Глава первая. Торунь май 1933

2 мая. Марек, 15 лет, школьник.

Опять двойка по физике. Ксенька ныть будет, опять пороть захочет. Одену-ка я три пары кальсон. Ненавижу их носить, а сестра заставляет! Неприличны, говорит, эти новомодные трусики. Но вот от порки кальсоны помогают. Не больно почти...

2 мая. Ксения, 23 года, старшая сестра Марека, не замужем.

Марек совсем большой. Через неделю ему шестнадцать уже. А ума нет совершенно. Учится плохо, сегодня нагрубил мне. Опять надо его пороть. Но как? Я ведь сестра ему, хоть и старшая, не мать. Снимать с него штаны уже нельзя, он же совсем взрослый, у него там все выросло. Стефа жалуется, что чуть ни каждый день простыни за ним застирывать приходится. Вот ведь дрянной мальчишка! Я последнее время порю его через штаны, но что-то это слабо на него действует. Ах, как родители не вовремя уехали в свою Австралию! Ведь еще полтора года их ждать!

Посоветуюсь-ка я с Зузаной. Она старше меня, замужем, два мальчишки-близнеца. Что-нибудь подскажет.

Через 2 часа.

Зузана говорит, что надо поручить наказания Стефе. Да, она старше его всего на три года. Ну, и что? Она уже взрослая, зарабатывает деньги. Мальчишке будет очень стыдно, это к лучшему. Сейчас поручу ей, пусть приготовит розги и сегодня перед сном высечет. Я даже смотреть на это не буду. Не хочу. Мальчишку жалко, но что поделаешь? Я за него отвечаю.

Стефка, конечно, и сама порки заслуживает. Убирает небрежно, вчера завтрак чуть не проспала подать. Потерплю пока, может исправится. А нет, так отправлю ее в участок. Хотя нет, она все же еще девушка, там ей перед мужчинами раздеваться придется, нельзя ее так позорить. Придется дворника из дома напротив просить, Кшиштофа. В его доме все родители к нему детей отправляют. Но Марека туда я не хочу, мы же не быдло из того дома! Мареком Стефка займется. А ей, если провинится сильно, займется Кшиштоф. Он, конечно, тоже мужчина, но старый. Так что ничего... А будет противиться, так оштрафую. Или обратно в деревню отправлю.

2 мая. Стефания, 18 лет, горничная в доме Ксении.

Вызывает меня пани и говорит: "Будешь теперь, как я скажу, наказывать Марека, он совсем от рук отбился". Ничего себе!

Нет, говорю, на такое я не нанималась, увольте, пани. Вон к Кшиштофу его отправьте, коль сами не изволите.

А она как разозлится, ладонью по столу стукнет. Тихо говорит, зло: "К дворнику я тебя отправлю. Ты что меня учишь, соплячка? А не хочешь к дворнику, так из жалования за каждый промах вычитать буду. Марек, по-твоему, кто, чтобы дворник его порол? Забудь про это!"

Потом подуспокоилась чуток, говорит: "Я тебе два злотых в месяц за это добавлю".

Я подумала и согласилась. А что? Что же мне, из-за этого сопляка на неприятности нарываться? Я дома, в деревне, братца младшего, Мирека, сколько раз секла? Мать с готовкой или стиркой завозится и велит мне: "Стефка, хватит за уроками сидет! Высеки, вон, Мирека, он опять на речку без спроса бегал!".

А Миреку-то уж 12 было. Возьму я его, портки сдеру и розгой! Справлюсь и тут. Мирек, Марек, какая разница...

Конечно, большой он уже. Ну, вот и посмотрю, как большие-то порку переносят. Получит у меня. А то взял моду, как мимо проходит, то ущипнет, то за задницу потрогает... Вот я ему и отомщу!

Марек. 3 мая.

Ну и дела! Ксения совсем с ума сошла! Вечером вчера она с Стефкой ко мне в спальню пришла. Нудить, как всегда, стала. Ты, говорит, плохо учишься, к экзаменам не готовишься, грубишь. Тыры-пыры, короче, ничего нового. Хорошо, думаю, три пары штанов снять не успел. А она тут и говорит: "За свое поведение ты должен быть строго наказан". Да ясно, к этому и шло... А потом: "Тебя накажет Стефания и ты должен ее беспрекословно слушаться". Вот так номер! Умом, что ли, подвинулась? Так я и дал, чтобы эта соплячка меня порола! А Ксенька продолжает: "Будешь сопротивляться, я лишу тебя карманных денег на все лето. И в Картузы, к тете Фелиции, не отпущу. Просидишь все лето в комннате!".

Я даже растерялся как-то... Выпрыгнуть в окно и убежать? Куда? В Картузы, к тете? Так деньги на поезд нужны... Потом думаю: "Черт с вами. Стефка сильно бить не будет Да и кальсоны надеты". Говорю: "Ну, и ладно". И тут началось...

3 мая, вечер. Спальня Марека.

Стефа постояла некоторое время, потом вопросительно глянула на хозяйку. Та кивнула. Горничная вышла за двери и сразу вернулась с ведром, в котором мокли розги. Посмотрев на Марека, девушка сказала:

- Извольте снять штаны и кальсоны, молодой пан, и лечь на кровать.

- Нет! Ни за что!

Вмешалась Ксения:

- Ну-ка, быстро! Хочешь лето в комнате просидеть?

Судя по выражению лица, мальчику очень хотелось что-то сделать. Выругаться... или заплакать. Но он сдержался. Надо было как-то избавиться от лишних кальсон.

- Ксения, можно я выйду на минутку? Мне очень нужно... - он кинул взгляд на горничную. - Ну, ты же понимаешь?

Сестра была неумолима.

- Ничего, потерпи, большой уже мальчик. Не будешь задерживать, все кончится быстро. - Она повернулась к Стефе, - на первый раз дай ему двадцать.

Поняв, что ему не удастся скрыть свое мошеничество с кальсонами, Марек окончательно сдался. Он подошел к кровати и, повернувшись боком, попытался быстро стянуть брюки вместе с нижним бельем. Не получилось - мальчишка запутался в белье, потерял равновесие и упал на кровать. Ксения, конечно, все увидела и, подойдя к брату, дала ему пощечину.

- Так вот как ты меня обманывал, негодяй! Стефа, двадцать пять! И погорячее! Я утром проверю. А после обеда, дашь Мареку еще двадцать, в столовой. Лучше запомнит, что лгать нельзя.

Разгневанная Ксения вышла. Марек, оставшись один на один с горничной, сразу как-то сжался и превратился в маленького мальчишку.

- Стефа, Стефания... Ты же меня не сильно будешь? А я тебе колечко подарю...

- Нет, пан Марек, - ответила девушка, наклонившись к ведру и выбирая розги, - во-первых, я служу у пани и должна точно выполнять ее распоряжения, а во-вторых, эту порку вы заслужили. Когда я училась, я всегда помнила, что мои родители за меня платят и старалась учиться хорошо. Они ведь могли бы на эти деньги купить одежду для меня или братьев, или что-то еще... А вы...

Стефа взмахнула в воздухе розгой.

- Ложитесь, пан Марек, ложитесь! Быстренько! Я до старших классов не доучилась, так что вполне могу сбиться со счета. А вам и так много положено.

Мальчишка, прикрывая низ живота руками, улегся на живот, открыв горничной свою худую белую попку.

- Если будете уклоняться или руками прикрываться, я удар не посчитаю. И вообще, ведите себя, как мужчина. Неужели не стыдно так меня умолять?

Ответить юноша не успел. Розга свистнула в воздухе и Марек почувствовал удар, а затем обжигающую боль. Подождав немного, Стефа ударила второй раз, потом, так же не спеша, размеренно, третий...

После слов девушки Марек решил вести себя мужественно и не проронить не звука. Его решимости хватило ненадолго - розга обрушивалась на ягодицы, уже было отвыкшие от такого обращения, боль с каждым ударом нарастала и мальчик вначале вскрикивал и постанывал, сдерживая слезы, а к концу второго десятка окончательно расплакался и рыдал, бессвязно прося пощады, до самого конца порки.

Отсчитав положеное, горничная вышла из спальни, а Марек остался лежать на животе. Прикрывать чем-то истерзанный зад было страшно и мальчик так и заснул...

4 мая. Гостиная в доме Ксении.

Обед прошел в гнетущей тишине. Ксения все еще сердилась на брата, а он думал только о предстоящей порке. Может Ксения забыла? Или передумает? Сидеть было больно. Марек попытался подложить на сиденье стула подушку, но Ксения это увидела и подняла бровь. Мальчик не стал нарываться и подушку убрал.

Закончив обедать, Ксения встала и, не говоря ни слова, пошла к дверям. Брат поспешно вскочил и попытался выйти вслед за ней. Не получилось - в дверях хозяйка остановилась и сказала горничной:

- Быстрее убирай посуду, у тебя еще дела с Мареком, а ко мне вот-вот придут гости.

- А если они придут во время...

- Ничего! Проводишь их в гостиную, извинишься и продолжишь. Закончишь порку - отправь его в комнату и зови меня. И вообще, на будущее, кто бы ни пришел - наказание должно быть доведено до конца!

Марек впал в отчаяние. Порка при гостях! А если придут женщины или, еще хуже, девушки? Надо быстрее! Он обратился к Стефе:

- Стефочка, давай я тебе помогу убрать?

Девушка понимающе усмехнулась:

- Нет, пан Марек, это не барское дело, я сама. Посидите пока. Я быстро.

Быстро это не было. Горничная не спеша собирала посуду и, наконец, стол был чист. Марек очень нервничал. Если бы ему вчера сказали, что он с таким нетерпением будет ждать порки, он бы не поверил...

4 мая. Гостиная. Стефа.

Ишь, как заторопился! И "Стефочкой" назвал и помочь захотел! Ну, нет, я горничная старательная, мне спешить некуда. Разобью посуду, кто отвечать будет?

Вот и убрала. Пожалуйте, молодой пан, извольте снять штаны. Нет, нет, совсем снять... Да, и кальсоны тоже. И вот сюда, перегнитесь через спинку кресла. А ноги я привяжу. Пошире их, пошире... И руки тоже. Чтобы не прикрывались...

Постойте так, подумайте, а я за розгами пошла. Или ремень взять, хозяйка-то ничего не сказала...? Пожалею мальчишку, розгами второй раз за сутки, пожалуй, слишком. Хотя, когда меня отец с Данеком в кустах застал, он три дня подряд меня розгами драл, зад еще неделю заживал... Ладно, все же пожалею, ремень возьму.

Мальчишка стоит, ждет. Дрожит небось... Ноги расставлены, а между ног-то все видно! Ой, а что это у него пенис поднимается? Неужели от того, что я смотрю? Ну, смех! А задница вся в рубцах со вчерашнего... Ой, бедный...

В дверь звонят. Ну, не повезло вам, молодой пан. То-то гости удивятся...

Открыла. Две пары, одна постарше хозяйки, другая, наверное, ровесники. Или помладше, не пойму.

Встретила, приняла одежду. Пани Ксения, говорю, сейчас занята, освободится минут через пятнадцать. Просит пка посидеть в гостиной. Правда там молодой пан, я его наказываю и мне надо с ним закончить. Сейчас подам кофе, прошу ясновельможное панство подождать.

Гости, как зашли, прямо остановились в дверях. Мужчины сделали понимающие лица, пани постарше уставилась на голый зад, пани помладше порозовела чуть, но глаз тоже не отводит. Та, что постарше, села и говорит:

- Все же телесные наказания в наше время - это варварство! Двадцатый век идет!

- Не скажите, пани Моника, - возражает ей муж той, что помладше, мне кажется, что без розог воспитать из мальчишки настоящего мужчину нельзя.

Помолчал, и добавил:

- Да и не только из мальчишки...

- Ах, пан Фридерик, - отвечает старшая, - ну, посмотрите на этого мальчика! Ему ведь, наверняка, страшно и стыдно. А будет еще и больно!

И усмехнулась:

- Представьте себя на его месте!

Тот не растерялся:

- В его возрасте - отлично представляю. Не только представляю, но и бывал.

- А я вот не представляю!

Врет, наверное. Даже если дома ее не драли, то в школе - точно.

Тут муж ее (он какой-то угрюмый был, наверное, с женой в ссоре) как скажет:

- Кому-то, боюсь, придется это представить в ближайшем будущем!

Помолчал и добавил:

- Я, конечно, имею в виду этого мальчишку.

Не знаю, может он и правда Марека в виду имел, но пани, похоже, по-другому подумала. Вспыхнула, как маков цвет и замолчала.

Тут я встряла (давно уже ждала, чтобы спросить) - мол, не позволят ли мне паны и пани начать? Паны и пани позволили и дальше разговаривать им стало невозможно. Мальчишка орал, как резаный. Дергался и вертел задом, а под конец опять разревелся. А ведь я его пожалела, последние удары послабее дала. Сопляк еще все же, а туда же, за зад меня хватает!

Ну, я отсчитала двадцать, отвязала веревки, сунула Мареку его штаны в руки и в коридор отправила. Нечего тут перед гостями одеваться, они уж и так на него насмотрелись!

Вечер 15 мая. Марек.

Ура! Осталось 2 недели и я уеду в Картузы, к тете Фелиции! Увижу Катаржинку, буду купаться в озере! Подальше от занудной сестры, подальше от противной Стефки! Горничная, девчонка еще, а воображает о себе. Ведь может же пороть меня послабее, так нет - лупит со всей силы! Правда, в последнее время я старался быть потише. Доставалось, но мало. Но все равно.

Вот только экзамены сдать надо, а зубрить так не хочется...

О! Похоже, Стефка опять посуду разбила! Пойду посмотрю...

Вечер 15 мая. Столовая в доме Ксении.

После чая Стефа собрала посуду на поднос и только хотела унести ее на кухню, как в открытое окно влетел здоровенный шмель и устремился прямо к девушке. Та в испуге отмахнулась, забыв, что в руках у нее поднос. Посуда посыпалась на пол. Горничная кинулась собирать осколки. В этот момент в столовую вошла Ксения. Вслед за ней - Марек.

- Что ты там опять разбила? Сколько же можно? - возмущенно начала хозяйка и замолчала, увидев на полу осколки своей любимой чашки.

- Ну, все..., - Ксения изо всех сил сдерживаясь, чтобы не кричать. Она замахнулась на девушку, чтобы дать ей пощечину, но задержала руку, оглянувшись на Марека.

- Пойдем-ка, милочка, ко мне в комнату, потом соберешь...

Не дожидаясь ответа, хозяйка повернулась и вышла из столовой. За ней поплелась горничная, не ожидая для себя ничего хорошего.

Вечер 15 мая. Дневник Марека.

Ксения, значит, из комнаты вышла. За ней Стефка, бледная, на глазах слезы. Мне ее даже немного жалко стало. Я подождал и за ними. Послушаю, что сестра ей скажет. Дверь в ее комнате тонкая, все слышно.

Вошли они, значит, и Ксения ей с ходу: "Ты уволена, отправляйся к себе в деревню. Мне такая растяпа не нужна! Жалование, что я тебе должна, не получишь. За посуду пойдет. Рекомендации я тебе такие напишу, что никуда не возьмут!"

Стефа в слезы: "Простите меня, пани, в самый последний раз! Я буду стараться! Накажите, как хотите, сами, но не увольняйте, умоляю!" И ревет в голос... Ксения помолчала, потом говорит: "Простить я тебя, может, и прощу, но после... Сама тебя пороть не буду, не барское это дело. Отправляйся к дворнику, он тебя накажет. Сейчас записку напишу... "

Стефка ничего не говорит, согласна, значит... Вот она влипла! Надо исхитриться подглядеть, как оно там будет. Пойду-ка я погулять. Темно уже, правда. Ну, да Ксенька, может, и не заметит. Не до меня ей.

Вечер 15 мая. Дворницкая.

Была теплая ночь, низенькое окно дворницкой было распахнуто настежь и Мареку удалось подобраться к нему вплотную и осторожно заглянуть. Стефа, опустив голову, стояла перед паном Кшиштофом...

— Ну что, девка, провинилась? Тридцать горячих пани тебе определила, много это. Что же ты сотворила?

— Чайный сервиз разбила, дядя Кшиштоф, и любимую чашку пани. Пожалейте меня, не порите сильно...

— Да как же я тебя пожалею-то, глупая? Пани, глядишь, проверит. Хотя... Ублажишь - я что-нибудь и придумаю...

— Дядя Кшиштоф, я же девушка! Как я могу?

— И что, коли девушка? Небось, ротик есть, да и задница вон какая большая и круглая...

— Дядя!

— Ты мне не дядькай! Не хочешь, так заголяй зад, я тебе тридцать полновесных отсчитаю - три дня не сядешь. А коль ублажишь, я тебя пошлепаю а потом пяток рубцов поверх сделаю. Все в лучшем виде будет. Хозяйка у тебя молодая, неопытная, вон, болтают, она даже сорванца своего по голому заднице сама не лупит. Откуда ей знать, как задница-то после тридцати горячих выглядит? И тебе облегчение. Больно, конечно, будет - и по заду и в зад... Но не так, как от тридцатника-то. А в зад - это дело житейское, все равно когда-нибудь засадят тебе туда...

Стефа молчала. Потом тяжело выдавила:

— Ладно, давайте уж... Только осторожнее, говорят, и порвать там можно...

— Не боись, девка, не ты первая, не ты последняя. Разомну тебе там, да и осторожненько... Тока вот что, давай я тебя сначала того, а потом уж и розги. Тебе же легче, а то потом, после розги-то, и задницы твоей не коснуться будет...

Стефа всхлипнула.

— Ты нюни мне не распускай! Не разжалобишь! Раньше надо было думать! Сама виновата! Не реви, а давай, заголяйся и становись вот сюда по-собачьи, раком. В попу так оно посподручнее будет.

— Совсем заголяться, что ли?

— Да совсем не надо, мне твой задик нужен. Юбку сними, да панталоны, коли носишь их. Давай, давай, не тяни!

Марек понял, что сейчас он увидит то, о чем мечтал с замиранием сердца и представлял, трудясь над своим пенисом в постели или ванной...

В комнатушке дворника было темно, слабая лампочка под потолком давала немного света, но Марек все же сумел разглядеть, как Стефа, продолжая всхлипывать, сняла фартук и юбку. Панталон на ней не оказалось. Поблескивая в темноте светлой попой, девушка подошла к топчану, стала на него на колени и, помедлив, нагнулась и оперлась на локти.

Марек еще не успел все как следует рассмотреть, как дворник подошел к топчану и не дал ему насладиться зрелищем, заслонив все. О происходящем Марек мог теперь судить только по звукам. Впрочем, и этого ему хватило...

— От так, девка! Да не дрожи ж ты так, я не зверь какой! Счас тебе дырочку заднюю-то разомну, да маслицем смажу. Вот и пройдет, как по маслу...

Дворник засмеялся, девушка ойкнула.

— Вот так... А теперь второй палец засуну, да покручу и будет тебе хорошо... Самой понравится.

— Да что вы такое говорите, дядя? Понравится...

Кшиштоф быстрым движением спустил штаны.

— Вот отпробуешь сейчас мужского-то, тогда и говори... Да, ты вот что - сейчас в тебя совать зачну, так ты не сжимайся. Наоборот, потужься слегка, как по-большому ходишь. Да смотри, по-настоящему не обделайся, тогда уж не тридцать, а все пятьдесят выдам...

Слышно было только сопение дворника и тонкое поскуливание девушки.

— Ага, головка зашла, счас уже весь воткну... А там пойдет...

Стефа вскрикнула. Марек увидел, как мужские ягодицы начали двигаться взад-вперед, сжимаясь и разжимаясь.

Не в силах терпеть, мальчик сполз на землю и достал из брюк свой давно жаждавший свободы пенис. Сжав его в кулаке, он начал быстро двигать рукой в такт доносившимся сверху протяжным стонам Стефы.

— Терпи, девка, - голос мужчины стал задыхающимся, - счас... уже... кончу... А-а-а... Вот!

Стефа всхлипнула. В этот момент Марек выпустил одну за одной три длинных струи и, обессиленный, замер, прислушиваясь к происходящему в комнате.

— Теперь-то чо хныкать, девка? Да ты уже и не совсем девка. В заднице-то вполне баба. Задница у тебя хороша, сладкая. И не узкая вовсе, не порвал тебе ничего, не боись. Дай-ка гляну. Половинки-то свои руками раздвинь. Да не стесняйся ты, чего уж теперь стесняться. Нет, крови нет, целое все.

— Больно...

— Ничо, ничо... День-другой поболит и опять готова. Как разобьешь чего, приходи. - дворник довольно заржал. - Больно так уже не будет, а там, глядишь, и сладко станет. Многие бабы это дело, в задницу-то, страсть как уважают. И сладость и не понесешь. Говорят, ведь и мужики такие встречаются. Которые в зад-то дают... И мужикам другим, и ведь баб таких находят, которые на себя мужской... этот... одевают, и мужчин в зад пердолят. А тем и радость.

Дворник помолчал, разглядывая девичий зад.

- Ты тряпицу-то вон возьми, слезай с топчана, да присядь. Пусть из тебя все это вытечет... Два места у тебя еще нетронутыми остались, так и до них черед когда-нибудь дойдет. Но не сейчас. Сейчас делом надобно заняться, пани тебя уж заждалась, небось.

Марек привстал и осторожно заглянул в окно.

Стефа сидела на корточках спиной к окну, дворник сидел перед ней на топчане и, опустив голову, смотрел между расставленных коленей девушки.

— Ну, хватит прохлаждаться! Ко мне ступай, да на колени ляж. Да пониже, пониже. Под руку мне... Я щаз тебе задок-то нарумяню, а потом уж и розгой пройдусь. А ты кричи, кричи, не терпи. И тебе легче и хозяйка твоя услышать может. Все тебе на пользу...

Крепко прижав левой рукой поясницу девушки, пан Кшиштоф положил правую ей на ягодицы и потискав, начал звонко и довольно сильно шлепать. Первые удары девушка выдержала, но потом начала ерзать, уклоняться, постанывать. Удары усиливались, стоны перешло в крик. Марек хорошо представлял, как нарастает боль и жжение в ягодицах при шлепке. Ксения в прошлые годы частенько наказывала его таким манером. Хотя и не так долго и безжалостно...

Дав девушке не меньше тридцати шлепков, дворник опять задержал руку на ее попе, погладил ее и скользнул рукой между ног. Стефа недовольно взбрыкнула задиком и свалилась с мужских коленей на пол.

— А коли так, - разозлился Кшиштоф, - изволь вон через спинку стула перегнуться! Ишь ты, недотрога! Там все мокро, едва не течет, а она, глянь ты, кочевряжится... Давай, вставай.

Марек не понял, где было мокро? Между ног? Она описалась, что ли? Но размышлять было некогда - действие продолжалось.

Девушка перегнулась через стул (ах, какая картинка, подумал Марек, жаль, темновато - нельзя разглядеть, правда ли ТАМ мокро) и замерла в ожидании боли. Дворник не спеша, наслаждаясь и беспомощностью жертвы и ее стыдным положением, выбрал прут, посвистел им в воздухе (девушка каждый раз вздрагивала) и, наконец, ударил.

Даже в тусклом свете лампы было видно, как на коже Стефы появилась темная полоса и вспух рубец. Полюбовавшись своей работой, Кшиштоф пробормотал: "От так от... А то что же? Просто так, что ли?" и ударил второй раз. Девушка завизжала.

— Дядечка! Кшиштоф! Родненький! Полегче, полегче!

— Куда полегче, девка? И так вполсилы. Тебе таких тридцать назначено было! Терпи, да впредь аккуратнее будь!

После третьего удара Стефа зарыдала, но дворник был безжалостен...

Вытерпев все, девушка с трудом распрямилась, натянула юбку и, поблагодарив дворника, выскользнула во двор. Оглянувшись (Марек поспешно спрятался за угол), горничная задрала юбку, присела на корточки и зажурчала. Мальчишка до боли в глазах вглядывался в белевшее в темноте пятно женской попы, но, увы, разглядеть ничего не мог...

Вечер 15 мая. Спальня Стефы.

Пани ничего смотреть не стала. Глянула на меня искоса и, от книжки не отрываясь, говорит: "Мне жаль, что пришлось тебя наказать. Надеюсь, это в последний раз. Иди к себе, а завтра с утра все, как обычно. Ступай...".

Эх, знать бы, что так будет, я бы дядю Кшиштофа уломала, чтоб вообще меня не порол. Уговорила бы... Да хоть и ртом бы приласкала! Все лучше, чем розгой по заднице со всей дури!

Он-то думал, что я в попу первый раз..."Не узкая, говорит, дырочка..." А с чего ей узкой быть, коль еще в 15 лет я раз за ягодами пошла, а меня мальчишки и поймали. Сзади подкрались, подол на голову завязали. Чтобы я, значит, никого не видела. Глупые, я их всех по голосам узнала!

Подол задрали, наклонили да и начали в задницу мне тыкать. Сопляки еще, даже попасть сразу не могли... Потом приспособились. Вот и пришлось мне их всех принять, да еще и не по одному разу. Тогда по первости больно было. Даже очень больно. Как розгой, но по-другому. А к концу уже как-то и сладко стало. Внизу живота тепло и какое-то чувство... Как я себе щелочку трогаю.

Ну, вот. А на прошлое лето пошли мы с Данеком на речку. Искупались (ни-ни, он отдельно, я отдельно, я вам не какая-нибудь! Хотя он за мной вовсю подглядывал, а я делала вид, что не вижу). Сидим на бережку. Ну, то-се, целуемся, он меня за грудь чуть потискал, потом я его руку отвела, хотя самой приятно было и еще хотелось.

И тут он мою руку берет и на низ живота себе кладет. "Потрогай, говорит, сил нет терпеть, болит уже все." А я уже от поцелуев и объятий в тумане каком-то и не соображаю ничего. Расстегиваю ему штаны, беру его писюн рукой и провожу туда-сюда. Он как задрожит! И кончил сразу. Первый раз я тогда это увидела.

Встречались мы с ним уже долго, месяца три. И вот однажды вечером уломал он меня таки. Пожалела его, дала в попу засунуть. У него писюн-то небольшой, мне совсем не больно было, а наоборот, сладко...

У меня, ближе к концу, какое-то затмение наступило, не помню я ничего. Он говорит, что я кричала так, что он испугался. А я не помню.

Вот так и началось у нас. Он все в письку мне хотел, женюсь, говорит, как возраст будет, не сомневайся. Но я не далась. Женишься, говорю, тогда я тебе со всем старанием, хоть каждый день, хоть куда, а сейчас ни-ни. Даже и не думай.

Ну, опять же, чтобы его успокоить, чтобы к другой-то не ушел (девок-давалок у нас в деревне хватало, сами хвастались) пришлось его ротиком начать ублажать. Не так уж и противно оказалось, даже интересно.

И вот однажды, сидим мы, милуемся, слышу, сквозь кусты кто-то ломится. Я только отстраниться успела, да юбку одернуть - из кустов папаша мой выходит. Увидел нас - застыл. А Данек-то как сидел, так и сидит со штанами спущенными и писюн свой держит.

Батя увидел - озверел. В руках у него арапник был, он Данека на землю голым задом кверху и арапником его по заду! Да еще раз, со всей силы! У того, прям, кровавые рубцы на коже сразу!

Раз десять стегнул, отошел слегка, ко мне поворачивается: "А с тобой, курва, я дома разберусь. Твое счастье, что одета была, сразу бы убил... Иди домой и меня жди". И Данека, как есть, с портками на щиколотках, к его родителям потащил.

А я домой пошла. Расправы ждать. Но батя меня сначало к бабке-знахарке повел. Проверь, мол, девка ли она. Ну, тут мне бояться нечего, а чтобы бабка в попе ничего не заметила (черт знает, может и это увидеть можно) я ей подарок пообещала. Усмехнулась бабка, говорит: "Да понимаю я, сама не всегда бабкой была", слазила мне между ног пальцем... Выходит к отцу в другую комнату и говорит: "Девка она, девка натуральная, не сомневайся. А что погуляла чуток, так то дело девичье, в возраст вошла. Но ты лучше ушли ее из деревни. В горничные в город, скажем. Парней-то кругом хватает. Ни один, так другой... Ну, или замуж отдай." А как меня замуж, коли старшая, Юзя, еще не вышла? Так и пошла я в горничные. А батя меня три дня драл, я уж вспоминала...

А с Кшиштофом вчера тоже сладко было... Может, еще провиниться? Нет, попозже, рубцы пусть заживут. Да и вообще. А может... с Мареком? Мальчишка-то телок, захочу - пойдет за мной, как на привязи. Вон как глазами бегает, норовит под юбку заглянуть, коли на лестнице внизу окажется. Показать ему невзначай что, совсем рассудок потеряет. Подарки дарить будет.

Хотя нет, сейчас начинать не стоит, уедет скоро, забудет, другие у него в деревне найдутся. Подразню его чуток, чтобы помнил. А уж как вернется - тогда... Ладно, спать пора, вставать рано...