнодушного и озлобленного Михайла Власова явно пошел не в папу, а в маму. Был он человек инициативный и ищущий. Механическая жилка предков направила его на освоение водительских навыков у первых советских автомобилистов. Сочетание слесарных генов и извозный опыт сформировали мечту Трофима – стать таксистом. В этом он видел путь к свободе и благополучию. А перед самой войной у уже благополучного и довольного жизнью таксиста родился сын – Кондрат. И все бы хорошо, но бес попутал. Сгубила Трофимушку жадность. Хотелось больше, и попался он на перепродаже краденых мехов, за что получил десять лет, так и не осознав, что подрывать экономическую мощь страны Советов в период обострения международной напряженности – работать на стороне противника. В солнечной магаданской области через три года после ареста он замерз на пересылке. Супруга же Трофима жила как все. С начала войны рыла окопы, ездила на лесозаготовки, шила маскхалаты, пошла работать ткачихой на Трехгорку, там и осталась. В год окончания Кондратом ремесленного училища матушки его не стало.
             Кондрат подошел к пивной. Очереди не было. Стояли две компании, несколько парочек и одиночки. Пиво было дрянное. Одна группа молодых людей в малиновых штанах курила одесский «Мальборо» и понемногу выпивала паленый джин, планируя бизнес: сахар поменять на удобрения и совершить бартер на компьютеры. Проблема была одна – в начальном капитале. Обсуждали громко и эмоционально, чтобы на остальных произвести впечатление. Вторая группа, поскромнее и попроще, давала советы очень грустному человеку, как договориться с вытрезвителем, чтобы не отправляли телегу на работу и в районное отделение милиции. Парочки пили «Агдам» из своих стаканов. А когда не было своего стакана, можно было попользоваться общим стаканом, висящем на сучке единственного и полузасохшего дерева около палатки. Постоянные клиенты заботились о ближних. Одиночки пили пиво без удовольствия. Было скучно. Трофимыч тяжелым взглядом оценил обстановку, еще больше помрачнел и тупо уставился на землю, щедро усыпанную окурками. Вспомнив, зачем пришел, достал из кармана мятую сотню и направился к палатке. Пены на пиве почти не было. Зато у Чугунова была в кармане соленая сушка, сильно обсыпанная табаком, которую он отгрыз стальным зубом. Странная вещь произошла с Чугуновым за короткое время. Из устойчивого желания дать кому-нибудь в морду, когда он вышел из проходной, его вдруг охватило полное безразличие ко всему происходящему. Не было ни злобы, ни раздражения, ни желаний. Была какая-то пустота. Не хотелось ничего, даже напиться и повеситься. Около пивной палатки росли редкие кусты, в которых посетители пивной справляли малую нужду, и из этих кустов выползло что-то черненькое и очень маленькое, жалобно пищащее. Это оказался котенок, худой, с опаленным боком, явно очень голодный. Нереализованная энергия в бизнесе компании в малиновых штанах немедленно переключилась на беззащитного котика. В него полетели окурки, пустые пачки паленых сигарет, а один несостоявшийся бизнесмен бросил с радостным воплем в него пустую бутылку. И вот здесь началось такое, что не во всяком боевике увидишь. В Трофимыче проснулся его дедушка. Он молча подошел к малиновым, вырвал из земли стол, на котором они пировали и, как былинный богатырь прошелся столом по бизнес-головам шестерых ублюдков. Затем наступила сцена молчания, как в «Ревизоре». Животный страх парализовал всех обитателей пивной, включая продавщицу палатки. Трофимыч не спеша взял на руки котенка, положил его за пазуху и медленно побрел домой.
               Жил он недалеко, в двухэтажном деревянном доме во дворе. Сейчас на этом месте стоит многоэтажный бутик с претензией на современность, а тогда фасадная часть первого этажа была каменной, а второй этаж деревянный. Трофимыч занимал довольно большую комнату в коммуналке в дворовой части на втором этаже, где было шесть комнат, кухня и туалет, ванной не было. Мылись в комнатах и часто ходили в Селезневские бани, до них можно было дойти пешком. Трофимыч себе не готовил и на кухне появлялся редко. От общих работ, в отличие от всех остальных, он был на собрании жильцов квартиры освобожден. Зато никогда не отказывался выполнить любые работы по сантехнике, вплоть до замены унитаза, помочь внести мебель, разогнать распоясавшуюся во дворе окрестную шпану, и все бесплатно. Трофимыча очень боялись чем-нибудь неприятным для него, как ему могло показаться, задеть. Вот тогда точно, горя не оберешься. Старался обходить его стороной даже живший с семьей в этой квартире милиционер. Состав квартиры, в которой обитал Трофимыч, был чрезвычайно пестр. В первой, очень маленькой комнате, жила семья преподавателей технического вуза: отец, мать и дочь. Соответственно: доцент, старший преподаватель и ассистентка. Жили плохо. Озлобленность на жизнь доцента и старшего преподавателя перекрывала все возможные пределы. Бен Ладен был добрее. Боялись только Трофимыча. Доцент часто писал на других соседей в прокуратуру, если у них появлялась новая тарелка, и старался доказать, что граждане живут на нетрудовые доходы. Дочка-ассистентка была добра, толста, глупа, некрасива и несчастна. В соседней, также маленькой комнате, жили тетя Феня и дядя Петя. Тетя Феня работала кассиром в бане, а дядя Петя был птицеловом. Он часто надолго куда-то уезжал, привозил клетки с птицами и затем торговал ими на Птичьем рынке. После удачной продажи дядя Петя сильно напивался, но бил только жену. С Трофимычем у него были взаимоуважительные отношения. Особую пикантность представляла следующая соседка, которую все называли Татьяна. Ей было 84 года. Она была чрезвычайно худа, курила только «Север» и «Прибой», никогда нигде не работала, свободно говорила по-французски, на улицу всегда выходила в шляпке-менингитке с сеточкой, любила портвейн, но от рюмки падала в коридоре. Всегда ходила с высоко поднятой головой, говорила много и безаппеляционно. Соседи ей оставляли старый суп, делились хлебом, в праздник наливали рюмку, а она могла соседским детям позволить поиграть в своей комнате. Обстановка в комнате была как крайне скромна, так и крайне необычна. Спала она на железной кровати с затейливо коваными спинками, в углу стоял стол из красного дерева с красивыми крупными ножками, пианино из ореха с обломанными подсвечниками, сильно расстроенное. В другом углу стоял кованый железом сундук, на стене висела довоенная радиотарелка, а на сильно поцарапанном комоде, также из ореха, стояли портреты Государя Императора, Ленина и Ельцина. Мало ли что? Сталина она боялась. Причиной тому была участь ее родителей. На стене также висела ее детская фотография 1917 года в гимназическом платье. Далее в узенькой маленькой комнате жили младший лейтенант милиции Николай, его жена Зина, ткачиха, ее мама Мария Ивановна, просто бабушка, и дочка Зины и Николая Таня, двоечница. В следующей комнате жил прораб на стройке Юрий и его жена Шура, также ткачиха, как и Зинаида.  Сын у них сидел. Самая большая комната принадлежала Трофимовичу, ему все завидовали, но боялись проявлять свою зависть. Дом давно планировали снести, жителей расселить, но никто не хотел уезжать из привычного обжитого центрального района. Это вносило дополнительную нервозность. Прислушивались к каждому шороху, к каждой сплетне, иногда запредельно фантастической. И чтобы себя обезопасить от переезда в нежелательный район, постоянно искали компромат друг на друга.
             Трофимыч был раньше женат. Его жена Рая была маляром-штукатуром. Работала в Москве по лимиту и была на десять лет моложе Чугунова. Увидел он ее впервые на лесах, где она штукатурила стены завода, на котором работал Чугунов. Двадцативосьмилетнему здоровому мужику она сразу приглянулась. Ловкая, умелая с чистыми глазами, аккуратненькой фигуркой с пшеничной густой косой, очень скромная, моментально притянула к себе дикого мужика, пышущего через край здоровьем. После работы, там же на заводе, Рая пошла в душ. Чугунов подловил момент, когда в душе кроме Раи никого не останется, и вошел как повелитель. Обнаженная скромная девственница моментально влюбилась в мохнатого мачо и приняла его приход как знак судьбы. Из общежития на окраине Москвы Рая переехала к мужу. Свадьбу справляли дома. Со стороны невесты было три подруги по общаге, а со стороны жениха – соседи по коммуналке. Птицелов дядя Петя был свидетелем со стороны жениха. На всеобщее удивление мероприятие прошло без мордобоя. Рая оказалась прекрасной женой -  работящая, верная, любящая творческая натура с ангельскими глазами. Писала стихи – очень плохие, но очень душевные. Уже на следующий день после свадьбы Чугунов стал самим собой. Ген убить нельзя. Дедушка в нем не отдыхал. Семнадцать лет промучилась бедолага с изувером. Шесть раз лежала в больнице с переломами, дважды в психиатрической клинике, получила инвалидность и девять лет назад ушла в монастырь. Больше Чугунов не женился.
           Трофимыч зашел в свою комнату, достал из-за пазухи котенка, подержал его на ладони. Ладонь Чугунова оказалась намного больше котика. И здесь произошло чудо. Куда делась звериная жестокость этого чудовища, этого недочеловека, этой дикой скотины? Глаза Чугунова впервые в жизни стали выражать доброту, любовь и сострадание. Чугунову стало не по себе от новых непривычных ощущений. Но от стресса пить он не стал. Он пошел во двор принести песочек для туалета котику. Песочек он насыпал в кузнецовское блюдо, доставшееся ему еще от сытой жизни предприимчивого папани. Котика он положил на свою подушку, а сам пошел в магазин купить котенку молочка и колбаски. Трофимыч перестал пить. С работы он спешил домой. Скорее увидеть своего любимца, погладить его и смотреть бесконечно на смешную забавную зверюшку. Жизнь Трофимыча обрела смысл. Соседи недоумевали, ждали беды и боялись его еще больше.
           А котик, любимый, обласканный заботами своего опекуна, менялся на глазах: очень похорошел, шерсть распушилась, появилось у кота чувство собственного достоинства, и начал приемыш ощущать свою значимость в этой новой сытой и комфортной жизни. Вся нерастраченная отцовская любовь Чугунова сфокусировалась на котике. От усиленного пайка кот рос не по дням, а по часам. Трофимыч превратился в эдакую мамашу-наседку. После работы он бежал в магазин за свежими продуктами котику, в подвале дома ловил мышей полакомиться любимцу, покупал ему игрушки. Через два месяца начал для развития котенка покупать ему интеллектуальные игры. Чтобы не отравлять котика никотином, сначала курил в коридоре, а затем совсем бросил. С получки купил проигрыватель. Приобрел для котика пластинки со сказками Пушкина и классической музыкой. Регулярно водил питомца к ветеринару. Соседи были на грани сумасшествия. Образованная старушка Татьяна предложила Чугунову давать котику уроки французского языка. Когда тетя Феня об этом узнала, заболела и слегла. Кот питался лучше преподавателей технического вуза, спал мягче милиционера, а развивался быстрее дочери милиционера и ткачихи.
         Однажды, в Елисеевском магазине, когда Чугунов пошел для котика купить севрюжки, он неожиданно встретил там Менингитова, который покупал продукты на юбилей драгоценной своей супруги. Бывшие собутыльники едва узнали друг друга. Оба сильно помолодели и похорошели. Активный и любознательный Пилюль выспросил у Чугунова все о его метаморфозах и напросился в гости посмотреть на причину революционных изменений своего товарища.
         Когда соседи увидели трезвого Менингитова, а Чугунов пошел на кухню ставить чайник, прораб до вечера не мог прийти в себя и впервые в жизни не вышел на работу.
         Сообразительный и доброжелательный Пилюль сразу все понял. И теперь цель была одна – продлить счастье товарища и сделать его настоящим отцом, чего был лишен Чугунов в силу до конца не выясненных причин. К тому же Пилюль видел фильм «Собачье сердце». Музыкальное дарование Пилюля, его общительность, трезвый образ жизни и обязательность вызывало симпатии и у музыкальных коллективов спецслужб, что позволило получить у одного высокопоставленного земляка информацию о том, что дело профессора Преображенского не плод воспаленной фантазии великого писателя. Дыма без огня не бывает. Секретные разработки в военно-медицинских структурах проводились еще с дореволюционных времен. И были достигнуты определенные результаты. Но подобная информация особой секретности. Работа эта проводилась постоянно вплоть до наших дней. И результаты были общеизвестны. Иначе как объяснить поступки некоторых руководителей. Первозданность, сырье, из которого они были выведены, проявлялась в их поведении.
         Чугунов задумался. Он представил, как они вместе с сыном рано утром идут на завод. Гордый, трезвый, уважаемый настоящий рабочий класс. Соседи им улыбаются вслед. Товарищи по цеху уважительно приветствуют, начальство здоровается за руку и благодарит Трофимыча за прекрасную молодежь, достойную смену. Представил, как в будущем он будет нянчить своего внука, продолжателя лучших традиций самого передового и самого сознательного отряда трудящихся, и ему, своему сыну, а затем внуку передавать свой богатый производственный опыт. Глаза Кондратия увлажнились первый раз в жизни, настолько он был растроган. «Согласный я» - сказал он Пилюлю. Через две недели к «вороньей слободке» подъехала черная «Волга» с соответствующими номерами и увезла Трофимыча с котом в секретную лабораторию. Пока ехали, всю дорогу Трофимыч предлагал свою кровь, ну если что пойдет не так. Чугунова на территорию секретного института не пустили, кота приняли под расписку и по приказу генерала Трофимыча отвезли домой. На нервной почве он включил старый громоздкий цветной «Рубин» и стал ждать, вдруг будут какие-нибудь новости о коте.
              Рад бы рассказать подробности операции, но не имею права, так как еще на втором курсе на военной кафедре я давал подписку о неразглашении. В общем, привезли труп, свежий. Трупом оказался умерший от передозировки младший научный сотрудник одного из столичных музеев. Труп был очень бледен, небрит, хил и длинноволос, довольно высокий, на тонких прямых ногах. Одет был в потертые джинсы, явно привезенные кроссовки, батник и модный блайзер. В кармане была книжка со стихами Бродского. В общем, абсолютная противоположность Трофимыча. Трупа звали Арнольд Капризный. В кармане была справка, освобождающая от субботника по причине слабого здоровья.
              Операция прошла успешно. Через месяц шерсть отпала, мяуканья прекратились. Еще месяц давался на адаптацию в стенах клиники. В течение адаптационного периода к пациенту ежедневно приходили люди в штатском и адаптировали, постоянно напоминая о долге. Сначала Арнольд плакал и говорил, что уже никому ничего не должен, кому был должен – один умер от передозировки, другой погиб в автомобильной катастрофе, а третий его простил. Тогда адаптатор рассказал ему о долге перед Родиной, о чем Арнольд даже не слышал. Но чтобы отвязаться от надоевших ему собеседников, был согласен на все. На том и порешили. И через два с половиной месяца Арнольда привезли к заждавшемуся его Трофимычу.
              Из клиники за два дня перед выпиской Арнольда Чугунову прислали телеграмму, и счастливый папаша приготовился к встречи. На рынке была куплена парная телятина, раки, осетрина, соленые грузди, икра как красная, так и черная, малосольные огурчики, буженина, шейка, балык, два торта  «Птичье молоко», торт-мороженое, тархун, спрайт, лимонад, шоколадки, клубника, персики. Потратил ползарплаты. Все соседи коммуналки принимали участие в подготовке приезда Арнольда. Даже старая Татьяна сидела и курила на кухне, вспоминая, чем принимали, когда она была совсем маленькая, действительного тайного советника, их родственника. Пока соседи кухарили, Трофимыч сидел во дворе и ждал своего любимца, периодически выбегая на улицу, высматривая дорогого бывшего кота. И вот «коляска подкатила»… Все это напоминало последнюю встречу Печорина с Максим Масимычем. Арнольд важно вышел из черной «Волги», небрежно махнул рукой переодетому в гражданку старшему лейтенанту, сидевшему за рулем, как своему лакею и важно, но с некоторою брезгливостью направился к обезумевшему от счастья Трофимычу. Чугунов пытался обнять и прижать Арнольда к себе, но тот отстранился, сказав: « Не надо, папа (с ударением на второй слог), сначала нужно отмыться от клиники, к которой я прикоснулся». Брезгливая полуухмылка не покидала Арнольда весь путь следования до комнаты Чугунова. Особенно ярко она проявилась при встрече с радостными соседями. По случаю приезда Арнольда младший лейтенант милиции даже обрядился в парадную форму.
            Арнольд вошел в комнату, мельком взглянул на старательно, но неумело сервированный стол, и спросил: «А выпить-то что?» Чугунов замялся и стал в оправдание бормотать что-то невнятное. Было особенно смешно, учитывая внешность и обычную решительность Трофимыча. «Может быть, я  у Петро спрошу или сбегаю? – растерянно спросил папаня. – «Да ладно, все равно возьмете какую-нибудь дрянь, ваше пойло я не пью. -  «А может, соседей пригласить, они так старались» - робко предложил Трофимыч – «А на хрен они нужны? - ответил Арнольд, - от них тошнит. Покурить есть что-нибудь? Мои кончились». – «Ну, Юрка на работе, Петро курит «Памир», а Татьяна «Север», будешь? Я спрошу. Сам то я бросил, «Беломор» я курил, бросил, чтобы тебя не травить». – «Ладно, сиди. Завтра герле своей позвоню, говорила, что предки прислали ей из Лондона пару блоков «Данхила». Ну, попал, ну попал! Ладно, давай пожрем, потом я отдохну». Арнольд благосклонно заправился продуктами, которые с благоговением подготовил для любимого сынка Трофимыч при содействии наивных соседей, и лениво зевнул. -  «Я ничего не помню. Чертовы экспериментаторы. Операцию толком не могли сделать, уроды. И почему я, и на этой помойке? Разбуди меня к чаю».
          Арнольд расположился на кожаном диване с валиками, который остался от предыдущих жильцов, еще до переезда сюда матери Трофимыча.
К восьми вечера Арнольд проснулся. «Где телефон?» Трофимыч ответил, что в квартире телефона нет, звонить ему некому, а если надо, то звонит он с проходной завода. Сынок с ненавистью посмотрел на новоиспеченного папашу и злобно произнес: «Денег дай!» Трофимыч смиренно полез в карман и передал любимцу пачку купюр. – «Завтра сделай мне ключи от квартиры!» и пошел на улицу.
           Арнольда не было часа три. Трофимыч не находил себе места. Как раненый зверь метался по квартире, чуть не выбросил в окно милиционера, обещал изнасиловать и задушить бывшую гимназистку, которая не подумавши ответила ему что-то по-французски. И только когда вернулся Арнольд, ногой открывший дверь, Чугунов немного успокоился. «Сука, падла!» - с порога заорал сынок – «Ей сказали, что я умер, и эта стерва на следующий день стала, как она мне сказала, встречаться с Владиком. Убью крысу. Хоть сигареты у нее забрал. Сплошные убытки!» А я на ней жениться хотел! У нее большой флэт на Кутузовском, предки ее купили, сами-то они в Лондоне барыжат и шлют ей шмотье. Герлуха упакована, очень подходящий вариант, я бы к ней и переехал, а там бы разобрался. Я-то, оказывается, как она мне сказала, после того, как мои предки попали в авиакатастрофу, когда летели из Штатов, свою квартиру в соседнем доме продал, деньги были очень нужны, иначе меня бы кончили, я и собирался на ней жениться. А тут такая метаморфоза. Теперь надо репу чесать. Полная лажа. Давай папа (с ударением на второй слог), думать». Трофимыч ничего не понимал, но ему было очень жалко новоявленного и очень любимого ребенка.
            «Тебе надо успокоиться – сказал Трофимыч, - ты отдохни недельку, а я поговорю на заводе, подходящее место для тебя найдут, я постараюсь». «Ты че, с дуба рухнул? - спросил сынок – я с роду нигде не работал и не собираюсь, деньги достаются по-другому». - «А как же в музее?» - «А кто тебе сказал, что я там работал? Я там прекрасно жил. Столько баб и все бесплатно. А на музейных фондах я неплохо поднялся. Правда, там уже начинался скандал и с бабами, и с фондами. Все равно надо было оттуда линять. Так что, умерла – так умерла. Поменяю документы, и никаких хвостов. Твой мент может помочь? Который с честным тупым лицом. – «Не знаю, я понервничал, чуть в окно его не выбросил, надо повиниться». - «Никуда он не денется, иначе я ему пришью участие в подготовке антигосударственного переворота. У меня есть такие полномочия. Кровью заслужил - нехорошо хихикнул Арнольд. – Сходи-ка, лучше пивка мне принеси, а то я что-то устал».
             Время шло. Трофимыч каждый день рано утром уходил на завод, а после работы тащил огромную сумку с продуктами. Арнольд обычно спал до обеда. Потом куда-то исчезал и возвращался то злой, то задумчивый. На приветствия соседей он не реагировал. Или проходил, не замечая их, или вместо ответа на приветствие долго и презрительно смотрел в упор на ничего не понимающих жильцов. Все они были недостойны его.
            Через два месяца вернулся Андрей, сын ткачихи Шуры и прораба Юрия. Андрей честно отсидел свой срок, устроился к отцу на стройку, был тих и немногословен. Попал он в тюрьму, как  нередко бывает, по-дурацки. Когда Андрюхе исполнилось восемнадцать лет, военкомат отправил призывника на водительские курсы, которые Андрей благополучно закончил  и получил права. Выпив с ребятами во дворе портвейна, конечно, захотелось блеснуть своими умениями и лихостью, что очень ценилось в его среде. Во дворе стояла старая «копейка» соседа – отвратительного «куркуля», Андрей легко ее вскрыл, завел и лихо ударил по газам. Но даже из двора выехать не сумел, так как, разворачиваясь со всем юношеским задором, вмазался в металлический мусорный бак. И сразу – шум, гам, гаишники, хозяин. И в силу тупой упертости и ненависти хозяина «копейки» к молодежи договориться с пострадавшим не удалось. Андрюха вместо доблестной армии огреб два года общих работ. Он еще выше поднялся в глазах дворовых друзей.                Все жильцы неперспективной квартиры жили достаточно открыто, кроме преподавателей технического вуза. Двери никогда не запирались, а то и вовсе оставались открытыми. Арнольд внимательно изучал происходящее. И однажды, когда милиционер Николай после дежурства оставался дома и пошел выносить помойное ведро, жена его была на работе, дочь в школе, а теща в туалете, по традиции не захлопнув дверь в комнату, Арнольд с ковбойской скоростью проник в жилище соседей, моментально схватил портупею с кобурой, висевшую на стуле, достал оттуда пистолет, запасную обойму и быстро исчез из квартиры, спрятавшись за косяком в подъезде, чтобы его не увидел поднимающийся сосед милиционер. Когда честный страж порядка захлопнул дверь квартиры, похититель спустился в подвал и спрятал там пистолет в заранее подготовленный тайник. После этого из телефона-автомата с кем-то договорился и поехал на встречу. Встреча состоялась с людьми из Перово, очень серьезными. После долгих переговоров серьезные люди согласились выплатить аванс Капризному, после чего он называет точное место нахождения оружия. Дав Арнольду деньги, старший, конечно, приобнял предприимчивого мудреца и предупредил, что ежели что не так, найду даже на другой планете. Арнольд верил ему. Но зато после удачной операции бывший младший научный сотрудник получит остальную, большую часть гонорара. Начитанный и образованный Арнольд блестяще все продумал до мелочей. Когда закладывал пистолет в тайник, естественно, стер все отпечатки пальцев. Больше до оружия он не касался. В случае успеха грабежа он получает приличную сумму, при этом оставаясь совершенно не при чем. В случае неудачи Арнольд надеялся, у этих серьезных людей не принято сдавать своих подельников, он все равно уже в прибыли. А пропажу пистолета, когда поднимется шум, а он уже наверняка поднялся, нужно однозначно свалить на Андрея, только что вернувшегося из тюрьмы. План гениальный. Во всех случаях он при деньгах и ни при чем. У него резко улучшилось настроение. Тогда он решил пойти домой попросить папу купить ему шампанского.
             Арнольд зашел в квартиру и, следуя по коридору, увидел в щель неплотно закрытой соседской двери милиционера бледнее смерти с веревкою в руках. У Капризного сильно поднялось настроение.
             В этой коммунальной квартире секретов не могло быть по определению. Каждый знал о соседях все, вплоть до интимных подробностей, даже какой утром был стул у нового кенара дяди Пети и тети Фени. Когда Чугунов с полными авоськами вернулся с работы, все соседи, кроме, конечно, преподавателей технического вуза, напоминали ищеек. Все искали пистолет, так как к Николаю относились по-доброму, с пониманием, хотя он и милиционер. Жильцы окружили вошедшего Трофимыча и начали, перебивая друг друга, рассказывать о трагедии Николая. Арнольд подловил момент, когда все соседи находились в коридоре, как бы невзначай, рассуждая вслух, заметил, что напрасно удивляются пропаже, когда в квартире живет уголовник, намекая на Андрюху. От этого предположения невезучего парня чуть не парализовало. Только инстинкт самосохранения, звериное чутье не позволили Андрею справедливо реагировать на такой поклеп. Он понимал, что ему нельзя теперь ничего, чтобы снова не сесть за решетку. – «Да нет, -  задумчиво произнес Трофимыч – мы же знаем, какой он был, не мог».  - «В том-то и дело, что был. А какой стал?» - сказал Арнольд и пошел обедать. Остальные соседи продолжали поиски. Пожилая Татьяна перетряхнула свой сундук, в котором нашла даже давно потерянную любовную записку от товарища Тухаческого. Открывала крышку пианино, где также ничего не оказалось. Искала за портретами Ельцина, Ленина, Государя Императора. Не было пистолета. Дядя Петя шарил под крышкой унитаза, тетя Феня во всех кастрюлях, даже чужих. Ничего не нашли. Тогда Трофимыч сказал: «Ты вспомни, Николай, ты может, на задании где оборонил, знаешь, как бывает, по голове стукнули, а ты и не помнишь». -  «Я на задании не хожу, я в Главке пропуска проверяю». – «Ишь ты, начальник!». – «Тебе надо расслабиться,  - сказал Петро, - а иначе только навредишь себе. Вот придешь в себя, и лучше будет думаться. Все вспомнишь. Мне тут из деревни самогон прислали, много. Давай-ка подлечим тебя. Да и мы перенервничали». – «Я так расстроилась!» - сказала старая Татьяна с надеждой, что и ей поднесут. Пили на кухне все, кроме преподавателей технического вуза, Трофимыча и Арнольда.
               Плотно пообедав, Арнольд прилег на диван и включил телевизор. В новостях передавали, что на юге Москвы совершено разбойное нападение на коммерческий банк, похищена крупная сумма денег, есть жертвы. «Жизнь налаживается!» – подумал про себя Капризный.
               На следующий день Николай вернулся домой без погон и пьяный.
Шло время. Трофимыч много работал, таскал продукты и мрачнел. Арнольд по-прежнему спал до обеда, перешел на привозной настоящий «Мальборо», после трапезы всегда употреблял виски и иногда не приходил ночевать. Жизнь устоялась. Но однажды рано утром в квартире раздались пять звонков, это количество сигналов было закреплено за комнатой Чугунова, о чем говорила табличка около входной двери на лестничной площадке, и казенный курьер, на бесстрастном лице которого читалось, что от него никто не уйдет, спросил у Чугунова, где он может видеть гражданина Капризного и что для него срочный пакет. Не дожидаясь приглашения от растерявшегося Трофимыча, казенный курьер безошибочно проследовал в комнату Чугунова, разбудил Арнольда, приказал расписаться в уведомлении о получении предписания и сообщил, что машина у подъезда и Капризному немедленно надлежит проследовать за пришедшим. Все его слова и действия были настолько проникновенны и убедительны, что какие-либо возражения, вопросы как-то естественно отпадали. Черная «Волга» с казенным курьером привезла Капризного на Лубянку. Курьер показал охране удостоверение, они зашли в кабинет на первом этаже, где за столом сидел человек в штатском.
Он жестом указал на стоявший в середине кабинета стул и тихо сказал таким тоном, что Арнольд моментально почувствовал, что темнить, валять дурака, что-то придумывать абсолютно бессмысленно – «Рассказывайте».
Капризный подробно рассказал все, начиная с первого дня пребывания у Чугунова, -  и о пистолете, и о том, как хотел подставить Андрюху, и о перовских братках и пахане, и сколько он денег по легкому срубил, куда потратил, сколько осталось, что планирует делать дальше. Эмоций не было, был подробный рассказ, только факты. Серьезный в штатском долго слушал, ни разу не улыбнулся, глаза его были абсолютно непроницаемы. Когда Арнольд закончил свой рассказ, в паническом страхе стал ждать или выстрела в затылок, или жестокого избиения за те подлости и предательства, которые испорченный молодой человек совершил, но ничего подобного не последовало, серьезный в штатском молча достал новый паспорт на имя Чугунова Арнольда Кондратьевича, положил перед бывшим Капризным и сказал: « Идите, работайте, гражданин Чугунов, ваш агентурный псевдоним будет «Мурзик», вызвал того же казенного курьера, с которым новоиспеченный Чугунов сел в ту же машину, и его привезли домой. По дороге курьер велел сказать Чугунову-старшему, что Арнольда возили в клинику для проверки результатов операции.
               Дома, поразмышляв над произошедшем, очень остался довольным сложившейся ситуацией. Значит теперь вообще все можно, и ничего мне за это не будет. А какой кайф закладывать братков, которых он искренне боялся. «Сейчас приму вискаря и подумаю, кого бы еще замазать для укрупнения моего капитальца». По телевидению в новостях вечером сообщили, что грабителей банка, совершивших накануне ограбление, по горячим следам  захватили. Их главарь погиб в перестрелке.  - «Может быть, меня и наградят, - подумал Арнольд, -  Надо купить новый пиджак под орден».
Трофимыч ничего не понимал и угасал на глазах. Арнольд целыми днями лежал на диване и думал. Трофимыч после завода спешил по магазинам, едва успевал на рынок, научился выбирать после длительных и истеричных наставлений Арнольда виски, шампанское. Денег Мурзик не давал. Арнольд переживал – ничего из масштабных гадостей в голову не лезло, а растрачивать себя по мелочам считал ниже собственного достоинства. Все было или рискованно, или неприбыльно, или слишком трудоемко. Плодотворная идея пока не рождалась. Иногда Трофимыч робко поднимал глаза и дрожащим голосом спрашивал: «Сынок, а может, на завод пойдешь, я все устрою». На что Арнольд обычно отвечал: «Чо ты мне гонишь все время, как судак отмороженный? Ты видишь? Интеллигентный человек перед тобой, а ты фуфло гонишь постоянно. Не расстраивай меня, без тебя тошно, уйди, с глаз долой!».
              На следующий день Арнольд решил развеяться и выйти в свет. «Папа (с ударением на последний слог), - сказал сынок, - к ужину меня не жди, я пойду в ЦДЛ, развеюсь, давно я там не был». Трофимыч не понял, что было сказано, но на всякий случай спросил: «А может, я тебя провожу и подожду, мне будет спокойней». Последовал гомерический хохот: «Сиди уж, пойди мента успокой или доделай то, что не успел сделать, в окно его выброси». И Арнольд вышел из комнаты.
             В московском доме литераторов было все, как всегда. Перед входом в ресторан на первом этаже теперь располагалась галерея, вернее выставка – продажа антиквариата, преимущественно живописи. Организатором и хозяином этого начинания был некто Борис Борисович, тихий шестидесятилетний интеллигентный человек, член Дворянского собрания. Ему помогали торговать две молодые и очень симпатичные девушки, но при этом уже кандидаты искусствоведения. Когда подвыпившие скороспелые богатеи с молодыми и дорогими блондинками выходили из ресторана и проходили мимо галереи, нуворишам часто хотелось сразить своих спутниц культурностью и щедростью. В свое время Борис Борисович учился на психологическом факультете МГУ, и его  психологический расчет был снайперским. Очечки галериста, полуседая борода, сутулость, тихий неназойливый голос, открытость, я бы сказал, даже беззащитность в сочетании с ангельскими наивными глазами двух подручных красавиц у тертых продавцов водки, нефти, газа, компьютеров снимали всякие подозрения в каком либо подвохе. Борис Борисович и его помощницы в ценах не стеснялись, а жирные коты от полукриминального бизнеса с радостью щеголяли своим скороспелым богатством. Расплачивались только наличкой, естественно, без всякого кассового аппарата. На столике у девушек стояла початая бутылка «Хенесси», лежала пачка «Кэмел», в вазочке лежали конфетки «Трюфель» и порезанный лимончик. Все было так тепло и по-домашнему. Борис Борисович частенько присаживался к столу выпить рюмочку и записать в тетрадку доход, чтобы в конце дня поделиться с девочками. Арнольд понаблюдал за этим процессом со стороны – ему очень понравилось. Наш герой вспомнил: однажды он встречался с Борисом Борисовичем на Старом Арбате, в мастерской тетки антиквара, известной скульпторши. Тетушка была уже тяжело больна и в мастерскую не ездила, а Борис Борисович после очередного развода, - он всегда оставлял жилье бывшим женам и детям, -  жил в мастерской и принимал клиентов по производственным вопросам. И вот как-то оказался там Арнольд среди компании измайловских барыг от антиквариата. Борис Борисович был в авторитете. Он принадлежал к поколению стиляг и фарцовщиков икон первой волны. Иногда он попадал в разные малоприятные ситуации, но благодаря высокопоставленному папе от научной медицины, связанной с безопасностью страны, выплывал сухим из воды и даже сподобился окончить Московский университет. Арнольд подошел к Борису Борисовичу и очень вежливо спросил: «Борис Борисович, вы меня не помните? Я был у вас в гостях в мастерской». В мастерской выпивало много людей: художников, медиков, спекулянтов, антикваров, поэтов, музыкантов, дипломатов, работников спецслужб, разного рода проституток и просто симпатичных неудовлетворенных приличных женщин. Разве всех упомнишь? Но вежливый Борис Борисович инстинктивно ответил: «Как же,  как же». Тогда, продолжил Арнольд – «Разрешите пригласить вас отужинать в ресторане за мой счет, естественно». – «Угости» - вторив дворнику Тихону, ответил приглашенный. «Только я девочек предупрежу». Когда вошли в зал, Арнольд обратил внимание, что похожие на писателей посетители с нескольких столиков знаками приветствовали Бориса Борисовича. Особенно был «сладок» полноватый с большими залысинами седоватый человек в светло- зеленом пиджаке в крупную белую клетку и свободных кремовых брюках с сигарой в руке. «Англичанин», -  сказал Борис Борисович, - «Чего он около меня трется? Шпион, наверное». – «Познакомьте, Борис Борисович! – «Это тебе дорого обойдется. Не жалко здоровья? – спросил умный старший товарищ. – «А здоровым умирать еще обиднее», - спарировал юный, но не менее тертый новый друг. - «Тогда пошли». Англичанин обнял Бориса Борисовича, долго тряс руку Арнольду. Говорил он по-русски, но с сильным акцентом. Англичанин представился как Уолтер Вест. Сказал, что он издатель, переводчик, литератор и любит Россию. Он был похож на писателя, который с необыкновенным задором пишет об обезьянках и зайчиках. У него были очень добрые и внимательные глаза. Пока ждали заказ, Арнольд также поведал англичанину, что он горячо и беззаветно полюбил Англию после прочтения «Собаки Баскервилей» и теперь мечтает сделать что-нибудь полезное для полюбившегося ему королевства. Мистер Вест начал пламенно благодарить Арнольда за готовность помочь его стране и пообещал при случае обязательно передать желание Арнольда Ее Величеству королеве или принцу крови. А тут и подоспели салаты, грибочки, ветчинка, маслины, спаржа, миноги, крабы, заказанный «Бренди», чтобы не скучно было ждать раковый супчик. Англичанин нес какую-то ахинею про любовь к России, про долгожданную перестройку, про свободу и все время изучал Арнольда. Когда принесли шашлык, уже не было людей роднее и ближе, чем Уолтер Вест и Арнольд Чугунов. Борису Борисовичу уже надоел этот маразматический треп. Он съел шашлык, быстро выпил кофе, поднялся и сказал, что пошел работать. Желания же новых друзей очень совпадали. Уолтер Вест, -настоящее свое имя он уже и сам забыл, - был очень опытный профессионал и фактически читал мысли Арнольда. Юный перебежчик боялся только одного: быть недостаточно интересным по передаче информации англичанину.  Но тот, читая мысли юного борца за свободу и демократию во всем мире, успокоил Арнольда, он сам сообщит, какую посильную помощь может оказать Капризный близкой ему старой Англии. Юный Чугунов уже начинал злорадствовать, как он отомстит за страх и унижения этим монстрам с Лубянки, заставившим его,  такого достойного, образованного человека, с таким незаурядным интеллектом, как Бобика на поводке, бояться палки хозяина. Мистер Вест сулил Арнольду золотые горы, гражданство, известность, собственный замок около Гримпенской трясины, но нужно поработать. Для начала сделать несколько публикаций, их даже писать не надо, все подготовлено, нужно только подписываться гражданином новой России, а дальше он передаст инструкции. Наконец то, подумал бывший Капризный, его оценят. Мистер Уолтер дал номер своего телефона и сказал звонить каждый вторник в 21-00. Далее англичанин сказал уже как своему подчиненному, что Чугунов может идти. А я, говорит, еще поработаю, посижу в ресторане, сегодня напряженный день, очень много работы. Платил за все англичанин. Арнольд, выходя, небрежно кивнул Борису Борисовичу, снисходительно посмотрел на девушек-искусствоведок и стал ловить тачку до каморки папы-Кондратия. Вырисовывались фантастические перспективы. Наконец-то он свалит с этой вонючей постылой помойки. Когти рвать! Когти рвать!
           На следующий день рано утром у квартиры, где проживал Арнольд, опять появился казенный курьер. «Собирайтесь!», - опять тоном, не терпящим возражений произнес пришедший. Арнольд не посмел ослушаться. Его завели в тот же кабинет, где сидел серьезный в штатском. Серьезный достал магнитофон, вставил туда кассету и воспроизвел всю беседу Арнольда с мистером Уолтером, даже, когда Борис Борисович покинул их. «Вам был дан шанс стать человеком, а Вы им не воспользовались. Я могу говорить открыто, у вас уже не будет возможности кому-либо передать то, что вы сейчас слышите. То, что произошло – это наша вина. Нужно более избирательно и тоньше работать с трупами. Изучать их историю, родственные связи, привычки, мировоззрение, контакты, образование, привязанности, общественную работу. Мы попробовали с такой категорией, как вы, к сожалению, это напрасная трата времени. Но отрицательный результат – это тоже результат. Мы очередной раз убедились в истоках предательства. Это послужит дальнейшему обобщению опыта для наших теоретиков. – «А как же у вас запись появилась?» – спросил Арнольд – «Мы давно следим за этим англичанином, но не берем, ждем, когда клюнет более крупная рыбка». У нас хорошие помощники, настоящие, сознательные девушки, патриоты. Подручные Бориса Борисовича. Хорошие перспективы у этих искусствоведок.» - «А Борис Борисович? Неужели он тоже служит у вас?» - «Нет. Борис Борисович не служит, но как умный человек всячески содействует своим помощницам, пусть работает». – «А я?» - «Прощайте, Мурзик. Уведите!»
               Арнольда посадили в черную «Волгу» и повезли в секретную лабораторию.
               Через два месяца черного, довольно упитанного кота привезли обратно в «Воронью слободку». Дверь Трофимыча, в которой жил Мурзик, была опечатана. Казенный курьер, которому открыла дверь старая Татьяна, не отвечая на вопросы старушки, вошел в коридор, выпустил из клетки кота и молча ушел. Кот начал скрестись в дверь своей бывшей комнаты, но она была заперта. Из своих комнат высыпали соседи, и здесь, кто армейской смекалкой, кто большим печальным жизненным опытом, кто крестьянским чутьем начал чувствовать, что котик - это жертва инициатив Пилюля Менингитова. Здесь-то ему и досталось. Все в один голос начали вопить, что вот, понаехали чернозадые со своими порядками, всех загубили: и кота, и сынка Трофимыча, и его самого. Месяц назад Кондратий Трофимович Чугунов умер ночью от обширного инфаркта, результатом которого стала тоска по пропавшему любимому сыну. В подобных исключительных случаях спецслужбы не обязаны оповещать родственников. Да и само понятие «родственник» в данном случае было под большим вопросом.
                Хоронили Трофимыча соседи на новом участке Хованского кладбища. В похоронах приняли участие все, кроме преподавателей технического вуза. Женщины плакали навзрыд. В истерике билась дочка Николая – двоечница. После похорон она стала учиться еще хуже. На могиле помянули Трофимыча самогоном дяди Пети. Когда опускали гроб, Петро выпустил взятого с собой лучшего кенара, символизирующего отлетевшую не всегда чистую, но искреннюю душу усопшего. Поминали на кухне. Ни у кого не поворачивался язык заикнуться о присоединении к себе комнаты Трофимыча, кроме преподавателей технического вуза. Пьяный дядя Петя им даже в сердцах расцарапал дверь. Привезенный кот не отходил от двери Чугунова, сидел у нее до позднего вечера. Уже в двенадцатом часу ночи старая, потерявшая все в этой жизни Татьяна стала разговаривать с котом, объясняя ему сложившуюся ситуацию. Дескать, нужно смириться, всем тяжело и предложила коту хлеба, и переночевать в своей комнате. Говорила по-французски, не опасаясь теперь уже получить оплеуху от Трофимыча, очень он этого не любил, когда на чуждом наречии балаболили.
             Теперь кот живет у Татьяны, спит на сундуке или на пианино, питаются они вместе, тем, что дадут соседи. И все ждут переезда в отдельные квартиры, скорее всего в Солнцево.
         
                Конец первой части