Об игре как источнике новых впечатлений

В антропологических концепциях человеческие потребности традиционно выстраиваются в иерархическую систему согласно уровню важности. Чем уровень потребностей более значим, тем ниже он располагается. Те же, что выше, имеют значение лишь по мере того, насколько удовлетворены те, что под ними. Варианты такой пирамиды могут быть разными, но схема в общем такова.
Главные, базовые, лежащие в основании – чисто биологические. Те, удовлетворение которых необходимы для простого выживания и поддержания жизни. Такие как пища, сон, здоровье, тепло, среда, в которой индивид сохраняет жизнеспособность.
Над ними располагаются те, что нужны не в первую очередь, но тоже необходимы для жизни и продолжения рода: жилище, семья, секс, личная безопасность. Далее идут потребности социального плана: в принадлежности к группе, в общественном статусе, в профессиональной самореализации, в общении, в одобрении и уважении окружающих, в подтверждении своей значимости в их и в собственных глазах.
Менее значимы и не столь универсальны, но также существенны потребность любить и быть любимым, желание иметь друзей и вообще достаточно близкий круг социальных связей и контактов.
И на самых верхних этажах – потребности, которые совсем не являются жизненно важными. Но если они есть и не удовлетворяются, то человек не будет доволен своей жизнью. Выражаясь высокопарным стилем, это потребности духовного порядка. Сюда относятся желание познавать мир, тяга к творчеству, стремление к красоте, религиозные и философские поиски.
Признавая в общем и целом правильность такого распределения потребностей, я бы добавил к категории высших ещё одну, которая обычно не называется. Возможно, потому, что она в некотором смысле является пересечением их всех. Это потребность в новых впечатлениях и ощущениях.
Она заложена в человеке очень глубоко. И не только в человеке, но и у самых разных животных она есть. Эта потребность развита и у крыс (о чём свидетельствуют многочисленные эксперименты), не говоря о приматах и дельфинах. Да что там – даже у рыб она наблюдается. Кто держал дома аквариум с рыбками, знает, что некоторые породы (особенно лабиринтовые) способны проявлять даже некоторое любопытство. Например, если опустить в воду незнакомый предмет, то гурами тотчас же подплывают к нему и ощупывают его своими удлинёнными передними плавниками-отростками, похожими на усы.
Такая потребность у живых существ проявляется главным образом как исследовательский инстинкт, побуждающий знакомиться с новыми объектами и посещать неизведанные территории. И игра – проявление той же потребности в новых ощущениях. И то, и другое сродни тому немотивированному беспокойству, о которой упомянуто немного ранее. Вернее сказать, всё это есть следствие и внешнее выражение некоторой избыточности в деятельности центральной нервной системы. Избыточности – по отношению к базовым инстинктам.
Думаю, это нечто гораздо более существенное, чем мелкие случайные отклонения от инстинктивных форм поведения (как может показаться). На самом деле так проявляет себя некое общее фундаментальное свойство жизни, способствующее эволюции. Тем эта отдельная, большая и сложная, здесь её развивать нет смысла. Я уделил ей немного больше внимания в другом опусе под названием «Цикл». А здесь только выскажу предположение, которое кажется мне весьма правдоподобным, хотя и недоказуемое.
Именно стремление к новым впечатлениям выполняло роль природного катализатора, преобразующего человекообразную обезьяну в человека разумного. Утверждать категорично не берусь, но полагаю, что в становлении человека как разумного вида оно сыграло важнейшую роль. И уж во всяком случае, наука, искусство, технологии, да и сама цивилизация обязаны ему своим возникновением и развитием. Ибо всё перечисленное началось с любопытства – со стремления узнать, понять, затем выразить – сообщить в той или иной форме другим. Новоприобретённое знание становилось достоянием всех, включалось в круг общеизвестного и использовалось.
Таким образом, потребность в новых впечатлениях и ощущениях применительно к человеку – вовсе не причуда эволюционно развитого ума. На самом деле она продиктована жизненной необходимостью. А если вдуматься, её роль ещё существеннее: это движущая сила большинства человеческих стремлений и поступков. В том числе и тех, от которых зависит выбор индивидуальной жизненной стратегии. Ощущения и переживания, которые мы получаем – универсальное мерило всего, что мы стремимся сделать и чем обладать. Даже такие специфические занятия, как уход в религию, аскеза, эзотерические практики – мотивированы не всегда чётко осознаваемым желанием получить новые впечатления; только не извне, а изнутри.
Впечатления и ощущения всем нужны разные. Они сначала формируют, а позже всё больше подкрепляют то, что собой представляет каждый. Почему нас изначально влечёт в том, а не в ином направлении по жизни? Почему мы выбираем себе те занятия, а не эти? В чём причина такого избирательного внимания к миру у разных личностей?
Вероятно, мы интуитивно улавливаем, что именно здесь, или вот на этом пути мы найдём нужные нам впечатления. Те, из которых мы строим себя и свой образ мира.
Получается, что стремление к новым впечатлениям и ощущениям – не такая уж «надстроечная» потребность. Пожалуй, она лежит глубже, чем все частные потребности верхних этажей. Я бы сказал, она, как лифт или лестница, вертикально пронизывает всю пирамиду потребностей, беря начало где-то близко от фундамента, от тёмной глубины первичных жизненных инстинктов.

*

Игра – одно из наиболее ярких выражений потребности в новых впечатлениях. Человечество придумало себе игру как осознанное занятие ещё на заре своего существования. Она является способом обогатить жизнь, дополнить её подчас скучные и суровые реалии чем-то лучшим. Играют и дети, и взрослые, только у взрослых игры свои. Наверное, не жил ещё никогда такой человек, в жизни которого игра не занимала бы совсем никакого места.
Игровое начало присуще и живой природе в целом. Играют животные, птицы, рептилии, рыбы и даже насекомые. И опять-таки: чем выше уровень эволюционного развития видов, тем большее место игры занимают в их жизни и тем эти игры сложнее и изощрённее. Сравнить игры дельфинов и аквариумных рыбок, например. Факт налицо: сложность игр у разных существ напрямую зависит от организации их нервной системы. Самые сложные игры и наибольшее их разнообразие – у существ самых развитых. То бишь у нас, людей.
Игре в самом общем смысле – по её месту в природе – я бы дал такое определение. Это совместное поведение достаточно развитых существ, которое не является необходимым для их выживания, но посредством которого они инстинктивно воспроизводят (или моделируют сознательно) различные формы жизненно важной активности, в основном борьбы и соревнования.
Для понимания сущности игры применительно к человеку (сейчас и дальше речь только о человеческих играх) важно следующее.
Во-первых, игра имитирует жизнь; и тем лучше, чем игра сложнее. С той только разницей, что для жизни в целом правил нет. Для любой же игры устанавливаются некие изначальные правила и граничные условия: нет их – не может быть и игры.
Во-вторых, игра сама по себе не обязательна, не вызвана необходимостью, не обусловлена утилитарными или насущными интересами. Человек не занимается игрой по принуждению внешних обстоятельств (если, конечно, не зарабатывает ею на жизнь).
В-третьих, игра самоценна и самодостаточна; её не заменить какой-либо другой деятельностью.
В-четвёртых, игра важна не только результатом, но и процессом (а часто и не столько).
В-пятых, исход игры непредсказуем для участников, иначе в ней не будет интереса.
В-шестых, игра всегда (будь это куклы для девочек или пейнтбол для пресытившихся жизнью толстосумов) направлена на получение новых впечатлений. Или, по крайней мере, на обновление старых.
Если внимательно присмотреться к перечисленным характерным признакам всякой игры, то можно заметить, что они справедливы и для жизни в целом. Ну, кроме первой: реальная жизнь не равнозначна своей имитации.
В самом деле: жизнь не является обязательной (кто скажет о себе, что он был обязан появиться на свет)? Она самоценна безотносительно к любым частным достижениям внутри неё (хотя, наверное, с этим не все бы согласились). Она так же в целом непредсказуема (если не принимать во внимание неизбежный финал). И, наконец, если она лишена новых впечатлений, то пуста.
Получается, игра есть некое подобие жизни в целом, воспроизводящее её наиболее существенные характеристики. А то, что имеет утилитарную природу, что не несёт новизны, что необходимо, – гораздо меньше похоже на жизнь и на игру тоже. Всё, что связано с необходимостью, всё обязательное и неизбежное больше похоже на смерть – она-то, в отличие от жизни, обязательна, однозначна и предсказуема. Игра по большей части несерьёзна, она родственна смеху и обогащает жизнь. А всё худшее в жизни: болезни, войны, катастрофы, нужда, угнетение одних людей другими и прочее – то, что её ущемляет и обедняет, ведёт к её концу, да и сам конец – всё это мало общего имеет с игрой, зато проникнуто неизменной серьёзностью.
Людям, несмотря ни на что, нужны игры - и детям, и взрослым. Потому что, играя, мы неосознанно приобщаемся к лучшему, что есть в жизни. К самой её сокровенной сути. Ребёнок в определённом возрасте ближе к данной сути, чем стандартное взрослое человеческое существо. Это – более важная причина того, почему дети любят играть, почему игра для них главное занятие; а не та, что им больше нечем заняться.
Игра в любом возрасте – это выражение нашего несогласия с оковами мира, с тюрьмой нашей обусловленности и ограниченности, с необходимостью, душащей нас со всех сторон. Это одна из форм манифестации свободы, как и юмор. Играя, мы утверждаем себе и другим, что власть природных, социальных и прочих законов над нами не всесильна.

*

Если зашла речь об игре в смысле проявления духа, нельзя не сказать о такой замечательной игре, как шахматы.
Я затратил на неё достаточно много времени и сил. Изучал шахматную литературу, разбирал партии мастеров. Участвовал в конкурсах по решению задач и этюдов (довольно успешно), даже сам составлял задачи и этюды. Естественно, много времени отдано и самой игре, о чём не жалею. Не являясь высококлассным шахматистом, всё же думаю, что игру более-менее понимаю. Играю давно (со школьного возраста) и с увлечением, где и когда можно. Просто с друзьями, в различных турнирах, по переписке, в социальных сетях он-лайн, с компьютером. Моими соперниками были и разные люди, и разные шахматные программы.
Правда, не могу похвастать большими достижениями.  Чтобы по-настоящему хорошо играть в шахматы – скажем так, на уровне мастера спорта (не говоря уж о мировой шахматной элите), кроме вышесредних аналитических способностей разума, необходим набор и иных личных качеств. Ими обладает далеко не каждый. Я, видимо, тоже не обладаю.
В смысле слагаемых, определяющих успех игры, шахматы как раз очень хорошо моделируют многие жизненные ситуации. На доске происходит противоборство не только умов, но и характеров. Такие факторы, как психологическая устойчивость, умение совладать с негативными эмоциями, воля к победе, уверенность в себе, даже решительность как готовность к разумному риску, могут быть не менее значимы, чем знание теории и точность в расчёте вариантов. 
Существенна и такая трудно определимая вещь как «позиционное чутьё». Некое интуитивное чувство взаимодействия фигур, позволяющее находить для них наилучшую расстановку. Это и способность без детального расчёта угадывать главную тенденцию борьбы, видеть очертания будущих позиций, выбирать самый перспективный план. То, что позволяет игроку, не углубляясь в анализ сложной позиции, направлять ход игры в выгодное для себя русло. Думаю, такая способность и есть специфический шахматный талант. То, что даётся от природы, и чему практически невозможно научить или научиться, как осваивают технику игры. Конечно, это приходит с опытом, с игровой практикой – однако, думаю, по мере того, насколько человек одарён изначально. Сильное «позиционное чутьё» было у всех выдающихся шахматистов, только в разной степени. 
Важно и наличие воображения. Именно работа воображения вкупе с логикой создаёт на шахматной доске наиболее яркие, интересные и глубокие партии. Без него не раскрыть все возможности, заложенные в игре. И, конечно, при прочих равных условиях шансы выиграть выше у игрока, наделённого большей фантазией. Что доказывали своим творчеством такие мастера, как Александр Алехин или Михаил Таль.
Всего же важнее в шахматах, на мой взгляд, умение концентрировать внимание и удерживать его сосредоточенным долгое время. Эта способность более прочих определяет практическую силу шахматиста. (Она вообще в жизни важна: любой, кто добился успеха в чём-либо, сделал это во многом благодаря устойчивому сфокусированному вниманию на том, чем занимается). Пожалуй, как и «позиционное чутьё», это врождённое. По крайней мере, по своему опыту могу сказать, что оно почти не поддаётся тренировке.

*

Вот эта многогранность шахмат и делает их похожими на саму жизнь. О привлекательности древней игры написано очень много: и простыми любителями, и высококвалифицированными шахматистами, в том числе чемпионами мира.  Я вряд ли добавлю к этому что-то существенное.  Просто ещё раз констатирую, что миллионы людей любят шахматы даже не столько за богатство содержания, сколько за то, что в этой игре, как, наверное, ни в какой другой, человек может творчески выразить себя.
В популярности шахмат играет роль и аспект соревновательности, за которым стоит та или иная степень честолюбия и желание самоутвердиться. Причём здесь честолюбивые устремления человеческой натуры реализуются в одной из самых престижный областей – в интеллекте (конечно, в той среде, где оный ценится).
При своей внутренней логичности шахматы предоставляют игроку известную свободу выбора, и возможность наилучшим образом распорядиться этой свободой. Однозначность цели в ней очень гармонично сочетается с неоднозначностью способов и путей её достижения. В силу бессчётного числа вариантов и позиций играющие входят в зону неопределённости, где могут творить (насколько позволяют друг другу) некую новизну. Шахматная партия – это всегда новая история, повествование, сюжет, который соперники создают совместными усилиями.
Финал этой истории непредсказуем (при условии соразмерности силы игроков), и таким его делают не только неизбежные ошибки. По причине практической неисчерпаемости возможностей, заложенных в игре, изначально не существует ни однозначно выигрышной, ни однозначно ничейной стратегии. Если бы такая стратегия существовала (как, скажем, в игре в крестики-нолики), она давно бы уже была найдена, и шахматы потеряли бы большую часть своих поклонников.
Эта новая история, кооперативно создаваемая партнёрами по игре, интересна обоим, и быть может, ещё кому-то. Причём сюжет может быть и очень острым, бурным, насыщенным перипетиями и драматическими коллизиями, как авантюрный роман. А может быть вялым, малосодержательным и пресным, как бухгалтерский отчёт.
Индивидуальность человека очень хорошо проявляется и в том, как он играет в шахматы. Стиль игры складывается не только из особенностей мышления (хотя это главное), но также темперамента и характера.  Кому-то нравятся безоглядные и лихие гусарские атаки, а кто-то предпочитает спокойную маневренную игру, исключающую всякую неожиданность. Это связано с наличием хаотического или упорядочивающего начала в личном сознании, и я об этом дальше выскажусь подробнее.

*

К сожалению, приходится отметить, что в силу разных причин (главным образом, развития теории и компьютерного анализа) большие шахматы последних лет тускнеют. Из них выветривается то начало, которое роднит их с искусством. На высоком уровне игра становится всё более обезличенной, рационально-суховатой, лишённой зрелищности и драматизма. У отдельных мастеров современности и недавнего прошлого всё же есть примеры по-настоящему творческой, живой игры, что радует. Но это скорее исключения, и общая противоположная тенденция налицо. Акцент борьбы переносится с умения думать, принимать решения за доской (в том числе нестандартные) на то, у кого больше подкованность в современной теории игры и рациональных стратегиях, просчитанных компьютерами.
Признаки данной тенденции, кстати, наметились ещё раньше, чем появление мощной вычислительной техники и разработка специальных шахматных программ. А именно, когда личный поиск во время игры дополнился кропотливой работой на одного человека целых коллективов аналитиков.
Спортивный аспект игры стал превалировать над другими её составляющими, задавать общий тон. Как следствие шахматы становятся всё менее интересными для непрофессионалов, и этим объясняется заметное снижение популярности шахмат в мире, особенно с начала 21 века.
Я ещё помню всеобщий интерес к матчам между Карповым и Каспаровым, ажиотаж по поводу и вокруг этого (даже если опустить то, что собственно к игре не имело отношения). Интерес к тому грандиозному противостоянию был оправдан. Я и сейчас, спустя 30 лет, думаю: если брать его целиком, то в отношении как творческом (насыщенности идеями), так и концептуальном (в смысле столкновения подходов) – это самое содержательное и значительное из всего, что было в шахматной истории.
Но сейчас ничего подобного и близко не наблюдается. Это легко объяснимо. Игра, нацеленная только на спортивный результат, плохо сочетается с импровизацией, риском, творческим подходом. А поскольку «большие» шахматы – это прежде всего спорт, то и спортивное начало не то чтобы окончательно победило, но сильно потеснило элемент искусства в них; элемент же науки обратило себе на пользу. Об этом тоже написано немало. Я на данном печальном факте более останавливаться не буду.  Отмечу только, что он объективен, к нему и шло, и надо просто его принять. Прагматизм и реализм в очередной раз победили поэзию и романтику, как всегда и везде было.
Всё равно шахматы для многих (и для меня) остаются лучшей человеческой игрой, способной подарить радость созидания.  Тот неизвестный, кто первый придумал их в общем виде (а также те, кто усовершенствовали эту игру до современного варианта), сделали большой подарок всему мыслящему человечеству. Вот кому стоило бы поставить памятник.

*

Много дискуссий о том, что такое красота в шахматах, в чём состоит эстетическая компонента этой игры. И опять мне остаётся повторить сказанное многими: в шахматах привлекает неожиданное торжество изящного исключения над, казалось бы, железобетонным правилом; координации и маневренности над грубой силой. Шахматы, безусловно, логичны, но их логика многослойная и нелинейная, в отдельных случаях парадоксальная. Подобная логика нередко действует и в реальной жизни.
Я бы сказал, что красота шахмат проявляется, прежде всего, в «несиловых» решениях. Когда качество сил (расстановка, акценты, согласованное взаимодействие) оказываются более важным фактором, чем их количество, и решает исход партии.  Это, если провести приблизительную аналогию из жизни, как преимущество подбора ключа к замку перед выбиванием дверей и сокрушением стен.
Красота в шахматной игре может быть разной. Масштаб стратегического замысла, его неуклонное и последовательное воплощение. Тонкие, филигранные ходы в простом на первый взгляд эндшпиле. Неочевидный маневр, смысл которого раскрывается десятью ходами позже. Кристальная ясность плана на ограничение и сковывание сил противника. Внезапный тактический удар, резко меняющий позицию и ход борьбы. Жертва фигуры, тем более несколько жертв подряд. Превращение пешки не в ферзя, а в фигуру послабее, но более нужную в данной позиции. Всё это может оказывать сильное эстетическое воздействие на тех, кто достаточно хорошо понимает игру.
Самый, вероятно, впечатляющий компонент шахматной игры – комбинация – также может быть красив по-разному. Прекрасны головокружительные и динамичные, замысловатые до изощрённости узоры атак Александра Алехина и Михаила Таля. Восхищает и безупречно чёткий геометрический орнамент тактических операций, характерный для игры Хосе-Рауля Капабланки и Анатолия Карпова. Великолепны мощные штурмы королевских крепостей в исполнении Пола Морфи и Гарри Каспарова, которые вызывают ощущение безудержной всесокрушающей лавины.
Но наиболее мне импонирует стиль игры Пауля Кереса – одного из лучших шахматистов мира с 30-х по 50-е годы прошлого века и великого мастера комбинации. На мой взгляд, Керес обладал дарованием калибра Алехина и чемпионским потенциалом, хоть и не удалось ему завоевать корону. Его игровой почерк простой, ясный и элегантный. За доской он всегда стремился к инициативе и бескомпромиссной борьбе, невзирая на ранг соперника. Предпочитал играть в открытых позициях, богатых возможностями – живых, я бы сказал, – и создавал их мастерски. Тактическая зоркость у Кереса была исключительно острой, редкой даже для шахматистов такого класса. Многие его партии прямо-таки искрятся разнообразной тактикой. А в общем оставляют ощущение удивительной цельности: логичность и последовательность при слаженном взаимодействии всех фигур от начала до конца.
Всё перечисленное радует глаз и вдохновляет ум. Однако ещё приятнее, когда мы сами находим нетривиальное решение, ведущее к выигрышу (тем более если это, казалось бы, в худшей позиции). Или спасающее по всем признакам безнадёжное положение.   
Особенно воодушевляет оправдавшая себя интуитивная жертва.  Красота такой жертвы в том, что она не очевидна, и напрямую к победе не ведёт. Но мы, решившись на неё, чувствуем, что получим взамен материала окупающие её с лихвой плюсы позиции. Когда впоследствии это подтверждается, тут и обнаруживается триумф творческого подхода над вычислительным, сводящимся к механическому перебору вариантов. Пожалуй, это единственный компонент шахматной игры, который пока не удалось формализовать с помощью программ и в котором пока человек сильнее машины.
Перечисленные случаи в процессе игры всегда производят впечатление некоей магии или чуда. Как будто привычная логика опровергается.  Но на самом деле это не опровержение линейной логики, а обнаружение логики более высокого порядка, более близкой к гармонии. Выявление более сложной и глубокой закономерности как реализация возможностей, скрытых в конкретной позиции.
В концентрированном виде такие закономерности демонстрирует шахматная композиция – замечательное, хоть и не очень популярное искусство. Не только практическая игра, но также этюды, задачи раскрывают гармонию взаимодействия и борьбы фигур на шахматной доске.

*

Подытоживая тему: при всей схожести, разница между жизнью и шахматами, на мой взгляд, в следующем. В шахматах обнаруживаются более глубокие закономерности, чем те, которые очевидны – это да. Но в основе и тех, и других лежит логика. Другими словами: в игре действуют как частные простые правила, так и более сложные, которые над ними находятся и иногда их как бы отменяют. Но все они рациональны, так как изначально определяются условиями игры и законами логики.
А реальная жизнь не вписывается целиком вообще ни в какие правила, даже самые всеохватные, и никогда не регулируется ими полностью. И человеческой логике соответствует далеко не всегда. Жизнь по отношению к логике первична; логика в ней, я бы сказал, более или менее часто мелькает.
Правила в жизни, конечно, тоже действуют, и порой они кажутся логичными. Но время от времени в них вмешивается и корректирует, а то и совсем отменяет их нечто такое, что не имеет с обычной человеческой логикой ничего общего. В жизни всегда присутствует и действует что-то неуловимое и неопределённое, чему есть много названий, но суть чего вряд до конца может быть понята рациональным умом.
И если бы было не так, то и сама жизнь как явление вряд ли возникла бы на Земле. В логику неживой природы она никак не вписывается.
Если сравнивать шахматы с жизнью как явлением природы, то мы найдём ещё более глубинную аналогию. И там, и там гармоническое начало проникает из высших сфер (более свободных и с большими возможностями) в низшие сферы с меньшим числом степеней свободы. Только шахматы это моделирует в области мышления, а живая природа демонстрирует в реальности на протяжении всей эволюции.
И что существенно, это взаимодействие высшего и низшего происходит так, что законы низших сфер при этом не нарушаются. Такое воздействие сверху вниз, если смотреть на ситуацию извне, происходит, как если бы низшая сфера своими силами и средствами организовала самое себя оптимальным образом. То есть несиловое начало исподволь управляет силовым.
Лучшая из игр, придуманных человеком, отражает самую глубокую закономерность жизни как природного явления. И является во многом хорошей моделью жизни как человеческого бытия. Потому, наверное, она и лучшая.
Хотя, как справедливо заметил поэт, жить – не в шахматы играть.


Рецензии