Русская Одиссея Продолжения глав 31

                Глава четвёртая
                КРОВЬ НА ОЛЕНЬЕЙ ТРОПЕ

    Препятствие на ледяной дороге было воздвигнуто к полудню. Средней величины ели, наложенные поперёк, ощетинились остро торчащими сучьями против невидимого пока врага. Новгородец уже отослал половину своих воинов со Студёным и Полночным для обустройства нового завала. Он поглядел в сосредоточенные лица товарищей и успокоился: такие не дрогнут. Поодаль от рубежа спокойно стояли возничий, оберегая от неожиданностей оленьи упряжки. Всё было готово к встрече с незваными гостями.

    Монголы не заставили себя долго ждать. Они ещё задолго до заката солнца появились на белом покрывале скованной льдом реки.

- «Бешеные» прут!
- Вся волчья стая тут!
- Скромничают! По тропе токмо скачут!

- Не свернут! Иначе по брюхо коням будет, а то и по грудь. Лошади у них мелкие...

     Нескончаемой чёрной змеёй вытягивались азиатские завоеватели перед горсткой защитников единственной дороги. Конная рать без всякой раскачки решила одолеть незначительное для себя препятствие на пути к манящему золоту, красивым девушкам и славе победы над Большим Иваном. Нукеры, облачённые в железные и кожаные панцири, погоняя лошадей, достигли заслона, и рой стрел засвистел над Обью. С грохотом падали на полном скаку кони, и первые раненые обагрили своей кровью лёд. Передние ряды монгол с криками «Уррагх!» напоролись на сучья и разящие копья. Они валились вместе с лошадьми, а сзади напирали всё новые и новые разъярённые всадники. У завала образовалась невообразимая куча из ревущих и стонущих человеческих и конских тел.

     Последующие направили своих лошадей в глубокий снег, пытаясь обойти безумный клубок смерти, но увязли, а русское оружие не знало пощады. Тогда степняки спешились и, размахивая кривыми клинками, полезли через павших и тяжелораненых наверх. Там их встретил дружный отпор высоких бородатых воев, орудовавших длинными прямыми мечами и большими топорами. Стена брони и острого железа пришлась «бешеным» не по зубам — она стояла как заколдованная.

    Прозвучали резкие удары в медные щиты, и наступающие отхлынули, обливаясь кровью. Они присоединились к длинному и тесному затору из галдящих и шипящих седоков, томящихся от бездействия в сугробах. Ордынские лучники пытались засыпать стрелами несгибаемых ростовчан, но тех выручали добротные доспехи и завал из сосен и трупов. Снова бросились в бой нукеры. Над кровавым побоищем замелькали мечи, поднялись боевые топоры и шестопёры. Треск и грохот, ржание и вопли слились воедино. Трупы кочевников образовали уже целый холм, и завыл в бессильи Хорон. Смерть находила жертвы и у славян, но дорого отдавали они свои жизни. Хорон в нетерпении послал две конные сотни далеко в обход неприступной тропы. Утопая в рыхлом снегу, понукаемые лошади медленно начали огибать ростовский оплот. И в момент затишья Никонор, видя намечающуюся ловушку, обратился к воинам:

- Отходим, пока не поздно! К поморам!

    Два десятка уцелевших защитников ринулись к поджидавшим саням, где лежали тяжелораненые. Быстро рассевшись, засвистели молодцы, погоняя оленьи упряжки:
- Пошли, родимые! Уносите нас от смерти лютой!

    Мчались прочь сани с изнемогающими людьми, ронявшими на тропу яркие капли крови...


                Глава пятая
                ПОДВИГ НИКОНОРОВОЙ СОТНИ

    В ранних сумерках олени вынесли оставшихся живых ратников к новому рубежу. Здесь их радостно встретила другая половина боевой сотни, которая успела-таки создать новую преграду на пути монгол.

- Слава вам, други!
- Роздых героям! Ныне наш черёд разобраться с погаными.

    Прибывших пропускали сбоку от приготовленного завала, заранее расчистив снег. Как только проскочила последняя упряжка, на это место положили здоровую лесину с торчащими сучьями и сверху двое опрокинутых нарт. Спрыгнувший с саней Новгородец, утёр кровь от ссадины на лбу и отыскал глазами Студёного:

- Давай-ка, Еремей, вместо меня садись. Я остаюсь со свежей полусотней. Вы отъезжайте на пару поприщ и готовьте последний рубеж. Времени, считай, нет. Посему заваливайте тропу: закалывайте оленей, кидайте палатки, нарты и утварь. Сохраните себе токмо тройку упряжек. И ждите нас!

    Студёный понимающе кивнул и, прежде чем уйти, сказал побратиму Полночному:
- Береги сотника! Коли худо будет — отходите немедля.

     Не успел ещё скрыться в вечерней полумгле санный поезд, как объявились преследователи. Они, не церемонясь, сходу пошли на яростный штурм, но и здесь получили мощный отпор защитников во главе с доблестным Никоно-ром.

    Кипел бой на узком пятачке. Сотни монгол бесцельно ждали, когда там, впереди, их соплеменники сметут ничтожный русский заслон. Около предводителя мялись в конной толкотне сотники. Хорон, проклинал все и всех. Сам того не замечая, грыз от бессилья и злобы ручку своей плети.

- О, синее небо! Зачем ты послало неисчислимое множество туч? Выпало столько снега, что многие мои багатуры оказались не у дел. И урусы бьются так стойко, что мы можем остаться и без добычи.

   Крутившийся рядом на пегой кобыле Берке смог посоветовать только одно:
- Опять посылай нукеров в обход.

- Да. — согласился тысячник и, всматриваясь вперёд, аж взвыл: — Проклятие! Я вижу всё того же воеводу с кучкой урусов, а Большого Ивана нет. Нас дурят! В обход!
    Стоило монголам ринуться в разные стороны от места, где сражались никоноровцы, как это было замечено. Первым увидел опасность Полночный. Он сквозь шум сечи, крикнул Новгородцу:

- Неладное творится! В клещи нас берут!
    Сотник, сблизившись с помором, громко ответил:
- Рано пока! Пусть побарахтаются в снегах. Нам главное — время тянуть.

    Неравный бой продолжался. Была отбита очередная лобовая атака. И только реальная угроза окружения вынудила Никонора зычно крикнуть:
- В сани, браты! Уносим ноги!

    Пока ордынцы заметили отход противника, пока конники преодолевали завал из деревьев, людских и лошадиных трупов, Новгородцу снова удалось беспрепятственно отвести людей. Лишь свистели в сгущавшейся тьме монгольские стрелы...

    На третьем, последнем рубеже, на груде перевёрнутых саней и убитых оленей стояли уцелевшие в сражениях никоноровцы. Их осталось меньше половины. Тяжелораненые лежали в пяти упряжках, поставленных невдалеке.

   «Бешеные» приближались. Их ещё не было видно, но монгольский клич «Уррагх!» грозно разносился по окрестности. Вскоре всё прояснилось: на чёрном небе из-за туч выглянула луна, а на реке показалась цепочка факелов. Мужики поплёвывали на руки, берясь в который раз за мечи, топоры и копья. Гневно обещали, указывая на появившихся степняков:

- Пусть едут нехристи — подержим в снежном стойле!
- Попадут на кровавый пир!
    А сотник, подняв свой меч, покрытый зазубринами, призывно крикнул:
- Выручим дружину! Умрём с честью!

    Озлобленные монголы, уже хорошо понимая, что основные силы русских уходят от них всё дальше и дальше, без раздумий ринулись на небольшое укрепление. Тёмная масса азиат навалилась на славян, блестя в ночи кривыми клинками. Опять звенела сталь, и пели смертельную песнь стрелы. И падали, падали люди, пронзённые холодным металлом. Возле сражающегося Никонора рухнул, обливаясь кровью, даур Агда, но стояли, как скалы, одетые в броню поморы Еремей и Пахом. Последний оплот ростовской сотни держался перед беснующимися ордынцами, как заколдованный, хотя и чудо-богатырей становилось всё меньше. Когда горстку героев кочевники вновь стали окружать, пробиваясь по снежной целине, Новгородец вынужденно приказал изнемогающим от ран и усталости соратникам:

- В сани! Будем отстреливаться!

    И они побежали к ожидающим упряжкам: спотыкаясь, падая и снова подымаясь, отчаянно крича:

- Мы ещё попортим им кровушки!
- Табунщики запомнят нашу сотню!

    Едва тронулись сани, как монголы, перебравшись через трупы, сели на коней и возобновили преследование. Они мчались, на ходу посылая в сторону удаляющихся длинные стрелы. Русские отвечали тем же. Свистящая смерть вырывала из этой сумасшедшей гонки то человека, то оленя, то коня. На павших со всего маха налетали визжавшие от ярости всадники. Сразу образовывалась храпящая и кричащая куча из людей и лошадей. Следующие за ними нукеры были вынуждены каждый раз спешиваться и растаскивать с дороги убитых и покалеченных. Только потом начиналась новая погоня. Каждая остановившаяся упряжка с израненными ростовчанами была лёгкой добычей «бешеных», но монголы всё-таки теряли и теряли главное — золотое, драгоценное время...

    Сражение героического отряда продолжалось до зари. На рассвете упали последние загнанные олени. Из саней с трудом вылезли, покачиваясь от усталости и потери крови Новгородец, Студёный и Полночный. Отбросив уже ненужные луки и пустые колчаны, и взявшись за мечи, русские спокойно ждали своей смерти, перегородив собой оленью тропу.
    На удивление сотника и двух поморов, степняки с ходу не вступили в бой. От верховых отделились трое ездоков: Хорон, Берке и Акинф. Не доехав до пеших локтей сорок, остановили коней, всматриваясь в бесстрашных воинов. Новгородец, утирая кровь, вызывающе громко заговорил:

- Ты проиграл, Хорон! Ты упустил дружину!

    Витязь перевёл дыхание и, стараясь, задержать монгол на разговоре, продолжал их унижать и одновременно убеждать в бесполезности дальнейшего преследования:
- У Большого Ивана нынче много саней и оленей — ведь он при золоте. У тебя же кони долго не продержатся в энтих краях.

    Наконец, Никонор показал рукой на север, где весь горизонт заволокли тёмные снежные тучи, и выкрикнул:

- Само небо, скорый буран — всё супротив вас!

    Дородный перевёл уничтожительную речь ростовского сотника предводителю «бешеных». На бронзовом лице тысячника не дрогнул ни один мускул, лишь ноздри хищно раздувались. Он переглянулся с Берке и жестом подозвал нукеров. Перед русскими выстроились конные монголы с луками на — изготовку, и по знаку Хорона они выпустили стрелы в упор...

   Усилился ветер. Закружился густой снег. Он скрыл с глаз кровавую обскую дорогу. Белый саван навсегда укутал на чужбине боевую сотню ростовской дружины.


                Глава шестая
                ЗАЛИЗЫВАЯ РАНЫ

    Поредевшая в боях тысяча «бешеных» смогла проехать вперёд ещё пару поприщ и успела лишь выставить вдоль оленьей тропы войлочные палатки, как завыл и загудел снежный вихрь. Земля и небо смешались в одну сплошную белую круговерть.

    В холодной, занесённой сугробами, походной юрте Хорона сидели закутанные в меха он сам и семеро его уцелевших сотников. Шли доклады предводителю о тяжёлых потерях.

- Мы лишились трёх сотен лучших нукеров! — возмущённо воскликнул тысячник, подсчитав убитых. — Да столько же, если не больше раненых! Куда их девать, если продолжим погоню?

    На этот вопрос посыпались различные предложения от подчинённых:
- Отправить увечных в ближнее хантское стойбище.

- Лучше в степь. В верховьях Оби они быстро поправятся под присмотром кипчаков.
- А мы переждём метель и добьём урусов!

     Последним взял слово мудрый Берке:

- Мы отстали от шайки Большого Ивана дня на два, из-за его безумной сотни. Перед смертью храбрые враги обычно не врут — дружина берёт и берёт всё новых оленей и достаёт новые сани. После непогоды урусы будут мчаться всё быстрей и быстрей в далёкие холодные земли, где нет корма для наших коней, а для их оленей есть много ягеля. Как вы заметили, нам перестали попадаться на Оби хантские стойбища. Наверняка местные, предупреждённые беглецами, снимаются и уходят в леса. Нас ожидает падёж лошадей, жестокий холод и неминуемый голод. Впереди не богатая добыча, а бесконечная снежная пустыня.

    Хорон сбросил с головы меховой убор, вскочил на ноги и в ярости стукнул по стенке жилища:

- Ты утверждаешь, что я их упустил!

- Ничего не потеряно, — спокойно ответил Берке. — Пусть урусы носятся на оленях сквозь морозы и метели. Вспомни, накануне мы смотрели карты.

- Ты прав! — обрадовался тысячник, обретая хладнокровие. — Беглым не миновать Каменного пояса, но до него еще далеко. В середине весны Большой Иван со своими мужиками выкинут сани и поплетутся пешком к Камню.

- И заметь, реки там текут не на заход солнца! — взахлёб захохотал Берке. — Коней им взять негде, только в степях. Туда две сотни урусов не сунутся, да и мы к тому времени будем где-то рядом. А сейчас надо уходить в степь — передохнём и окрепнем.

- Да, — согласился Хорон. — Выйдя обратно в степи, мы ещё нагоним упущенное время — когда поскачем напрямик к Каменному поясу. А там мои верные багатуры сделают то, что было на Оби — возьмут заложников, а те разобьют лоб, чтобы навести нас на след Большого Ивана.

    Сотники подобострастно одобрили планы руководителя:

- Уходим! Иначе потеряем коней!
- Урусы от нас всё равно не уйдут!
- Нагоним их в другом месте!

    Когда утихли возбуждённые крики, Берке удовлетворённо добавил:
- Пусть мятежники сами тащат к Каменному поясу сокровища, девок и мастеров — нам меньше мороки.

    Успокоившийся Хорон распустил совет. Он залез на ложе из оленьих шкур, укутался в овчинный тулуп и наказал:

- Разбудите меня, если буран кончится. Поскачем в степи. Залижем раны…

                ЧАСТЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

                К КАМЕННОМУ ПОЯСУ



                Первая глава
                СОКРОВИЩА, НЕСУЩИЕ СМЕРТЬ

    Сильный буран настиг ростовчан у одного довольно крупного стойбища на Оби. Свернули к нему, чтобы переждать непогоду. Несколько хантов, сопровождавших путешественников, рассказали жителям о появлении на реке безжалостных монгол. В то время в посёлке был проездом Паткей — князь здешнего края. Он сразу, без раздумий пригласил к себе для беседы далёких чужестранцев. Воеводы пошли к нему, а дружина разместилась у остальных хантов.

    В просторном чуме знатного хозяина было уютно и тепло. В середине жилища весело потрескивал бойкий костерок, освещая собравшихся людей и убранство, состоявшее в основном из звериных шкур. Лишь небольшая женская часть чума была скрыта от посторонних глаз разноцветной тканью, украшенной бубенцами. Кружком сидели степенные ханты, с интересом поглядывая на троих русских. Алексеевич, Книга и Огонёк с удовольствием гостевали после изнурительной скачки по зимней дороге. Они с жадностью ели предложенную варёную оленину и рыбу: нельму, сырок и муксун, правда, от сырой рыбы[ ] вежливо отказались.

    На почётном, возвышенном месте сидел Паткей — ещё не старый, широколицый хант в длинной меховой куртке, украшенной золотом. Его суровый и проницательный взгляд, резкие повелительные жесты выдавали властного правителя. Фёдор Книга обратился к нему, как только закончился ужин:

- Стихнет непогода, и мы тут же уедем дальше по реке. Ворога задержит в пути не токмо пурга, но и русская сотня воев. Дружина не может здесь оставаться и ждать своих — гибельно. Потому уходим в междуречье Оби и Иртыша. Нижайше просим вас оказать помощь нашим соратникам, коль встретите, а ежели с верховьев реки не будет ни слуха, ни духа — съездите туда.

    После этих слов Семён Огонёк молча достал из сумы, которую принёс с собой, несколько изящных изделий из золота и серебра. Паткей, скользнув по
ним заинтересованным взглядом, ответил на просьбу:

- Я не только узнаю, что случилось с вашими людьми, но и сам принесу о том весть — на Иртыш. Я провожу вас дальше — через земли вогулов[ ]. Они народ воинственный, мало ли что может быть. Сейчас мы с ними в дружбе, по крайней мере, с теми, кто живёт по Иртышу. Кроме того, я слышал, вы нуждаетесь в оленях. Начиная с этого стойбища, вы можете покупать их сотнями.

    Иван от перевода Фёдора прямо расцвёл в улыбке и сказал:
- Князёк, кажись, за нас. Ещё бы Никонора повидать...

   Лишь спал ветер, дружина вышла на Обь, несмотря на продолжающийся снегопад. Ростовчане упорно преодолевали на санной дороге свежие сугробы, уходя в бесконечное северное безмолвие. Люди часто оглядывались назад. В их глазах не было страха за себя. Они надеялись на чудо — на чудо спасения никоноровцев.

    С восстановлением торного пути по реке, рогатые олени, взметая снег из-под копыт, сказочно быстро довезли остатки некогда крупного русского соединения к устью Иртыша на Оби. Велико было междуречье двух огромных рек. Леса в этой заболоченной равнине росли лишь на возвышенных сухих местах, будто острова. Среди глубоких снегов кое-где были видны курящиеся дымки от едва приметных занесённых чумов.

    Как только странники остановились на ночлег, вожак решил послать в обратный путь по Оби две лёгкие упряжки. Он вызвал на речную тропу, уходящую к югу, трёх удальцов из сотни Фёдора Книги. Вскоре, на утоптанной дороге перед Алексеевичем стояли хорошо знакомые Максим Балагур и Антип Лихой. Рядом с ними был невысокий, коротконогий парень в оленьей куртке и волчьем треухе. Звали молодца Фомой, а прозвище он получил Косолапый. Был он силён и подвижен, всё время что-то говорил и жестикулировал. Его толстощёкое лицо с искрящимися карими глазами и смеющимся ртом излучало полную уверенность в себе. Фома был крепок, как в бою, так и в дружбе.

    Вот таких дозорных высылал предводитель, наказывая им в дорогу:
- Дня три скачите в верховья. Сделайте днёвку и ждите пару дней. Будут вести — сразу назад!

    К посылам вожака присоединились собравшиеся сторонники, провожая разведчиков со словами надежды:

- Вертайтесь скорей с храбрыми воями!
- Сами не сплошайте, коли ворога узрите.

    Балагур в длиннополом овчинном тулупе, садясь в сани, громко крикнул:
- Будут вам, браты, вести, обещаю!

    В ожидании новостей русские «одиссеи» обустраивали походный лагерь у последнего хантского селения на Оби. Самым слабым сразу повезло — они зажили в тёплых чумах, воспользовавшись гостеприимством хозяев. Остальным странникам пришлось немало потрудиться, чтобы соорудить небольшие юрты, в которых можно было разжечь огонь.

    На следующий день ростовский лагерь обезлюдел, будто вымер — такая там стояла тишина. Все, кроме сторожей, отсыпались за холодные бессонные ночи, когда на протяжении нескольких недель не было не то что днёвки, а и продолжительной ночёвки. Фёдор Книга, едва отдохнув, замыслил сходить с местными хантами в ближнее вогульское стойбище на Иртыше. Собравшись в гости, сказал Алексеевичу:
- У слияния двух великих рек проходит рубеж между родственными народами. Меня, да и всех нас должны занимать вогулы — их земли нам никак не миновать.
- Что ж, сходи, — согласился Иван, — а я погожу — не знаю, каких вестей ждать с полдневой стороны.

- Я не задержусь, к вечеру буду тут.
- Бог в помощь...

    Уже в темноте, обходя свой стан, Алексеевич с Огоньком встретили Книгу. Русский толмач шёл по узкой тропке с двумя хантами. Они оживлённо о чем-то переговаривались. Местные, проводив гостя до его лагеря, свернули в сторону, а ростовчанин, завидев своих, остановился. Озабоченный его вид поразил друзей. Вожак участливо спросил:

- Почто голову повесил? Али не приглянулось у вогул?
    Немного помявшись, Книга ответил:

- Вогулы, вроде, родня хантам. Похожи и по обличию, и по языку, да нравом круче будут. По всему видать, воинственны, не то, что мирные обские рыбаки и охотники.
- Не было печали, — почесал затылок Семён. — Они на дауров повадками смахивают, что ли?

- Одного поля ягода, — кивнул Фёдор, но сразу спохватился: — Всех под один гребень чесать нельзя! Охотника Агду возьмите — преданный наш соратник.
- Мыслю, Паткей со слугами приедут и помогут нам, — спокойно рассудил Алексеевич и заинтересованно спросил Книгу: — О путях на закат выведал?

- Тоже не всё ладно. Ежели прямо на закат пробиваться — будут малые встречные реки, на коих есть сильные вогульские княжества. Ханты не советуют туда идти — дюже места дикие, и народ такой же.

- При нашей малолюдности надобно поостеречься, — выгадывал Огонёк, — лучше поскачем наискосок Иртышом, а там посмотрим.

- Так и ханты толкуют, — сказал Книга, — велят ждать Паткея, который хорошо знает Иртыш. Он за мзду проведёт дружину, а тамошние жители подскажут, куда дальше путь держать.

- На том и порешим, - согласился Иван и, повернувшись, повёл товарищей к юрте. По дороге задал толмачу волнующий вопрос: — А про Каменный пояс что слыхать?
- Талдычат вогулы о каких-то горах на закате, — с сомненьем отвечал Фёдор, — да их не разберёшь, — Камень энто или нет.

- Хорошо бы он, — вздохнул Иван, — оттоль до Руси не так уж и далече...

    С тревогой и одновременно с надеждой проходила для ростовчан стоянка в междуречье. День за днём томились люди в ожидании, нет-нет да посматривая на юг.
   Наконец, январским морозным утром стан путешественников облетела весть:
«Едут!» По укрытому снегом руслу Оби неслось пять оленьих упряжек. В первых санях сидели Балагур, Лихой и Косолапый, а в последующих Паткей и его ханты. Враз заголосили девушки, предчувствуя недоброе. Алексеевич рванулся к своей разведке:
- Ну?! Не молчите!

    Оружейник Максим, опустив чёрные глаза, тихо сказал, кивая на князя и слуг:
- Они сами съездили на место гибели. Сотня вся лежит на тропе, прикрытая снегом. Там же, на берегу, было обнаружено огромное, уже потухшее костровище, а в нём множество человеческих костей.

- Видно, «бешеные» жгли своих павших нукеров, — догадался Иван, — как у Байкала.
    Сторонники молча слушали, скинув треухи, крестились. Фёдор Книга, расспросив угрюмого Паткея, добавил к ранее сказанному:

- Поначалу ханты видели на оленьей дороге по двое-трое наших павших, а потом... Высятся на тропе три снежных холма, отстоящие друг от друга поприща на три. Начинка у них страшная: деревья и нарты, люди, олени и лошади.

    Ростовчане были убиты свалившимся горем, пусть даже ожидаемым. Глубоко переживали и тихо переговаривались:

- Вечная память никоноровцам!
- Остановили-таки тысячу «бешеных».
- Помянуть бы усопших героев...

    Наступил скорбный тёмный вечер под звёздным северным небом. На высоком обском берегу пылало кольцо больших костров. Внутри круга русские расставили десятки саней и нарт, на которых были постелены оленьи шкуры. На них разместили посуду из золота и серебра, взятую из обоза. На поминальный ужин была жареная лосятина и оленина, варёная рыба и разная ягода. Из пузатого бочонка красное вино разливалось в драгоценные чаши и кубки. Фёдор Книга читал молитвы об упокоении рабов Божиих. Неожиданно одна из девушек, скорбя по убитому жениху, отчаянно закричала, махая золотым подносом:

- Почто?! Почто мы взяли Батыево золото и драгоценные каменья?! Они несут нам смерть! Мы рано или поздно погибнем от неуёмных «бешеных»!

    Верные подруги подхватили плачущую деву, готовую упасть. Её посадили на сани, дали испить воды и успокаивали, как могли. Иван Алексеевич, вскочив на другие сани, обратился к обступившему его народу:

- Ныне всюду кровь и страдания. Русские княжества в руинах. Здесь, в далёкой Азии, мы бьём Батыево семя, а энто хоть и малая, но помощь для униженной Руси. Ростовская вольница побила до тысячи нехристей. А золото и ценности не пропадут всуе. Токмо часть их пойдёт на благо тут стоящим. Достанется и сиротам, и жёнкам, и старикам, чьи сыны, мужья и дочери ушли с нами и погибли. Долю вложим на построение храма Божьего в память русских людей, угнанных в неволю и не вернувшихся с горькой чужбины. То мне Новгородец перед расставанием завещал.

    Слово взял золотых дел мастер Ослябя, осенив крестным знамением вожака:
- Верно толкуешь, воевода. Пусть тебя хранит Господь для праведного дела.

    Вслед пожилому искуснику одобрили речь предводителя и другие сторонники:
- На святое дело ничего не жалко!
- Так тому и быть — полюбовно решили!