Сретение Господне

«Бедственно любопытствовать о глубине судеб Божиих, ибо любопытствующие плывут в
корабле гордости» (Преп. Иоанн Лествичник).


                1

Первые лучи февральского солнца, просочившись сквозь окно, опускались на его доброе, можно сказать, детское лицо. За окном в саду суетились воробьи, и где-то неподалёку поскрипывал старый деревянный забор. Всю ночь шёл снег, а сильный ветер сдувал его – намело так, что ни проехать ни пройти. Недаром в народе говорят, что «у февраля два друга – метель да вьюга».
Он крепко спал в тёплой постели, улыбаясь кому-то из мира сна, пушистый кот лежал у его ног в преддверии наступающей весны. Вдруг зазвонил старый советский будильник, нарушив спокойствие и тишину. Толя, не открывая глаз, нащупал рукой кнопку, щёлкнул по ней и перевернулся на другой бок – эхо пронеслось по хрустальным вазам и, зацепив нейлоновые струны застывшей на стене гитары, растворилось под высоким потолком. Кот зевнул, свернулся в клубок и замурчал.
– Анатолий, вставай! – войдя в комнату, нежно сказала мама. – Тебе пора идти в церковь. Завтрак ждёт на столе.
Толя протёр сонные глаза, посмотрел на будильник, встал, потянулся и подошёл к окну.
– Да уж, замело так замело, – пробормотал он, раздвигая шторы. – Всё равно, Барсик, весна придёт! Твоя любимая пора, «ночей очарованье», снова будешь орать под окнами свои любимые богатырские песни.  Ладно, спи, а то уши навострил, я постель позже застелю, чтоб не тревожить ваше высочество.
   Село, в котором проживал Анатолий, находилось далеко от больших городов и ничего удивительного собой не представляло: двести деревянных дворов, кирпичное общежитие в четыре этажа, построенное специально для пограничников и их семей, два продуктовых магазина с товарами первой необходимости, детский сад «Берёзка» и клуб, в котором по субботним вечерам крутили музыку. На другой стороне реки расположились две животноводческие фермы, на которых  трудился практически весь местный люд, от мала до велика. За ангарами доживала свой век скрипучая заброшенная мельница со сломанным крылом, а сразу за ней, минуя железнодорожные пути, одиноко стояла ветхая деревянная школа, в которой преподавал историю наш недавно проснувшийся герой, Анатолий Викторович.
Как вы уже поняли, село разделяла река, через реку был перекинут деревянный мост, соединяющий обе стороны, а недалеко от реки на вершине холма стоял чудный храм, названный в честь святителя Николая Мирликийского Чудотворца. Золотыми куполами сиял во все стороны света и был виден далеко за пределами поселка. «Ух, как светится русская свеча!» – говорил один житель соседней деревни другому. А бывало, кто-то вздумает согрешить, а тут на него храм смотрит, и не спрячешься  – отовсюду виден – и совесть сразу возвращается, и желание сделать худое отпадает.
Храм святителя Николая был единственным  на всю округу.                Рядом с храмом стоял маленький домик, в котором проживал отец Сергий. Жил он скромно, дни и ночи проводя в посте и молитве. В маленьком окошке его кельи и ночью, и днём светил от лампадки кроткий огонёк. Двери в его скромную избушку всегда и для всех были открыты, замка не было. Нищие и странники, бывало, заходили к нему на ночлег, и всех он принимал с братской любовью. Никого не оставлял голодным, стелил для них свою постель и наставлял поучительными рассказами.               
Батюшка жил один: его жена  –  матушка Елизавета – скоропостижно умерла,  не оставив потомства, и была погребена на церковном погосте сразу за алтарём. Отец Сергий часами мог смотреть в окно, из которого виднелся крест её могилы, освещаемый неугасимой лампадой. Возвращающиеся ночью рыбаки и охотники часто замечали его, молящегося, у могилы матушки.                Отец Сергий был роста выше среднего, худощав, тридцати четырёх лет от роду, но выглядел гораздо старше своих лет: после смерти матушки его аккуратную бороду и виски тронула проседь. Густые русые волосы были зачёсаны назад, с детства носил очки. Про него говорили, что он нестяжатель, и это правда. За всю жизнь он сменил только один подрясник, а жизнь (скажу наперёд) у него была долгая. Батюшка по неимущим семьям раздавал всё, что приносили на «канун» прихожане, себе оставлял лишь самое необходимое. За требы он деньги не брал, а если пытались всунуть ему купюру, говорил: «Отдайте в сиротский дом или в церковный жертвенник опустите». Все пожертвованные средства батюшка использовал в благих целях: за время его настоятельства была полностью восстановлена разрушенная колокольня, поменян барабан с куполом и частично отреставрирован иконостас. Один Господь знает, сколько отец Сергий сделал добрых дел. Бывало, сядет он на первый автобус и поедет в город, а к вечеру возвращается с полной сумкой гостинцев и идёт по домам многодетных семей раздавать всё то, что купил на скромную военную пенсию. (Ни один человек из села не знал о его военном прошлом и о многочисленных командировках в горячие точки бушующей планеты).
Однажды на службу в храм зашла маленькая девочка, её платьице была залатано в нескольких местах, а башмачки подраны, заношены и истоптаны. Отец Сергий во время каждения остановился возле неё и что-то спросил, после взял малышку за руку и отвёл на клирос. Она стояла среди женщин и старух и с удивлением смотрела на множество книг, совершенно ничего в них не понимая. После службы отец Сергий сказал ей: «Ничего, Мария, придёт время, будешь матушкой и регентом этого храма, а сейчас пойдём в мой домик, у меня кое-что для тебя есть». Скажу наперёд, что так оно и вышло, как предсказал батюшка. Мария закончила Курскую духовную семинарию, вышла замуж за будущего священника, которого направили по дивному Божиему промыслу служить на Брянскую землю в этот самый храм. Когда пришло время следующей пенсии, то батюшка снова поехал в город и купил для Марии зимние сапожки, модное кружевное платьице и говорящего медвежонка. И это далеко не единичный случай добрых дел отца Сергия, совершаемых им во имя Господа нашего Иисуса Христа.

                2

Москва, февраль, пасмурное утро…  Мокрый снег заставил народ раскрыть зонты и спрятаться в капюшоны. Люди спешили в метро, сторонясь машин, брызги от которых разлетались во все стороны словно осколки снарядов. В одной из новостроек на проспекте Вернадского сладко спала в мягкой постели наша героиня по имени Пелагея. На модном комоде у изголовья лежал телефон, который вдруг завибрировал, выпустив из клетки по просторам уютной комнаты мелодию Юлии Славянской на песню «Так дано много». Пелагея Сергеевна, не открывая глаз, нащупала его рукой, отключила будильник, зевнула и открыла сонные глазки. Любимая игрушка лежала рядом, это был плюшевый мишка, символ Сочинской олимпиады, на которой Пелагее довелось побывать. Обняв его крепко и прижав к себе, она встала и раздвинула шторы. Капельки дождя стекали по окошку, оставляя за собой серебряные дорожки, в которых отражалась вся вселенная. Полина присмотрелась… и увидела в отражении мокрую птицу, которая, сидя на дереве, каркнула своё недовольство дождю и улетела в московскую даль. Пелагея улыбнулась, включила ноутбук и пошла умываться.
Полинушка была единственным ребёнком у родителей.  Её отец занимал почётную должность в управлении финансов, а мать заведовала историческим факультетом в одном из известных вузов страны. Немного избалованная, но в то же время строгая к себе, Пелагея Сергеевна всего стремилась добиться сама. От роду ей было двадцать четыре года; её длинные тёмные волосы аккуратно ложились на хрупкие плечи; высокий рост и стройная фигура делали её необычайно красивой; крупные, чуть раскосые глаза подчёркивали её терпеливость и предусмотрительность; узкий, ровный носик и приподнятые уголки губ заставляли восхищаться многих художников и поэтов. Проживала она отдельно от родителей в уютной однокомнатной квартире, которую купила полгода тому назад.
 Пелагея нажала на педаль тормоза, переключила ручку в положение D , красный фиат скрылся за поворотом  и, слившись с потоком машин, исчез из вида. Пелагея ехала не спеша в редакцию, которой заведовала. Ей необходимо было просмотреть новый материал о событиях на Украине и принять решение о публикации его в свежем выпуске газеты "Москва слезам не верит".



                3

Небольшая комната Анатолия была довольно уютной, и всё в ней находилось на своём месте. На нижней полке, прикрученной к стене, аккуратно в ряд лежали газеты и журналы. На верхней стояла святоотеческая литература и труды современных миссионеров. На средней размещались пронумерованные исторические многотомники. Резной сервант был приставлен к стене, на которой висели семейные фотографии, напоминавшие о событиях давно ушедших дней, и старая семиструнная гитара, на которой давно уже никто не играл.
 Анатолий сидел у окна и читал свежий выпуск газеты «Москва слезам не верит», которая приходила ему  два раза в месяц почтой из столицы. События на Украине развивались по ужасному сценарию. Большими буквами на первой странице было написано, что «в районе Донецкого аэропорта террористы восемь раз атаковали позиции сил АТО, наши военные держат оборону». Дальше говорилось, что в ходе обстрела на станицах Луганская и Горловка погибли двое мирных жителей, Луганская осталась без света и газа... Анатолий Викторович, преподаватель истории, изучивший множество томов, в которых рассказывается о сотнях и тысячах войн, не мог вспомнить войны, по жестокости и зверству превосходившей вооруженный конфликт на востоке Украины, где свои уничтожали  своих.  Дальше было написано то, что не поддаётся человеческому разуму: «по приезде в лагерь с пленных ополченцев  сорвали нательные крестики и начали выжигать раскаленным штык-ножом свастику с надписью «сепаратист». Анатолий отложил газету, затеплил лампаду у иконы Спасителя и перекрестился.
– Чем же всё это закончится? – войдя в прихожую, спросил он у матери, которая в это время, сидя в кресле, вязала шарфик.
Мать отложила спицы и посмотрела на сына поверх очков.
– Не ведают, что творят, – продолжал он. – Не каждый враг так поступал с пленными, а тут свои своих же пытают, – Анатолий махнул рукой и нахмурил брови.
– А Бог его знает, сынок, чем это закончится, – молвила мать, вздыхая.
Собака во дворе залаяла, раздался свист, а следом за ним последовал негромкий стук в окно.
– А вот и Геннадий пришёл, пойду отворю, – промолвил Анатолий.
Геннадий вошёл в дом, поклонился образам и, вешая кепку на гвоздь, поздоровался.
– Здравствуй, Геннадий, не холодно ли тебе в кепке? Рано ты на неё ушанку сменил.
–  Ну, что вы, тётя Света… весна ведь за окном… пора скворечники вешать.
– Весна-то весной, но уж больно ветер холодный! Вон как завывает по проводам, – отложила та  спицы и прислушалась.
– Добрый ветер не может вызвать бурю злую, – заметил Геннадий и засмеялся.
 Светлана Николаевна улыбнулась, положила клубок в специальное гнёздышко, сделанное из обрезанной бутылки, и пошла ставить чай.
Геннадий и Анатолий были друзьями, как говорится, не разлей вода, их водили в одну группу  детского сада, одиннадцать лет они просидели за одной школьной партой. Затем Анатолий поступил в институт, а Геннадий – в училище. После окончания училища Гену призвали на флот, где он остался на сверхсрочную, подписав контракт на три года, а потом вернулся в родное село и устроился трактористом на ферму. Сирота с детских лет, испив не по годам чашу скорбей и разлук, Геннадий всегда оставался жизнерадостным и весёлым. Всё село знало про его золотые руки, и люди часто обращалась к нему за помощью. Свою любимую бабушку, которая его воспитала, он схоронил, будучи на флоте: так и не дождалась Евпраксинья Митрофановна своего единственного и любимого внучка. Возвращаться было не к кому, и Геннадий подписал контракт, а после решил оставить службу и вернуться на землю отцов своих. Всё это нелёгкое время Анатолий с матерью поддерживали Геннадия как могли: высылали посылки, писали тёплые письма, присматривали за скудным хозяйством и осиротевшей избой. Геннадий в письмах умолял Анатолия и Светлану Николаевну забрать хозяйство к себе. Анатолий успокоил друга и написал, что всё в порядке, что уже забрали.  Молодой матрос при возвращении домой был приятно удивлён, когда увидел, что дом его ухожен, во дворе пасутся куры, а в хлеву блеет коза Зойка.
– Геннадий, – начал Анатолий, доставая шахматы из шифоньера, – как ты думаешь, чем всё закончится на Украине? На вот газету, полистай, посмотри последние новости, час назад из почтового ящика вытащил, холодная ещё, а новости уж слишком горячие!
– Думаю, ничем хорошим не закончится, – произнёс Геннадий, разворачивая газету. – Украину растащат по частям, её уровень жизни будет ниже, чем в Нигерии, в которую мы заходили на родном эсминце через Гвинейский залив,  а люди падут в глубокую нищету и рабство.
– Да уж,– прошептал Анатолий, расставляя фигуры на шахматной доске, и после паузы прибавил, – на этот раз мои белые, и мой ход Е2–Е4.

                4

Пелагея сидела в кожаном кресле за рабочим столом, листая свежий выпуск газеты «Москва слезам не верит». Издательство «Старый Дуб» располагалось в здании бизнес-центра на юго-западе Москвы и занимало три этажа известного зеркального небоскрёба. Пелагея Сергеевна отложила газету, налила горячий кофе и подошла к окну. Снег засыпал Москву последними капризами зимы, недовольные водители теснились и без конца сигналили в пробках, а прохожие, укутанные в шарфы и арафатки, бежали, опустив головы.
С высоты двенадцатого этажа хорошо было видно заснеженное здание Московского государственного университета. Полина Сергеевна с радостью вспомнила свои студенческие годы, и перед её глазами нарисовалась незабываемая картина ушедших лет. Как она, счастливая и довольная, выбегала с любимым человеком из этого величественного здания  и, подбрасывая хлопья белого снега к шпилю самой высокой в Москве звезды, наслаждалась горячим поцелуем.
Пелагея нежно улыбнулась, в памяти закружили фрагменты незабываемых моментов студенческих дней. Как часто бывает, друзья, что мы с опозданием понимаем: школьное и студенческое время – самое драгоценное время нашей жизни, и этого времени уже не вернуть.
Звонок мобильного телефона прервал сладкие воспоминания Пелагеи Сергеевны.
–  Алло, – произнесла она и сделала глоток кофе. Пелагея была очень рада звонку своей лучшей подруги.
– Привет, Поля, как твои дела?  – начала Ксения разговор, приличествующий долгожданной встрече.
– Привет, дорогая, рада тебя слышать... Дела хорошо, любуюсь прекрасным пейзажем уходящей зимы, –  ответила Пелагея и посмотрела на заснеженные кроны деревьев.
–  Ты получила приглашение на встречу выпускников?
– Ещё нет.
– Представляешь, сегодня к нам в отдел пришёл курьер и вручил мне пригласительный билет, а на нём жирным шрифтом написано: «Однажды, много лет спустя…».
В это время в кабинете Полины Сергеевны зазвонил телефон, она подошла к столу, сделала глоток кофе и нажала на громкую связь:
– Полина Сергеевна, к вам курьер, – раздался приятный женский голос.
– Да-да, пусть заходит.
– Ксения, кажется, и мне курьер сейчас вручит пригласительный билет, и, кстати, а не встретиться ли нам сегодня в  любимом кафе в семь вечера и там поболтать, ты как на это смотришь?
–  Я только за!
– Ну, тогда до встречи за нашим любимым столиком.
– До встречи, дорогая.

                5

Вечер нынче был красив и тих, лишь изредка проезжавшая мимо машина могла нарушить идиллию златоглавой Москвы – редки для столицы такие минуты, но они есть. Подруги сидели у окошка и о чём-то мило беседовали. Со стороны улицы случайному прохожему могло показаться, что эти две очаровательные девушки – самые счастливые люди на свете. Вот им официант подносит кофе на белоснежных блюдцах, минеральную воду в большом прозрачном стакане и две слойки с лесными ягодами; а вот они уже заливаются смехом и размахивают руками, словно дирижерской палочкой перед незримым симфоническим оркестром.
Атмосфера в кафе «Му-Му» способствовала ощущению себя настоящим деревенским жителем: всё здесь дышало простотой и уютом. Деревянная мебель «под старину» в сочетании с русской кухней невольно заставляли посетителей вспомнить о далёком и счастливом детстве и о том, как бабушка доставала ухватом из печи румяную картошку в старом чугунке. Как аромат этой картошки разлетался по всей избе и за её пределы, превращая утро в нечто неописуемое и волшебное; как после благодарственной молитвы ко Господу все садились за стол и одним махом опустошали чугунок; как хрустящая корка горячего хлеба запивалась крынкой парного молока; как кошки, попрошайничая, терлись о голые ноги и жалобно мяукали.
– Ксения, а тебя в детстве родители отправляли на лето в деревню?
– А как же, Поль, конечно, отправляли. Каждое лето я проводила в Курской губернии, –  заметила довольная Ксения и, подперев румяный подбородок рукой, мечтательно добавила:
– Эх, как давно это было… вот бы снова туда… хотя бы на денёк.
– Меня тоже отправляли, – тоскуя, молвила Пелагея и, посмотрев в окно, за которым продолжал таять снег, прошептала:
–  Вот бы снова туда хотя бы на часок – прямо сейчас бы поехала.

                6

–  Анатолий, тебе шах и мат, – чуть было не свалившись со стула, крикнул Геннадий  – это была его первая победа над Анатолием, и такая долгожданная.
– Ну ты и Ботвинник, – тихо произнёс Анатолий, почесывая затылок. – Ну что ж, поздравляю тебя! И спасибо за игру.
– И тебе спасибо.
Друзья пожали руки.
– Толь, а знаешь, какая мечта у шахматных вандалов? – вдруг спросил Геннадий, складывая шахматы в коробку, и, не дожидаясь ответа, поспешил добавить:
–  Это оказаться с белой краской в руках напротив самой известной картины Казимира Малевича.
В комнате раздался дружеский смех, сонный кот спрыгнул с дивана и лениво поплёлся на кухню.
– Геннадий, а не сходить ли нам завтра вечером, накануне Сретения Господня, к батюшке Сергию?
–  Конечно, сходить! – одобрил идею  сияющий от счастья Геннадий. – Завтра вечером я зайду за тобой.
– Хорошо, буду ждать.
«Как мало человеку для счастья нужно»,– подумал про себя Анатолий и продолжил:
 – А теперь пошли, я включу тебе пластинку, которую нашёл на чердаке прошлым вечером. Сам не знаю, как она там оказалась, но я был приятно удивлён, когда вытащил её из-под груды деревянных ящиков и, стряхнув с неё пыль, вставил в патефон.
–  И она не испортилась от напора времени и веса? – затаив дыхание, спросил Гена.
–   Как новая, ни одной царапины, идем, покажу.

                7

Встреча выпускников в дорогом ресторане «Дед Пихто» пребывала в заключительной стадии веселья. Бывшие выпускники МГУ находились в состоянии, если сказать проще, «а не пора ли нам потанцевать». В их руках сверкали хрустальные бокалы, на дне которых искрилось французское вино старой выдержки. Вот официант в белой кружевной рубашке с красной бабочкой на бледной шее выносит на серебряном блюдце запечённого осетра, накрытого крышкой. Крышка открывается под аплодисменты и дружеский смех, пианист ударяет по клавишам, из которых вырываются фанфары, и живая музыка заполняет зал.
Зимний вечер стремился укрыть город серым полотном, но яркие витрины и негасимый свет московских окон не позволяли природе осуществить свои планы. В больших окнах уютного ресторана сквозь классические жёлтые шторы со стороны улицы можно было видеть, как длинные тени передвигаются с бокалами в руках и о чём-то мило беседуют.
Трое приятелей, выпускников механико-математического факультета, вывалились на крыльцо перекурить. Они расстегнули верхние пуговицы рубашек, поправили галстуки, достали папиросы, и речь зашла, конечно же, о женщинах.
– Славик, скажи честно, а тебе нравится Кристина, с которой ты встречался на втором курсе университета? – выпалил как из пушки худощавый парень с причёской «ёжик».
–  Нравится,– ответил тот, пряча зажигалку в карман клетчатых брюк.
– А Ирина, с которой ты прогуливал лекции по рок-площадкам?
–  Тоже нравится.
– А Катюша, с которой ты любил побродить по Царицынскому парку, выдавая ей чужие стихи за свои? – щёлкая языком, допытывался Ёжик, всматриваясь в Рыжего прокурорским прищуренным глазом.
–  Очень нравится,– ответил тот, слегка позёвывая.
– Так почему ты до сих пор не женат? – вздыхая, произнёс Ёжик тоном ласкового укора.
– Да ну тебя!  – буркнул Рыжий.
– Знаете, мужики, скажу вам честно, – вступился третий фигурант, страдающий от излишнего веса. – Девчата в нашей группе – то что надо! Красивее во всём белом свете не сыщешь, хоть ты Оксфорды объезди, хоть Гарварды.
– Истину глаголешь, – подтвердил Рыжий.
– Держи пять, дружище! – в восхищении воскликнул Ёжик и хлопнул худощавой ладонью о могучую ладонь Жорика, но хлопка не последовало: кости одного утонули в океане другого.
Валентин (он же Ёжик) закурил ещё одну сигарету, выдохнул и продолжил общение, придавая своему голосу ту степень мыслителя, какая только у него была.
–  Знаете, мужики, пробовал я общаться с девушками философского факультета, но почему-то  общения не получалось – слишком замороченные они. Вот помню, пошёл я с одной барышней прогуляться по ВДНХ, купил ей и себе по мороженому, присели мы на скамейку около фонтана, и только мне захотелось её приобнять, как она спрашивает: «Как ты думаешь, Валентин, что главнее: сознание или материя?»
Валентин сделал умное лицо и всмотрелся вдаль.
– И что ты ей ответил? – разом спросили ребята.
– Я ответил, что главнее «сознания» и «материи» наш ректор, который может нас оставить без «материи» и «сознания», если узнает о прогулах лекций на Выставке достижений народного хозяйства.
– Истину глаголешь, – учительно заметил Жорик.
Рыжий бросил окурок в урну, чиркнул зажигалкой по воздуху и произнес:
– Я вот тоже, помню, пригласил одну барышню философского факультета в кино, так пока мы шли к кинотеатру, она мне всю голову задурила, всё проверяла мою сообразительность загадками, всё улыбалась. А потом сказала умиленным голоском: «Разгадай, Славик, загадку: сто одежек и все без застёжек». Я ответил «бомж» и указал на бомжа, допивавшего портвейн у мусорного бака.
 Наступила минута молчания, в продолжение которой Славик шёпотом проговорил:
 – Вы не представляете, ребята, нужно было видеть её лицо. Она сразу же улыбаться перестала, о чём-то задумалась и надолго ушла в себя. Я пытался ей объяснить, что это была всего лишь шутка, – но всё напрасно.
– Прекрасная история,– щелкая языком, промолвил довольный Валентин. – Добротная.
– Хоть в тетрадь записывай, – добавил радостный Жорик, поправляя вылезающую из-под брюк рубашку.
   «Живой ансамбль» заиграл медленную композицию Джо Дассена, кавалер направлялся через весь зал к столику, за которым сидела Пелагея. Он как бы плыл, словно парус по тихой реке; его жёлтый галстук блестел заходящим солнцем над морской незыблемой пучиной, а кудри развевались, будто бы на ветру, касаясь его широких плеч.
– Полина Сергеевна, я могу пригласить вас на танец? – протянув руку, произнёс кавалер.
Последовала минута молчания, которая казалась ему целой вечностью.
– Пожалуй, можете, – с небольшой запинкой ответила Пелагея и осторожно взяла его за руку, на безымянном пальце которой блестело, словно солнце, обручальное кольцо. Он смотрел на Полину, как смотрит влюблённый поэт на музу, пытаясь уловить каждое её движение. Его губы, чуть дрожа, произнесли то, что она так любила от него слышать в то самое волшебное и студенческое время:
– Как же ты красива!





                8

Анатолий открыл чемоданчик, в котором находился электрофон «Вега», аккуратно вставил пластинку, направил на неё стальную иглу и нажал на самую большую из кнопок. Из хриплых колонок вырвалась легендарная мелодия группы «Битлз» и закружила по всему дому. Геннадий от удивления присел на солому, которая покрывала чердак, и уставился на вращающуюся пластинку. Он замер и обомлел, с ним явно в этот момент происходило что-то невероятно странное. Он был удивлён словно ребёнок, который впервые увидел акробата под куполом цирка. Затаив дыхание, Геннадий боялся даже пошевелиться, чтобы ничего не проскользнуло мимо его оттопыренных ушей. Анатолий присел рядом и задумчиво посмотрел в окно, за которым посвистывал ветер. Каждый думал о своём.
Одна композиция сменяла другую, ливерпульская четвёрка разжигала в сердцах друзей что-то далёкое и нежное, близкое и трогательное. Даже кот, не желая упустить такого чудного момента, забрался на чердак и улёгся между ними.
Гена вздохнул:
– Да уж, действительно волшебники, слушал бы их и слушал. И откуда на твоём чердаке такой раритет мог появиться?!
– А Бог один знает, – ответил Анатолий и снял аккуратно пластинку, на которой большими выцветшими буквами было написано: «МЕЛОДИЯ», а сверху, если присмотреться, маленькими буковками: «Министерство культуры СССР».
– А тётя Света не знает?
–  Нет.

                9

– Анатолий, вставай, – приоткрыв в комнату дверь, ласково прошептала тётя Света. – Пора идти в школу.
Анатолий вытянулся, зевнул и посмотрел на деревянные настенные часы с кукушкой.
– Прямо как в детстве – пора идти в школу – а вроде уже как третий десяток пошёл, – молвил Анатолий, натягивая носок. – Наверное, судьба у меня такая… эх, ну и ладно.
 Анатолий перекрестился, открыл форточку и побрёл к рукомойнику, и пока он умывался прохладной колодезной водой, зимняя свежесть раннего утра наполняла пространство его уютной комнаты, прогоняя прочь остатки тающего сна.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь, – перекрестившись, прошептал Анатолий и, сделав земной поклон, закрыл молитвослов.
Анатолий Викторович застегнул рубашку, поправил галстук и посмотрел ещё раз на себя в зеркало. Мама стояла рядом и не могла налюбоваться своим единственным сыном.


                10

Сельская школа находилась сразу за рекой, рядом с ангарами. Она представляла собой двухэтажное деревянное здание с высокими потолками и огромными окнами.  Отапливалась школа плохо, в некоторых кабинетах сквозило, поэтому детям разрешалось на уроках находиться в верхней одежде. Денег на ремонт не выделялось, а может, и выделялось, но до далёкой деревеньки уж точно не доходило ни копейки. Бегала директор школы Зинаида Петровна, обивая пороги сельскому председателю, но тот только разводил руками: «Денег нет, потерпите…» Ремонт делали своими силами как учителя, так и родители, а впрочем, чего уж тут, вся деревня помогала, поэтому школа ещё и стояла, а вокруг неё расцветал прекрасный яблоневый сад.
Кусочком мела Анатолий Викторович выводил на доске годы Великой Отечественной войны, а за долговечными дубовыми партами в два ряда сидели дети. Класс, в котором проходил урок истории, был маленький и узкий, на потолке висела старая пожелтевшая люстра, а рассохшийся деревянный под постоянно скрипел. Стены класса украшали портреты великих русских полководцев, а в верхнем углу у входа теплилась лампадка, освещая образ Курско-Коренной иконы Божией Матери. Три окна выходили в сторону реки и открывали человеческому оку красивейший пейзаж дивного Божьего пера.
Анатолий Викторович взял колокольчик, посмотрел на карманные часы, висевшие на серебряной цепочке, которые достались ему от деда, прошёл по кабинету и, убедившись, что из щелей не сквозит, звоном колокольчика начал урок. В классе воцарилась тишина, ученики внимательно слушали классного руководителя, которого очень сильно любили и уважали за его доброту и заботу о них. 
Анатолий Викторович подошёл к иконе, перекрестился, помолчал с минуту и продолжил:
– Практически нет ни одной семьи, которая бы не потеряла отца, сына, деда… Наступит день, когда ветераны останутся только лишь в памяти да на кадрах старинных, пожелтевших от времени кинохроник.
Анатолий Викторович обвёл класс глазами и посмотрел в окно.
–  До нашего села немцы добрались зимой сорок первого года, на тот момент в нём остались дети, женщины и старики –  все совершеннолетние ушли на фронт. Фашисты безжалостно убивали людей, сжигали дома, валили скот, насиловали женщин. Некоторые свидетели тех кошмарных событий живут и поныне в нашем селе. Вот, например, Машенькин дедушка Николай Прокопьевич Маслов, которого не убили из-за того, что он был слишком маленький, но на его глазах расстреляли мать и скинули в ров; дедушка Андрей Павлович Кротов, которому немцы разбили прикладом голову и, думая, что он умер, швырнули в сугроб; дедушка Игнатий Константинович Горохов, спрятанный родителями за икону Пресвятой Богородицы, выжил, а родителей расстреляли прямо в храме.
 Машенька сидела на первой парте и смотрела на учителя, её доброе лицо светилось от изобилия веснушек, рыжие волосы покрывал вязаный платочек, а на повседневном, выцветшем от стирок фартуке сверкал спортивный значок «ГТО». Анатолий Викторович подошёл к иконе, перекрестился, посмотрел на лик Пречистой и аккуратно поправил фитилёк на лампадке.
– Весь этот ужас был не так уж и давно, можно сказать совсем недавно. Число погибших от нацистской Германии и её союзников, по официальным данным, включая мирное население СССР, составило 26,6 миллионов человек. Анатолий Викторович сделал глубокий вдох, окинул взглядом детей и на затёртой временем доске на выдохе написал эти зловещие цифры – 26,6 миллионов человек. В классе кто- то ахнул, в ужасе всматриваясь в цифры.

                11

Вечер не заставил себя долго ждать, на небе появились далёкие звёзды, аккуратно проливающие печально-тусклый свет на далёкое и забытое село. Анатолий сидел в опустевшем классе и не спеша проверял контрольные работы. Лампадка нежно освещала Лик Пречистой Богородицы, а на подсвечнике рядом с ним потрескивала самодельная медовая свеча. В дверь кто-то постучал, и в кабинет заглянула приятная барышня с очень красивыми кудрявыми волосами: «Анатолий Викторович, можно к вам, вы не заняты?»
– Проходи, Александра, присаживайся, последнюю работу проверю – и на сегодня хватит.
Александра приехала в деревню по направлению  из Брянска преподавать русский язык и литературу, проживала она в общежитии, о котором было сказано ранее. Очень умная и любящая свою работу, Александра Александровна постоянно что-то открывала для себя и, не желая останавливаться на достигнутом, всегда стремилась только вперёд. Мне тоже, дорогой читатель, странно то, что она оказалась в селе, обычно таких оставляют при университете или элитной школе.
Анатолий поставил оценку, закрыл тетрадку и положил её в общую стопку.
– Ну что,  Александра, рабочий день приблизился к завершению, можно и по рюмке чая выпить,  – шутливо начал Анатолий и достал из пакета термос, на котором были изображены пожелтевшие от времени горы Арарата. Он налил Александре мятного чая и угостил её бисквитным пирогом, приготовленным накануне тётей Светой. Вдали ещё виднелись огоньки уходящего поезда, который сигналил и выбрасывал в небо, словно могучий дракон, клубы чёрного тяжелого дыма. Александра сделала глоток горячего чая  и подошла к окошку.
– Анатолий, а ты любишь поезда? – грустным голосом спросила она.
– Люблю, – ответил Анатолий и, подойдя к Александре, всмотрелся в огни растворяющегося в темноте поезда. Воцарилось молчание, только слышен был печальный менуэт перронных колёс.
– В поездах есть нечто такое, что завораживает душу и наполняет её сладкой грустью, – нежно заметил Анатолий.
Поезд выкинул очередную порцию чёрного дыма, дал протяжный гудок и скрылся за лесами.
– Я тоже люблю,– прошептала бархатным голоском Александра  и, сделав глоток чая, добавила:  – Мне кажется, что человек бесконечно может смотреть не только на огонь, море и звёзды, но ещё и на уходящие поезда.
Анатолий улыбнулся.
– Ты права, Саша. А я ещё люблю смотреть на купола храмов, особенно в зимнюю ночь, когда снежинки, как светлячки, сияют и укутывают их.
– Я тоже люблю, – заметила Александра, – это очень красиво, и мир в эти минуты будто бы наполняется особой радостью, неземной. А рождественская ночь – это чудо из чудес, воздух ощутимо пропитан благодатью, а небо обильно осыпает чудесами.
– Да, Рождество – это прекрасно! Ликует небо, торжествует земля, – прошептал Анатолий и перекрестился. Наступила минута молчания, каждый думал о своём.
– Мы завтра с Геной собрались батюшку Сергия навестить, можем взять тебя с собой, если хочешь.
– Конечно, хочу.
– Решено.

                12

Как мы уже говорили, отец Сергий жил на территории храма в деревянном срубленном домике. Он не был монахом, но жил как монах, его образ жизни можно было действительно назвать подвижническим. Люди видели в нём пример беззаветного служения Господу, а русских людей в этом плане трудно обмануть.
Наши герои приблизились к вратам церковной ограды, которые день и ночь были открыты для всех. В домике у батюшки тускло горел огонёк – теплилась лампадка.
– Может, молится батюшка? Вдруг мы ему помешаем! – промолвил Геннадий и всмотрелся в окошко, словно хотел там что-то увидеть.
– Может, и молится, – ответил Анатолий и достал из внутреннего кармана пальто часы на серебряной цепочке.
– А давайте тихонько постучимся в калитку, и если батюшка не откроет, то завтра утром придём, – прошептала Александра.
– А может, снежком ему в окно, – вскрикнул Геннадий и захохотал.
– Ну и глупый же ты, Гена, – пробормотала Саша и бросила в него горстью снега.
– Да шучу я, шучу! Вот уж эти учителя, совсем шуток не понимают!
В это время послышался скрип открывающейся двери – на пороге стоял добрый батюшка Сергий, в затёртом подряснике, с улыбкой на цветущих устах.
– Проходите, друзья, проходите скорее, я уже и чайник накипятил, – обратился батюшка к гостям.
Отец Сергий каждого любил особой христианской любовью, практически всех жителей села знал поимённо. Он обладал уникальной памятью и служил панихиды без требника – наизусть. В редком случае можно было видеть, чтобы во время служб батюшка молился по служебной книге. На скрижалях его сердца были начертаны  молитвы и песнопения многих церковных служб, а в хранилищах его души благоухали молитвенные сокровища церковной гимнографии.
Они сидели на кухне, пили чай с вареньем, батюшка рассказывал о таинстве покаяния. В красном углу, недалеко от печи, можно было видеть старинную икону Спасителя, покрытую белоснежным рушником, а возле узкой кровати, сбитой из досок, на полочке стояла гипсовая статуэтка великого подвижника Руси – преподобного Серафима Саровского.
– Эта статуэтка преподобного Серафима мне досталась от бабушки, – ласково пояснил добрый пастырь, осеняя себя крестным знамением. – В богоборческие времена матушка Серафима не отреклась от Христа, а, как настоящий воин, пронесла свой крест до конца своих дней.
Последовала минута молчания, в продолжение которой Анатолий сказал:
–  Батюшка, скоро ведь праздник Сретения Господня, мы желаем вам помочь в украшении храма и в прочих делах. У нас есть огромное желание потрудиться во Славу Божию и приготовить себя ко встрече Спасителя с человечеством.
– Если что починить, подлатать надо, так вы говорите – враз сделаем, – добавил Геннадий и отхлебнул чая вприкуску с сухарём.
– А я могу испечь просвирок и убраться в церкви, – чуть застенчиво произнесла Александра, которая впервые встретилась с отцом Сергием.
– Слава Богу за всё! Помощи вашей я буду рад.
Вечер незаметно опустился на село, тихо падал снег, укутывая землю в белый февральский ковёр. Неземная благодать согревала дыханием всю округу, и совсем не верилось в то, что где-то совсем рядышком, недалеко отсюда, шагала свинцовым шагом кровавая война по Украине.
– Отец Сергий, а почему Бог попустил на Украине войну? – спросил Геннадий вдруг.
– Я думаю, для вразумления, за грехи, – осторожно начал батюшка. – Скорби закаляют и вразумляют как человека,  так и народ в целом.
Наступила тишина, лишь было слышно, как в печи потрескивают дровишки. Отец Сергий взял с полки святую псалтирь.

                13

Чёрный «ситроен», похожий на шёлковую акулу, мчался по скользкой дороге в сторону проспекта Вернадского. Пелагея сидела на заднем сидении совершенно одна и смотрела, как с огромного неба тихо падал снег. Сквозь мокрый снег люди спешили домой, их усталый вид говорил о том, что день катится затёртой монетой к своему завершению.
– Остановите, пожалуйста, я здесь выйду, – попросила Полина водителя, достав из кошелька купюру в тысячу рублей.
Чёрный «ситроен» остановился, водитель в стильном пиджаке вышел из машины, открыл Пелагее дверь, поблагодарил её и пожелал доброй ночи.
Теперь она шагала не спеша вдоль сверкающих магазинов, размышляя о настоящей любви, и есть ли на земле такая любовь?! Она видела, в каком зле лежит мир, и понимала, что найти вторую половину практически невозможно. Но то, что невозможно человеку – возможно Богу.
Мигающие витрины магазинов, игровых автоматов закрывали смрадной пеленой всю естественность мироздания. Не было уже той красоты, которая существовала когда-то… до прихода прогресса и новых технологий. Мир барахтался во зле, но самое страшное, что народ этого не видел – он полностью стал частью этого зла.
Рядом с Полей остановилась то ли машина, а то ли «кабак на колёсах», из салона которой доносился истерический смех, женские вопли и грязная музыка. Окно приоткрылось, из прокуренного салона показалось, нет, не лицо – а рожа юноши с папиросой в зубах. «Рожа» сделала глоток разноцветного напитка, похожего на алкоэнергетик, убавила громкость и буркнула следующую речь:
– Куда ты, такая красивая, идёшь?! Садись, подвезём.
Пелагея ускорила шаг, коричневый «порше кайен» следовал наравне с ней.
– Садись, кому говорят! Не строй из себя недотрогу.
Из машины послышался женский истерический хохот.
Полина шагала в сторону дома, не обращая на «рожу» никакого внимания, – до заветной подъездной двери оставалось около шестидесяти метров. Полина завернула за магазин с надписью «Пятёрочка», машина повернула за ней.
– Давай прыгай, не стесняйся! – раздался писклявый голосок «рожи». Его худосочная рука лежала на руле, а другая свисала тонкой соломинкой из окна.
– Тебе папа машину купил? – иронически спросила Пелагея.
– Что ты сказала? – комариным, но каким-то бесконечно злым голосом пропищала «рожа».
– Сказала, что детское время закончилось, завтра в детский сад не встанешь, и езжай, куда ехал, – выпалила как из пушки Поля и достала на всякий случай мобильный телефон.
– А ну тебя, страшную и старую, время на тебя ещё тратить. – И, допив свой яд, он бросил жестянку под ноги Полинушки. Машина с визгом рванула с места и скрылась за поворотом.


                14

Ясное субботнее утро растекалось тёплыми лучами по узкому коридору уютного домика-кельи. Всю ночь шёл снег, жители с раннего утра принялись за снегоуборочные лопаты и скребки, а у батюшки всё уже было расчищено.
«Ложился ли он вообще спать?» – подумала Александра, нежными руками замешивая тесто.
Отец Сергий, одетый в чёрный фартук, стоял ближе к печи, его голову покрывала выцветшая изношенная скуфья. На большой доске он раскатывал тесто, излучая тишину и благодать, которую явно ощущали присутствующие.
– Считается, что тесто любит добрые мысли и светлую душу, – тихо промолвил отец Сергий.
Анатолий и Александра переглянулись, а в это время Геннадий прошёл мимо окошка, закуривая папиросу марки «Беломор», и поправил кормушку для птиц.
Отец Сергий раскатал последний лист, взял специальный металлический стаканчик с острыми краями и принялся вырезать им основание просфор. Александра тем временем ставила печати на верхние части, а Анатолий соединял верхнюю часть с нижней, протыкая просфоры иглой.
Геннадий зашёл в домик, повесил ушанку на гвоздь, снял валенки, перекрестился и окинул взглядом друзей. Александра стояла у окна и показывала ему кулак (мол, что ж ты куришь-то, тем более на виду у всех).  Гена лишь пожал плечами, дескать, не понимаю, о чём ты, и посмотрел сперва на отца Сергия, который в самодельных войлочных рукавицах аккуратно ставил противень в раскалённую печь, а затем на Анатолия, протиравшего стол от муки и следившего за самоваром, который должен был вот-вот вскипеть.
– Проходи, Геннадий, присаживайся, будем чай пить, – ласково произнёс батюшка, снимая рукавицы.
Смирение и кротость прослеживались в каждом его слове, в каждом действии. Рядом с таким человеком, ощущаешь, будто бы находишься рядом с Божиим угодником, с человеком, который «не от мира сего». Батюшка разлил чай по стаканам, подошёл к печке, что-то там поправил и повесил скуфью на гвоздь.
– Ну что, помолимся?
Все встали, и отец Сергий произнёс молитву.
Чай был очень вкусным, заваренным из цветков ромашки, зверобоя и полевого хвоща. На грубке можно было заметить несколько узловатых мешочков с сушёными плодами и растениями, собранными  на просторах нашего села.
– Отец Сергий, а всё ли прощает Бог? – вдруг спросил Геннадий и отхлебнул горячего чая.
В трапезной воцарилась тишина, лишь слышно было, как в печи запекалась просфора. Отец Сергий поднял глаза на лик Пречистой Богородицы и тихо произнёс:
– Бог всё прощает, милости Божией нет предела, лишь бы человек искренне каялся в своих грехах. Милосердие Божие бесконечно, и если человек сознаёт свой грех и кается, то нет такого греха, который бы победил милосердие Божие.
В этот момент отец Сергий улыбнулся, как показалось Геннадию, какой-то особой, детской улыбкой.



                15

Пелагея не могла вспомнить, когда просыпалась последний раз не по будильнику, и сегодня для неё настало именно такое утро – она проснулась сама. Лёжа в обнимку с любимой игрушкой, Поля наслаждалась минутами выходного дня, а за окном снова лил дождь, истребляя остатки уходящей зимы.
– Интересно, который час? – спохватилась Пелагея и посмотрела на настенные часы – стрелки показывали полдень.
– Мишка, олимпийский чемпион, пора вставать, – ласково промолвила Поля и поцеловала плюшевого медвежонка в восковой пупырчатый носик. В этот момент громко зазвонил домашний телефон.
Разговор с мамой по телефону мог продолжаться от часа до четырёх, в чём ничего удивительного нет – это ведь женщины. Мы упустим все детали разговора, так как ничего особенного в нём сказано не было, но воспроизведём лишь его последние минуты.
– Пелагеюшка, мы завтра с отцом за тобой заедем в семь утра, и все вместе поедем на литургию.
– Хорошо, мамочка, буду вас ждать.
– Мы с папой тебя любим, смотри не проспи.
– И я вас люблю. До завтра.
 Полина положила трубку, закрыла глаза и стала прислушиваться к дождливому вальсу уходящей зимы. Умиротворённость и спокойствие кружили бальный танец возле уютного подоконника, на котором цвели две голубые герани. Этот дождь вдруг напомнил Полине о прежней любви и о том, как она после окончания лекций спешила на плац, где оттачивал своё мастерство в военном ремесле её молодой человек. Костёр погас, чувства остыли, но где-то на дне, под горсткой пепла, тлела маленькая искорка, из которой уже не могло получиться большого огня – идёт дождь. «Только почему я о нём вспомнила?» – на этот вопрос она не знала ответа – ответа нет. Имена любимых выцарапаны на скрижалях наших сердец, и мы их несём через всю жизнь к деревянному кресту. Никогда нам не забыть этих имён, они периодически будут всплывать из потаённых глубин и подыматься без остатка на самый верх.
Полина включила ноутбук и начала просматривать свежие новости. Литературный портал напомнил ей о том, что одна из известных московских поэтесс в эти выходные презентует новую книгу под странным названием «Пустометрия». Презентация состоится в полдень в столичном театре имени Маяковского.
– Вот я растеряша, чуть не забыла! Я ведь тоже приглашена, – взволновалась Пелагея и ещё раз прочитала эту новость.
Сделаем, дорогие друзья, небольшое отступление. Вот лично я не знаю такого слова – «пустометрИя», а вы знаете? Обладает ли это слово смыслом? Просветите меня. Может, модно в наше время давать названия, где сама Яга ногу сломит? Я отказал Полине Сергеевне и не составил ей компанию в посещении данного мероприятия, предвидя в «Пустометрии»  пустословие – и не прогадал.
Кстати, один мой знакомый из Калининграда подарил мне замечательную книгу стихотворений с добрым названием «Борщ как средство укрепления семьи». Что такое «презентация» он вообще не знает, да и книги делал сам – вручную.




                16

   Около центральных ворот Даниловского кладбища остановилась машина марки «Лада Гранта». (Отец Пелагеи мог позволить купить для семьи и более престижную марку автомобиля, но так как он был человек старой закалки и могучей школы ВДВ, то не хотел разменивать «Ладу» на что-либо заморское и был вполне счастлив, вращая баранку отечественного автопрома). Дверь открылась легко, без скрипа, из машины вышла молодая девушка высокого роста в коричневом мутоновом полушубке. Из-под вязаной шапки с меховым помпоном виднелись локоны кудрявых волос, в руке она держала кожаную сумочку с короткими ручками в стиле «ретро». Следом открылась задняя дверь, и вышла женщина среднего роста, элегантной наружности, примерно пятидесяти лет. Одежда, покрывающая её тело, приблизительно была равна стоимости этой машины. Лучше нам не знать, сколько норок потребовалось на её шубу и сколько соболей было уничтожено для такой красивой шапки. Стильные очки, сумочка и манеры выдавали эрудированность этой женщины и её высокий общественный статус. Тут же за милыми дамами из водительского сидения вылез мужчина высокого роста, крупного телосложения, в солидном пальто и без шапки, его волосы были аккуратно зачёсаны назад, а в руке он вращал брелок от сигнализации. Невооруженным глазом можно было узнать в нём человека военной выправки – у этих людей особая внешность, ни с кем не сравнимая. Они подошли к цветочному киоску, выбрали три красивых благоухающих букета гвоздик. Отец вынул из кошелька купюру, расплатился, взял один букет из рук жены и обнял дочку.
– Как давно я тебя не видел, чего в гости не приезжала?
– Пап, да некогда, вся в работе. В театр даже с Леной не можем сходить из-за отсутствия свободного времени.
– А я вот отца твоего в прошлые выходные всё же сводила в театр, – поспешила прибавить мать. – На спектакль «Владимир Высоцкий». Знала бы ты, как ему понравилось!
– Ещё бы, – ответила Пелагея и покрепче обняла отца. – Дома вся коллекция пластинок Высоцкого до сих пор хранится?
– А как же! Конечно, хранится. Каждый день тряпочкой пыль с них протирает, –  улыбнувшись, промолвила мать и посмотрела на мужа.
– Да ладно тебе, каждый день! – ответил тот. –  Не помню, когда последний раз их и слушал.
– Вчера, – напомнила мужу Ольга Владимировна и взяла его под руку.
   Над местом погребения святой праведной Матроны кружило много голубей и царила какая-то особая, непередаваемая атмосфера. Очередь была небольшая, и ни одного в ней человека не пришло без цветов. Красивая часовня поднималась до небес, а кругом горели свечи. Пелагея с родителями поклонились столь чудотворному месту, положили цветочки святой праведной и пошли на службу в храм, который так любила посещать святая Матронушка.
   Служба в храме прошла на одном дыхании, но прихожане расходиться не спешили – теперь они стояли в очереди за советом к старенькому батюшке, который сидел на скамейке и сиял словно солнце среди свинцовых туч. Тучи к нему подтекали и, пообщавшись с ним, преобразовывались в светлые пушистые облака; с некоторыми он разговаривал подолгу, а некоторым и пары слов хватало, чтобы излечить их и наставить на истинный путь.
Пелагея подошла к батюшке вслед за родителями, отец Иоанн посмотрел на неё добрыми и, как небо, чистыми глазами. Курчавые седые волосы и белая борода делали его телесно похожим на светлого ангела в белых одеяниях. Подвижник, испытавший на себе весь ужас лагерной жизни, не сломался, пронёс свой крест мужественно, как настоящий воин Христов. Безбожную власть, доносы, расстрелы, ссылки, поругание святынь и многое другое пережил он на своём веку – всё претерпел Христа ради. После семи лет «Лагеря смерти» (так называли заключённые этот лагерь, потому что мало кто оттуда возвращался) он вернулся и продолжил службу в заброшенной деревне то ли Брянской, а то ли Калужской области. Там он молился в пустом храме около восьми лет, и Господь наградил его даром прозорливости, который он смиренно скрывал, говоря, что это просто хорошее знание человеческих судеб, которых он повидал немало в условиях, несовместимых с жизнью.
Пелагея присела рядом с батюшкой на длинную скамейку, батюшка молчал, перелистывая чётки. Она не знала, с чего начать – страх и стыд переполняли её израненную душу.
– На Страшном Суде ещё страшнее будет, – прошептал батюшка.
Пелагея со страхом посмотрела на отца Иоанна, который не поднимал глаз от затёртых половых досок, и прошептала дрожащими губами, немного запинаясь:
 – Каюсь, батюшка, простите меня, грешную.
Пелагея рассказала отцу Иоанну о своем прошлом и о том, что больше всего её тревожило, и вдруг внутреннее беспокойство неожиданно перешло в радость, а страх полностью растворился в небесной любви, которую невидимо излучал премудрый старец. Отец Иоанн слушал её внимательно и немного отрешенно, его взгляд был направлен в одну точку, а морщинистые пальцы не спеша перелистывали чётки. После того как Пелагея полностью излила израненную душу, батюшка с минуту молчал, затем с трудом поднялся и подвёл её к большой иконе Божией Матери, именуемой «Скоропослушница», из его чистого сердца потекла молитва. Слова её проникали в самые сокровенные уголки Полиного сердца, из глаз её ручьём струились слёзы – Пелагея рыдала навзрыд. Отец Иоанн покрыл голову Пелагеюшки епитрахилью, прочитал разрешительную молитву, вложил просфирку в её дрожащие ладони, а затем сказал ей полушёпотом что-то очень важное и полезное и ушёл в алтарь.

                17

Село белым покрывалом укутал пушистый, обильно выпавший снег. Деревья застыли, словно часовые, стерегущие деревню от врагов. Мороз с холодным ветром прогоняли остатки былого сна у тянувшихся в храм богомольцев. Золотые купола щедро сверкали, переливаясь жёлто-охристым светом в лучах восходящего солнца. В храме тускло горел свет, батюшка готовился к служению. На бескрайнем небе догорали звёзды, которые с первым ударом колоколов от радости просияют и скроются, подмигнув на прощание миру.
Геннадий с благословения отца Сергия поднялся на колокольню, окинул взглядом село, перекрестился и взял в руки канат самого большого колокола, который ещё называют «царским». Он видел свой натопленный домик, из трубы которого валил дым, видел кладбище, где упокоиваются его родители и любимая бабушка, видел речку, видел очертания плетущихся со всех концов богомольцев и, скажу вам больше, – он видел всю свою прожитую жизнь. На глазах его выступили слезы, а внутренний голос крикнул: «Пора!»  Покрепче сжав канат, Геннадий потянул в сторону стальной язык и изо всей силы ударил его о колокол. Над деревней полетел церковный благовест, возвещая народу о начале праздничного богослужения.
Александра стояла в левом приделе храма около стены с изображением святого великомученика Георгия Победоносца. Она успела заметить, как Геннадий, лицо которого покраснело от холода, впервые в своей жизни (с благословения отца Сергия) зашёл в алтарь, в котором уже находился его друг Анатолий.
    С особым торжеством проходила служба, все в храме молились за себя и за Святую Русь. Я тоже, друзья, был на этой службе, стоял в сторонке, чтоб никому не мешать. Благодатно мне было и спокойно. Про десятилетний юбилей хиротонии скромный батюшка умолчал, только трое друзей знали об этом и после службы подарили отцу Сергию деревянный напрестольный крест, выточенный мастером из соседней деревни.
Служба закончилась, и отец Сергий поинтересовался у Геннадия: страшно ли было в алтаре?
– Очень страшно, батюшка.
– Это хорошо! Человек добродетельный, имеющий в себе страх Божий, мудрее всех, потому и некий мудрец говорит: начало премудрости – страх Господень.


                18

Театр Маяковского заполнялся людьми, как метро в час его открытия. Я боюсь представить, если попал бы сюда человек из века так двенадцатого, он наверняка бы сошел с ума. Я не знаю, дорогой читатель, из какого века ты читаешь эти строки, но век нынешний – двадцать первый, в котором довелось пожить мне, – век полной деградации человека.
К театру подъезжали дорогие авто, из которых выходили солидные «мачо» со своими разукрашенными спутницами. В холле стоял соляной столб из смешанных запахов парфюмерии, а над этим всем парило непонятное слово «Пустометрия».
 До начала представления оставалось около получаса. В буфет театра малой сцены вошла красивая девушка в голубом платье. Её длинные волосы были аккуратно собраны в пучок и придавали ей удивительный шарм и утончённость. В этой красавице можно было разглядеть русскую женщину века так семнадцатого, вот только её одежда выдавала век нынешний. Совесть её упрекала и выдворяла отсюда, а обещание прийти заставило через силу перешагнуть порог красного театра. Она заказала кофе, достала из сумочки купюру и расплатилась. Небритый продавец в красном галстуке и белой рубашке с удивлением посмотрел на неё и растерянно спросил, нарушив тем самым этикет легендарного красного Колизея и всех театров мира:
– Вы у нас впервые?
– Простите, что?
– Ой, извините, – всполошился продавец, и щёки его приняли цвет галстука.
  Пелагея улыбнулась и сделала глоток кофе. В этот момент раздался первый театральный звонок.
 В буфет зашли две особы бальзаковского возраста (описывать их нет желания), и далее, дорогой читатель, состоялся вот какой диалог:
–  Нам, пожалуйста, два кофе «kopiluwak», – сказала одна из них, стараясь придать лицу своему выражение генеральской особы.
– Простите, но такого кофе у нас нет, – ответил продавец, чьё лицо прекрасно сочеталось со стенами театра.
– Нас это не волнует, – возразила другая, не отрывая глаз от зеркальца.
– Что это за театр, где нет для нас любимого кофе? – буркнула первая и скорчила кислую мину на суровом лице.
– А что тогда есть вообще? – крякнула вторая, протянув гласные буквы в последнем слове, и получилось нечто вроде «вооообщееее».      
– Есть «Якобс», «Чёрная карта», «Жокей», «Lebo», также имеется быстрорастворимый «Nescafe» три  в одном, – промолвил растерянный продавец.
 Две сударыни потеряли дар речи, выпучили перекошенные глазища и готовы были разодрать небритого истукана.
–  Фу, какая гадость, – очнулась первая.
– Вы что, издеваетесь над нами? – брюзжала вторая, прожигая взглядом прижавшегося к стене бородача.
Чем бы все это закончилось, неизвестно, если бы в буфет не зашли двое солидных мужчин. Они окинули взглядом всех присутствующих и, подойдя к блондинкам, сделали им дежурный комплимент, после которого те сразу просияли от счастья и начали разглядывать мужчин как шедевр мирового искусства.
– Позвольте вас угостить бокалом шампанского, – громко произнёс один, обращаясь к сменившим гнев на милость сударыням, и, не дожидаясь ответа, начал разговор с продавцом.
Пелагея сделала глоток кофе, вытерла салфеткой губы и вышла в холл. Зайдя в гардеробную, она протянула номерок удивлённой старушке, которая лишь спросила:
– С вами всё в порядке?
– Абсолютно всё.
Машина ехала не спеша в сторону дома. Пелагея ни грамма не жалела, что решилась на такой отважный поступок, душа её снова обрела мир, который немножко пошатнулся от увиденного. Да и что можно получить на таких вечерах полезного? Ничего. Честно сказать, стихи нынешних «поэтов» и «поэтесс», которыми переполнен интернет, – пустословие! Нет в них ничего стоящего внимания! Пустая болтовня, набор слов и бессмыслица – а это и есть оценка современного общества. И ей ли не знать об этом!

                19

Под весенние россыпи тёплых лучей и тонкие благоухания ландыша железный колокольчик возвестил о том, что в школе началась новая учебная неделя. В уголке по-прежнему теплилась смиренная лампадка, Матерь Божия взирала на всех добрыми, но в то же время  печальными глазами. Анатолий Викторович подвёл итоги уходящего года и напомнил, что совсем скоро, через неделю, школа отправится на каникулы, а первого сентября снова откроет для всех свои двери.
Александра Александровна ждала Анатолия в своём кабинете, рассматривая через распахнутое окно ожившую природу уютного села. Пасха уже прошла, и Саша вспомнила слова отца Сергия, что «и сама природа говорит нам о воскресении мертвых».
– Как же всё премудро устроено, – прошептала она и протянула ладонь в открытое окошко – на краешек указательного пальчика тут же села бабочка и через мгновение улетела вдаль. Александра улыбнулась и посмотрела на переливающиеся златые купола храма, которые целиком вместили в себя бирюзовое небо, её уста с наслаждением сделали глоток тёплого живительного воздуха.
– Не зря я здесь оказалась, –  продолжила она свою мысль – Да будет, Господи, на всё Твоя святая воля.
Александра не догадывалась о том, что рядом стоит Анатолий и не может оторвать взгляда от её милой улыбки. Лишь только она вернулась из дивного мира тишины и открыла глаза, то вздрогнула, увидев Анатолия, и даже немного вскрикнула.
– Не бойся, Александра, это я, – успокаивающе прошептал Анатолий.
– Анатолий Викторович, стучаться вас не учили? – замахала на него руками Саша.
– Я постучался, но никто не открыл, – начал оправдываться Анатолий и добавил: – А как же всё-таки красиво за окном!
Александра взглянула на Анатолия и легонько ударила его ладошкой по плечу.
– Помнишь, Александра, как отец Сергий сравнивал весеннюю природу со всеобщим воскресением мертвых – а ведь сущая правда, посмотри в окно.
– Я смотрела, Анатолий, и тоже вспомнила отца Сергия, – промолвила Александра, изумляясь величию этой мысли.
– А теперь пойдём на собрание, послушаем итоги уходящего года.
– Пойдём, – сказала Александра и снова легонько ударила Анатолия по плечу.– А ты всё-таки не постучался.
Внеклассные заседания всегда проходили в кабинете директора школы Зинаиды Петровны. Её кабинет, хоть и небольшой, но вмещал тех немногих учителей, которые трудились в единственной на всю округу школе, а их было ровно девять: пятеро молодых и четверо пожилых. Коллектив, сказать честно, был не очень дружный – пожилые не понимали молодых, молодые не разделяли интересов пожилых, считая их отжившими свой век. А приехавшие сюда преподаватели «на время» ждали своего часа, чтобы перебраться в город, и не сильно радели о детях, простыми словами, «отбывали свой номер». Но это не распространялось на Александру Александровну, которая смогла разглядеть в переезде сюда нечто большее и всегда трудилась не покладая рук.
– Ну вот и хорошо, все в сборе, –  окинув взглядом присутствующих, произнесла Зинаида Петровна. – Наш учебный год подходит к своему завершению, и пора подвести его итоги.
 Она взглянула на тетрадь, лежащую на столе, и ещё раз посмотрела на всех поверх очков. Эта женщина преклонного возраста, доброй натуры и светлой души, была опытным преподавателем в области точных наук.
– Есть хорошие новости,– сказала она и от волнения дотронулась до дужек очков. – Нашей школе наконец-то выделили деньги на  ремонт в размере пятисот тысяч рублей, наши просьбы услышаны; а также каждый преподаватель получит премию к зарплате в размере пяти тысяч рублей.
– Неужели, – выкрикнул физрук Пётр Ильич с блестящей залысиной на круглой голове, он же и технолог, он же и географ, и астроном. – За это можно и выпить.
– Да подожди ты, Ильич, это ещё не все, – прошептала директор, открывая конверт, в котором лежали две путёвки на Чёрное море. – Также департамент образования выделил две путёвки на отдых в санатории в Крыму, и поэтому мы сейчас общим советом примем решение, кому они достанутся.
– А что решать-то, – сказал Анатолий Викторович, – забирайте себе одну, а одну Петру Ильичу отдайте. Вы люди пожилые, вам нужнее. Отдохнёте в санатории, поправите здоровье, всё-таки столько лет посвятили школе! Забирайте, даже не думайте! Уверен, никто против не будет!
На первой парте перед директором сидела преподаватель иностранного языка Ольга Семёновна Дорофеева и что-то помечала в разноцветной тетрадке. Это была одетая по моде  и обладающая хорошим и изысканным вкусом светловолосая госпожа двадцати пяти лет, жена офицера. Она полностью выделялась из массы и не вписывалась в интерьер и жизнь школы и села в целом.
– Конечно, забирайте! – обратилась она к Зинаиде Петровне.
– И правда, что делить-то нам! – поспешила добавить Александра Александровна.
– Так я и говорю – по бокалу шампанского! –  воскликнул Пётр Ильич хриплым басом и рассмеялся.
– Пётр Ильич, вот только учебный год закончится, обязательно выпьем, и можно чего-нибудь покрепче, – шутя присовокупила Ирина Николаевна, сидевшая рядом с Ильичом.
– А чего ждать-то? – буркнул Пётр Ильич.
– Действительно, – заливаясь звонким смехом, ответила Ирина Николаевна.
– Ольга Семёновна, несите стаканы, и приступим, – выпалил как из пушки Пётр Ильич.
Не знаю, оценила ли шутку Ольга Семеновна, но свой взгляд от тетрадки всё же оторвала и подарила Петру Ильичу красивую улыбку.
– Пётр Ильич, а вас-то жена отпустит одного в Крым? – с натянутой улыбкой спросила Юлия Сергеевна, самая молодая преподавательница в коллективе: на днях ей исполнилось двадцать три года. Закончив физико-математический факультет педагогического университета, она из Брянска приехала сюда по направлению. Сельский период своей трудовой деятельности переживала болезненно, но тщательно это скрывала. Обладая красивой внешностью, она всегда мечтала строить карьеру в больших городах, вот только судьба распорядилась иначе.
– А куда она денется, – ответил довольный Пётр Ильич, – я её с собой возьму. Хочешь, и ты поехали с нами. Можешь Анатолия с собой захватить, он парень холостой и неженатый.
Юлия Сергеевна пожалела, что спросила, и лишь поправила очки на длинном, заострённом носу, спрятав улыбку в карман серого пиджака. Она давно положила глаз на Анатолия и даже хотела, чтоб он сел рядом с ней, но Анатолий сидел за одной партой с Александрой.


                20

Пелагея проснулась от солнечных лучей, которые опускались на её нежное и сонное личико. Утренний рассвет протянул ей свою тёплую ладонь, а чуть прохладный, ещё не прогретый воздух застыл на хрупких стёклах московских окон, чтобы заполнить собой сонные квартиры и дома через открытые окна и форточки. Шторы и портьеры начали раздвигаться, квартал просыпался, на лоджиях можно было наблюдать наслаждающихся весенним утром людей с горячими кружками в руках. Полина нажатием кнопки раздвинула розовые, ниспадающие на пол шторы и увидела, как новая неделя – неповторимая и единственная в истории человечества – набирает свои обороты. Она взглянула поверх серых крыш на голубое и чистое небо. Вчерашние слова отца Иоанна вновь прозвучали в её душе. Сказанное батюшкой в течение нескольких секунд будет верным компасом для столь хрупкой фигуры, как человек, в течение всей жизни.

                21

Вернёмся, друзья, на две недели назад и вспомним о том великом празднике, который мы по некоторым причинам не упомянули прежде. День Великой Победы! Как много в этих словах радости и печали, улыбок и слёз, дат и событий! В этот день миллионы людей вспоминают подвиг советских солдат и победу Красной армии и всего народа над немецко-фашистскими захватчиками.
По дорожке Царицынского парка не спеша шла Пелагея Сергеевна, держа за руку маленькую девочку – свою крестную дочь Ксению. Радостные, шагали они в сторону поющего фонтана, а мирное безоблачное небо покрывало их своей бесконечной любовью. Совсем недавно небо было иным, и шум в нём наводил на всех панический ужас и страх. Ветераны, сидящие у фонтана, помнят эти времена – их не стереть никогда и ничем с усталых, изрубцованных сердец. Слава Богу, победили! Слава Богу, не дали коварным планам врага свершиться!
Счастливые дети в окружении родителей гуляли по парку, а ветераны смотрели на них  добрыми и немного грустными глазами, думая о чём-то своём, таком близком и далёком. Городской оркестр исполнял марши военных лет, фонтаны взлетали до небес, чтобы через мгновение снова опуститься на землю.
Что может быть трогательней тех минут, когда дети дарят цветы ветеранам! Я видел, дорогой друг, как знакомая уже вам девушка вела под ручку маленькую девочку – довольную и счастливую. Они прошли мост, на мгновение остановились и посмотрели на плавающих в пруду лебедей. В сквере, недалеко от моста, сидели ветераны и о чём-то тихо беседовали, изредка улыбаясь довольным прохожим. Их ордена сверкали в лучах славы. Они понимали, что скоро встретятся со своими товарищами, навсегда оставшимися на той войне. Нет! Смерть их не пугала, да и не могла напугать! Их пугало будущее России и её судьба.
Маленькая девочка с красивыми белоснежными бантами шагала в сторону героев. Она подошла к скамейке и, чуть стесняясь, протянула ветерану цветок. В тот момент, когда бабушка наклонилась за цветком, Ксения обняла её и поцеловала в щеку. Слёзы радости потекли по глубоким старческим морщинам, и изрубцованное сердце будто бы замерло на миг.
 – Бабушка, а у меня такая же ленточка, как и у вас, – сказала малышка и прикоснулась к своей георгиевской ленте.
Пелагея стояла рядом и с умилением смотрела на происходящее – не каждый день такое увидишь.
– Спасибо, внученька, – прошептала бабушка  и достала из кармана гимнастёрки носовой платок.
Малышка поклонилась ветерану и маленькими шажочками подошла к соседней скамейке, на которой сидели два героя Великой Отечественной войны. Один из них был одет в матросскую фланку, на которой не осталось и свободного места от орденов и медалей. Его курчавые седые волосы торчали из-под бескозырки, а добрые глаза смотрели в бесконечную даль. Второй ветеран был в прошлом лётчиком (на его самолёте, в носовой части фюзеляжа, к окончанию войны было нанесено одиннадцать белых звёздочек, которые обозначают число сбитых немецких самолётов). Малышка поклонилась им до земли и вручила каждому ветерану по цветку.
– Спасибо вам большое, – от всего сердца произнесла она и обняла каждого из них.

                22

Учебный год подошел к своему завершению – на пороге школы стояли ученики и ждали последнего долгожданного звонка. Они ещё не успели осознать, что школьное время – это удивительное и безвозвратное время. Очень часто невозможно понять в ту самую минуту, что она  является минутой, которая всю жизнь будет бережно храниться в сокровищнице сердца и периодически выплывать оттуда.
На выпускницах сверкали банты, их косички, словно фонтаны, вырывались в разные стороны, а красные ленты с надписью «Выпускник» сияли и переливались в лучах майского солнца. Пусть и стояли они в школьной форме советского прошлого, но эта форма была чистой, выглаженной и аккуратной. Зинаида Петровна бодро подвела итоги учебного года и пожелала выпускникам успехов в скорой сдаче экзаменов. Фраза, которую наверняка приходилось слышать и вам, дорогие читатели, – «двери школы открыты для всех» – в большинстве случаев отдаёт фальшью, но только не здесь. Зинаида Петровна произнесла эти слова искренне – от души. Затем к микрофону подошёл Пётр Ильич и всех наставил на верный путь громким военным басом, да так, что у многих пробежали по коже мурашки. И вот настал торжественный момент: из центральной двери вышел выпускник, который держал на плече первоклассницу. Маленькая девочка, так похожая на Ксению, с такими же красивыми бантами, одной рукой обнимала Егора за шею, а другой звонила в небольшой бронзовый колокольчик. Под аплодисменты и слёзы Егор пронёс её вдоль шеренги, а затем первоклассницы поздравили выпускников цветами и начался небольшой праздничный концерт.




                23

Александра Александровна и Анатолий Викторович шли по дорожке близ реки. Школьный год закончился, экзамены сданы, дверь, которая, как мы помним, всегда открыта для своих выпускников, была закрыта на тяжёлый железный замок. Кругом жужжали пчёлы, летали стрекозы, пели птицы… Мир воскрес после зимней спячки.
Каникулы – это время расставаний! И пусть всё кругом цвело и пахло, но где-то в глубинах их сердец старый музыкант играл грустную мелодию на затёртом, выцветшем от времени рояле.
– Анатолий, мне пора уезжать, – печально произнесла Александра и посмотрела на Анатолия, который срывал в это время василёк. – Дома родители по мне скучают, и бабушка любимая ждёт.
Анатолий поднёс василёк к губам, взглянул на небо и тихо произнёс:
– Я всё понимаю, Александра, родители и Родина – это святое! Я буду очень сильно по тебе скучать! Ты даже не представляешь как!
– Правда, правда?
– Правда, правда, – прошептал Анатолий, протягивая Александре василёк. – Если соскучишься, в любой момент сможешь приехать.  Брянск – он ведь совсем рядышком.
– А я уже по тебе скучаю, – тоскуя, произнесла Александра и посмотрела на Анатолия.
– Толь, а ты когда-нибудь влюблялся? – осторожно спросила она и поднесла василёк к кончику носа.
– Влюблялся, и эта влюблённость до сих пор не оставляет меня.
Александра взглянула на Анатолия с любопытством, присущим от природы всем женщинам, и только хотела снова что-то спросить, как Анатолий опередил её:
– Знаешь, Санька, когда приходит час разлуки, именно тогда понимаешь, насколько человек тебе дорог; и осознаёшь всю глубину любви к человеку лишь тогда, когда его теряешь, пусть даже и на короткий промежуток времени.
Александра приостановилась, обняла Анатолия за шею, и этот поцелуй могли видеть только пролетающие над ними жаворонки и далёкое ласковое солнце.


                24

Анатолий чинил во дворе велосипед; на высохшем пне, рядом с сараем, отдыхал Барсик, его чуть приоткрытый глаз смотрел в сторону дивного сада. Субботнее утро вымело солнечной метлой с неба все звёзды и заставило спрятаться красавицу луну в огромный серебряный чулан. Калитка была закрыта, старый пёс, спрятавшись от жары, сидел в конуре. Над разноцветными свечами стройного люпина кружил мохнатый шмель, перелетая с одного цветка на другой. Анатолий снял заднее колесо, чтобы заменить изношенную цепь, и прислонил его к забору. Вчерашний день пробудил тонкие, давно забытые чувства в сердце молодого учителя. Ах, какая была звёздная ночь! И они, на чердаке, слушая пластинку Битлов, целовались под волнистые распевы камышовки. 
Раздался свист, в закрытую калитку громко постучал Геннадий. Старый пёс хрипло залаял, но из конуры не вышел; кот на пне потянулся и снова лёг спать. Наверняка животные догадались, кто это пришёл.
Снова раздался свист.
– Анатолий, открывай! Это я к тебе с приветом.
– Да погоди, сейчас открою, – крикнул Анатолий и повесил колесо на гвоздь.
– Проходи, брат, – молвил он, закрывая деревянную калитку. – Ты сегодня с первыми петухами ко мне наведался, ещё и с приветом. Может, случилось чего?
– Я и вчера к тебе заходил несколько раз, так тебя и с огнём не найдёшь ни днём ни ночью.
– Скоро Саньку пойдём провожать, уезжает сегодня, – с грустью промолвил Анатолий, смазывая велосипедную цепь.
–  Правда?
–  Правда.
Геннадий скинул заспанного кота, сел на пень, закинул ногу за ногу, достал папиросу «Беломорканал» и сказал, утешая приятеля:
– Знаешь что, брат, скучно без Сашки будет, но эта жизнь – она состоит из встреч и расставаний, а после – прощаний. Мне порой кажется, что временные расставания в течение всей жизни подготавливают человека с расставанием навсегда в конце её. И кстати, Толь, я решил бросить курить, прямо здесь и сейчас.
Анатолий улыбнулся, но в его улыбке виднелись оттенки грусти.
– Вот ты не веришь мне, а я действительно решил оставить за бортом эту вредную привычку: столько здоровья прокурил – лет пять жизни точно улетело в дымоходную трубу.
– Похвально, Геша, я давно тебе советовал оставить это пагубное дело, и отец Сергий хорошо объяснял нам, как влияет курение на душу человека, помнишь?
– Конечно, помню, – ответил Геннадий, ломая папиросу пополам. – После разговора с батюшкой мне страшно стало не только закуривать, но и ощущать пачку сигарет в своём кармане.
– Можешь сжечь ее, – посоветовал Толик, – чтоб не искушала.
– Ты прав! Сожжём эту пачку как языческого истукана! –  воскликнул Геннадий и достал из кармана рубашки спички и скомканную пачку папирос. Через мгновение она уже полыхала на зелёной траве, испуская прощальный дым на разноцветные гладиолусы.

                25

Анатолий с букетом гладиолусов и Геннадий с букетом ромашек (одну из которых он вставил себе за ухо) направлялись в сторону общежития, в котором проживала Александра Александровна. Погода стояла летняя, но сводки на восемь утра оповестили жителей о резком изменении погодных условий. Раскалённое небо смотрело белыми облаками на уютное село, а тихий ветерок ласково нашептывал всем свои нежные серенады. Но вдруг солнечную идиллию нарушил натянутый женский голосок.
– Анатолий Викторович, это вы куда направляетесь, а точнее, к кому, с такими симпатичными гладиолусами?
Анатолий оглянулся и увидел перед собой очаровательную барышню, одетую по моде. Стильная причёска и солнечные очки на чуть длинном, заострённом носике изменили человека до неузнаваемости.
– Юлия Сергеевна, это вы? – удивлённо спросил Анатолий Викторович.
– Я, – опуская очки и строя глазки, ответила Юлия Сергеевна.
– Вас не узнать, –  растерянно произнёс Анатолий.
– А я вас сразу узнала! Да и честно сказать, ни на мгновение не забывала о вас, Анатолий.
Геннадий застыл на месте и машинально потянулся в карман за сожжённой пачкой папирос.
Анатолий тоже выбыл из строя, но уста его ещё успели произнести:
– Нам пора, Юлия Сергеевна, извините, опаздываем.
Защитная реакция организма иногда руководит языком помимо воли человека – так произошло и сейчас. Анатолий не понял, как язык сказал, губы улыбнулись, тело развернулось, а ноги пошли, да так быстро, что Геннадию пришлось его догонять.
Милая барышня с красной сумкой в руках, убитая горем, застыла на месте и ещё долго смотрела им вслед.
– Кто эта мадам? – поинтересовался ошеломлённый Геннадий.
– Это коллега по трудовому амплуа, учительница химии и биологии, приехала к нам в прошлом году из славного города Брянска.
– Ничего себе.
– Разве ты её раньше не встречал?!
– Да вроде нет.
Гена засмеялся и ударил легонько Анатолия по плечу, тот улыбнулся.
Они свернули за угол, прошли ферму, душистое васильковое поле и уткнулись в панельную хрущёвку в три этажа –  единственную на всю округу.
– Мальчики, – раздался с балкона голос Александры. – Поднимайтесь скорее, чайник уже готов.
Друзья подняли глаза вверх, но раскалённые лучи солнца помешали увидеть девушку, машущую им рукой.
Комната, в которой жила Саша, была большой, и если ты, дорогой читатель, зашёл бы за порог её квартиры, то сразу обратил бы внимание на высокие потолки и громадные окна, которые в современных постройках уже не увидать.
– Ничего себе, какие потолки, – удивлённо заметил Геннадий. – Здесь можно в большой теннис свободно играть.
Александра улыбнулась.
– Александра Александровна, возьмите на память этот скромный букет цветов и конверт, в котором запечатано последнее стихотворение, написанное вчерашней ночью, при ярком свете звёзд, – взволнованно произнёс Анатолий Викторович.
Геннадий сделал вид, что ничего не услышал, – он вообще не понимал, что происходит. За последние полчаса он дважды успел побывать в лёгком нокауте. Тем временем Анатолий прошёл в комнату и взял две дорожные сумки внушительных размеров.
– Поспеши, Саня, автобус через тридцать минут.
– А как же чай? – опечалилась Александра.
– Чай в другой раз попьём, будет ещё время. А пока поспеши.
– Хорошо, я мигом.
– Ген, ты ничего не забыл? – шепнул Анатолий.
– Ах да, мой друг, память уж совсем от меня отвернулась.
 Геннадий стал на одно колено и разошёлся соловьём.
– Александра, добрая фея больших перемен, прими от меня этот скромный букет ромашек. Вручаю его тебе от чистого и просоленного сердца русского моряка – Игнатенко Геннадия Валерьевича.
Александра рассмеялась, Анатолий тоже. Матрос в запасе закрыл глаза и с умилением протянул Александре большой букет ромашек, на её глазах выступили слёзы.
   Коробка передач с треском всё же нашла первую скорость, и старенький автобус тронулся, оставляя за собой столбы пыли и тонны грусти. Александра махала друзьям в заднее стекло рукой, не подозревая о том, что больше они никогда не увидятся.



                26

Кто был однажды на Воробьевых горах, тот память о тех минутах будет хранить в сокровищнице своего сердца до конца своих дней. Красивое место, необычное, с учётом того, что пять минут назад ты ещё ехал в перегруженном и душном вагоне метро, а теперь стоишь здесь, среди хвойных деревьев и редких растений, вдыхая свежий воздух златоглавой столицы.
День был прекрасным, утренний дождь освежил московские улицы после изнуряющей жары, и я наблюдал, как вдоль аллеи шагали два парня, о чём-то беседуя между собой. Один из них, среднего роста, коренастый, был одет в вязаный свитер и тёмные брюки, а его кудрявые волосы покрывала кепка в клетку – точно такую же кепку можно было видеть в своё время на голове легендарного футбольного вратаря Льва Яшина. Другой же, высокого роста, худощавый, был одет в наряд ведущих мировых брендов, его одежда, пропитанная ароматом Kenzo, говорила о хорошем вкусе и неплохом заработке. Они так были не похожи друг на друга, что прохожие своим взором протирали в стареньком свитере одного и новенькой рубахе другого громадные дыры. Друзья шагали не спеша, вразвалочку, как когда-то по начищенной до блеска палубе. Геннадий достал из кармана брюк чуть помятую пачку папирос марки «Беломорканал» и протянул её другу со словами: «Бель амур шанель?»
– Ты что, брат?! Тут запрещено курить, штрафуют. 
Тимофей взглянул на пачку, которую держал в вытянутой руке Геннадий, и обомлел. Со стороны можно было подумать, что его окатили из-за угла чаном холодной воды. Он никогда не видел воочию такое произведение искусства, лишь слышал о нём из преданий старины глубокой.
– Угощайся, – сказал Геннадий и посмотрел на проплывающие облака.
– Я не курю, Геша, да и тебе не советую.
– Я тоже бросил! – громко заметил удивлённый Геннадий. – Просто помню, как мы с тобой на флоте дымили «Дукатом», и решил тебе с деревеньки пачку «фирменных» привезти.
– Ну спасибо, брат! А давай лучше мы с тобой эту пачку в музей «ретро» отдадим, на долгую память от матросов.
– Конечно, давай! – рассмеялся Геннадий.
– Знаешь, Гена, как я сильно по тебе соскучился! Таких друзей, как ты, у меня больше нет, и даже не верится, что ты ко мне в гости приехал.
– Да и мне не верится!
– Сейчас я тебе всю Москву покажу со смотровой площадки, она ляжет в твои ладони как штурвал могучего корабля.
Гена улыбнулся, сердце затрепетало, ведь он никогда не бывал в больших городах, а если верить другу, то Москва через мгновение ляжет на его деревенские рабочие ладони.
Они прошли мимо детского городка, поднялись наверх и вышли на длинную зелёную аллею, ведущую прямо к смотровой площадке.
– Мы с тобой, Геннадий, как в Вавилон попали: столько людей, и все на разных языках говорят.
– Это уж верно ты заметил, – отозвался Геннадий и посмотрел в загадочно мерцающую даль. Затем он протянул руку ладонью к небесам, и многострадальная столица аккуратно опустилась на его деревенскую натруженную ладонь.
– Смотри, Тимофей, та самая башня, – кивая головой в сторону комплекса Москва-Сити, произнёс Геннадий, – Вавилонская.
Тимофей рассмеялся и достал из кармана пиджака смартфон.
– А давай сфотографируемся на память, брат!
– Конечно, давай! Память — штука хорошая, а память смертная – ещё лучше.
– Молодой человек, можно вас попросить? – обратился Тимофей к стоявшему рядом незнакомцу. – Сфотографируйте нас, пожалуйста, будьте так любезны.
Незнакомец улыбнулся и взял из рук Тимофея смартфон.
Тимофей подошёл к Гене, обнял его и процедил сквозь щербатые зубы: «Предкам на память».
Оба рассмеялись, фотограф, который оказался французом, – тоже.
–  Готово, – сказал он по слогам. Получилось нечто вроде «га-тё-ва», и с той же улыбкой, которая на протяжении всего этого времени не сходила с его уст, вернул Тимофею смартфон.
– А как я подпишу фотографию, Тимоха? Где я?! На Вавилонской ли земле или всё-таки в Риме? – поинтересовался Геннадий.
– А почему именно в Риме? – настороженно спросил Тимофей.
– А вон то, круглое, по центру, уж больно Колизей напоминает, – начал рассуждать Геннадий, поглядывая на Лужники.
Две рядом стоящие девушки, краем уха услышав диалог двух товарищей, переглянулись и посмотрели удивлённо на Гешу.
– Это Лужники, – неожиданно сказала одна из них. – Большая спортивная арена. Разве вы не слышали о такой?
– Не слыхал, – ответил Геннадий. – Я, девчата, сельский.
Девушки по-доброму засмеялись, не понимая, шутит он или нет, и снова переглянулись. Тимофей улыбался, наслаждаясь чудесными мгновениями в компании морского приятеля. В это время Геннадий обвёл простецким взглядом линию горизонта и произнёс замечательную фразу. Эта фраза, эта высокая мысль полетела над Москвой и скрылась в глубинах сердец двух милых барышень и добродушного Тимофея на очень долгий срок. Вот что сказал Геннадий:
– Слева, друзья, Вавилон. Прямо – Колизей. А справа – весь мир. Там вся красота – справа.
– Простите, что? – невольно спросила девушка в красной спортивной кофте и после небольшой паузы добавила: – Что вы сейчас сказали, молодой человек, мы не совсем вас поняли? Где вся красота? И где вы увидели Вавилон?
– Да вон же, слева, – подключился к разговору Тимофей и указал на сверкающие высотки шикарного бизнес-центра. – Чем вам не Вавилон?  – и, немного призадумавшись, добавил: – А вся красота, наверное, в вас! Правда, Геннадий?
Геннадий молчал, его взгляд был устремлён куда-то вдаль, поверх первопрестольной.
– Молодой человек по имени Геннадий, может, вы всё-таки покажете нам то место, где сосредоточена вся красота и весь мир, или хотя бы скажете, что вы имели в виду, – настаивала вторая девушка в таком же костюме, как у подруги, но только зелёном. Геннадий перевёл на неё взгляд и произнёс:
– Дорогие друзья, если вы внимательно посмотрите правее этой круглой воронки, которую мы прозвали Колизеем, то увидите вон там вдали купола величественного православного храма, именно там, по моему мнению, заключается вся красота и весь мир, то есть внутри каждого православного человека.
На мгновение воцарилась тишина, девушки о чём-то призадумались, а Тимофей всмотрелся вдаль и увидел омытые дождём купола, сверкающие в лучах славы и солнца.
– И мыслитель же ты, Геннадий! – воскликнул он.
– А что вы нам, Геннадий, ещё можете рассказать, чем удивить? – любознательно произнесла девушка в красном костюме по имени Пелагея.
–  Всё уже сказано и написано, только мы ленимся читать и познавать Истину. Погрязши в мирской суете, мы совсем не думаем о вечности, и это в большей степени касается меня.
– И кто вас так глубоко мыслить научил, Геннадий? – спросила удивлённая Пелагея Сергеевна.
– А может, вы богословское образование имеете?  – поинтересовалась Елена Карловна.
Геннадий засмущался, на время опешил и «проглотил язык», затем взял себя в руки и тихонько произнёс:
– Отец Сергий научил.
Снова воцарилась тишина.
– Да что вы, друзья, я ещё младенец и абсолютно ничего не знаю, это просто были мысли вслух, – начал оправдываться Геннадий. – Вот отец Сергий действительно богослов, многое нам рассказывал. А образование у меня простое – тракторное училище широкого профиля, а у вас какое? – решил сменить он тему.
– А мы недалеко отсюда учились, – мечтательно заметила Пелагея, и на её нежном личике просияла добрая улыбка.
– Совсем рядышком, – добавила Елена. – Рукой подать.
– Случайно не в МГУ? – поинтересовался Тимофей и посмотрел на величественное здание главного университета страны.
– В МГУ, на филологическом факультете, – синхронно ответили подруги.
– А я думал, что это за ракета за моей спиной готовится к старту? – присовокупил Геннадий. – А это, оказывается, МГУ.
– МГУ, – подтвердила Пелагея.
– Второй наш дом, – добавила Елена.
– А может, нам прогуляться до университета и рассмотреть его вблизи? Как ты на это смотришь, братишка? – спросил Тимофей.
– И заодно подать документы на поступление, – ответил Геннадий и посмотрел на шпиль с облупленной невзрачной звездой.
Раздался дружный смех, девчата с интересом взирали на двух морских товарищей.
– Геннадий, – неожиданно поинтересовалась Елена, – а можно в вашей кепке сфотографироваться?
Полина удивлённо посмотрела на Елену, тихонько одёрнув её за рукав.
– Пожалуйста, – ответил Геннадий, протягивая потёртую, но чистую кепку.
Елена Карловна скинула с головы капюшон, и на светлые прямые волосы легла послевоенная кепка времён её любимого дедушки Василия.
– А теперь сфотографируйте нас, – обратилась Елена к Геннадию, протягивая телефон.
– Давайте я сфотографирую, – пришёл на помощь другу Тимофей (ведь Гена никогда и не видел таких дорогих телефонов и вряд ли бы сразу разобрался, куда и на что нажимать).
Тимофей попросил милых барышень улыбнуться, дотронулся до экрана, и «птичка вылетела».
– Геннадий, а где вы такую кепку купили? – поинтересовалась Елена и получила от подруги лёгкий толчок в бок.
– От дедушки досталась. Нравится?
– Очень,– убеждённо ответила Елена, рассматривая квадратики и щупая материал руками.
– Забирайте, – воскликнул Геннадий.
Подруги засмеялись.
– Геннадий, если не секрет, а вы надолго в Москву приехали? – осторожно поинтересовалось Полина.
– На три денёчка.
– Всего лишь?! За три дня вы Москву не успеете рассмотреть.
– Как же не успею?! Вот же она вся в мою ладошку и вместилась. – Геннадий протянул открытую ладонь в сторону делового центра. – Деловой центр Руси, хоть ноги уноси.
Пелагея засмеялась. Смеялись все.
– А вы, Тимофей, какое учебное заведение заканчивали? Мне кажется, я вас где-то видела, – осторожно поинтересовалась Елена.
– МГУ, –  нежно ответил Тимофей. – Геологический факультет.
– Вот-вот, я-то и говорю, что где-то вас видела! – горячо воскликнула Елена. – Вы в КВН выступали за геологов и еще, если я не ошибаюсь, играли за них в волейбол.
– Всё верно! – подтвердил Тимофей. – Это был «Азъ».
Он ещё раз посмотрел на двух симпатичных подруг.
– А вы, по-моему, дорогие сударыни, с нами не играли ни в волейбол, ни в КВН, что-то я вас не припомню.
– Дорогой Тимофей, мы не играли, мы приходили смотреть и болеть, – ответила Елена, возвращая Геннадию кепку.
– Студентов много, всех и не упомнишь, да и сколько с той поры воды утекло. Я вот Геннадия сегодня еле узнал, а не виделись всего лишь пять лет.
– Ничего себе «всего лишь»! – удивлённо заметила Елена.
– Геша, а ты меня сразу узнал? – поспешил прибавить Тимофей.
– Честно, до сих пор не пойму – ты ли это?!

                27

Брянск заливали дожди – лето в этом году выдалось тоскливым и ненастным, многие жители уезжали на юг раньше запланированного срока и не спешили возвращаться обратно. В одном из домов по улице Романа Брянского сидела у окошка девушка, пила чай, листая хрупкие страницы старенькой книги. Её взгляд периодически отрывался от книги и устремлялся через сползающие капли дождя в загадочную даль. О чём она размышляла – неизвестно, мы можем только догадываться, ведь имя ее – Александра.
Роман Эриха Ремарка, который листала Саша, только усиливал тоску по деревне, а дождь – по Анатолию.
«Как же хочется услышать его голос!» – шептали её губы холодному окну.
Она подошла к телефону, сняла трубку и набрала номер деревенской школы. Тишина тоже умеет говорить: длинные гудки возвестили о том, что все в отпуске, позвоните в конце лета. «Ну может, хоть кто-то там да будет? – спросила сама у себя Саша. – Может, Пётр Ильич случайно зашёл за забытой путёвкой или ещё за чем-нибудь, или ещё кто-нибудь?» Нет… одни лишь гудки.
 Тишина, одиночество и дождь способны привести к отчаянию и сильных духом людей, не говоря уже о хрупкой Александре. «Как же я могла забыть свой блокнот в кабинете, в нём же все номера телефонов!» – бранила себя она. Саша подогрела чайник, села у окна и взяла в руки толстую книгу. Её грустные глаза часто поглядывали в сторону городского телефона в надежде, что Анатолий сам ей позвонит. Она посмотрела на часы, спрыгнула со стула и включила ноутбук, её пальцы быстро набрали комбинацию из слов «автовокзал-расписание», и, убедившись в том, что последний автобус ещё не ушёл, она поспешно начала одеваться.
Любовь движет разумом, влияет на ход событий мировой истории, изменяет судьбы миллионов. В слове «любовь», как и в слове «ураган», тоже шесть букв.
Александра захлопнула дверь и вызвала лифт, спустивший её под серый проливной дождь, а в её квартире в это время зазвонил телефон, который услышать было уже невозможно. Она спешила на маршрутку, обещавшую домчать её до автовокзала. Казалось, уже ничто не сможет её остановить, но это только казалось.
На следующий день в одной из брянских газет появилась информация о том, что на трассе М-13 Брянск–Новозыбков водитель, управлявший внедорожником, не справился с управлением, выехал на полосу встречного движения и врезался в идущий навстречу микроавтобус, в результате чего водитель внедорожника, водитель микроавтобуса и девушка, сидевшая на переднем сидении микроавтобуса, от полученных травм скончались на месте.
Никто не знает, где встретит свою смерть или где смерть встретит его. Это может случиться в любую секунду, в любом месте и в любом возрасте. Умирают  старые и молодые, здоровые и больные, грешные и праведные. Умирают все. И ты – читающий эти строки, не думай, что будешь жить вечно: ни один человек, живший на земле, не задерживался на ней надолго. Послушай ход часов, и ты услышишь дыхание смерти. Спасайтесь, брат и сестра, пока не поздно.
Печально, когда жизнь заканчивается, не успев начаться. Горько, когда умирают хорошие, добрые люди. Трагично, когда уходят в бездонное небо девушки и дети. Господи, да будет на всё святая воля Твоя! Весть о гибели Александры не скоро долетела до деревни. Анатолию её принёс Пётр Ильич в тот момент, когда Анатолий, соскучившись по Александре, собрался ехать за ней в Брянск. Анатолий всё же приехал в Брянск, но уже на могилу Александры, к месту её последнего приюта.
Он долго ходил по кладбищу в поисках участка, номер которого  едва помнил. Пьяный сторож, выйдя из «будки», лишь рукой махнул в приблизительном направлении. Анатолий прошёл вдоль обветшавшего крематория, свернул налево и увидел среди старых памятников и крестов свежую могилу, усыпанную венками. Его внутренний голос разрывал аорту криком о том, что это могила Сашеньки. Сердце вырывалось из груди, ноги не чувствовали землю, душевная боль пронизывала каждую клеточку, каждый капилляр его промокшего и замерзшего тела. Подойдя к свежему холму, он увидел в рамке фотографию, с которой с улыбкой смотрела на него Александра. Пав на колени, он взял в руки портрет, приложил к сердцу и горько заплакал. Слёзы стекали по его лицу, и где-то в глубине израненной души прозвенели железным колоколом слова батюшки Сергия: «у Бога все живы». Неизвестно, сколько времени он так стоял, но известно одно, что вечер укрыл его одеялом в тот момент, когда Анатолий рухнул на могилу и уснул. Во сне он видел длинный туннель, в конце которого горел свет. Вдруг в конце туннеля появились два силуэта и начали движение в его сторону. Они были в  светлых одеяниях и как бы летели, шагая по воздуху. Силуэты приближались к нему, их сияние и блеск резали по заплаканным глазам. Анатолий пытался рассмотреть это чудное видение. На миг ему показалось, что он их видел на иконах сельского храма. Яркость света с каждым их шагом увеличивалась, от боли стало невыносимо смотреть, и в тот момент, когда они уже приблизились к нему, Анатолий зажмурил глаза.
– Вставай! Ты живой? –  прокричал грубый прокуренный голос.
Анатолий почувствовал, что кто-то теребит его за плечо.
– Эй, парень, вставай!
Анатолий открыл глаза и резко закрыл лицо грязной ладонью: свет карманного фонарика полоснул по его сетчатке словно нож. 
– Не бойся, это сторож. Давай вставай и шагай отсюда восвояси.
Анатолий посмотрел сквозь щель между пальцев и увидел перед собой тёмный силуэт в рваном плаще.
– Хочешь выпить? У меня там ещё осталось немного, – хрипло пробормотал старик.
Анатолий молчал, его мысли собирались в кучу, память потихонечку возвращалась.
– Красивая была, – прокряхтел старик. – Жена, наверное, ваша, – добавил он, освещая фонарём фотографию возле креста.
– Я свою старуху в том году схоронил. На соседнем участке лежит…
– Где здесь выход? – оборвал его Анатолий.
– Пойдем, покажу.
– Знаешь, парень, жизнь такая штука, что сначала ты приходишь на могилу, а затем и на твою придут, если будет кому приходить. А после и совсем позабудут – не останется и креста.
Анатолий брёл молча.
– Пойдём, сынок, в мой вагончик, выпьем свойского самогона, согреешься. Ты вон промок весь до нитки, сляжешь ведь. Видно по тебе – ты парень неплохой.
– Нет, мне пора, пора, пора… – шептали дрожащие губы Анатолия.
– Ну, как знаешь. Моё дело предложить, а выход вон уже виднеется.
Анатолий покинул погост и всю ночь скитался по незнакомому холодному Брянску, покуда не упёрся в кирпичные стены с железными вратами – то был Свенский Свято-Успенский монастырь.


                28

Мелодия Джо Дассена заиграла из новых динамиков фирменного поезда в тот момент, когда Геннадий смотрел в глаза Пелагеи и гладил её ладони. Поезд спешил доставить его обратно, на земли Брянские. Киевский вокзал, как и любой другой вокзал, – место разлук и слёз, встреч и ожиданий. С того незабываемого дня на Воробьёвых горах прошла всего-то неделя, а сколько впечатлений, сколько новых чувств и надежд получили наши герои! Впервые за свою жизнь Геннадий влюбился, влюбилась и Пелагея.
Дорогой читатель, я не стал описывать прогулки влюблённых по Москве, их второе и последующие свидания. Скажу лишь одно, что впервые они поцеловались на том же самом месте, на котором впервые и встретились. Пелагея обещала в течение месяца приехать с Еленой и Тимофеем в гости к Геннадию Валерьевичу, а Геннадий Валерьевич обещал встретить их на остановке с цветами и аккордеоном.
 Время невозможно остановить. Стрелки на больших часах показали 13:30, поезд издал прощальный гудок и скрылся за горизонтом. Пелагея уткнулась в плечо подруги и горько зарыдала.

                Окончание.

Колокольный звон разносился во все стороны света, созывая народ на праздничную службу. Снежинки большими хлопьями спускались с небес, словно парашютисты. Зима не спешила покидать славный город Брянск.
К монастырскому храму стекались люди из разных концов города, праздничная служба наполняла их души особой радостью – неземной. Сегодня долгожданная встреча Ветхого Завета с Заветом Новым, сегодня двунадесятый праздник. Сегодня Сретение Господне.
Возле огромной колокольни, напоминающей свечу, остановилась семейная пара: женщина среднего роста, одетая в меховую шубу и боярку, и мужчина в длинном твидовом пальто и вязаной кепке, из-под которой торчали локоны золотистых кудрей. Он держал за руку ребёнка шести лет, закутанного в тёплый кружевной шарф.
– Идут, я узнаю их! – воскликнул мужчина (как вы уже успели догадаться – Геннадий) и указал рукой на два приближающихся силуэта.
Монахи шли по узкой, расчищенной тропе, перелистывая в руках чётки.
– Как же я по вас соскучился!
Пелагея удивлёнными глазами смотрела на монахов, которые не спеша приближались к ним.
–  Папа, папа, а кто это в чёрном? – пробормотал малыш и посмотрел на отца.
– Не бойся, сынок, это ангелы! Один из них, вон тот, который пониже, – сын бабушки Светы, которая тебе рукавички и шарфик связала, зовут его теперь отец Антоний.  А тот, который повыше, – это игумен Серафим, он тоже в нашей деревне жил и служил в храме, где тебя крестили, – тогда  его отцом Сергием звали. (Стоит сказать, дорогие друзья, что при монашеском постриге человеку даётся новое имя).
Монахи подошли к счастливому семейству и с кротостью поклонились. Отец Антоний погладил по головке мальчика, игумен Серафим перекрестил и спросил его имя.
Мальчик молчал.
– Ну, не бойся, скажи! – попросила сына Пелагея.
– Николай, – прошептал мальчик.
– В честь Николая Чудотворца назвали, – подтвердил довольный Геннадий.
Игумен Серафим протянул мальчику пакет.
– Держи, Никола, это тебе благословение от нашего монастыря.
Мальчик застеснялся и прижался к маме.
– Дают – бери, бьют – беги! – выпалил как из пушки папа.
Пелагея одёрнула аккуратно мужа за рукав, дав понять, что здесь шуткам не место.
Николушка взял пакет, заглянул внутрь и удивлённым голосом прошептал: «Спасибо». Пакет до краёв был набит разными сладостями. В нём можно было найти и вязаные носочки, и тёплый шарф, и игрушечный автомобиль марки «Жигули», а в середине пакета лежала аккуратно завёрнутая, писанная местным монахом, икона Святителя Николая Чудотворца.
– Хороший сегодня день, – начал Геннадий и окинул всех взглядом.
– Десять лет прошло с тех пор, как мы в такой же самый день, на Сретение Господне, впервые вошли с отцом Антонием, тогда ещё другом детства Анатолием, с благословения вашего батюшки, – Геннадий поклонился игумену, – в алтарь нашего сельского храма. Тогда с нами ещё Сашка была, – чуть было не сказал Геннадий, но что-то его удержало.
 Отец Антоний улыбнулся, посмотрел на небо и перекрестился.
– Никогда мне не забыть того дня, именно с него моя жизнь перевернулась на все сто восемьдесят градусов, – продолжил речь Геннадий, опустив ладонь на плечо сына.
– Это моя малая церковь, моя семья! – радостно заметил он и взглянул на супругу.
Пелагея Сергеевна долго ещё будет вспоминать игумена Серафима и иеромонаха Антония – в этот момент они просто светились от счастья.
– Мы тоже вам кое-что привезли, – сказала Полина Сергеевна и посмотрела на мужа.
Геннадий наклонился, взял плотную сумку и с радостью протянул её кроткому игумену.
– С праздником вас, братия! В этой сумке подарок вам – из деревни нашей велели доставить. Что там, мы не знаем, ну, я думаю, разберётесь.
– Спаси, Господи, – синхронно произнесли монахи.
– Ну, это ещё не все, – восторженно заметил Геннадий. – Внимание, фанфары!
Удивлённая Пелагея Сергеевна посмотрела на мужа. И тот неожиданно для всех (даже для неё) достал из-за пазухи красный небольшой сверток, осторожно развернул его, и все увидели, как в лучах зимнего солнца на красном бархате заблестел резной деревянный напрестольный крест – тот самый, который был подарен ровно десять лет назад тогда ещё отцу Сергию.
– Вот это да! – удивлённо выдохнул иеромонах Антоний. – Это ведь тот самый крест, который мы дарили вам, отец Серафим, десять лет назад. Я не ошибаюсь, брат Геннадий?
– Всё верно, брат Антоний.
– И снова мы вам его дарим,– с этими словами Геннадий протянул игумену Серафиму крест.
– А точнее, возвращаем, – поправила мужа Пелагея.
Стоит сказать, что сегодня Полина впервые встретилась с игуменом Серафимом и иеромонахом Антонием, до этого она очень много слышала о них. Она знала про судьбу отца Антония и про тот случай, который привёл его в монастырь. Она понимала, что это друг её мужа, лучший друг. Я не знаю, что творилось на сердце отца Антония, ведь он тоже понимал, что перед ним его друг! Друг детства -  Геннадий.
– Спаси, Господи, вас, Геннадий, и вашу семью, – прошептал отец Серафим и поспешил поцеловать возвратившийся крест. – Когда я покидал деревню, уезжая в монастырь, то мне дали несколько минут на сборы. Я-то думал, ещё вернусь, но на всякий случай взял свои пожитки, которые поместились в небольшой тюк, а вот креста-то не взял. А сегодня Господь мне его и вернул по великой и неизречённой Своей милости.
– Пойдёмте на службу, скоро начало, – прошептал отец Антоний и посмотрел на Геннадия – Сегодня игумен Серафим будет службу вести.
– Ур-а-а!– воскликнул Геннадий. – Всё как десять лет назад.
– Почти всё,– подумала про себя Пелагея и в мыслях представила образ Александры.
– Кстати, брат Геннадий, приглашаю тебя в алтарь, – произнёс добродушный игумен и поднял взгляд на февральское небо.
– А Николушку с собой возьмёте? – поинтересовалась Пелагея Сергеевна.
– А как же без Николая-то! Без Николая-то никак! – ответил игумен и погладил малыша по головке.
– Ну, тогда пойдёмте, – сказала Пелагея, не пряча улыбки на сияющем от счастья лице.

                29   

Возле монастырских врат, несмотря на февральскую стужу, побиралось много нищих с протянутыми обмороженными руками. Чуть дальше, на стоянке, прогревались машины, готовые снова доставить людей, вкусивших благодати, в их города и веси. Любуясь живописными видами, люди тонкими струйками растекались по домам.
Недалеко от арки можно было видеть игумена Серафима и иеромонаха Антония, которые провожали в дальний путь семейную пару с маленьким ребёнком.
– Батюшка Серафим, благословите и нас на дорожку, – попросила Пелагея Сергеевна доброго пастыря.
Подошёл под благословение и Геннадий, ведя за руку сына.
Игумен Серафим благословил Пелагею и Геннадия, а иеромонах Антоний дотронулся до шапки Николушки и перекрестил его.
– Ну что, Никола, понравилось в монастыре? – спросил батюшка Антоний у стеснительного малыша.
– Понравилось, – сквозь зубы процедил Никола.
– Ещё бы не понравилось! – добавил папа, – в алтаре побыть Господь сподобил!
– Ну, приезжайте ещё, – добавил игумен и, достав из кармана потёртой куртки большую просфору, протянул её Пелагее.
– Спасибо, батюшка, – прошептала Поля, – если будет воля Божия, обязательно приедем.
Геннадий сделал шаг в сторону иеромонаха Антония, который с кротостью взглянул на него.
– Знаешь, брат, – громко сказал Геннадий. – Не могу больше терпеть, дай я тебя обниму! Кто знает, свидимся мы ещё или нет, жизнь ведь такая штука, сам знаешь, а ты всё-таки у меня единственный и любимый друг ушедшего и нелёгкого детства.
Геннадий обнял иеромонаха, да так крепко, что у того чуть было не слетел с головы клобук. Отец Антоний тоже обнял Геннадия, но более сдержанно.
Никто в начале повести  не мог и подумать, что всё таким вот образом закончится. Кто-то наверняка скажет, что история, слышанная здесь, печальная. Но на самом деле Господь все печали в радость прилагает – и это правда.
Машина отъезжала от монастыря, и было видно, как маленький мальчик грустными глазами смотрел сквозь заднее стекло на задумчивых и уже полюбившихся монахов.

                30

– Помогите, Христа ради, – хриплым голосов пробормотал нищий, стоявший на костылях с протянутой ободранной шапкой.
– Батюшка Серафим, помогите, чем можете, – прохрипела обветренными губами сухая, как дерево, старуха. Рядом с ней стояла, опустив голову, молодая девушка, её рваную куртку насквозь продувал ветер, а примерзшие к земле ноги дрожали, словно две надломленные соломинки. Отец Серафим дотронулся до её синих ладошек, стараясь их обогреть, а отец Антоний быстрым шагом направился в сторону кладовой, чтобы взять гостинцы, привезённые с разных концов света.
– Ты вся замёрзла, – сказал он девушке и, заметив, что она беременная, ужаснулся.
Бедолага стояла, опустив голову, её губы дрожали.
– Откуда ты, сестра, и давно ли здесь стоишь?
– Три дня она уже тут, – пробурчал сквозь кашель старик.
Девушка по-прежнему молчала, опустив голову.
– Да она немая, – присовокупила высохшая старуха, – видно, кто-то надругался и бросил.
–  Вы бы её, батюшка, в монастыре приютили, ребёночка-то жалко, – прошептала другая старуха, примёрзшая коленями к ледяной земле.
Вдали показался отец Антоний, он нёс большую сумку, подаренную Геннадием, а за ним два послушника везли телегу, набитую пакетами и баулами.
– Сейчас всё вам раздадут во Славу Божию, – вполголоса произнёс отец Серафим, – молитесь за нас, грешных.
– Это вы, батюшка, за нас молитесь.
– Пойдём со мной,– сказал он девушке, – нельзя тебя здесь оставлять. Остановишься пока в нашей гостинице, а к вечеру пришлю к тебе матушку со скита, пусть осмотрит тебя. Чувствуешь, как булочками пахнет?! Пойдём в трапезную, сегодня у нас по Божией милости праздничный стол.


У отца Антония этой ночью в келье долго светил огонёк – встреча с другом спустя столько лет не могла не затронуть его чувств, но он молился, молился до утра, лишь под утро уснул, стоя на коленях пред праздничною иконою Сретения Господня.
- Слава Богу за всё, – шептали сквозь сон его губы. – Слава Богу за всё!

                Послесловие

Иеромонах Антоний отошёл ко Господу после непродолжительной болезни ровно через год после встречи в монастыре – Господь забрал его душу 15 февраля, в праздник Сретения Господня. Похоронен на монастырском погосте.
Мать иеромонаха Антония – Светлана Николаевна, или же тётя Света, – прожила долгую жизнь. Она болезненно приняла решение Анатолия уйти в монастырь, но после смирилась и даже была рада за сына. Она приезжала к нему в гости, трудилась в женском скиту и укрепилась в вере, а после смерти сына приняла монашество с именем Феодосия. Постриг совершил игумен Серафим.
Пелагея Сергеевна  устроила мужа на хорошую работу и повлияла на его образование – Геннадий Валерьевич заочно окончил Московский машиностроительный институт. Через год после встречи в монастыре у них родилась дочка, а ещё через два – сын. С отцом Антонием они, к сожалению, больше не увиделись.
Игумен Серафим отошёл ко Господу в глубокой старости, приняв Великую схиму с именем Сергий в честь преподобного Сергия Радонежского. Геннадий с семьёй несколько раз в год навещали его, и во время таких визитов Гена часто приходил на монастырский погост и подолгу стоял у могилы друга.
Семья Геннадия до настоящего времени проживает в Москве. Это самая счастливая семья, которую я когда-либо видел.

“А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его…” (Иов. 19, 25–27).

Радуйся, Благодатная Богородице Дево, / из Тебе бо возсия Солнце Правды – Христос, Бог наш, / просвещаяй сущия во тьме. / Веселися и ты, старче праведный, / приемый во объятия Свободителя душ наших, / дарующаго нам воскресение.


Раннее февральское утро. Я стоял на монастырском погосте у могил добрых пастырей и матушки Феодосии (тёти Светы). В этот день вьюга извивалась и кружила прощальный танец уходящей зимы, швыряя в мои глаза мелкий колючий снег. Я поднял повыше воротник, снял перчатки и открыл молитвослов. Ветер теребил страницы, и снег плевал мне в лицо, но я читал, читал заупокойную литию о своих ушедших в мир иной друзьях.
– Кто ты? – спрашивал у меня ветер. – Что тебе надо? – завывал он.
 А я читал, стараясь не обращать на него никакого внимания. Я затеплил три лампадки, предварительно очистив их от снега, перекрестился и пошёл на выход, оставляя за собой глубокие следы усталых шагов.
– Кто ты? – кричал он без конца, срывая с моей головы капюшон. Я остановился, посмотрел по сторонам и сказал, согревая дыханием замёрзшие ладони:
 – Я – совесть.
Ветер тотчас утих, и я увидел, как вдалеке сияют скромными огоньками три смиренные лампадки, согревая весь погост каким-то нежно-неземным теплом.
               
                Чмут Артемий (2018г.)