За что купил, за то и продаю

 Я, по правде говоря, о тех событиях уже и подзабыл-то маленько. Не из-за того, что я такой забывчивый. Нет, сэр. Память у меня тикает ровно, как хорошие карманные часы. Просто такие вещи, любой человек пытается выбросить из памяти. Да что уж там! Вещи-то такие, как бы это сказать по-умному... загадочные, что ли, не каждому хочется в башке-то носить. Но, как и обещал, а старина Боб всегда держит свое слово, расскажу как было, как запомнил, и что стряслось после.

 Я тогда на берег с «Дульсинеи» списался. И меня после бунта упекли на три месяца. Но ей-богу, совесть моя чиста, как душа младенца. Я против капитана Гаррисона не выступал, и в мятеже не участвовал. Так вот, денег почти не было у меня. Пара монет оставалась. Ну и поперся я замыть, так сказать, обиду в «Крольчатник». Забегаловка из последних, но мне и не надо господ расфуфыренных вокруг, да все эти этикеты и прочее. Промочил я горло, вроде успокоился, тут ко мне эта шлюха Лиззи и подкатила. Я ее раньше в «Крольчатнике» не видел. Да и не моего она вкуса была, если уж совсем начистоту. Бледная, тощая как смерть. Но знаете, было в ней что-то такое. Необычное. Лицо острое, все в веснушках, и глаза. Холодные такие. Вот прям кажется, что буравит тебя насквозь. Я сначала подумал, что она на карманы мои нацелилась. Хотя на воровку она точно была непохожа. Да и какая шлюха сможет меня обворовать? Я, сэр, не душегубец какой, не падальщик, но в «Крольчатнике» многие меня знали, а уж шлюхи и подавно. Я ее сразу предупредил, что на мели сижу. А она и говорит, мол, не грусти морячок, работу тебе могу подогнать. Ты же, говорит, Зубастого знаешь? Вот он с тобой потом побалакать и придет. И ушла. Зубастого я знал. Вместе на «Калипсо» ходили. Ну вроде был нормальный мужик. Но сильно мы с ним не корефанились. Так, если достать что нужно мог помочь, или кому ножичком ребра пощекотать. Я, сэр, не любитель всех этих дел. Поэтому одиночкой и привык по жизни идти. Ну, в общем, подвалил ко мне Зубастый, и говорит, что есть работенка. Непыльная, но грязноватая. Я его сразу хотел к чертовой матери послать, а потом, клянусь, сэр, такая безнадега взяла. В кармане ни шиша, а жить-то надо. Ну и рассказал он, что есть дельце. Можно одну старуху пощипать. Сын в Индии ее. То ли доктором, то ли еще кем. Не помню уже. А карга одна в доме сидит. Богатенькой ее не назовешь, но можно счастья попытать. Выпили мы еще, поразмышляли, да и двинули после полуночи.

 Как на духу расскажу. Сразу мне этот дом не понравился. Сад неухоженный. Окна – половина кирпичом заделана, половина за ставнями старыми. Я ему и сказал, что если здесь богатая карга живет, то я владелец Королевской биржи. Ну он поржал, и такой, мол, от Лиззи наводка была, не в первый раз уже. Шлюха некрасивая, но свое дело знает. Ну знает, так знает. Я, сэр, не привык на попятную идти. Особенно когда деньжат дело касается. Отогнули мы решетку на подвале, да и залезли в дом. Тишина была мертвая. Я Зубастого о прислуге спросил. «Лиззи говорила, она своего Томаса на похороны отпустила, одна будет». Все легче. Так вот. Залезли мы в подвал, огляделись и поднялись в комнаты. Ну дом не то чтобы совсем богатый был, но и видно было, что не торговка рыбой какая живет. И картины там на стенах, и мебель, и все такое. Зубастый быстро по лестнице поднялся к ее спальне. Вернулся, говорит, что храпит старуха, аж стены дрожат, посмеялся. Ну и начали мы добро паковать.

 И вот же, как черти водят хороводы свои, когда темные дела обтяпываешь. Окликнул он меня, мол, табачок нашел нюхательный, а потом мордасу свою окунул и доволен остался. И я дурак дураком, но тоже попробовал. И правда, знатный табачок был. Рассовали мы по карманам всякие финтифлюшки, а я пошел на кухню, серебро глянуть. И тут началось. Я ящички тихо выдвигал, и вдруг слышу – человек воет. У меня аж волосы дыбом встали. Натурально человек воет. Аж заливается. Я нож достал и вернулся на цыпочках в гостиную. И тут меня чуть удар не хватил. Стоит мой подельник на четвереньках и воет. Голый. Ну то есть буквально, в чем мать родила. Я к нему бросился, перекошенный, что ты, мол, творишь, а он воет и воет, и меня вроде не узнает. А потом и со мной чертовщина стала твориться. Я его рот своей рукой закрываю, чтобы не выл, а гляжу, не рука у меня, а лапа с когтями. Тут уже мои нервы сдали. Нет, сэр, трусом себя никогда не считал, да и многие, в том же «Крольчатнике», подтвердят, что Боб заднюю никогда не давал. А здесь, вам одному признаюсь - перетрухал знатно. Я нож выронил, смотрю на руки, а они лапы волчьи. Тут и я начал орать, а натурально вой получается. Сейчас-то вам может смешно, а тогда не до смеху нам двоим было. Я за крест нательный сразу схватился, всегда со мной, сэр, и давай молитву читать. Глаза закрыл, сердце бухает. Потом открыл глаза. Вроде прошло наважденье. И руки как руки. А голый Зубастый молча сидит на коленях и смотрит на второй этаж. И рожа такая у него, как будто счастье ему невиданное обломилось. А потом дверь спальни отворилась и вышла она.

 Я тогда себе сразу пообещал, что шлюхе-то этой, Лиззи, все кости, если живым выберусь, переломаю. Старуха... В общем, как помню, вышла она в длинном платье. Грива рыжая, как золото блестит. Лет двадцати пяти, не больше. Высокая. Не толстуха, но и не доска. Красивая женщина была. Породистая такая. Знаете, о чем говорю? Ну вот. И начала она медленно спускаться по лестнице. А Зубастый к ней на четвереньках побежал и радуется, и ластится, и подвывает. А я за камином сховался и таращусь на нее во все глаза. Она спустилась, налила себе из графина хрустального, села на диванчик и осматривается. Зубастого по голове нежно гладит, а он как блаженный улыбается. А потом она и говорит: «Ну, выходи уже сюда. Хватит прятаться, морячок». Тут у меня сердце в пятки-то и ушло. А она смеется. «Да не бойся, выходи», - говорит. Ну я на дрожащих ногах и вышел. Она внимательно так на меня смотрит, с улыбкой, и рукой показывает, мол, присаживайся. Я плюхнулся в кресло, а глядеть на нее не могу. Она встала. Налила в другой бокал и ко мне подходит. А от нее теплом таким, не знаю, как от матери, что ли. Красивая была стерва... Можно я выпью? Что-то нахлынуло, сэр. Так вот. Красивая была. Кожа алебастровая. И шрам на левой щеке. Небольшой такой. Вот здесь. Я бокал взял, а у самого в горле пересохло. Она села и говорит: «Так ты, Боб, значит в Бога веришь, раз крестик носишь». Я онемел. Только головой кивнул. А она с ухмылкой какой-то непонятной: «Я Джинири» - говорит. «Но можешь звать меня Джинни. Повезло тебе сегодня. Но ты еще этого не понял». А что тут понимать, сэр? Если почти в штаны наложил.

 Посидели мы молча. Поднялась она. Зубастому говорит: «Сторожи». И мне рукой, мол, иди за мной. Я как телок на заклание за ней и поплелся. Поднялись мы наверх. Зашли в спальню. А там свечи, кровать огромная с балдахином, все дела. Она стала возле окна, руки на груди скрестила, грустная какая-то. А потом и говорит: «Раздевайся и ложись». Руки колотились мои так, что пуговицы еле расстегнул. Разделся, лег. Она платье с себя медленно стянула, и ничего-то больше под платьем не было. «Крестик можешь не снимать, но если будет очень больно - кричи». А мой Дружбан уже и стоит, как оловянный солдатик. Она пальцами по моему лицу провела, да и села на меня сверху. И тут все взорвалось. Не знаю, как это объяснить. Как будто жизнь остановилась. Или, наоборот, в одну секунду промелькнула. И вывернуло меня всего наизнанку. И вроде, как собрало все, что потерял до этого. И начал я орать, как умалишенный. Но не от боли, сэр. Нет! От чего-то, что в душу мою залезло и разрывать стало. Но хорошо, приятно так разрывать. А потом я вырубился. Я же вам говорил, что нечего тут особо рассказывать.

 Пришел в себя – голый лежу. Прямо на улице. А утро уже и люди столпились. И легавые тут как тут. Один меня ногой пнул, видит, что застонал, дерюгу какую-то бросил: «Прикройся, сволочь». Взяли меня в общем. Промурыжили пару часов. Похмыкали. Да и отпустили. Ну я им сказал, что перебрал просто. Поплелся я после участка сразу в «Крольчатник». Лиззи хотел мозги отшибить. А Раймонд и говорит, что ушла она после нас, да и не возвращалась больше. А где живет, и кто такая, не знает толком никто. Я потом через ребят пытался ее отыскать, да безуспешно. Пошел на следующий день к тому дому, средь бела дня, а нет его! Вот всем святым, что у меня еще осталось, клянусь! Не было там дома, а пустырь был. Огроменный. Я еще специально два раза все улицы обошел. Нет дома! А Зубастый сгинул, как под землю провалился. Никто его больше и не видел. Такая вот история, сэр. Но ей-богу, если б еще раз такое с ней почувствовать, то первый бы в очереди стоял. Джинни... Я вот, только, чур, никому ни слова, дочку в честь нее назвал. Мэгги против была, но я настоял. Женился ж недавно. Мэгги тоже у меня рыжая, и шрам на щеке есть. Но это ей папаша пьянь оставил. Помер уже. Еще до нашей с ней встречи. А больше родни и нет у нее, кроме меня. Люблю ее, хоть и странная она. Станет, бывает, у окна и смотрит часами вдаль. Грустная такая. Ну вот и все. Пойду. А то Мэгги заругает. Спасибо за выпивку, сэр. Только вы правду пишите. Чего уж там. Я ж ведь вам все, как на духу. Боба никто в «Крольчатнике» вралем не назовет.