оглавление:
вступительные буквы
Иерахим
memento amore
хелпва
список бездействующих лиц
птицотерий
спамять
человекообразные идентичности
фантом Шивы
выход из столбняка
ухожор
асфальт
Диваныч
мамули
антропоцентроз
краткий перечень крымских фаун
гладкоствольный пупырчатый
в елсу
женщина отрезает кимоно
расшифровка
дегустация
не так
вождь
93-й
лингвистический случай
меморандум
три миф-универсала
фрагмент завещания
пятый
многоголосье
полезное изыскание
падежи
репетиция предсмертной записки
амазонки и харассмент
бракосочетанец_диптих монологов
Вейярды
транзит
анекдот
подходящий термин
Лим Бо
в результате сказки
Dao Die
молтимортийский метод
обозревая прессу
бацендея
актуальный репортаж
сервис ногтя
промысел курьёза
синопсис
неразминувшиеся
не получилось
ложка
равновесие
одной бессонницей старше
неразминувшиеся-2
страстотерпцы
сквозь тернии к
подслушано
флуоресценция
выпускница на выпускном
короткий метр
взгляд из панорамного окна
иллюкцы
авторство
вступительные буквы
мою среду обитания выживают, я чувствую это всеми нейронами ганглий и материками обоих полушарий: где мой непритязательный растрескавшийся асфальт с прорезями для выгуливания тополиных корневищ? Где ристалища детства, купалища юности, гуляльни первой и второй стадий молодости? Закрыты, почищены, облицованы, укокошены. Смыкавшийся свод изумрудных крон порублен рабочей интервенцией азиатчины, под руководством изменников родины из числа местных, он отбрасывает слабую тень воспоминаний, не охлаждающую, но наоборот – горячащую сердце ненавистью, которую всё труднее облекать в декор. В очереди за хлебом разросшаяся опухоль ботокса оттаптывает тяжеловесными губами мои тонкие бледные ноги, покрытые несовременной растительностью. Встречая ту или иную на сносях, невольно интересуюсь: не суррогатна ли, мать? И если нет, от сердца отлегает, мол, есть ещё порох в пороховницах. Вчера предлагал проект памятника в местную администрацию по культурам, общий сюжет таков: бабушка кормит пирожками столпотворившихся внуков – медь, бронза, латунь, сметана, чай с нетростниковым сахаром. Отказали, говорят, они (бабушки означенного типа) ещё не все вымерли, есть отдельные краснокнижные экземпляры, а поскольку памятники при жизни оформляются только президентским рукоположением, предложили немного подождать. Впрочем, есть и надежда, я могу использовать ресурс научного и научно-популярного прогресса во благо, ведь уже пришили к руке ухо, уже есть протезы, подчиняющиеся мысли инвалида, есть милые ползуны пылесосы, подключенные к космосу, одомашненные киборги, дрессированные цветы, пепельницы с сейсмическими датчиками и нерастворимые пилюли-барометры, проглотив которые, можно – на выходе – узнать, какая погода у вас внутри. И есть все основания полагать, что мне как биологическому виду ничего не угрожает и шелудивый ропот сей издаю я от имени биологического индивида, ропот тщетный, скрывающий за напускной иронией извечальную тоску по золотому веку, на котором и пробу толком не рассмотреть, ибо руки микроскопа ещё коротки, а моих рук хватает только протянуться к эмпатической кнопке в адрес лохматого беспородного мака, роняющего свои семена в бесполое лоно города, потому как больше некуда. Будь я современным художником от экологии, стал бы рядом с маком, лил бы семя и слёзы, демонстрируя потоки проливаемых желез в органическом ютубе, а девушки срывали бы с себя лайки и в порыве восторжества бросали в недосягаемую лазурь
Иерахим
псевдоапостол Иерахим, следуя пустыней Арамейской мимо места, называемого Аурукан, что можно перевести как «заснувший сад», остановился восхититься красотой камней, освещенных утренними лучами светильника, впал в глубокое созерцание и пробыл на том месте без малого две недели, тем самым нарушив обещание прибыть в Вифлеем к Пасхальному празднованию, где он должен был служить воскресную службу в местной христианской общине. Когда же по прошествии недели со дня Пасхи он добрался до места назначения, паства с удивлением и укоряющим любопытством обступила его: что с тобой случилось, Иерахим, тебя настигла болезнь или злые разбойники помешали твоей праздничной миссии? Но Иерахим только нелепо улыбался, разводил руками и моргал. Некоторые стали злиться, кто-то даже хотел по незажившей ещё дохристианской привычке кинуть в него камень, но в конце концов отступили, посчитав пустынника тронувшимся умом и сняв с него полномочия духовника. С тех пор Иерахима часто встречали возле городских стен или на рынке, обычно он сидел и выковыривал палкой из земли мелкие камешки, чистил их и складывал в свой походный мешок. Если кто пытался с ним заговорить, такому собеседнику в обмен на слова с видом преподносимой драгоценности предлагался отполированный камень из недр иерахимовых карманов. Некоторые верили, что безумец обладает видением и дарит камни не просто так, что камни имеют целебную силу, их пытались прикладывать к больному месту, вешали на грудь в качестве амулета, пока страдающий от подагры инженер из Самары в тщетной надежде на исцеление не проглотил подаренный ему камень и вскорости не умер, подорвав и этот, только что было воскресший, псевдоапостольский авторитет.
Как-то раз одна зажиточная торговка украшениями, заметив, что Иерахим ковыряет стену ее дома, выстроенного из ракушечника, с криками бросилась на него, осыпая бродягу оскорблениями и угрозами. Постепенно начала собираться толпа любопытствующих, среди которых могли найтись любители приложить руку с акцентированным на её конце центром тяжести, однако безумец не обращал внимание на происходящее, спокойно продолжал он ковырять стену, и когда уже, казалось, страсти достигли своей вершины, с торжественным видом извлёк из стены маленький, размером не больше человеческого глаза окаменевший панцирь моллюска.
- Понимаешь, – извиняющимся тоном объяснил он раскрасневшейся женщине, – это северная стена дома, и солнце никогда сюда не падает. Я не мог допустить, чтобы такая красота осталась замурованной и недоступной свету.
Время от времени Иерахим снова пускался в отшельничество, надолго исчезал из города, чтобы по утрам наблюдать в своем пустынном саду, как распускаются новые и новые оттенки булыжников, мелких камешков, найденных по дороге и принесенных в мешке, обрывков скал, хаотично разбросанных по Аурукану руками гигантского младенца, принадлежащего к числу существ, у которых не принято собирать разбросанное. Чтобы сюжетная линия в конце совершила эффектный изгиб в сторону притчи, сказки или анекдота, мне потребовалось бы всё же побить Иерахима камнями или, например, чтобы он оказался погребён под ними во время землетрясения, утонул, спасая свой мешок с «драгоценностями» в то время, когда остальные старались уберечь детей, на худой конец – обратить героя в памятную скульптуру с героическим напутствием потомкам. Говорят, в Аурукане один из камней очень похож на фигуру задумчивого отшельника, но это я придумал. Лёгкий комический эффект, намекающий на иронию судьбы, привнесла бы мученическая операция с извлечением камня из иерахимовых почек и его негромким вздохом: «те были приёмными, а этот – кровнорожденный». Опять же, я испытываю искушение использовать популярный ход – ввести героя в непредвиденную случайность, там подкараулить его и убить собственным каменным сыном, неудержимо падающим сверху, а потом еще открыть завесу тайны, что на одном из малоизвестных шумерских наречий имя «Иерахим» означает «лечение мочекаменной болезни созерцанием божественного промысла». Окажись Иерахим более харизматичной личностью, на которой обожженный оксид тщеславия образовывает привлекательную глянцевую плёнку, он вполне мог бы стать сосудом, из которого новоявленные адепты утолили бы жажду очередной мудрости после того, как приестся вкус местной воды. Есть версия, что именно Иерахиму принадлежат слова о смене сезонов сбора и разбрасывания камней, но в это трудно поверить, ведь он был молчун и безумец и, стало быть, время для него пересохло
memento amore
для любителей горяченького итальянская компания «Memento amore», специализирующаяся на производстве товаров для секс-шопов, выпустила специальную серию фаллоимитаторов со съёмными насадками. На каждой насадке выдавлен профиль одного из зарекомендовавших себя тиранов и автократов, деспотов и узурпаторов от Нерона до Муссолини, что позволяет клиенту с ярко выраженным мазохистическим комплексом испытать двойное – политическое и сексуальное – удовлетворение (polisexual satisfaction). Предполагалось, что в 2016 году на российском рынке появится модель с насадкой в виде головы Сталина, пышные усы которого выполнены из мягкого силикона, что по мнению итальянских разработчиков должно доставить отдельное впечатление российскому потребителю, но из-за введенных санкций ввоз импортной диковины временно остановлен, к тому же эксперты общества охраны этики, апробирующие новый товар, ещё не сошлись в едином мнении, способствует ли он укреплению национальных скреп или наоборот. И о погоде
хелпва
с сентября текущего года Церковь Святых Угодников и Челобитцев запускает игровой проект «Help Vam», разработанный по образу и подобию популярной игры PokemonGo. Теперь каждый мелкостраждущий – потерявший цепочку в акватории, нуждающийся в пятаке, чтобы добраться в пункт B, соскучившийся по анекдоту на городской лавочке в тени бородатых ив, неспособный самостоятельно решить уравнение или вкрутить лампу дневного светила, просто мечтающий о мороженом, собеседнике, взгляде, руке, об участии в его жизни, сосредоточенной в данной точке пространства – отправляет запрос с кратким описание требы через новодельное приложение для рандомных человеколюбцев, и по указанной геопозиции любой желающий может прийти, изыскать вопиющего «покемона» и пожертвовать ему свое время, настроение или материальную часть. Например, вы пишите: «не хватает пяти рублей на мороженое», запрос появляется в сети, и кто-то в ста метрах от вас, изучив досье, где указаны все ваши «добрые дела» и «хелпы», приближается, ловит вас (в игре применяется латинское написание – «lovit», коннотирующее её сентиментально-религиозную составляющую) и дарит указанную сумму. Отчёт о поступке появляется в аккаунте дарителя, прибавляя ему очки. Проект открывает широкие возможности для, цитируем: «непроизвольной платонической коммуникации между людьми широкого круга разнопрофильных интересов», как выражаются его основатели; более того, основатели надеются, что с помощью Help Vam платоническое может приблизиться иисусическому в тех случаях, когда будет оказано серьёзное вспоможение, ведь, пользуясь программой, можно собрать деньги на лечение живущего в соседнем дворе ребёнка или отремонтировать памятник покемонам ВОВ. Только так, через игровое интерактивное, начало по замыслу разработчиков новое поколение способно приобщиться к исторической и современной действительностям, интегрированным в гаджет. Приложение некоммерческое, любого рода рекламная деятельность в нём будет недопустима, но, несмотря на это, и на то, что «хелпва» еще даже не запущена в пилотном варианте, её все более ожесточенно подвергают критике, доносящейся в первую очередь со стороны известных институтов духовности. Давайте прислушаемся к их голосам:
- На что направлена эта игра? – говорит о.Вифаний, настоятель Отшельного дома номер 5, – на помощь нуждающимся? Сомневаюсь. Она направлена на зарабатывание очков, это игра, поддерживающая в человеке горделивое самомнение, причём показное, ведь если хочется помочь, всегда можно найти тех, кому необходима помощь – в домах престарелых, в детских приютах и так далее, здесь и без гаджетов всё очевидно, стоит только захотеть увидеть.
- А что делать человеку, попавшему в затруднительную ситуацию, неужели это противоречит духу церкви, что он обращается за помощью к ближним?
- Во-первых, ему надо молиться, творить надежду, а он что делает? Ждёт помощи от неизвестного геймера, зарабатывающего очки на чужой неудаче. Это, конечно, не божественная стезя.
Дальше требуется выключить кнопку на пульте смотрографа – да где она? – и перейти в новый жанр, перелистнуть страницу, загибая самолётиковые крылья, упорхнуть из темы конём (Пегас b1:c3) на соседнюю, ещё незанятую, а может, и вовсе потустороннюю тему, пусть даже с боем. Но в наших широтах принято арбузы мариновать солью, а вот огурцы сахаром – никогда, табу. Поэтому если репортаж, то со всей иронической ответственностью заявляюсь, а коли фарс, то куча мала и чёрт ногу сломит – нельзя, нас так учили, учили и учили, как завещал завещатель. Рука тянется, а ум неймёт: так что же там с покемономанией, кто победил-то, наши? А этот, как его, с этой помог или... Я мучаюсь и мчусь, одно подгоняет другое, рука чешется в поисках кнопки по вызову тишины и нащупывает неподъёмный рубильник центральной электростанции среднего полушария
список бездействующих лиц
Антон Белоглазов, здоровенный детина, крупная фигура – замдиректора по целебно-методическому богословию, между прочим. С одной стороны, больной диабетом (потные ладони, здоровался всегда с некоторой неловкостью), с другой – сердце, давление, батискаф всё глубже и глубже. Так или иначе скоро должен был отойти, качнувшись вправо или влево. Так вот, перед смертью он всё повторял: мама, прости, мама, прости, мама, я больше не буду. Обещание он сдержал – больше его и не было.
Ульянов на одре преимущественно молчал, подробнее в последнем томе собрания сочинений, там открываются в основном белые страницы, на двадцать пятой запротоколировано членораздельное «ыыыаа» (тихие овации), несколько знаков препинания на сто второй, всё. Ни насчёт обоев, ни насчёт шампанского В.И., если верить официальному источнику, не высказался. Основная часть тома состоит из примечаний и комментариев составителей. После двадцатого съезда, в оттепельный период, было уже почти принято решение убрать последний том в очередном переиздании по причине некоторого несоответствия его содержания с актуальным курсом партии, но эксперты-ульяновцы вовремя спохватились, и все слова и междометья остались в песне.
Одна соседка в позапрошлом доме, будучи в таком же положении или около того, покрасила стены в общем коридорном склепе, на долгую память. До сих пор, когда бываю там, озираюсь – ни имени её, ни цвета глаз, – куда там! – общей формы даже не упомню, а мемориальная стена цвета подгнившего травокоса покоится на месте, сопряженная с коридорным запахом рухляди, тапочек, ковриков и прочих аспектов жилья малосемейного типа.
Знал я одного Андрея, тот репетировал фразу, которую должен был речь в соответствующий трагический момент, вершащий судьбу. Вот он, вытащив ребёнка из апокалипсиса, сам обгорает несовместимо с жизнью и шепчет монолог обступившим его медикам, еле сдерживающим эмпатическую слезу. Или – в попытке остановить братоубийственную политическую свару – ловит в подарок пулю, сыпется на асфальт, размазывая по нему кумачовую каллиграфию перед столпившимися телекамерами. Потом на этом месте, конечно, будет врезка из нержавейки, повторяющая обожженный глаголом отпечаток, экскурсии, цветы, слеза на бархатной подушке. Вот он же горделиво возвышается органическим постаментом во время исполнения шариатского приговора там, где солнца чад и чадра, пророчествует на великорусском, кто захочет – поимеет уши и поймёт. Даже перед элементарным выкидышем в окно он мысленно трудился, репетировал поступок в вечное назидание остающимся, шлифовал идею, всё ему хотелось как-нибудь пострадать публично, пусть и на предсмертной бумажке. Промеж себя я его так и называл: апостол Андрей (можно было бы апостол Антон, но Антон это который Белоглазов уже). Так ведь он потом и уехал по святым местам, где и пропал – то ли на Гоа, то ли на Бали, царство ему земное.
От незаурядных личностей принято ожидать незаурядную речь с высокой кафедры смертного ложа – итоговую, в контровом свете потустороннего знания – кажется, вот сейчас она, личность, совместит прошедшее с перспективой, угасающий опыт с возгорающим предчувствием и озарит нас силой нового мимолетного откровения, и в этих судорогах и мытарствах задыхающихся чахотиков, разваливающихся сифилитиков, спазмирующих метастазников, в топоте плоскостопников мы силимся различить горние намеки: а как он уходил? легко ли? что говорил? как? клекотал булькал стонал хрипел метался – а вот вам и подсказка, вот и описание прожитого и предстоящего опыта ёмкими фабулами междометий: еоооуууыаа-йооооо! или: бабу! шампанского! совсем скучно: картошечки бы жареной. И только один знаменитый дизайнер словесности остался верен себе, указав на несоответствие себя и оклейки гробовых стен, чем и подытожил и, боюсь, как бы не предвосхитил.
Оксана Низабородко, такая девка была, и то же самое, как и все, а ещё староста, или как это у нас тогда называлось в эпоху накопления первоначальных знаний и капитала? Так ведь авария, ледяная прорубь лобового окна, что тут скажешь? Молодым, поскольку вроде как ещё нечего сказать, зачастую даже и звук не предоставляется, не то что слово. Да и что можно выразить касанием мыслительного аппарата о проезжую часть на скорости равной объему девичьей груди? – издевательство, да и только, никакой символики; нет текста – нема и подтекста
птицотерий
известно ли нам, что у первых птицотериев не было оперения. Вопрос о первичности яйца также не ставился, ибо они не были яйцеродящими, ещё не атрофировалась чешуя, находят даже особей с остатками мехового воротника в области уха-горла-носа и на конечностях – всё это указывает на родственную связь птицотериев с протомлекоедящерами. В сущности, они были ещё элементарными частицами эволюционного процесса, могущими (могущественными!) стать кем угодно – волной или частицей, человеком или птицей – но выбрали последнее. Неизвестно, как, почему и на кой, – но мы догадываемся, – кто из них первым рискнул: а давайте? Кто первым презрительно сковырнул еще неудобным, только формирующимся клювом чешую, окончательно отмежёвываясь от рыбского прошлого? Кто крякнул, взмахнул, загоготал, снёс, закружил, загнездился, подумал о преимуществах шарообразной формы, проявил аэродинамическую интуицию – всегда есть кто-то первый. Им бы держаться вместе, крылом к крылу, но они должны разлететься – птеродактили, птерохореи, ямбы. И вот уже не избежать явления из пены генетического многоголосья загнутоклювой птицы нувориша, суетящейся за диетическим дефицитом себеподобных
спамять
сама постановка вопроса о сносе памятников Ленину (постановка о сносе) – быть или не быть? – заставляет нас в который раз городить баррикады, разобрав для этой героической нужды пару-тройку архитектурных достопримечательностей, лезть на них, махать тряпками, а потом долго убирать мусор и соскабливать обгорелое и запёкшееся с пострадавшей брусчатки. Вопрос этот не празден – бессмертные Мальчиши Кибальчиши до сих пор бегут навстречу друг другу по обе стороны зеркальной плоскости с маузерами наперевес. Эмоциональной волной религиозного восторга Ленин был вынесен на пьедестал, волной откатывающегося злопамятства его смывает, эпоха растворяется, грозясь вместе с героем смыть остатки артефактов, подающих надежду на анализ, который – при удачном раскладе – и есть основа исторического исследования, если к истории подходить как к науке, а не как к возможности для спекуляции общественным сознанием. Так ыть или не ыть?
Теперь представим тёплый майский вечер, сквер, влюбленные пары, прогуливающиеся офлайн, и небольшие группы, сплочённые состоявшимся семейным родством, скажем, дедушку с внуками. Если в конце предыдущего абзаца мы предпочли первый вариант ответа, перед взорами потомков откроется привычная цементная фигура соцреалистического декора с указующим в несостоявшееся будущее перстом. В случае неутраченного любопытства дети зададут вопрос, на который, даже при ещё неразвившемся склерозе, предок скорее всего ответит что-то немногосложное вроде «был такой президент» с вероятным уклоном в «хороший» или «плохой». Если мы выбрали – мыбрали – клавишу «delete» (подъехал кран, оттесняя последних кумачовых единоверцев, впрочем, их не стало ещё раньше, сорвали, увезли, растащили, пьедестал покрыли слоем граффити, потом водрузили памятник Человеку-Пауку и через полвека медленно разошлись по домам), мы обнаружим ничего, напоминающее о тех событиях, которые заботливая человеческая память обычно загоняет в подсознание, чтобы сохранить психику, а память историческая всё же требует извлечь.
В случае, если нам удастся преодолеть искушение двоичной системы – сложная задача, согласен, вся система образования построена на этих плохих хороших данетках – и получится превратить унылое цементное ничто в образовательное всё, в проект, где не навязывается свежедавняя оценка, а предлагается сделать самостоятельный аналитический шаг, то мы обнаружим памятник в сохранном состоянии, с привеском в виде латунных табличек, плазменной панели, голограммы или выполненных каким другим способом «информационных стендов», как говаривали в старину, где будут изложены тезисы, декреты, постановления, цитаты – и про «учиться, учиться и учиться», и про «уничтожить как класс», только факты и информация из прямых источников. Пусть дети сами решают, стоил ли тот эксперимент во имя гипотетического счастья в будущем негипотетических жизней в том прошедшем настоящем и класть им цветы к подножию этой памяти или нет.
И это уже будет не памятник Ленину (читай – революции, борьбе, кровавой неизбежности, надеждам, подвигам, внутрипартийным разборкам, предательствам, уникальному опыту), не социальное вытеснение травмы, не надругательство над невиновным камнем в качестве мести за жертвы, сотканные из органической материи, не закрывание глаз на проблему («чики-чики, я в домике»), но беспрекословная память с претензией на объективность
человекообразные идентичности
как человек общественного применения олберг восходит звездой сенсорного экрана – люди следят за его личной жизнью: что и кого он ел, и в каких позах и какие бренды скрывают его упругую наготу. У словесника нет личной жизни или она таковой ему не кажется, он избегает, стесняется, пасует, не замечает, игнорирует её, употреблённые позы принимают формы букв, он подглядывает за частной жизнью слов, их, как правило, немного, и те выдуманные. Личная жизнь голбера с годами расширяется за счёт аудитории событий, подписки на сезонный календарь, завтраков, поездок и мнений. Количество слов у солвейгсника всё уменьше и умень. Когда они кончаются, он тоже.
Что ещё для сравнения и диалектического анализа? По данности природы вступить в олгеброические ряды почти также невозможно, как выйти из ряда лиричествующих соловейсников – проход нейронных связей густо заселён звуками, губительными интроектами школьных сочинений, спасительной красотой. Начав ей помогать по завещанию предков (спасатели, вперёд!), оказываешься перспективным пенсионером МЧС, членом уважаемых обществ по делам скоропостижных ситуаций особой длительности. Глобер много ближе к романисту, как романист – маринисту, – всегда есть о чём писать, каждую каплю в лучах восходящего заката, благо один и тот же диалог волн длится бесконечно, песконечно – пиши не хочу. Гоблеры конфликтуют с еблоргами (много общего, поэтому): высовывают языки, буки, веди, подсыпают соль в сахар, ми в до, продают друг другу носки, заражённые грибком со смещённым чувством тяжести. Еблорги надевают маски ненавистников, вышибают двери аккаунтов ногой и оставляют на стенах грязные комментарии с примесью ядовитых «имхо». Случается, что Боглеры публикуют в ленте свои стихи. Сердца отзываются лайками. Ленту уместно использовать для ловли мух, скоро поступит в продажу.
Вестник слов грустит за неимением идейнег и ждёт весны с обещанным по гороскопу метеослужб прилётом приходов
фантом Шивы
о Говарде Ли Йохансоне, прозванном в научно-популярном мире «голландским Шивой», не писали разве что безрукие и безбуквенные, но не столько количество рук Йохансона (напомним, что по его официальной версии их у него в наличии три штуки, иногда четыре) вызвало такой интерес к его персоне, ведь науке известны случаи различных генетических эквилибров, предоставляющих публике наслаждение наблюдать номера, не включенные в обязательную программу, сколько тот факт, что он не обладает ни самими руками в их телесном воплощении, ни верой в их существование, но именно ощущением их наличия. Схожий феномен наблюдается при ампутации конечностей, когда прооперированный пациент испытывает фантомные боли, постепенно утихающие по истечении времени, но в случае с голландцем всё иначе: никакой третьей или четвёртой руки у него не было, с рождения он был обычным полноценным ребёнком, и только в возрасте четырнадцати лет стал чувствовать, будто обладает дополнительной конечностью с правой стороны, ниже руки, расположенной в законном месте. Юноша даже попросил мать сшить ему рубашку с третьим рукавом, что было принято в среде его сверстников как элемент китча, вполне соответствующий общему настроению субкультуры. О своих же ощущениях Говард предпочитал не распространяться, и, возможно, мы бы так и не узнали историю голландского Шивы, если бы не личный врач семьи Йохансон, уговоривший молодого человека согласиться на исследования в молтимортийском НИИ. Выяснилось, что на воздействия в области фантомной руки в большинстве случаев организм Говарда реагирует также, как если бы она там действительно находилась – поглаживания, уколы, холод, жар и прочие варианты контактного вмешательства в область гипотетического нахождения руки получали адекватную реакцию со стороны испытуемого, который не видел, каким образом в данный момент трогают его конечность. Так была рассеяна версия галлюцинаторного происхождения феномена голландского Шивы. Другие версии со стороны научного мира пока не поступали. Там же, в исследовательском институте Молтимора, в качестве продолжения эксперимента Говарду было сделано предложение «ампутировать» его неовеществлённую конечность, блокировав зоны коры головного мозга, предположительно отвечающие за ощущение фантома, на что молодой человек с возмущением возразил: «Вы что? Я же ей пользуюсь!»
выход из столбняка
в чистом поле стоит столб, а на нём написано: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет испытывать леденящую экзистенциальную тоску и томление духа, его будут обуревать неразрешённые внутренние конфликты, а импринты и кровоточащие перинатальные матрицы будут непреодолимо править его судьбой. Кто поедет в правую сторону, тот будет выглядеть как живой, задавив свою инстинктивную природу, подчинив себя служению голове, шагая по дороге рацио, а полнота жизни будет недосягаемо мерещиться за поворотом. А кто поедет в левую сторону, тот отдаст себя во власть превышающих скоростной режим влечений и аффективных импульсов, которые лишат его личности, порабощённой сиюминутными пагубами»
Иван-царевич прочёл эту надпись и поехал в левую сторону, держа на уме: пусть его спортивную машину безвозвратно эвакуирует местное управление дорожного беспредела, зато сам он останется живой и со временем сможет достать себе другую машину. Когда ещё было легко делить мир на белое и чёрное, в мирное время, акт выбора казался эдаким нажатием одной из двух-трёх кнопок (глотанием одной таблетки, сказанием определённого точного слова), мне думалось: вот человек стоит на перекрёстке, решает, куда направить стопы, в русском языке есть забытое обозначение ног ниже колена – лытки, куда лыткануть. И пусть это даже вопрос миллисекунд, он сознательно совершает поворот в ту или иную. Позже, когда стало очевидным, что человек не так перекрёстно прост, что может думать в одну сторону, а идти в противоположную от себя, пришлось вносить поправки, мол, осознанный был совершён выбор али нет. То есть часть ответственности могла теперь сниматься, как в зале заседания судейств, где аффективникам дают поблажки за их счастье впасть в несознанку и сделать свой лихорадочный выбор, который они бы никогда не совершили в привычном состоянии. При этом, как ни странно, достопочтенные не рассматривают тот факт, что впадению в аффект предшествует ряд других вполне осознанных действий (выборов), которые к этому аффективному впадению привели. Перманентность этого непростого процесса очевидна опытному глазу осознателя.
Теперь же вот некоторые учёные мужи говорят, что могут предсказать выбор человека ещё до того, как он его осуществит. Допустим, он решается взять обезжиренный, но не такой вкусный кефир или классический жирный – и вот он (она, конечно) стоит бедныя и ещё обуревается терзаниями, а они, ведуны академий, просканировав волны мыслящего существа, уже знают, что он (да, да, скорее она) сегодня вообще откажется от кефира и пойдёт купит себе шоколадку. И где же тогда свободная воля, спрашиваем мы, где вообще человеческий фактор в этой детерминированной машине? И что называть в таком случае выбором, если и желание, и помыслы, и решение человека предсказуемы и совершены до самого поступка, где искать координату точки ответственности, если и на хронологической абсциссе и на психологической ординате такая неразбериха? Сегодня, совершив короткий экскурс к чёрно-белому взгляду на мир, удостоверившись в притягательном несовершенстве эдакой зрительной фиксации, наметив области применения цвета, я формулирую для себя понятие выбора, хотя ум отказывается признать правомерность такой формулировки, следующим образом: поступок человека – это и есть его выбор в порядке обратной хронологии. Более того, быть может, сам человек, личность евоная расположена именно в этом промежутке между возможным и свершившимся, быть может, выбор это и есть человек, незаслуженно свободный или подсудимый по доброй воле
ухожор
и да исполнится воля минздрава. Всем огнедышащим и огнемыслящим, поклонникам огня и бегущим от него, тем, кто обогрет, и кого нагрели, и огня устрашившимся, и не исполнившим его дикие прихоти, и попустившимся среди бела дня искать с огнём – правдолюбцев и служителей незатухающей истины – да пребудет с нами пророчество министерства здравомыслия и скорби: убивать умирающих, ибо пробил их час, и только прикурить напоследок, испить этой мутной тёплой стелящейся по воздуху водицы у кромки волнующихся альвеол, и застыть в трепетном ожидании. Горе прельстившимся и горе не успевшим прельститься и тем, кто попал в капкан задумчивости – прельститься или не стоит? – тоже горе, ибо минздрав предупреждал, что будет смертоубийство и не может не ответить за свой базар. Сгинь, нечистый панк, загнись, недоистлевший хиппи и ты, синтетическое чудище с силиконовыми подмышками, с приращённой бородой ресниц, ухажер яичек, фолликул, хрящей, урины и ауры, небожитель йога-центров и завсегдатай хипстерских богаделен с кликушествующим девайсом в каждом зрячке, алкающий и лайкающий, даун+Ctr+шифтер, тебе, лично тебе несут на блюде крафтовую элитную рукотворную, как теперь принято, по индивидуальному пошиву и спецзаказу посылку на тот незажженный свет, в который ты самонадеянно уже сколько лет вкручиваешь лампочку и веришь, что она будет там гореть, даже когда перегорят пробки. Иди уже, сворачивай окна, ибо пробил час и поставлен штемпель, и выписана накладная адресату в город Умертау, где не только нет такого получателя, но даже пункта выдачи заказов, а лишь двояковыпуклая яма – в одно ухо влетает, из другого вылетает лёгкий дымок отшумевшего присутствия, поскрёбыши тихой мятежной пульсации. Там сидит ухожор, не тиран и не деспот, исполняющий обязанности самого себя – впитывать большим внимательным ухом останки мелких человеческих удовольствий и страданий соответствующего размера, за которые мы принимали самих себя
асфальт
мозг, впитавший во младенчестве реквизиты матери, объёмы колыбельной, согретый пунктиром солнечного света, обеими половинками и всеми высоковольтными щупальцами линии электропередач цепляется за фигуративное устройство бытия, особливо в тех местах, где в фигуре проглядывает человеческое. Мозгу и в голову не придёт отрекаться от формы – она обеспечивает его выживание – нельзя спутать волка с биологичкой, а столовую с избиркомом – он даже в малой кляксе потолочного пятна с радостью узнает профиль знакомой местности, где его выгуливали и кормили. И как же нелепа и противоестественна, как тревожна для мыслящего существа, коим является медуза мозга, пожизненно заключённая в одиночный аквариум черепа и с доверием выглядывающая на мир из ока, из окна (на окне вонючая герань, шерстяной кот и туманная занавеска) попытка лишить изобразительное искусство намёков на формализм. Это как если бы мы стали грызть облупившийся асфальт, уверяя себя в том, что это и есть жжёный сахар, только слегка зачерствелый, слегка без сахарозы, глюкозы, спинозы. С другой стороны, нас подстерегает опасность диабета и фуршет из комбинированных кормов – пейзаж, обнажённая натура, лиловые тени под глазами, кораблики в заводи вод – всё это заботливо приготовлено для телевизора, пришедшего на вернисаж полюбоваться своими безобразными копиями под кураторским надзором тов. Аристотеля. Он, как известно, по окончанию Суриковского училища стал требовать от всех природосообразности, отчего все и устали, и вышли на голодную улицу грызть асфальт абстрактных наук, ибо он тоже часть природы, потому как смола. И тяжек был их труд, но куда несподручнее был труд глядеть на результат грызни их. И одни гдядельщики отошли в молчании покупать лакомые части естества в магазин «Пятёрочка», другие потупили долу полный недоумения (это когда умел ты в принципе, но немного не доумел по независящим от тебя) взор, третьи возмутились всеми предсердиями своих зеркальных нейронов, с эмпатическим прискорбием сообщая: не имеем и иметь не желаем ничего общего с искусством, именуемым «современное», и пути наши во времени разочтены. И вот теперь, когда кажется, что весь чёрный асфальт Малевича уже съеден, сквозь объедки просовываются, прорисовываются оголтелые кости деревянных корней, подобных тем, что имеются в природе, только по-настоящему – на холстах
Диваныч
Диваныч – ему и годков то было всего под тридцать, но уже заслужил – заслуживцы так и обращались к нему по слегка искажённому отчеству с одновременным юмором и уважением – Диваныч сбросил с плеча увесистую сумку, немного помедлил, проверил, хорошо ли закрыта дверь. Капала в ванной вода. Он плотно завинтил кран, перекрывая лишний звук. Сосредоточившись на моменте, расстегнул сумку, откуда выглянули, маскируясь под маленькие брошюры о вкусной и здоровой пище, розовощёкие пачки билетов государственного банка. Ему предлагали на карту, можно было сопроводить её запиской или прямо на карте написать пароль, но Диваныч чувствовал, что карта это не тот носитель – неверный, обманчивый призрак. Может и не сработать. А нужен проверенный дедовский верняк. Диваныч достал смартфон и стал пролистывать фотки подчинённых коллег – сиськи, сиськи, сиськи – сутенёр он был въедливый, с пристрастиями и при подборе персонала руководствовался своими мерилами: чтобы определённого размера и нужной формы. Остальные части фигуры, личности и лица могли варьироваться в произвольном порядке. Фирма гарантировала сиськи, а Диваныча среди своих прозвали «сись-админом».
Он остановил взгляд на фотографии второй жены отца. Она всегда угощала его конфетами, и в детстве он привык считать это любовью. Про мать отец всегда умалчивал, да и что толку, если её всё равно нет. Диваныч достал свой хвост, хобот, трубку, колбаску, огурчик свой достал, гулькин нос, штуковину, вытащил барабульку и чилику, пупсика и штепсель, извлёк писульку, волшебную палочку и Мишутку, выпростал Дмитрия Владимирыча и стал его гладить, разминать и прогуливать по оси ординат. «Дмитрием Владимирычем» почему-то называла прибор одна из его подопечных дам. «Как поживает наш Дмитрий Владимирыч? Не хочет ли Дмитрий Владимирыч покататься?» Требуя от себя удовольствие и постепенно добиваясь результата, он повторял старую мантру: «Всё дело в волшебных пузырьках». Мачеха откликалась экранной улыбкой толстых губ, похожих на бритых гусениц павлиньего глаза и протягивала конфету из пограничной полосы детства. Ему хотелось верить, что ей нравится эта их односторонняя связь и что она не против последствий такой совместимости. Наконец Диваныч опрокинул посевной материал прямо в расстёгнутую сумку, тщательно перемешал его с билетами государственного банка, затем вытер руку банкнотой и довольный проделанной работой вышел из дома с застёгнутой сумкой наперевес.
Цель семилетнего труда была достигнута. Диваныч подкатил к ограде детского сада, похожего на тот, выпускником которого он числил себя по памяти. Он вышел из машины и метким броском перекинул сумку через забор, радуясь тому, что угодил точно в квадрат песочницы. Приземление было мягким, и такую же мягкую, аккуратную, полную заботы и ласки жизнь они с Дмитрием Владимирычем ожидали для своих отложенных личинок под сводами государственного учреждения
мамули
очередной международный скандал готов разразиться на мировом рынке продажи биороботов: крупный американский холдинг приобрел южнокорейскую компанию «Да Вай», ещё недавно лидировавшую среди производителей киборгов, заточенных на удовлетворение сексуальных треб, но вытесненную с рынка более простыми и дешевыми моделями китайских конкурентов. Инициированная новым владельцем реорганизация убыточного производства, стимулировала принятие неожиданного решения. В команду американских инженеров психологии, согласующих природу потребностей покупателей с возможностями искусственного интеллекта, был приглашен детский психолог Кэрол Кайзис, много лет специализирующийся на детских травмах, связанных с сенсорной депривацией и ранним отлучением от матери. Он предложил заменить программное обеспечение человекообразных роботов-проституток, переориентировав их на материнскую заботу о клиенте.
Для этого, во-первых, должны были измениться габариты киборга, чтобы взрослый человек мог погрузиться в большое мягкое тело «мамули», охваченный её складками и грудями, выделяющими специфический запах материнского молока и гормонального коктейля с точно подобранным химическим составом. Ты опускаешься в это уютное ложево и под воздействием убаюкивающего искусственного сердцебиения постепенно забываешь о том, что и кожа, и распространяемый ею запах, и выделяемое тепло – всё это подмена жизни, идентичная натуральность. Большая тёплая рука ложится на темя и аккуратно, с предельно рассчитанной осторожностью гладит тебя по шерсти, и, что иновационно, – напевает одну из тех самых песен, пропитавших детское твоё драгоценное время, которое, казалось, давно сдано в ломбард, ассигновано, и с тех пор ты так долго занимаешься дожитием под проценты, что уже как бы и дожил. Но откуда они – разработчики, боги – знают эти песни, вернее, знают, что именно эти песни «твои»? Анкетирование по Хейфсу? Система распознавания воспоминаний на основе социологических выборок? Скрытый гипноз? Генерирование вербального слоя по частоте тегоупотребления? Говорят, сейчас разрабатывается программа, которая собирает весь материал, что ты произносишь, записываешь, вплоть до звуков – всё, что имел место репостить, сканить, селфить, чатить, комментить и даже банить. Информация кодируется, и делается достаточно точный прогноз в обе стороны (в будущее и обратно), какие поведенческие программы были сформированы, что от тебя можно ожидать в плане личных чаяний и предпочтений, общественно значимых поступков, вплоть до сотых долей походки и показателей мимических изменений на единицу времени, учитывая коэффициент случайности, конечно. Так вот, для этой проги ничего не стоит посчитать, как ты – дословно – объяснялся в любви в свои шестнадцать, где это было (на холодном ветру, губы потрескались, ссутулившиеся слова-инвалиды умирают на полпути к гортани, автобусная остановка, компания теней, ожидающих транспорт до центрального рынка). Что уж там говорить о таких вещах, как импринтированная колыбельная или иной широко распространенный вдоль культурных меридианов контент эпохи – считается за один клик всего по двум осям: степень твоей устойчивости к воздействиям сентиментального спектра и средняя частота колебаний звуковых волн в списках наиболее употребляемых тобой треков. Полученный результат накладывается на тип музыкально-формализованных пристрастий и соотносится с фонотекой.
И теперь эти корейские недоросли со скрепами в мозгу выносят на площадь протестные транспаранты: им, видите ли, не нравится, что производитель решил сэкономить, причем сэкономить и свои деньги, и их деньги тоже, не говоря уже о миллионах сэкономленных киловатт, что потребовались бы на полный цикл создания «мамочек» с нуля. Рациональные конвенции отступают, и вот мы уже не поборники экологической нравственности, следящие в своих мобильных приложениях, сколько ежеминутно потрачено энергии, выделено тепла и газа, израсходовано ресурсов полезных ископаемых, воды, воздуха, причём не только в нашей семье, но и у соседа (слава богу, пять лет уж как добились подписания всемирной конвенции «Об экологическом слежении», все ещё кричали: «Снижение за счёт слежения! Око за эко!»). Нет, теперь рацио задвигается в пыльный ящик и на центральную площадь выползает свежая толпа петикантропов и васикантропов, которые вдруг обнаружили, что с мамой спать ай-ай-ай, хотя эта мама в родственном отношении гораздо ближе расположена к микроволновой печке, нежели к ним.
Спусковым крючком для всей этой этической какофонии послужило сохранение в новой модификации «мамуль» прежних механизмов обслуживания, присущих старым моделям, в том числе возможность включения режима профессиональной лексики и весь софт вагинального захвата, от которых новое руководство «Да Вай» не стало отказываться, предоставляя потребителям самостоятельно делать свой выбор – по-прежнему обращаться с мамулей, как с проституткой, или же пользоваться ею в новом качестве. Для рудиментарно-традиционной части корейского общества ноша либеральной альтернативы оказалась слишком тяжела. «Секс с мамороботами – каннибализм наших дней!» – восклицают их плакаты, их посты, их комменты, привлекая в противовес полные злой иронии лозунги оппонентов: «не ебите нам искусственный интеллект!»
- вот как по-твоему, кто был первым эскапистом?
- тот, кто первым выбрался из воды на сушу, ему явно было не очень уютно в этой солёной расплодившейся жиже
- тогда уж это были скорее дельфины – им хватило ума осмотреться на грешной земле и дёрнуть обратно
- вот-вот, мне и неясно с этим эскапизмом: в какую сторону мы бежим – отсюда туда или наоборот, скорее всего мы эскапируем в любом направлении, лишь бы не сидеть на месте и имитировать спасительное движение
- да уж, эскапаемые
антропоцентроз
свет декабрьских утр
перебежчик разносчик простуд
(заболеть острой памятью лета)
это вирус фотона из гущ
мироздания он вездесущ
и так далее. Силлабо-тонический набор для самостоятельных поделок прилагается. Эллочка Людоедка, теперь уже завотделом рифмованных канцелярий, делится реставрированным опытом слепленных из междометий слов, вспоминает, как предки её изготавливали первые речевые наборы из эмоциональных всплесков, кидали друг в друга снежки Ых, лепили бабу ВеДи, обсасывали Гар-Гор. Тогда, в декабрях доисторического, свет ещё не был назван – только озвучен в набухающих эскизах гортани (гар-гор-тани), он был тогда просто свет-Ээээ, и к нему лёгкой рифмой ложились Ээээ-нежность, Эээээ-день, Эээээ-венк, э-стонец и другие многонациональности световых декабрьских утр
краткий перечень крымских фаун
морской пёсик. Расположен где-то посередине между морским котиком и летучей подмышью, между семейством и отрядом, между обязанностью перед партией и безответственностью перед женщиной. Как видим, положение его незавидно, поэтому он вымирает, размножаясь всё активнее, чтобы его наконец заметили, поняли, приласкали и занесли в красную книгу. Говорят, там ещё осталось немного места для всех. Кроме вирусов, конечно.
Дельфиногие. Впрочем, о дельфиногих чуть позже.
Жук. Их невероятное количество, нас интересует больше жук Шёнберга, его можно если не увидеть, то по крайней мере сыграть, тем более что полировка жука и фортепиано очевидно совпадает, так будет легче и исполнителю, и самой пьесе. Сказать о жуке, что он жив или мёртв, мы не можем, как не смогли в этом удостовериться и однофамильцы Шёнберга, небезызвестные Шеленберг, Шварц и Шнитке. Сама постановка вопроса мыслящему существу, к которому каждое мыслящее существо себя небезосновательно причисляет, кажется дикой: жук жив уже только потому, что мы его произносим, жук уже мёртв, так как он не есть мы (в частности я). Правильно о нём сказать было бы: ни жив, ни мёртв. И не откладывать жука в долгий ящик, но произвести известный лингвистический анализ: УЗИ, ЕГЭ, МРТ, ИТД, ИТП. Если он их действительно сможет преодолеть, мы с человеческой точки зрения возьмём на себя полномочия утверждать: Жук.
Теперь дельфиногие. Их ещё не изобрели.
Осёл непонятным образом забрёл в текст – что о нём говорить? – вероятно, в результате оплошности во время исполнения трюка с исчезновением означенного животного. Я всячески противлюсь его присутствию, но не могу отрицать действительной очевидности и, стало быть, правомочности его как такового. Об осле из доказательной базы памяти известно следующее: он встречается во многих испанских текстах от Сервантеса до Хименеса, поэтому предлагаю присоединить республику Крым к Испании по той простой причине, что в гражданском браке с этой страной Крым ещё не состоял, а осла я здесь уже обнаружил.
И наконец дельфиногие, впрочем, о них уже и так много сказано
гладкоствольный пупырчатый
когда-нибудь я им наверняка воспользуюсь, может быть. Мне подарили его, дай бог памяти, или это так только кажется, дед ещё говорил: примерь, хотя как его примерить, ни рукавов подходящих, ни кнопок? Часто доставал, вертел, гладил и представлял, как, но что толку? Мы ведь всю жизнь чаще всего представляем, а так и не совершаем, часто даже и не достав как следует. Вот и сегодня. Как-то хотел передарить одному приятелю по случаю его дня рождения, но передумал – подарок, традиция, привычка. И вот опять достаю, глажу, зная наизусть каждую гладкую пупырышку на. Потом кладу на место, завернув в плотную бумагу по тем же сгибам карты местности – и кому пришла в голову мысль заворачивать пупырчатый гладкоствольник в географическую карту? Ему бы к лицу фланель или флис, или другая какая-нибудь фигня, лишь бы на «ф», но специально искать ему обёртку – не заманчивое предприятие, да и зачем, что он, молодящаяся френдесса, что ли? Пупырник он и есть пупырник, словно какое болотистое растение. В моей руке хранится список ощущений, и среди них то, как я его достаю, гладкоствольный, пупырчатый и... не прячу. Рука знает это чувство, но не досаждает мне, рука, быть может, просто верит в меня, она знает старинную индейскую поговорку: только применив вещь, сможешь понять её предназначение
в елсу
На опушке вегетарианского леса обнаружили волка, только что оприходовавшего зайца. Клочья пушистой мякоти увязли в пасти.
- что ты делаешь?! – возмутились очевидцы.
- я занимаюсь утилизаяцией, – не растерялся волч.
И зверьё отступило, вняв: существо занято серьёзным делом. Использование точной, удобоваримой терминологии, характеризующей тип вашей деятельности, доступность информации и открытость к потенциальным клиентам – залог успешного продвижения на рынке леса
женщина отрезает кимоно
пока кошка в целом спит, я частично отрезаю у неё хвост, его кончик, сделав предварительный укол обезболивающего (не из гуманизма, конечно, так как последний, что следует из названия, адресован только людям, а для кошек соответствующий термин ещё не придуман), но чтобы, когда кошка проснётся, сделать ей сюрприз – пушистую игрушечную мышу на верёвочке, забаву для кошки из её собственного немножка. Спросонья она даже не понимает, в чём тут подвох, и заинтересованно балуется с новым подарком. Я снимаю эту игру на видео и отправляю его в музей современного искусства в Киото, где совместно с копией старинной гравюры, повествующей о гипертрофии бережного отношении к кошке, оно образует долгожданный диптих «Восток-Запад». Японцы радуются, как дети, и снимают контемпорари на свои смартфоны. Они любят искусство и верны традиции. Говорят, один японец, влюбленный в традиционное искусство, погиб, потому что кошка заснула у него на ноге, а он, будучи послан в магазин за вторым саке, отрезал себе ногу, чтобы не потревожить животное, однако животное перепрыгнуло во сне (речь идёт о редком виде сомнамбулических кошачьих) на другую ногу несчастного, отчего ему пришлось уменьшиться ещё на одну часть. Так она прыгала и прыгала, а он кромсал и кромсал, к сожалению, делать спасительное харакири в подобных случаях не предписано
расшифровка
- хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Почему меня раздражает эта экспансия принципа «здесь и сейчас»? Во-первых, как любое навязчивое мнение, популярная идея или общественная парадигма, претендующая на роль норматива, это не может не считываться как агрессия. Подсознательно я её так и ощущаю, хотя изначально это вполне соответствовало моим убеждениям. Во-вторых... Да, давайте просто разберемся, о чём идёт речь. Ведь это же простой принцип фокусировки внимания на том, что делаешь, будь то дыхательная гимнастика или вбивание гвоздя, это знакомое всем, состояние, когда ты чем-то увлечён и находишься в потоке жизни, тебя оттуда не вытащишь никаким приспособлением, это никак не связано с насилием над собой по имени практика, это как бы такое состояние постоянных сексуальных отношений с миром, ласки, заигрывания. Другой вопрос, если тебя настигает некая форма импотенции – апатия, скука – здесь требуется уже глубокое, быть может, медикаментозное вмешательство, а здесь и сейчас в этом состоянии будет только хуже. А в-третьих, и это для меня, пожалуй, самое важное – накладываясь как бы вторым слоем на систему западных ценностей с её уклоном в сторону стиральных и висцеральных машин, эта идея о присутствии суммарно выдаёт, что здесь и сейчас я хочу блаженства, здесь и сейчас я хочу поездку за границу, здесь и сейчас... Я упрощаю, конечно, форм блаженства множество, принцип один – получить удовольствие и не париться. А я говорю вам: парьтесь, ибо близок час вопиющих в пустыне, вопиющих не частным образом, но всем хором! Сейчас самое время париться, так как на носу парниковый и прочие непредсказуемые эффекты, и только принцип долгосрочной перспективы может спасти такую хрупкую, слабую в сущности жизнь, по крайней мере многоклеточную ее форму. Но поскольку я как-то так уж уродился, многоклеточным, то за них и радею, хотя, конечно, представляю, что ядерная война или другой какой-нибудь катаклизм могут привнести много интересных возможностей в области мутаций и образования новых форм белковых структур. Всё это не отменяет и не обесценивает достижения восточной философии, напротив, мы можем их использовать: например, если все активно займутся недеянием, тепловой эффект будет гораздо меньше. (Смеётся). Дедушка мой посадил сад пятьдесят лет назад, до сих пор мы пользуемся его – дедушки и сада – плодами. Меня вдохновляют такие примеры. Или вспомним, как в старину морили дубы, погружая их в воду на срок жизни нескольких поколений, вот они, блин, парились, чуваки
- спасибо. Но вообще-то вас никто и не спрашивал
дегустация
тонкие ценители депрессивных состояний никогда не спутают глубокое, ровное, попробуем так выразиться, умиротворённое желание умереть и грубоватый, требовательный позыв к самоубийству. В первом случае ты как бы уже там, но имитируешь существование, подыгрываешь близким своим присутствием, оскорбляешь призраков материальными носителями – передвинутой костью, поведённой мышцей, морганием. А в мыслительных приступах о самоистреблении ты именно чувствуешь биение жизненных источников, ты весь здесь, даже больше чем те, кто смело заносят над жертвенным тортом нож и смеются, не ожидая возмездия, и полны видимого наслаждения. Они так же далеки от жизни, как плавающий в реке – от воды. Тут надобится некоторая дистанция, хотя бы на длину брошенного взгляда, а он всегда со стороны. Именно поэтому думающий о смерти с позиции самоубийства, ведомый болью безысходности, так близок к жизни, в то время как просто нежелающий быть почти блаженствует в своём бесчувствии. На его долю придётся разве что рак или приключатся нежданные родственники по линии фаллоса, и таким образом он будет, возможно, даже разбужен, хотя и с некоторым огорчительным опозданием. А теперь приглашаем вас в дегустационный зал, вашему вниманию сегодня будут представлены малоизвестные марки авитальности из наших запасников
не так
да нет же – всё было не так, то есть, конечно, было желание выпить кофе, какой угодно, жажда домашнего как таковая, были баночки, большие, с аккуратно выведенными номерами и мелким неразборчивым с нашей дистанции шрифтом. Потом при вскрытии в них оказались порошки – белый, цвета молотой кости, пегий, словно из крематория, а больше всего было баночек с чёрным, зольным цветом и вкусом, и смыслом. Надсмотрщик засмеялся: «Пейте, пейте, такая вкуснотища! У вас же сегодня праздник». Тогда Сильвия взяла щепоть (столовые приборы уже не выдавали), демонстративно сыпнула ее в холодную тусклую воду и стала пить эту гадкую настойку из пыли, копоти и смерти, отставив мизинчик в сторону и искусственно, с трудом подавляя чахоточную хрипотцу, смеясь. А мимо проезжали открытые ландо, – или как там они назывались до всего этого? – беззаботные люди щурились на солнце, и утренний воздух был пронизан ещё еле уловимыми ароматами – венских, парижских, пражских, московских, сталинградских булочек, пекарных изделий Хатыни и сдобы Бабьего Яра
вождь
вождь племени, какого больше нет, движется оживлёнными улицами города, затопившего его родину. Иногда он встречает сослуживцев по джунглям и прериям – те стыдливо переходят на противоположную сторону. Можно было бы зайти выпить в кабачок, он видел, так делают другие вожди и шаманы, лишившиеся места в круговороте вещей, но вождь заговорен – вино не берёт его. Женщины воняют красотой, у них вычищены до блеска ногти, зубы, серьги, они слишком приветливы. Он несколько раз пробовал прикоснуться к ним собой, щупал лицо понравившейся незнакомке, трогал грудь – женщины шарахались в сторону и кричали на него грязью. Вождь не мог понять, разве не для этого они выпячивают всё это, не чтобы трогать, щупать их? Впрочем, он уже давно старается не думать о новых правилах, носит одежду, какую принято, даже выучил несколько слов на городском. «Как дела, вождь? – булочник подмигивает ему из-за своего прилавка, – будет гроза, как думаешь?» «Всё споки-оки» – отвечает вождь. Эту фразу он запомнил, потому что похожим звуком звали его мать. Счастливая, она ушла, когда он был ещё в расцвете, вернее, когда было поле, где можно было цвести. Сил и сейчас много, но они не пригодны, перезревшие силы, много мякоти, нет упругого сока. Зелёный банан созреет, переспевший уже нет. Переспевший банан переходит на красный свет, машины гудят, останавливаются, высунувшиеся водители кидаются грязью. Он знает, что машина может сбить, но привык свысока относиться к мёртвым предметам. Если бы у вождя спросили, почему он не боится, что его собьёт машина, он ответил бы: «я не её еда». Но по-вождиному тут никто не разговаривает, да он и не ищет слова. В своей комнате он часто лежит взглядом вверх и не двигается, скорее всего тренирует беспамятство, стирает лишние плёнки, слайды, удаляет копии родных голосов. Под утро, устав от уборки, он забывается и что-то вроде спит. Сколько ему лет? Осталось? Да нет, минуло. Сложно сказать, мне кажется, я знал его всегда, с детства. Так может, то был другой вождь? Этот, этот, он всегда так и ходил с перьями на голове. Его когда первый раз из психушки выпустили, мне мать рассказывала, они, кажется, вместе в школе учились, он тогда нашёл себе в карнавальном магазине эти перья и решил, что он теперь настоящий вождь, и разговаривать почти перестал. Эй, вождь, вооождь! А правда, что ты можешь съесть человека сырым и даже перед едой не помолишься? Ты ведь был великий охотник, вождь, да?
Вождь медленно, с достоинством вкладывает стрелу слов в натянутую тетиву: «Споки-оки. Всё норм»
93-й
помню, брату моему старшему двоюродному – от него и тогдашний пересказ с неизбежными искажениями памяти – прислал товарищ письмо из армейки, где ему посчастливилось служить в подразделении, охранявшем телецентр в октябре 93-го. Так вот, он делился радостью, что в те самые дни штурма им, защитникам Останкино, восемнадцатилетним пацанам, пять минут после гитлерюгенда, выдавали очень крутой по меркам голодных девяностых паёк, там даже был шоколад, вроде Марс или Сникерс – мечта нашего тогдашнего голодранства. Мне представляется этот запоминающийся во всех отношениях рекламный ролик, который обязательно надо было снять товарищам из соответствующей шоколадной организации: стрелок выпускает в подступившую толпу автоматный рожок, достаёт из патронташа батончик, изящным жестом срывает чеку обёрточной бумаги и молодыми коренными впивается в сладкую мякоть калорий. «Mарс – съел и порядок!» Мир познается по таким ёмким деталям, оцифровывается метафорами, и если бы мне снова довелось работать в образовательном учреждении номер таком-то, принёс бы детям на урок истории глазурованный батончик в качестве документального свидетельства, артефакта события
лингвистический случай
один мой приятель страдал глубокой безвыходной хворью, я бы назвал это синдромом запущенной интеллигентности. Болезнь прогрессировала до такой степени, что когда ему на исходе перипетий семейной жизни пришлось встретить светлый час громокипящей ненависти, лежащей в основе основ, и ждущей исподтишка, когда уже милые натешатся иллюзией единения, и вот, когда они натешились, и не имеют сил дальше руководить своей связью при помощи разума, чувство приязни оборачивается аверсом и подноготно мстит – тут бьются сердца, тарелки, ликует ложь и предполагавшиеся измены дают обильный урожай, благо органическое земледелие у нас набирает оправданную популярность, только мульчируйте и медитируйте, и будет дано вам мерой преполненной, как выражается библия, или «с походом», как говорит народ, эту библию изобретший, но редко ею пользующийся, так вот, когда ему на исходе перипетий пришло время выпустить это самое аверсное состояние и придать ему вербальное выражение в лучших приметах народной словесности, Николай застопорился, он не мог себе позволить, он был выше, он был иначе, он вообще не мог принять, что это именно оно, что все накрылось негаданным аверсом и выход только один – в дверь, и осталось только броситься в эту дверь, как в единственную реку с громким финальным криком подстреленной, отстреливающейся выпи, не разбираться в выражениях, но выхватывать первые попавшиеся под руку и бросать в обидчика. Однако алгоритмические наборы верховных слоёв языка, полезные в прежней потерянной жизни, теперь мешали ему, он искренне пробовал высказаться грубо, являя неудачные громоздкие конструкции вроде: «я даже не в состоянии совершить акт дефекации в радиусе твоего ближайшего присутствия», но эта крупнокалиберная мортира, этот неуклюжий немецкий «Карл» в условиях ближнего боя проигрывал минометным наброскам его бывшей спутницы, и Николай стыдливо отступал, сдавая Киев, Тернополь и Малопоповку.
Мы немного переживали, наблюдая, как он скатывается во всё более глубокие области депрессии, как его больная, ущемлённая чувственность не находит отражение, прячась за скудными правильными словами, отрепетированными условностями, вполне подходящими для заочной роли мальчика из приличной семьи, но услужливо губительными в ситуации, требующей выпрыснуть накипь, слизь, прорвать морок. Впрочем, некоторые обороты были даже весьма к месту, например, на вопрос «вы с ней общаетесь?» Николай мог ответить «данный вид связи недоступен для абонента». Кого он подразумевал под абонентом, трудно сказать, но звучало это убедительно, тон соответствовал человеку, уверенному в себе и простившемуся с аверсом, однако смущала некоторая театральность произносимых фраз. Было заметно, что эти длинноты используются им в качестве бинтов, чтобы замотать продолжавшую кровоточить рану.
Потом на год или около того я ускользнул в собственные насущные дела, в городе бывал редко и упустил Николая из активного поля зрения. Кто-то из общих знакомых высказался в том духе, что дела его идут на поправку, по крайней мере кризис миновал, и опасные предметы вновь могут быть частью его ежедневного обихода, ещё через некоторое время мы, кажется, случайно пересеклись, и я по недомыслию выронил изо рта вопросительный стандарт: «как поживает твоя бывшая?» Я уже ожидал, что прозвучит нечто вроде «она экспериментальным путем исследует свою греховную природу в широком кругу услужливых ассистентов», однако Николай неожиданно ответил: «а мне пох...». В этот момент я понял: болезнь действительно миновала
меморандум
в романе Майкла Скилси «Поздняк метаться» (есть много вопросов к переводчику, но все они не решаются быть заданными, онемев от восторга и благодарности за столь титанические усилия, позволившие нам держать эти полкило диетических переплетений мысли, диковинных фантазмов, сатир и лингвистических экзерсисов в духе Толкиена, всё это в русском весе, твёрдом переплёте и на долгую память) мы обнаруживаем себя в будущем, которому, смеем надеяться, не суждено сбыться. Все млекопитающие, пресмыкающиеся, подданные младшие братья заменены на электронные копии, небо специализированных «природных» парков полнится жужжанием разнокалиберных птиций и жучья, оснащённого бессмертием солнечных батарей и пластикового хитина. Заданные алгоритмы хранят их от опрометчивых траекторий. Надо ли добавлять, что и пчеловеки этого мира, разворачивающегося в привычных, в общем-то, декорациях антиутопии, укрощают свою природу схожим образом унификации, внешней эргономической выгоды и социальной безопасности, когда сознательные и подсознательные импульсы каждого гражданина подлежат регистрации в местной поликлинике и находятся в публичном доступе. Наш варварский взгляд читателя выхватывает и прочие перспективные ужасы поздневековья, но не о них речь и не о сюжете, в который многое прискакало из фантастических вестернов азиатского Заполярья. Случается книгам или фильмам, в целом более или менее выдающимся, обнаружить вдруг такую малозаметную нефундаментальную частность, которая способна перекрыть общее впечатление от всех вымышленных событий и оставить нестираемый маркер в зрительской памяти вопреки прогнозам авторов, полагавшихся, быть может, на более оригинальные или откровенные сцены, на графику, сценографику или, скажем, родинку в пронежности героини (как и сейчас мы пускаемся в эксперимент с этой самой пронежностью, кою читатель, быть может, даже не заметит, потратив ресурс своего внимания на другое). Так, в «Пиратах Карибского моря» есть мимолётный эпизод, – да, я когда-то позволил себе иметь удовольствие посмотреть эту сверкающую беллетристику в семейном кругу друзей – когда только что оживший пират-мертвец получает в грудь пулю, и вся его горячая долгожданная жизнь умещается в несколько секунд боли между тем моментом, как он смог ожить, то есть обрести возможность чувства, и другой точкой отрезка, когда чувство вновь покинуло его. Эта аллегорическая изюминка, конечно же, тонет в потоке других происшествий, присущих жанру, но я уже много лет вспоминаю многосерийную эпопею с движущимися говорящими фигурками именно по этой – в несколько кадров – сцене. Итак, в тридевятом плюрократическом царстве будущего, где власть принадлежит не просто народу, но даже как бы народу в его сиюминутном состоянии, так как все актуальные вопросы земного бытия проходят по электронным ведомствам непосредственно в он-лайн режиме и доступны мнению каждого члена общества, и каждый успешно прошедший тестирование на знание элементарных приемов пользования сетью имеет право подать свой голос при решении той или иной проблемы, значение этого голоса тем больше, чем ближе официальная локализации (в наше время – прописка) голосующего к месту локализации проблемы. Итак, в этом тридевятом глобе некто – конечно же, мальчик и его верный киборг-помощник, конечно же, старой модели, зато такой родной, понятный, верный и простой в управлении – обнаруживают в дупле древнего дуба, одном из немногочисленных живых древ Нью-Йоркского Центрального Парка (а где же ещё?) необычный манускрипт, даже, можно сказать, небольшую апокрифическую библиотеку, раскрывающую глаза и сенсоры удачников на историческую ретроспективу. Почти все найденные тексты написаны на двух языках, вернее, к оригинальным текстам книг на непонятном языке приложены копии переводов на английский с ошибками, выдающими в переводчике лицо, не являвшееся непосредственным носителем языка, но, в то же время, знавшее его достаточно близко. Вот уж где заведующий кафедрой иносказательности Скилси устроил настоящий разгул, казачью вольницу новоанглийского сленга, в географии которого узнаются ориентиры скилсовской диссертации "Speech mutations. The experience of successful mistakes". Дальше. Из этих нацарапанных (куриной лапой?) страниц герои узнают о существовавшей – параллельно с человеческой – культуре других высокоразвитых животных, объединявшихся кланово, местечково, хранивших и передававших знание сокрыто от взгляда высших приматов, опьяненных своим рациональным превосходством. Несомненно, вниманию героев и читателей достаются случайные крохи с барского стола исчезнувшей цивилизации, и то лишь по той причине, что кто-то из Объединенной Коалиции Равных нарушил договор о неразглашении и сделал перевод на запрещённый человечий английский. Можно предположить, что на это решились представители одного из одомашненных видов, многолетним соседством с людьми пропитавшиеся их двояковыпуклой этикой и не сумевшие устоять перед искушением нарушить тайну. Но именно благодаря этому предательству мы хоть немного узнаем о том сокровище нетрадиционной анималистической культуры, что безвозвратно утрачена вместе со своими носителями. В задачу этого беглого обзора не входит описание сюжетных перипетий романа, к тому же он стоит того, чтобы отказаться от непрезентабельной роли заведомого болтуна и дать читателям потрудиться на ниве собственных открытий, что поджидают их на пути к финалу. Я затронул только ту часть, где меня зацепило щемящей нотой упущенных возможностей, когда Атлантида тонула по соседству, а увлеченные первородным грехом научного прогресса представители процветающего общества влажных салфеток этого не заметили. Последнее, что осмелюсь себе позволить к предварительной озвучке: один из апокрифических текстов большого дупла – копия протокола заседания, на котором за сотню лет до происходящих в романе событий решением Малой Коалиции был отвергнут план революционного уничтожения человечества, выдвинутый её наиболее хищными представителями, план, где был детально разработан весь ход операции по свержению «царя природы» с его самовольно воздвигнутого пьедестала. «уничтожить людей будет такое же неправило как поступают они мы не мочь позволять себе действовать уподобно людям не то создастся птицийдент такого позвольства и мы выиграем тоже плачевное самое» – звучало в меморандуме, в сломанной лексике которого Скилси мастерски зашифровал пару словечек из ийерамизильского – для тех, кто понимает, конечно. Как показала история, это проникнутое духом пацифизма решение оказалось губительным для большинства земных видов, но, увы, пока нас не истребят, мы обычно всерьёз не задумываемся о том, что это действительно возможно
три миф-универсала
я предполагаю наличие трёх единокровных мифов, укорененных в психике и связанных с непосредственными потребностями носителя мифологического сознания – человека – и противоборствующих между собой посредством религиозной позиционной войны. Один из них о великом золотом ясельном веке, о героической соске, великой благодатной сиське и позолоченном фаллосе, на который падают лучи заходящего солнца, освещающего путь назад, в прошлое, в ретроспективу с затёршимися или вымаранными частями трагического. Все линии сглажены, и в просвете между деревьями мелькает образ доброты и справедливости, только попробуйте его оспорить своими грязными критическими замечаниями и отвратительными опровергающими фактами – воздастся вам со злобой сверх меры. В этом мифе мама – это святой предмет восхищения, удобный для клятв, предки все сплошь герои и пассионарии, а «Ленин такой молодой». В другом мифе обретается надежда, там всё устремлено вперёд, он заряжен ожиданием, готовностью к бессмысленной и, быть может, жестокой жертве или наоборот – желанием предаться опустошающему томительному бездействию, когда скрытый заряд активности не находит воплощения. Этот миф поднимает из окопов, бросает на амбразуры и делает мытье посуды абсолютно бесполезным занятием, если только от мытья не исходит сияние другого, обновленного мира, о котором долго говорили и ещё дольше будут говорить, который мы предвкушаем там, за синими морями, за пиком непокорного Коммунизма. Третий миф как бы антагонистичен двум первым, он пытается вычеркнуть их, посягая на единственно верно указанную направленность душевного движения, что и выдает в нём самозванца не меньшего, чем предыдущие оба два, он миф камуфляжа, миф непритязательности и обманчивой простоты. Он зарабатывает конвертируемые лайки, раскрутив на руле велосипеда зажимы, и научившись управлять этим бесполезным увиливающим видом транспорта в той степени, что может проехать несколько метров, не свалившись на обступившую публику, среди которой находится много желающих попробовать на спор этот трюк и тратящих на это увеселительное мероприятие свой ресурс. И дело не в том, что трудно научиться пользоваться этим изобретённым в юунтарбо сторону велосипедом, инструментом усложняющим перемещение, а не наоборот, а в том, что на нём некуда ехать. Я имею ввиду мифическую схему «здесь и сейчас», столь популярную сегодня, что, боюсь, рынок продажи туристических ковриков мог бы обрушиться, если бы не эта народная любовь. И миф о прошлом, и миф о потом, и миф об отмене мифов преследуют свои корыстные социальные и частные цели, и единственное, что мы можем предпринять в этой ситуации – согласиться с необходимостью этой гормональной триады и не требовать от мифа большего, чем он может нам дать
фрагмент завещания
если бы я не был от природы обручен причинно-следственной связью с особями своего вида, прослыл бы флорофилом. Пересадили бы мне что-то куда-то и стали б затем про меня говорить: любит всё, что не движется – особенно яблоню в цвету, алычу, эту выскочку с белым павлиньим веером, кажется, у него что-то с медуницей. А так я вполне себе благопристойный садовод-любитель, держу себя в руках вместе с секатором, лейкой и триммером. В этом году была на Кубани тёплая зима, инжир, даже не будучи укрытым, остался невредим и заявляет свои ягодные заготовки, персики уже отцвели, яблони в собственном бледно-розовом соку раскупорены на весь мир. Когда тревожные мысли отступают, на берегу остаётся одна, полудохлая, старая, с облезшей чешуей и следами от крючков мысль: почему же когда снаружи происходит такой очевидный рай, внутри нас случается вялотекущий ад, где-то слегка тлеющий, а там и разгорающейся вовсю? Повертев мысль в руках и не найдя ей применения, отпускаю, благо новый прилив образов принимает её в свои объятия. Да, ещё улитки, тюльпаны, и конечно, ёжик. Есть такое поветрие: умершего пускают по ветру, предварительно слегка видоизменив до состояния пепла, иначе плохо летает и дурно пахнет. Я не то чтобы верю не верю в загробье, просто даже не тужусь в эту сторону, но если вдруг случится умереть, предпочту, чтобы тут и развеяли, в моем саду, где возлюбленные древесные красавицы, с которыми у меня не может случится «роман» – лучший памятник, который можно пожелать. И пусть эти памятники мной напоследок полакомятся, как я питался ими
пятый
и появился пятый всадник, возвещая конец конца. Конь конца. И то, что давало жизнь, стало избавлять от неё, и страх был так велик, что прельстились пустотой и недеянием, горемыкались от практики к практике, ища утешения в словах, в слове, в единственном звуке, подобном коровьемууу. Но не было утешения и в звуке, ибо время согласных и несогласных прошло – настало время безгласных, безухих, искорявленных, неторопливых в своём разложении. Труп больше не восходил на небо, переполненное, оно отвергало всякую одухотворившуюся мертвечину. Поднялся великий кайфун, завертелся, вобрал могилы предков, закружил их и низверг сотлевшие мощи на города. Они падали на проезжую часть, пробивали крыши торговых и развлекательных, сыпались на детские площадки живым напоминанием неотложной беды
многоголосье
«сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен». Пусть Блок и не самый цитируемый мною поэт, всё же иногда я люблю обводить внутри себя, ощупывать эту поэтическую формулу. От мамонта, от большой поэмы может остаться в народной памяти лишь упругое сухожилие верно натянутой строки, и напряжением этих слов раз за разом мы обегаем вверенную нам местность. Так вот, насчёт случайных черт: магию этой мысли, пригодной скорее в качестве рабочей инструкции для резчика по камню, я иногда пытаюсь применить на натуре – оглядываюсь окрест, вычленяю, жму «delete», запускаю электровеник. В отношении к нашей подъездной действительности (шире – к стране) часто бывает, что «случайными» вдруг оказываются практически все черты, барометр эклектики зашкаливает. Фраза поэта неожиданно приобретает русофобское значение, требуя удаления практически всего увиденного, несочетаемого на корню, и только примирившись с этим чудовищным сплавом азиатских и европейских заимствований, понтов и старья, предметов с утерянным содержанием и неопределённой типологией, всего этого многообразия, купающегося в отсветах китайской пластмассы, только свыкнувшись с мыслью об их праве на существование и отделив, отдалив себя от данного атипичного хаоса, можно испытать на какой-то миг то, что называется «любование». Например, любование ситцевыми женщинами с волосами цвета неопалимой купины, орошающими палисадники, где из-за кустов белой сирени выплывают резные лебеди – отбросы шиномонтажного производства.
В этом царстве есть свои преимущества: так, например, вы можете добавить в него любую деталь или вырвать имеющуюся, и целое не пострадает. Сама отечественная государственность, схожим образом относящаяся к своим гражданам, приникает губами к этому эстетическому роднику, предварительно пометив его целенаправленным плевком. Это же условие (невозможная полноценность) позволяет экспериментировать художнику со стилем, потому что выработать его нельзя – стиль предполагает заговор слов и смыслов в духе числового ряда Фибоначчи, но слова рассыпаются и перестают значить себя. Эталоном правописания становится не образец из среды авторитетных наставников, а среднее арифметическое игрушечных осколков, что выгребли из-под кровати во время уборки. Под правописанием я подразумеваю дословное: о чем ты можешь, имеешь право писать, непосредственно связанное с тем, как ты можешь это самое. И если это «стиль», то, как правило, со следами трупного окоченения, и не напасешься на него мастеровитых Франкенштейнов. Уже к середине 20-Ых Маяковский звучит собственным эпигоном. Стиль взыскует стабильности, он должен насосаться молока и покоя, а его бросают из детдома в детдом, от революции к застою, с эмпиреев к новоязу, опрокидывают люльку самиздата, макают в рунет. Сама историческая канва простегана принципом случайных черт и несообразностей, когда на сцену выскакивают статисты и второстепенные персонажи и начинают править балом, нивелируя сам принцип иерархичности. Я не знаю, что страшнее: считать возникновение приказов об уничтожении класса (« - Вовочка, ты из какого класса? - Буржуазия мы») неотвратимой логикой исторического вектора или игрой случая, допускающего к власти людей садистического спектра. От мысли, что истина «где-то посередине», становится страшнее вдвойне – выходит, что она горит заражением с обеих сторон, что человеку податься некуда.
Я бы не стал вешать икону мушки-дрозофилы в красный угол, но она там уже висит – в партере, в пантеоне, в паразитариуме. Крылышки ее распяты, чресла выпростаны, дух свободен, она безмолвствует о бесчинствах естествоиспытателей, которым нехотя успела намекнуть о тайнах и закономерностях генетического многоголосья. Пионеры не салютуют ей, минуя, – у них в руках мороженое. Памятник жертвам репрессий не будет установлен, потому что масштаб не тот. Масштаб эмпатии
полезное изыскание
у людей с пятой группой крови, оказывается, есть много преимуществ: они не подвержены респираторным заболеваниям, остеохондрозу, хондрозу обыкновенному, не было выявлено ни одного случая, чтобы кто из одногруппников пятой заболел раком, диабетом, оспойминаниями в острой форме. Именно по этой причине ты много лет посвятил работе по выработке такого типа крови, в частности, на математическом уровне. К сожалению, ни сложением первой и четвертой, ни умножением второй на среднее арифметическое от второй и третьей групп, ты не достиг желаемого результата. Эксперименты с реликвидацией и обособлением резусов тоже ничего не дали – природа с её специфическим пристрастием к четырёхзначному в этой области восторжествовала. Но когда вскрыли твоё собственное тело, пропитавшееся идеей числа пять, естествоиспытатели обнаружили во вскрытой крови наличие пятогруппных частиц. Эта пятая колонна, как водится, была малочисленна и притеснялась основным потоком, однако её удалось вовремя размножить, наладить массовое производство кровяных телец, чтобы давать детям вместе с томатным соком на полдник. Общая классификация групп осталась неизменной, конечно, но сок теперь заметно вкуснее, и детские щёки горят радиоактивным румянцем непроизвольной благодарности в сумерках, облепивших совсем уже детский дом
падежи
*
доча проходит в школе падежи. С ломательным и созидательным (ещё говорят «трудительный») всё обстоит достаточно просто, фамильный также редко вызывает затруднения, если ребенок живёт в семье, благополучной на 63,4 % от установленной нормы и выше. А вот кошательный – сущее мучение. Бесконечное разнообразие – кого? что? а? ну? и чё надо? – сводит с ума ещё толком на него не вошедших. Особенно сложно, когда кот то ли жив, то ли мёртв, а чаще всего дела кота именно таковы. И я бы очень хотел взглянуть, как Кинг (не тот, который музыкант, а что играет на нервах) умудрился бы обставить свое кладбище полумертвых-полуживых тварей, будь он русскоязычным классиком с бородой в уморительном падеже, в падучей
*
в поднебесной республике, известной своими изобретательскими находками в области пыток, ввели новый вид мученичества: провинившегося гражданина учат особенностям русского строя речи, а именно – спряжению и обособлению предлогов. Статистика утверждает, что ещё ни один из прошедших этот ад не стал рецидивистом
*
в школе нового типа детей учили считать, петь и танцевать до 365. Потом умножать и рисовать 365 на 10, чертить 365 на 20, на 30, сочинять 365 на 60, на 80, даже на 100. Дети из числа благополучных, уже поднаторевшие в опыте жизни, говорили: зачем нам сочинять 365 на 80 и на 100? нам в жизни это не пригодится, у нас и дедушка с бабушкой сочиняли только на 60. Талантливые педагоги не заставляли таких детей страдать и отправляли в уголок живой природы выращивать пластмассовые венки на выпускной вечер. К счастью, всегда приближался долгожданный новый год
nota ante mortem
репетиция предсмертной записки
дорогие мои, наверное, нет необходимости копаться в психическом и разбирать причины – она у всех примерно одна: усталость. Усталость от конкуренции за внимание, за ресурсы, за место в лифте, от попыток протиснуть слово в общий говор тех, кто порой не может связать и двух. В общем забеге к финишной черте всегда есть возможность прочертить собственную, пересечь её по праву победителя в индивидуальном забеге и развалиться на траве, вслушиваясь в удаляющееся гиканье. С особой тщательностью я стараюсь сканировать письмо, чтобы не впасть в интонацию самооправдания или укора, что может быть свойственно ситуации. Иногда (я бы сказал, крайне иногда) мы делаем то, что действительно, по-настоящему хотим. Ни разу в жизни я не видел, чтобы по телеку шла реклама самоубийств, возможно, потому, что никто не додумался продавать специальные наборы для таких случаев. По крайней мере в этом отношении я питаю надежду на свободу воли, что мой поступок обусловлен не столько расчётом сетевых маркетологов или другими внешними обстоятельствами, сколько собственным более-менее независимым решением, тем более что это одна из немногих областей, где мы ещё можем надеяться на положительные результаты эксперимента, пока ещё нас при рождении не вакцинируют бессмертием, не оскопляют и не подключают напрямую к капельнице нефтепровода. И если этот поступок окажется единственным, что был совершен мною по собственной воле, прихоти, алчбе, то я поставлю его выше всех своих картин, текстов и выступлений, таивших так или иначе в себе ощутимую общественную корысть
амазонки и харассмент
первый и последний раз амазонок описал Геродот. Если верить летописцу, вышеназванные одногрудые девицы бегали по степи и защищали свои права от инакополых. Завидев мужика, они кричали: «харас!» «Харас» по-амазонски значит мужик. На крик сбегались все одногрудые соплеменницы и учиняли над мужиком гаагский самосуд. По этой причине мужское население степи все активнее вымирало, а с ним, следуя биологической логике природы, глуховатой к тонкостям социальных отношений, стали реже встречаться и амазонки. Какое-то время их ещё можно было встретить на южных просторах в виде одиночных пикетов, но и эта форма жизни постепенно сошла на нет. Впрочем, мы, конечно, понимаем, что это миф, который придумал харас Геродот, но миф восхитительный, как сказал бы сведущий в английском британец: amazing!
бракосочетанец_диптих монологов
1. да как же звали того духовника, что нас сочетал? какое-то странное имя, из тех немецких, что бывают у обрезанных. Не... Ме... я же ведь тогда ещё спросил у него на исповеди: святой отец, я сомневаюсь, мне иногда кажется, что это совсем не моя невеста, что она другого поля ягода, мы из разных сословий и воспитание получили разное, не будет ли это преградой нашему будущему? если бы я тогда знал... да как же его звали то? толстый такой, холёный, как все эти святые отцы и святые братья, ручки нежные, с перстнями, и главное: «Сын мой, святилище брака даётся человеку не для увеселения плоти и приязненного времяпрепровождения, но как репетиция высокого чувства, которое надо заслужить», – и что-то забормотал на латыни, вот тогда и надо было рвать когти – репетиция! – сука обетованная, сам то он никогда в браке не состоял, приводов не было, а туда же – советовать, да как же его фамильё-то? что-то такое сладкозвучное, противное, карамель или хуже – зефир, Манда, monde, мир манды, мандарин, ага, хозяин мира, тоже мне, Медля, Ендель, вот – Мендель, вспомнил! – Мендель его звали, хитрая рожа, и чего он ко мне тогда прицепился?
2. нет и ведь я ему говорю а он? блин ну надо же козел козел а я то дура а. сама виновата. если бы не музыка. да танцевал он танцует конечно да но блин мы же не танцевать всю жизнь приехали. да. приехали, приплыли танго-кукарача а что он там ещё выделывал? и на свадьбе ведь и смех и грех хотя всё торжественно одно платье сколько стоило а он танцевать опять под это как его идиот хотя я его за это же наверное за что ещё больше в нем и нет ничего за что. и не знаешь что меньше – зарплата или прибор. мама мне тогда сразу сказала: дотанцуешься ты с ним а он все плясал плясло дебильноватое под это да как же оно? марш весёлых ребят марш марш левой марш марш правой о! вспомнила – Мендельсона марш он же ещё этих скрещивал мух с цветами мы по анатомии проходили стрекозёл блин
Вейярды
в своем интервью для районного отделения журнала «Форбс» чувашский триллиардер Михаэль Вейярды (напомним: исходной точкой для стремительного накопления капитала стал его экологический бизнес-проект по разведению пресноводных медуз, питающихся органикой сточных вод. Сегодня редкий сантехнический узел обходится без симпатичной розовой с сиреневым ободком «калоглотки»), так вот, отвечая на вопрос, зачем ему понадобилось скупать обширные земельные участки в убыточных регионах малой родины, пошутил: «не в моих силах избавить людей от предрассудков, а политическую карту от границ, но я хотя бы могу освободить часть земли от этих совершенно бессмысленных, несуразных, я бы и крепче выразился, этих рудиментов средневековой психологии». Недавно на ресурсе youtube появилось видео, где обладатель счастливой улыбки, Вейярды, оседлав бульдозер, самостоятельно сносит линию ограждений на принадлежащей ему территории и сажает ели в пустых полуразвалившихся домах. По мнению «Форбс», Михаэль являет пример состоятельного человека нового типа, цитируем: «изнаночного капиталиста, приобретающего от противного, финансирующего розу ветров. Не удивительно, что такой тип предпринимателя возник на просторах бывшего Советского Союза как результат мутации идеологии коммунального блага, адекватной только в условиях самой себя» – замечает наблюдательный журнал
транзит
машина ехала по извилистому шоссе, которое мягко огибало все выступы рельефа местности. Солнце в своём мнении всё больше склонялось к горизонту, из-за чего внутренность машины и внешность природы окрашивались нервно-паралитическим оранжевым тоном, одинаково завораживающим и алеутов севера, и альбиносов черноземья. В двигателе урчало урчало.
- Мечта – самый короткий путь к разочарованию, впрочем, и до него вы можете не дойти, угодив в обычное горе, откуда уже не выберетесь, если пойдёте этим путем. Мечтая внутри головы, мы способны в один присест, одним взмахом пересечь расстояние и время любой плотности, это наркотик, но после наркотиков приходит отходняк, а после мечты возвращается реальность с отрицательным знаком. Я говорю о самом вредном типе мечты, когда она становится основой планирования, когда вы не только представили зелёный газончик с бегающей детворой, но и придумали, как его (и их) завести, и начали осуществлять этот проект. В лучшем случае – в случае разочарования – вам достанется пластиковая трава местного спального района, скомканная копытами прожорливой гопоты, которая будет выменивать у ваших детёнышей деньги на щедрые подзатыльники. В худшем – гопотой окажутся они сами, и отвезут вас в лом престарелых досматривать мечты про юность. Ну, этот наркотический трип, слава богу, уже почти безвреден, особенно если есть кому вытирать Ниагару ваших слюнявых желёз, нисходящую по разветвленному руслу морщинистого подбородка. Иными словами, мечта есть проекция вашего подсознания, проекция событий, которым не дано осуществиться или которым лучше не осуществляться, подсознание хотело бы сказать: Стой, опасная зона! Но мы часто видим только картинку внутри знака, но не его красный контур.
- На что же нам тогда надеяться, каким пользоваться ориентиром? – спросила индукционная катушка.
- Страх, вот ваш указатель, проводник, Сусанин, ваша Сири и гугл-мэп, идите по компасу страха и никогда не промахнётесь мимо судьбы, которая там вас и подстерегает, где дрожат поджилки. Так и назовем их «поджилки судьбы». Обычно поджилки мы не замечаем, потому что в отличие от мечты страх мы прячем, страх это аверс мечты. В сущности, не имеет большого значения, чем пользоваться – очевидными поджилками мечты или скрытыми поджилками страха. В результате всё равно выйдет, как положено. Заметить, что машина взмывает над пропастью, можно, только если она уже взмыла, и если вам повезло выжить, то в следующий раз, быть может, вам удастся приручить взмыленную машину в момент ее опровержения, но это совсем вас не оберегает от очередного броска в тьмущую тьму.
Так звери вышли из спячки
анекдот
приходит собака на исповедь
- ну, что за душой держишь, тварь божия, кайся
- собака я, отче, вид имею нечеловечий и помыслы нехристианские
- хмм... сие зело не гоже, а хулу на духа святого?
- хулу ни
- тогда ступай, прощается тебе, молитву твори три раза в день перед едой и грызи постную кость
- гав
подходящий термин
аутоинтерфилия – разновидность нарциссизма, спроецированного в интернет пространство, проявляется в виде постоянного внимания к собственной сетевой продукции. Различают поверхностную (в дискурсе гуманистической терапии – «невредящую») и глубокую А., первая характеризуется непоследовательными просмотрами своих публикаций, сменой высокого интереса почти что полным его отсутствием вплоть до остановки деятельности в сети. Симптомами глубокой А. является постоянное навязчивое слежение за френдактивностью, озабоченность её повышением, частый и плохо контролируемый репостинг прошлых публикаций, при этом у некоторых пациентов наблюдается фиксационная амнезия в отношении ранее размещенных материалов, они как бы делают это в первый раз. Крайним проявлением А. считается лайк репоста собственного селфи, сопровождающийся восторженным авторским комментарием. На этой стадии А. требуется медикаментозное офлайн вмешательство
Лим Бо
*
когда у мудреца Лим Бо спросили, как узнать, правду ли говорит человек, он ответил: по запаху, но если у вас заложен нос, то это не имеет значения, поэтому перед входом в город я надеваю на нос прищепку
- зачем же вы тогда идете в город, где живет столько лжецов?
- чтобы там снять прищепку и наслаждаться разнообразием так называемых правд, ведь правоту каждый толкует по-своему, а я люблю потолкаться среди шумных и весёлых правдавцов
*
когда Лим Бо умирал, ученики в волнении подступили к смертному одру в надежде услышать его последние напутственные слова, наконец сознание его прояснилось, и с тихим искренним интересом он спросил:
- а что же мы будем завтракать?
больше он ничего не говорил и, с улыбкой исшед из себя, устранился
*
один раз, ещё до смерти, Лим Бо впал в депрессию. Многие тогда разочаровались и отошли от него, так как сам Лим Бо проповедовал безбрачие грусти. Не может одухотворённое лицо впасть в спячку, потому что оно и так спит, а раз ты впал в уныние, значит, на что-то надеялся и обманывал себя – так проповедовал Бо. Но когда он впал и многие отошли, он задумался: если я был прав и многие отошли по праву, увидев моё несовершенство, значит, я не одухотворённое лицо и мудрость мне не открыта. И значит, я не был прав. А раз я не был прав, стало быть, ошибался, стало быть, можно нарушать обет безбрачия грусти и, значит, тогда от меня можно и не отходить, а продолжать изображать адептизм, то бишь приспособленчество.
- эй вы! – закричал Лим Бо, – возвращайтесь, я уже выпал из депрессии
в результате сказки
жила-была родинка у тебя на щеке, росла она, росла (детский сад, университет, тестостерон), родинки трогать не принято, их даже иногда наносят в качестве украшения. Ещё в старину говорили: взять её на мушку. И превратилась она в бородавку, а бородавка тоже росла, росла (командир звёздочки, менеджер среднего звена, депутат средней палаты, бычий цепень) и выросла размером со вторую голову, даже уши у неё и волосы в ушах – всё, как полагается. И вот это вторая голова начала управлять твоим телом, постепенно передёргивая бразды правления на свою сторону, а твоя голова стала уменьшаться, и теперь она в свою очередь родинка, доброкачественное украшение, так сказать. И кто ты, спрашивается, после этого? Это сказка такая из моей головы в твою, из моей родинки – в другие. Фейсбук ведь спрашивает, о чём я думаю, а я никогда и не скрывал свои биометрические данные
Dao Die
«пока не увидишь чёрное, не узнаешь белое, пока не поймешь чёрно-белое, не откроешь цветное, пока не пройдёшь цветное, не осознаешь прозрачное, пока не почувствуешь прозрачное, не притронешься к незримому» – когда небезызвестного автора этих слов Шо Гоуона, писателя, журналиста, одного из лидеров сопротивления в Маздае, пытали, палач вырвал ему глаза и, насмехаясь, спросил:
- ну что, теперь ты притронулся к незримому?
- спасибо, – с достоинством ответил Шо – теперь я вижу даже больше, чем раньше.
Ровно через пятнадцать лет, в годовщину казни Шо, человека, который его ослепил, нашли мёртвым в своей постели. Валявшийся рядом с телом нож, отпечатки пальцев и характер нанесенных ударов свидетельствовали о том, что Кэн Чой покончил с собой, перед этим ослепив себя. Последним выразительным средством на застывшем лице покойного оставались губы, скривившиеся в гримасу провозглашённого торжества. Как показалось нашедшим изрезанное тело соседям Чоя, он словно радовался какой-то своей личной победе или долгожданному освобождению. Эту драматическую историю несколько лет назад собирался экранизировать корейский режиссер Ким Ки Дук, превративший её в романтический детектив под рабочим названием «Dao Die». Однако во время написания сценария он начал внезапно терять зрение и был вынужден остановить проект, после чего все симптомы неожиданно возникшего заболевания исчезли
молтимортийский метод
несколько лет назад в графстве Канцурген был изобретен любопытный способ выращивания элитного сорта свинины. Фермер Яин Хауз заметил, что животные, имевшие в своем рационе мясную пищу, свиньи, в пищевой доступности которых оказались крысуны, птитьца, падаль, насекомбы всякие, после вскрытия и приготовления были по вкусовым качествам лучше своих собратьев вегетарианцев, едоков комбинированных кормов и отходов. Особым гастрономическим успехом посмертно воспользовался Клаус, кабан из мясной вислоухой породы, вкусивший от плоти мёртворожденных поросят, эти наблюдения привели к животноводческому способу, получившему сегодня название «молтимортийского». Принцип его сходен с выращиванием крысиного короля с той разницей, что последнему приходится выживать, поедая своих сородичей, после чего счастливца крысоеда выпускают на свободу, а свиной король просто жиреет, лакомясь безропотным мясом своих откормленных предшественников, под конец разделяя их участь. Стоит ли говорить, что этически такая долгосрочная убийственная процедура выглядит сомнительно. С другой стороны, она вполне оправдывается животноводческой логикой, ведь свиньи выращиваются с целью превращения в свинину, так не всё ли равно, какова общая протяженность пищевой цепи и чем она крепится ко вкусовым рецепторам едока? Опять же, человеку свойственно ошибаться, человек слаб и податлив прихотям, и диетическое, как правило, легко выбивает этическое с ринга, возможно, из-за разницы в весовых категориях. Когда широкой общественности, среди которой было немало и приверженцев филефилии, стало известно об экспериментах в Молтиморе, возник закономерный всплеск возмущения, впрочем, достаточно быстро пошедший на убыль после того, как стало известно, что господин Хауз не только сам не ест мясо уже в течении многих лет, но и значительную часть заработанных денег отправляет в благотворительный фонд поддержки приютских, малоимущих, а также нуждающихся в лечении детей. И уж тем более никого не смущает своеобразный, скажем даже, милый рисунок на обёртке молтимортийской колбасной продукции: в монтажном танце маленький довольный поросёнок запрыгивает в рот поросёнку покрупнее, тот в свою очередь в радостном позыве ныряет в маму-свинку, она – к сытому бюргерского вида кабанчику. В последнем кадре вся дружная и довольная свинячья семейка находит приют в животике упитанного человеческого детёныша, просвечиваясь радостью сквозь его неплотную плоть, словно Ниф-Ниф и компания в сказке, рекламирующей строительные преимущества кирпичной кладки
обозревая прессу
в журнале «Вестник гомофоба» за декабрь 2016 года некто господин Антипин-Доскин (догадаемся, что это нерукотворный псевдоним) поднял интересный вопрос относительно мер пресечения нетрадиционных форм сексуального поведения. Он заметил, что уголовное наказание, вменяемое лицам, занимающимся пропагандой гомосексуализма, и последующее за ним заключение в исправительное учреждение, призванное направлять уклонистов на путь истинный, может наоборот стимулировать желание заключённого к повторному совершению преступления по причине отсутствия примеров традиционной любви в соответствующем учреждении. Оттолкнувшись от этого наблюдения, Антипин-Доскин делает смелое предложение: ввести в качестве принудительной меры наказания для осужденных по вышеуказанной статье половую любовь традиционного типа. Автор даже предлагает определённый график «исправительных работ» – два-три терапевтических сеанса в неделю для первых трёх месяцев заключения, во время которых осужденный наблюдает за тем, как правильно должен происходить гетеросексуальный акт, и делает соответствующие выводы. В качестве иллюстраторов нормального сексуального поведения выступают работники И-ТУ и их жены в порядке, установленном должностным кодексом. В последующие полгода длится второй этап «полового перевоспитания», когда осуждённый уже сам пробует себя в роли полноценного гетеросексуального партнера, раз в неделю нарабатывает навыки сексуального общения с реальным лицом противоположного пола, роль которого исполняет работник или работница этого учреждения или приходящий на добровольной основе волонтер. Третий, «закрепительный» этап оздоровительного заключения состоит в том, чтобы осужденный уже самостоятельно, без стимуляции и контроля со стороны правоохранительных опекунов смог полноценно провести весь цикл партнёрских гетеросексуальных отношений, начиная со знакомства и заканчивая коитусом, для чего устраивается специальный экзамен: осужденному предоставляется однодневный отпуск в ближайший крупный населённый пункт, где он осуществляет знакомство и все последующие круги общественного ритуала, чтобы достичь его вершины. Всё происходящее должно быть зафиксировано на видеокамеру, по материалам которой тюремная комиссия делает заключение и в ситуации успешно сданного экзамена подает прошение о досрочном освобождении. В случае трёхкратного провала экзамена осужденный должен заново пройти курс оздоровительного обучения. Как на деле должны быть реализованы смелые антипин-доскинские мечты в соответствии с существующими нормами уголовного права и административными возможностями, автор не уточняет, да
и к чему эти мелочные уточнения на масштабном пути возвращения человека к его истинной природе и обретению совершенства
бацендея
несмотря на противоречивые мнения ведущих психиатров и, мягко говоря, скудность клинического материала, мы бы всё же вынесли бацендею из длинного ряда симптомов и предоставили ей отдельное место (возможно, даже vip) среди соответствующих тематических заболеваний. Такой поступок классификатора был бы справедлив и по отношению к какому-нибудь ранее не встречавшемуся жуку, доведись нам его встретить в устье тропической реки в полном одиночестве, без других представителей вида. Будучи пытливыми и беспристрастными исследователями, мы бы признали его полноценным носителем неповторимого соотношения длины усиков, расположения репродуктивных органов, окраса и прочих особенностей, составляющих в совокупности понятие вида, то есть некой ретранслируемой самовоспроизводящейся уникальности. Однако же с Бернаром Геландом наши естествоиспытатели души обошлись иначе, и долгое время ему пришлось проваляться в психиатрической лечебнице в компании наркоманов, психопатов, а чаще шизофреников, к семейству которых его, будем настаивать, ошибочно отнесли по причине скорее социального нежели медицинского характера.
Всё началось в раннем детстве: мама мальчика не испытывала с ним проблем, присущих большинству родителей, коим посчастливилось воспитывать этих неуловимых энерджайзеров, фонтанирующих всеми возможными физиологическими и эмоциональными способами. Бернар был очень тих и предпочитал дворовой беготне, потасовкам в песочнице и войне с выдуманными монстрами игры со своими безобидными китайскими игрушками под рабочим столом отца или на кухне, возле коловращающейся стиральной машины. Единственное, но очень серьёзное препятствие на пути к идеальному образу ребёнка возникало, когда Клара, мать Бернара, решала постричь ему ногти или, упаси боже, отвести его в парикмахерскую – он впадал не просто в истерику, а в состояние глубочайшего отчаяния, словно его вели на казнь, он защищался из всех известных науке физических сил. Если вам доводилось подносить кошку к реке, то можете умножить силу её сопротивления примерно на десять, чтобы получить результат Бернара. Однажды, проиграв несколько таких сражений и отчаявшись отвести мальчика на постриг, Клара пошла на далилову хитрость и отняла у сына во время сна одну длинную прядь (больше она не успела), чем вызвала не только очередной всплеск отчаяния ребенка, но и дальнейшее его отчуждение от родителей и окружающего мира. Мальчик практически прекратил спать, утратил и до того слабый интерес к сверстникам и ещё глубже погрузился в мир собственной тихой кропотливой игры, сюжет которой было трудно разгадать непосвященному. Казалось, игрушки разговаривали между собой, а Бернар Геланд вслушивался в их ненавязчивый шелест. Примечательно, что усечённую прядь мальчик вытащил из мусорного ведра и оплакал с присущим детству трагизмом, словно потерял близкого друга в лице щенка (поверьте, «в морде щенка» звучало бы еще нелепее), завернул волосы в тряпку, тряпку засунул в гробик из-под маминых духов и предал свою бывшую часть земле, поочередно играя роль близкого родственника, плакальщика, священника и рабочего кладбища. Похожим образом стало проходить и расставание с ногтями, после того как их обломки выносило на берег. В коробке из-под спичек собиралась коллекция ороговелых покойников, и в назначенный час уже знакомая нам процессия отправлялась к кладбищенской оградке дворового палисадника.
Заметим, что в районе Вехнего Ийерамизила у племенной группы ранребо существует схожий обычай: после стрижки, которая совершается не бытовым способом, а только в определенное время, чаще всего в новолуние,
ритуальными ножницами и в присутствии всего рода, человек, исполняющий у ийерамизильцев роль шамана, делает «каре» с укладкой из сока ананьи каждому из приговорённых к стрижке в обязательной последовательности от старшего к младшему, чтобы не пресечь связь времен...
- Бернар, что ты там читаешь?
- «Голос Антропии» Извольда Каца, издательство Бэнч, 1996 год, офсет, тираж двадцать ты...
- спасибо, сынок, я поняла
«как мы видим, обряд подлунного острижения играет у ийерамизильцев немаловажную роль в путанной системе религиозного культа. Прощание с обрезанными волосами, их освящение и театрализованное сжигание, сопровождающееся пляской «покойников» (страшным образом разукрашенных соплеменников), указывают и на значение, которое придаётся жизни во всех её мельчайших проявлениях, и на уважение к личностному началу, которым они наделяют всё сущее – как эпизодическое, так и неизменное».
Естественно, что следствием такого времяпрепровождения и отношения Геланда к гигиеническим процедурам становится бросающийся в глаза его внешний вид, отдающий тропическими признаками густо переплетенной растительности, дикарскими повадками носителя, запахами тления и возрождения к жизни. Естественно, что с такими странностями за входной дверью человека ждёт ничего хорошее, сопровождает его до остановки, в школе дёргает за косички – «извини, гы-гы, думал, ты – девчонка, гы-гы-гы» – в кабинете семейного психолога подсовывает тесты на душевную вшивость – и дальше по этапу, куда мы не пойдем, чтобы не привязываться к Бернару, отяжеляя его выдуманность собственными комплексами. Да и нет, что ли, у нас самих предметов обожания и ненависти, без которых мир вдруг оказался бы безнадежно облысевшим? Оставим его склонившимся над работой в редком – ближе к эпистолярному – жанре, довольствуясь выдержками бегающих с препятствиями строк из односторонней переписки с предполагаемой вечностью: «моя болезнь всегда была смешной – и для окружающих, и как предмет научного изучения, смеха ради на моём лице образовался клоунский грим, но выступление никогда не заканчивалось, люди не расходились, смех не утихал, в поисках несуществующей гримёрки я бегал по коридорам бесконечного цирка, а затравленное зверьё глумливо скалилось мне в морду, нет ничего трагичней смеха, который не замолкает никогда, как шум прибрежных волн да, конечно мы вышли из океана, из духа трагедии – из одной сплошной безбрежной слезы отчаяния, мы вышли из него, а может, наоборот – так и не вышли я так и не научился испытывать ненависть, наверное, если бы у меня получилось хоть раз, стало бы легче, а так только мелкое тщетное презрение, пьедестал для ненависти с отсутствующим памятником ….. .... но вот они любят говорить эти святые угодники хулители органической материи: война очищает общество или в том же духе - душа растет в страданиях! так давайте сделайте это воспитайте мою мелкую душонку вырастите мне истинную душу хочу чтобы меня долго били сапогами чтобы выбили зубы чтобы насиловали мою жену а потом вырезали ей все внутренности и засунули в рот жену и дочь чтобы всем командным всем офицерским комбикормите мою душу жрать оторвите мне яйца и в рот поссыте душа расти я чуйствую мы очищаемся рост души обратно пропорционален размерам тела все берите мне это не пригодится руки кромсайте дробите кость ешьте глаза сопли глаз ничего не надо оставьте только волосы и ногти не трогайте говорят они растут даже после смерти...» И дальше в том же тоне. Записку мы находим в лапах медведя-клоуна, любимой детской игрушки (он так и протаскал всю свою недолгую усечённую жизнь несколько сделанных в Китае, как он говорил, друзей), чтобы, например, вписать этот кадр в сценарий – здоровые и целеустремленные таланты любят кормить слипшийся поп-корн фильмой про убогих и странненьких, про больных бацендеей или про уникального тропического жука, единственного в своём виде
актуальный репортаж
вот уже почти год продолжается судебное разбирательство по делу Вуди Мангро, обвиняемого «в публичных действиях, несущих откровенно сексуальный характер». Напомним, что выпускник океанографического института двадцатитрехлетний Мангро в августе 2014-го оказался в составе экспедиционной группы «Зеленый мир», занимавшейся проблемой исчезновения мангровых лесов (отсюда вырастают корни псевдонима Mangro, то есть man grow – «человек растет»), их возможного восстановления и борьбой за принятие законов, запрещающих вырубку этого лесного массива, имеющего огромное значение для устойчивости экосистемы не только тропического побережья, но и, как утверждают экологи, всей планеты. Вернувшийся из экспедиции молодой человек, разочарованный в методах экологического движения, предпринял отчаянную попытку заявить миру о проблеме исчезновения уникальных мангровых зарослей. 23-го сентября 2014 года возле здании музея изящных искусств в Больстоуне он демонстрировал перформанс, во время которого, полностью обнажившись, имитировал половой акт с двухметровым бревном Лагункуларии, тропического дерева, называемого также Белый мангр, и был задержан полицией, не доведя задуманное до конца. Как рассказывает о происшедшем сам виновник информационного повода, первоначально у него возникла идея устроить обряд похорон ствола Лагункуларии, однако он побоялся, что зрители воспримут происходящее на площадке как неубедительный фарс, и решил переключиться с образа оплакивания умирающего леса, на образ дендрофилии. «Мне хотелось показать, что любить можно не только девушку, домашнего питомца или, скажем, рождественскую индейку, не только ближнего своего человека, но и ту часть природы, которая кажется такой удаленной от нас, а на самом деле мы «не можем жить без нее», как в холостую декламируют популярные коммерческие песни» – переходя на пение, объясняет Вуди в интервью перед входом в здание суда, где на днях должно быть принято историческое решение. Парадокс происходящего в том, что юридически Мангро не может вменяться статья, по которой проходит его дело, так как ни в одном из её пунктов не содержится упоминание о наказании за публичные сексуальные действия с объектами растительного мира. Максимум, на который может рассчитывать обвинение, это привлечение Мангро к ответственности по статье за публичное обнажение тела – public nudeselfing. Однако к нудизму и демонстрации обнаженного тела в запрещённых местах законы штата Массачудес достаточно лояльны и обязывают преступившего их к общественным работам на срок не более 800 часов без принудительного заключения. Нарушение запретов сексуального характера наказывается гораздо строже и может привести в тюремные застенки на срок до 8 лет, чего и хотят добиться консервативные участники конфликта. Однако в случае оправдательного вердикта и торжества позиции, занимаемой адвокатом Вуди Мангро, настаивающего на экозащитном и артистическом характере поступка своего подзащитного, возникнет прецедент, образующий брешь в массачудесском законодательстве, брешь, в которую смогут просочиться многие правозаступники, художники экстремистского толка, нудселферы и не вполне психически здоровые люди, сформированные обществом, в котором до сих пор считается нормой губительная эксплуатация биосферы и активно рекламируется массовый спил ветвей, на которых мы все сидим
сервис ногтя
благодаря склонности к объяснению окружающих вещей, в том числе тех, которые находятся на самой короткой дистанции, как, например, ваш покорный самописец, я навострился жить, если уж не совсем бесстрашным образом, то объяснимо страшно, внятно, приемлемо, терпимо страшно. Хуже непонятого только понятое неправильно, но страховые компании, к сожалению, не предоставляют свои компетенции от этого несчастья. Как происходит объяснение. Скажем, я ем яйцо, а оно фабричного (надеюсь, всё же от кур) производства, и говорю себе: ну, это хорошо – не пострадала жизнь цыплёнка, не имевшего место быть под этой скорлупой, ибо яйценосная кура сия была целомудрена от начала и до смертного часа. В другом случае я ем яйцо домашней птицы и объясняюсь сам с собой, что на сей раз встречаю преимущественно более питательный, более «натуральный», пусть и менее привлекательный в кармическом отношении вариант ужина. Потом, когда яиц уже никаких не остаётся, то и вовсе выгляжу в собственных глазах мужем праведным, с лёгким сердцем, не отягощённым холестериновыми бляшками. Но что делать с этим: «Ногтевой Сервис»? Куда приложить усилие ума, чем ему помочь в бесстрашном подвиге логического Мамаева Кургана? Первый раз, минуя «сервис», я смеялся непринуждённым таким смехом человека, повстречавшего на пути своего словесного опыта случайную мутацию образа, нестыковку. Может, это ловкая самоирония маркетолога? Может, он, выпускник филфака, нашёл такой хитрый способ поквитаться с заказчиками реклам? – в надежде думалось мне. Так ещё до недавних пор смеялись над человеком, поскользнувшимся на кожуре плода травы банан (четыре существительных в секунду), но вот оборачиваешься вокруг и обнаруживаешь, что не спотыкаться на кожуре плода травы банан входит в норму, а ты такой один спотыкновенный, поправлюсь: ты такой немногочисленный. И вот уже косятся взглядом, хмыкают ртом, тычут тычинкой. Скорее, скорее спасаться бегством во внутренний Яндекс, там всё тихо, там наши, они помогут разобраться с вопросом, всё объяснят и обнимут твой депривированный логос, путь даже Word предательским жестом предлагает «депилированный». Небольшое отступление: я знаю, что чаще всего люди теперь спасаются бегством во внутренний Гугл, теснящий Яндекс и остальных, которые могут выйти из употребления, без проблем присоединившись к тасманийскому льву, ромбовидной гортензии, к тибетскому птицотерию. Но могу объяснить успех Яндекса на внутреннем рынке предпочтений его нарциссической оболочкой самовозвеличивающегося «Я» и присутствием мужского ян, что меня как нарцисса и мужчину весьма обольщает и оправдывает в выборе.
Допустим, что сервис делается для привлечения мужчины (и это, должно быть, недёшево стоит, мой хорошенький мальчик! – салон красоты ногтя возведён в самом центре, на изобильном участке лакомых проходимцев), но позвольте, многие ли достойные мужи, закрыв глаза и сосредоточившись, с достоверностью, не подглядывая, смогут утверждать о количестве пальцев на руках возлюбленных? Тем более, многие ли опишут, хотя бы эскизно, узор, приданный ороговелым окончаниям их дам? Каюсь, пусть не по своей – по общественной воле, нашедшей выражение в лице моей матери, но я тоже был в детстве в парикмахерской, где подвергался многократному насилию, иногда совмещенному с некоторым блаженством, когда учинявшая насилие женщина в процессе приведения головы к стандарту невзначай (а может, взначай?) налегала на меня всеми своими возможными грудями. Это отдельная тема, оставим её для более поздних автодиссертаций. Но то был я в стадии отрока, интроецированный несмышлёныш, жертва, отравленная ядом родительских представлений (сравни: глажка белья, стрелки на брюках, обязательное подавание руки при выходе из транспорта особям, лишённым признаков мужества, и прочий арсенал неконвертируемой вежливости), но я вырос, узрел, и местами переинакомыслил. Вот только не напрасен ли был мой внутренний труд рефлексии и переинакомыслия? Что если нестриженая сорная моя голова ошибается внутри себя, и как не смог я стать полноценной частью первомайских и на 9-е, и октябрьских в ноябре демонстраций, так и сейчас не попадаю в строй шагающих в сервисные центры ногтей, бород, в дизайнерские мастерские, где меняют ландшафт лобка и рельеф подмышечных впадин, коверкают, измываются над природой, поворачивают человека вспять. О, горе вам, плоть предающим! Не хочу я знать причины, тем более, что ни одно объяснение не в состоянии исчерпать вопрос, не хочу, ибо путь несмирения длиннее и увлекательнее периметра окружности, лежащей в основании этой неприступной горы, с вершины которой обозреваются ответы, и куда ни один кандидат в мастера ещё не поднялся помахать туристам своим флагштоком. Мой удел – рассказывать многочисленным потомкам про времена, когда женщины носили не модифицированные и восстановленные, а настоящие ногти, ресницы их порой были опалены пристрастием к никотину, на противоестественный мир они глядели глазами цвета естеств, исходя из тройственной божественной предпосылки – серый, карий, зелёный – и подмышки их, ещё не кастрированные по последнему писку унифицирующей моды, мироточили запахами, смешиваясь с ароматическими железами благоприобретённых цветочных букетов
промысел курьёза
на Панемийском архипелаге до пришествия европейцев не культивировались злаковые, хлеб не входил в рацион аборигенов, веками пользовавшихся мясо-фруктовой диетой, алкоголь также не употребляли не из соображений этического или аюрведического порядка, а по причине его неизобретения. Поэтому прибывшая волна христианизации могла просто разбиться о прибрежный камень преткновения, когда выяснилось, что плоть и кровь предлагаемого божества при всех остальных его положительных качествах, являются продуктами экзотического порядка, и чтобы избавить несчастных грешников от дурной привычки идолопоклонничества, потребуется преодолеть барьер вкусовой традиции. Ситуацию спас один молодой предприимчивый священник Антонио Теодис (забегая вперед: его именем названа единственная крупная площадь, единственная библиотека, единственный аэропорт архипелага и десяток других частных и общественных заведений).
Сын греческого торговца, женившегося на испанке, он воспитывался в духе католицизма и в семнадцать лет, томимый жаждой приключений во имя Иисуса, ушёл из дому, чтобы после окончания семинарии ступить на путь миссионерства. Провидению было угодно, чтобы Антонио решил вопрос духовного импортозамещения в удалённой, но не забытой богом части Тихого океана, заменив католические просвиры исконным лакомством туземцев – катуэ, сушёными медузами, обладающими сладковатым вкусом и, как уверяют местные знатоки, целительными свойствами. Катуэ пользовались успехом и среди взрослой части населения, и у малышей, которым даже давали медузный «леденец» за щёку перед сном, оставалось только вложить божественное присутствие в тело беспозвоночной божьей твари, что и удалось сделать в 1748 году от рождества Христова его верному последователю.
Такое решение имело неоднозначную оценку в высших кругах католического сообщества, вызвав со стороны некоторых церковников вспышку праведного гнева с громокипящими призывами к разжалованию «тропического еретика» и суду над ним, но географическая удалённость Панемии и большой временной интервал в передаче информационных сигналов сыграли в пользу Антонио – пока вести о его самовольном переложении слова божия достигли Ватикана и всколыхнули его, пока он колыхался, терзаемый диспутами между консервативным и либеральными представителями божественной власти на земле, большая часть островитян успела уверовать в эту самую власть, оказавшись по-детски доверчивой и легко внушаемой. Им стало очевидно, что сила Джы-Заза, ниспославшего своим людям ружья, корабли, лошадей и говорящую бумагу, значительно превосходит влияние привычных духов и идолов, что сделало молодого священника победителем, неподлежащим суду по закону известной пословицы. А главное, папа Бенедикт ХIV, прежде не отличавшийся терпимостью к нарушениям обрядовой стороны на других территориях активной миссионерской экспансии, на этот раз поддержал инновацию Антонио, удостоил молодого католического активиста похвалы и даже заказал на пробу партию экзотического лакомства, чтобы присто;льно засвидетельствовать свое папское одобрение. О том, как проходила дегустация тихоокеанского «тела Христова», история умалчивает.
Сегодня население Панемийского архипелага полностью метисировано, религиозные отправления ведутся по католическому канону, бог снова и снова проделывает свой метафизический кульбит, с ловкостью заезжего фокусника претворяется в хлебе и вине, а об историческом курьёзе напоминают лишь дети, называющие медуз «христиками». Слушая эти детские колокольчики испаноязычной речи, разливающейся в утреннем воздухе тихоокеанского прибоя, ты невольно бросаешь взгляд на растянутую между рыбацкими лодками гирлянду распятых медуз, сворачиваешь в сторону собора святого причастия, проглядывающего сквозь верхушки косматых пальм, и, минуя, прямо скажем, небогатые хижины панемийцев, всё таких же доверчивых и непосредственных, как и три века назад, выходишь на центральную площадь. Здесь, на растрескавшемся асфальтовом пятачке, возвышается бронзовая память об Антуане Теодисе: в одной руке он держит святое писание, в другой по глубоководному замыслу автора – рыболовную сеть – слишком нарочитую аллегорию, к которым любят прибегать провинциальные мастера. Выбивать дату, имя или подробности жизнеописания ему показалось лишним – какие могут быть разночтения и варианты в этом краю, где происходит только смена сезона дождей на сезон недождей и обратно, и где никто ни с кем не спутает облик Святого Антонио. Не скроем, что для многих местных жителей он таким и является, пусть в официальной истории католицизма этот факт посвящения никак не подтвержден, поэтому и нет на памятнике имени и чисел – только одно латинское изречение мелким шрифтом, буквы уже немного поистрепались временем.
- Да уж, большой шутник был – из-за плеча возникает голос с такой интонацией, будто его обладатель является близким знакомцем и мне, и герою скульптуры, – большие весёлые дела у нас тут провернул. Человек с внешностью Че Гевары, умудрившегося дотянуть до преклонных лет, щекочет взглядом.
- Великий человек был, да? – решаюсь я подыграть. Но проходимец медлит с ответным ходом, молча жуёт во рту какую-то реплику, потом и вовсе откладывает партию, разворачивается и ковыляет в сторону с таким видом, будто это я навязался ему в собеседники, а не наоборот. Поэтому только фраза на латыни – мелким шрифтом, буквы уже немного поистрепались временем: «Figura cum essentia non disputat». Переведём это как «форма с истиной не спорит», хотя напрашивается родное «кашу маслом не испортишь». Слова, которые по легенде произнёс папа Бенедикт XIV в заключение своей защитной речи в адрес не совсем святого Антонио Теодиса, выбравшего рискованный и не вполне праведный путь, по законам парадокса ведущий к праведным последствиям
синопсис
исследователь-бабочковед, собиратель древностей и необычностей, дендролог, эколог и, кто знает, быть может, даже гуманист отправляется на острова в Тихом океане в поисках редкого растения, упоминаемого в мифах. Как обычно присуще мифам, цветёт оно раз в семь лет, в полнолуние, заливая окрестности ослепительным светом и упоительным ароматом, содержит витамин, спасает мир и, если в правильной пропорции на водяной бане, ноги от потливости. Герой предполагает, что цветок существует в прощупываемой реальности и начинает движение от кабинетного застолья в сторону порта и далее по курсу, намеченному интуитивными маркерами и подсказками подсказчиков. По пути он, охотник и собиратель, высаживается на разных участках обитаемой суши, складывая очередную живую коллекцию бабочек в большой экспедиционный контейнер из стекла. Вот ему снится сон – редкой оригинальности кинематурный прием. Мы подглядываем, как во сне герой, выполняя дочернюю просьбу, ищет редкой красоты цветок в красных апокалиптических тонах, паруса его корабля в той же гамме, опять же закатные отблески на глади вод – всё ознаменовано приближением чудесных событий. Эколог ступает на незнакомую землю и в прекрасном саду обнаруживает цель путешествия. Однако он не срывает аленький цветок, а бережно пересаживает его в горшок и несёт на корабль. Вал бил в борт. В сон прорывается реальность – горшок валится из рук, энтомолог просыпается в поту кораблекрушения и валится за борт.
Погибнуть главный герой не может по определению, в отличие от второстепенных персонажей, всех этих шкиперов, коков, юнг, боцманов и бушпритов, которых авторы сценария сбрасывают как балласт, чтобы облегчённый сюжет двигался дальше к финишной прямой по направлению к главной авторской мысли. Благополучно очнувшись на берегу, наш исследователь продолжает свои поиски, углубляясь в джунгли а-ля Синдбад Крузо. Здесь, пожалуй, понадобится использование животворящих специальных эффектов, повествующих о неземной красоте островного обиталища, чтобы отсечь аудиторию горделивых, ещё цепляющихся за собственную фантазию консерваторов. Наконец он находит то самое искомое ожидаемое чудо-растение, ослепительное, сиятельное. И остается жить возле него, изучает, наблюдает, предвкушает свой успех на большой земле, где чудо будет встречено с подобающими подробностями, с чепчиками, исполняющими в воздухе праздничные кульбиты, с нобелианскими премиальными. Но мы-то, конечно, чувствуем своей тренированной зрительской чуйкой, что наступает «и вот».
И вот как-то утром наш друг-энтомолог замечает, что кусты поражены гусеницами, беспощадно употребляющими чудо в своих бесхитростных целях, он начинает борьбу с мерзкими оккупантами, давит их, сторожит ночами – всё бесполезно – гусеницы плодятся неимоверно, объедая не только листья, но и стебли, и кору. Плантация новообретённого чуда гибнет. Печальная развязка наступает, когда герой обнаруживает, что окуклившиеся гусеницы превращаются в тех самых возлюбленных им бабочек, что взяты на борт корабля и опрокинуты морем на обетованный берег вместе с ним: красота убивает красоту, и некому её спасти от самой себя
неразминувшиеся
итак, мы наблюдаем, как господин N и товарищ N+1 движутся навстречу друг другу, вернее, так говорится – о встрече, словно человеческие фигуры в пространстве притягиваются ведомой силой, на практике же иное – скорее они хотели бы этой самой встречи избежать, каждый следует к своей цели, минуя сквозные многочисленные помехи, но мы сотворим непреодолимое препятствие из обоих. Как раз в тот момент, когда N попробует обогнуть навстречного, тот сделает зеркальное движение, и они снова окажутся супротив, следующая попытка – такой же результат. Несмотря на ширину пешеходной зоны и математического коридора вероятностей оба человека каждый раз выбирают одинаковый ход, движения дублируются вновь и вновь. Наверняка с вами в жизни происходила подобная чаплинская ситуация, однако после двух-трёх, максимум четырёх телодвижений к обоюдному удовольствию вам удавалось избежать аварии и обзавестись мимолётными улыбками по обе стороны разминувшихся пароходов. Но не тут-то было, то есть тут не будет, мы продолжаем наблюдать скрупулёзную борьбу господина и товарища, словно им одновременно понадобилось занять некую точку в пространстве, которая находится аккурат между ними: то медленно, то порывистым наскоком они пробуют прорваться за линию фронта в подготовленных и произвольных атаках, но на движение колена отвечает колено, на локоть – локоть, на попытку речи – противоположная попытка, что множит говорящих, но умножение не приводит к решению. Наконец, один из них разворачивается и решительно направляется обратно, чтобы обогнуть обстоятельства другой дорогой. Как вы, наверное, догадываетесь, в тот же самый момент второй ходок совершает зеркальный поступок и оба они вновь нарушают выкладки статистики и здравого смысла и, вторя приближающимся шагам противника, движутся навстречу друг другу по соседней улице. Мучение будет длиться до бесконечности, потому что N и N+1 болеют рефлекторной идентичностью, это довольно редкое парное заболевание, настолько редкое, что пока что пока что пока что пока что не было зафиксировано ни одного случая
не получилось
один человек страстно желал, чтобы его сознание оцифровали. Инстинкт автосохранения, должно быть. Ну, значит, запускают этого Гагарина в систему цифровой невесомости, а там у него сплошной спам и хлам, баги и лаги, кэш и трэш. Пришлось удалить. Космонавты ведь всё-таки тренировались перед вылетом
ложка
можно спрятать ложку (узорчатая с выгравированными фиговинами а-ля генсек людовик XIV, не такая как все остальные – «королевская», «нерж», цена не выбита, бесценная, значит, – предмет детского любостяжания – переходящий символ победоносного первенства – пальмовая ветвь кубка хитрости в дворовой лиге чемпионов – ежедневное состязание между мной и сёстрами – даром что двоюродные – брат за сестру не отвечает), так вот спрятать в сено, например, но в этом сезоне там уже чёрная дыра, блин – похоронен ножик да и не только он. Подпол в крайней спальне? – плохой вариант – все этой нычке сопричастны. С собой носить неудобно. Может, замотать в майку, а майку в свитер, а свитер в утку и в шкаф? – глупо – враз пронюхают, просчитают, будет самодовольная Лелька утилизировать борщ, накладывая сметану королевским жестом, сто-ноль в её пользу. Есть у меня, конечно, ещё один варик, козырный, и козыря этого я всегда приберегаю и ношу в рукаве – вырасти, то есть вырасти, но не полностью, и короноваться на этот дом, на этот сад, протягивающий по осени заляпанные краской преющие детские пятерни, получить секретные карты с указанием детального расположения отрядов крапивы и конского щавеля в сопровождении благопахучих сестёр мелисердия и в очередной раз удивлённо смотреть на эти – собственные, кажется – с маленькими чёрными траншеями, уплотнениями и высотами –пошкарябанные руки, держащие вожделенную ложку, предержащие власть, черпающие не борщ – саму же изнь
равновесие
однажды мёртвокнижник Тусевич, уставший от того что в чужих снах получал по морде, взмолился с жалобой к Высшей Инстанции, мол, за что? пощадите! почему я? по какому праву? И в том же несвятом духе. Ему пришёл ответ, дескать, слушай, Тусевич, чего же ты ждал – из мёртвокнижников ты вставать не хочешь, заповедями брезгуешь откровенно, что положено стяжать, не стяжаешь, что не положено – наоборот. А главное – продолжала Высшая Инстанция, – в моём сновидении, которое вы называете реальностью, тебе тоже дают по морде, чтобы это значило? Тусевич задумался и восстал из мёртвых, но тут ему опять дали по морде
одной бессонницей старше
до какого-то момента ещё оставалась надежда, ожидание, иллюзия предчувствия, что где-то в запасниках, на стеллажах ночи, дальше от полуночи, но не достигая рассвета, хранятся засланцованные под прессом звёздного неба плотные слои времени, что там можно будет в случае чего черпать и лакомиться, наслаждаться избытком, что там другой, ночной, всенощный темпоритм, и стоит туда заглянуть на безрыбье, будет пополнен недостаток этого вещества, теряющего густоту и прочность, утекающего по словесной привычке «сквозь пальцы», когда бы и в какой деятельной позе ты не находился – в бегах, в суете, в дрёме драм, на побегушках желаний, за плечами тревоги, под спудом других взрослых занятий и даже в стоп-кадрах мимолётных созерцательных инсайтов или взлётах сексуального торжества – везде оно убыстрялось и растекалось по сторонам, в прорехи естеств. Теперь же приходилось признать, что и в ночи – где бы то ни было в её части – отсутствует этот спасительный островок забвения, вся территория суток исследована, везде ускользает и вымывается с одинаковой, в пределах нормы, скоростью, и только сонливость и блажь тишины подыгрывали раньше этому страстному чувству надежды на консервированную остановку жизни в малом масштабе полуношничества. Очередной приступ бессонницы, которая встречалась редко, могла пробурчать плохо разборчивую тайнопись и исчезнуть в резком потягивании мышц, завернутых в усталость, приступ этот окончательно разрушил сказку о непотерянном времени: нет, оно вездесуще вымирает в тебе, запас этого полезного исчерпаемого конечен, и никакими дикими протестами экологов невозможно остановить сей губительный тлетворный процесс
неразминувшиеся-2
два человека, два немца, а они по совокупности стереотипов считаются у нас образчиками пунктуальности и ответственно подходят к данным обещаниям, Рональд Краудз и Франц Геминг договорились о встрече и встретились в назначенное время в назначенном месте (кажется, в кафе на площади Сан Марко или Святого Маркса, не это важно). Вроде как ничего примечательного в этом событии нет, если бы не срок, прошедший со дня договора. На выпускном вечере выпускник Рональд, уже хорошо навеселе, сказал выпускнику Францу:
- А вот представь, что мы завтра разъедемся и не будем видеть друг друга лет сорок, вообще никак. И не будем ничего знать. Но мы договоримся, что… Вот какой сегодня день?
- Суббота.
- Число, Франц.
- Шестнадцатое.
- Вот давай договоримся, что шестнадцатого встретимся. Ровно через сорок лет. Вот в этом же кафе. Придёшь?
- Ты озверел?
- Не, ну ты придёшь?
- Не, ну ты озверел? Приду, конечно.
И друзья отправились допивать праздничный вечер, став нечаянными заложниками своего фантастического сговора. Все эти годы они ничего не знали друг о друге, старались не пересекаться, избегали ежегодных сборов однокурсников, чтобы тем самым очистить эксперимент от примесей эмоциональных связей, толкающих людей от встречи к встрече, стимулирующих на совместное проведение досуга, каковым, если внимательно приглядеться, может показаться весь наш трудовой и семейный цикл, баюкающий помыслы о том, что скоро жизнь кончится и надо будет выходить «на работу». Рональд и Франц постарались забыть, законсервировать память друг о друге на положенный срок, дабы исполнить уговор и в нужный момент насладиться вдвойне: и тем, что смогли выполнить обещанное, подтверждая известный национальный стандарт, и тем, что так много смогут сообщить друг другу о себе. И здесь, в минуту долгожданного воссоединения, когда должен наступить катарсис и зазвучать наперебой голоса неразминувшихся друзей, льющих захватывающие сюжеты и перипетии стремительных многополосных судеб, я предлагаю оставить наших героев и не подсматривать за их тягостной молчаливой неловкостью, с которой в долю секунды слетает налёт обещанного торжества, обдавая выхлопной гарью разочарования. Впрочем, у них ещё есть в запасе опора на элитарную немецкую пунктуальность и – в её лице – слегка пошатывающаяся, с пивным душком, уверенность в незряшности составленного уговора
страстотерпцы
шемпиары, обитающие в устье Верхнего Йерамизила – единственный знакомый нам вид короткохвостых обезьян, да и вообще человеко- и нечеловекообразных, обладающий удивительными дополнениями для утоления половой страсти – секундарами (от латинского secundo aurem, что значит «второе ухо»). Так называются кожные наросты, расположенные сзади между ушными раковинами и основанием шеи самки шемпиара. Как правило, размер секундара с левой стороны несколько меньше, а у самцов он может почти отсутствовать. В момент спаривания самец часто захватывает секундар самки зубами и может даже его повредить или надкусить, не причиняя ей никакой боли или дискомфорта, так как нервные окончания в этом необычном органе отсутствуют, а выделения крови незначительны. В случае, если секундар сильно поврежден или откушен, самка может какое-то время уклоняться от спаривания, даже если период течки ещё не окончен, пока орган не восстановится в прежнем виде. Через две-три недели нарост возвращается к исходному состоянию. По мнению этологов, единственное предназначение секундара – переориентирование агрессивных импульсов самцов. Поскольку сексуальный центр и центр, отвечающий за агрессивное поведение, тесно связаны между собой, а самцы шемпиаров по природе своей легко возбудимы и вспыльчивы, природа смастерила этот «громоотвод», и любвеобильные приматы могут в буквальном смысле поедать друг друга. Добавим, что самки шемпиаров тоже были уличены во время любовных игр в покусывании самцовых секундаров, но делали это не столь интенсивно, без нанесения физического ущерба партнёру. Адепты БДСМ движения, его правого, «гуманистического» крыла, ратующего за наибольшую безболезненность сеансов, уже взяли на вооружение это замечательное приспособление. По их инициативе сейчас активно ведутся разработки по наращиванию аналогичных кожных выступов у людей, чьи сексуальные интересы лежат за пределами привычного, ещё считающегося традиционным полового удовольствия
сквозь тернии к
был период, когда я готовил лилипута к чемпионату мира по прыжкам в длину. Несмотря на упорные тренировки, талант спортсмена и очевидные успехи, мы не вышли даже в отборочный. Положительные результаты я показал в кампании по борьбе с сорняками в степных районах, внедряя технологию трёхпольного бетонирования, однако Минсельхоз отказался от дальнейшего продвижения моей инновации, придирчиво ссылаясь на скопившуюся в документации цементную пыль. Что касается работы в сфере генетики, не без гордости могу утверждать, что опыт скрещивания неба с асфальтом мог стать прорывом не только в отечественной науке, но и во всём развитии цивилизации, чему воспрепятствовал ряд критических статей моих завистников, реакционеров, утверждавших, что полученный «небальт» некондиционен, что нельзя ни смотреть на него, ни ездить по нему, при том что я неоднократно, а именно дважды, экспериментальным путём доказывал обратное. Наконец, после того, как не был оценен мой метод дрессировки бытовой техники, хотя документально зафиксировано, что отдельные виды микроволновых печей и представители отряда кухонных комбайнов научились откликаться на свою марку и протягивать штепсель, я решил направить свои усилия на борьбу за честные выборы, ибо общественное благо всегда ставил выше личных интересов
подслушано
- что есть истина? – поинтересовался Пилат
- «голос истины противен слуху» – говаривал Лао-Дзы, но если тебе действительно интересно, почитай неоплатоников, лучше Плотина, – хотя вам, римлянам, это покажется отвлечёнными, беспочвенным рассуждениями; попробуй романтиков, они по-своему и более доступно развивают идею двоемирия. На худой конец даже у Маяковского, это имперский поэт, тебе понравится, в «Что такое хорошо и что такое плохо», издательство «Красный малыш» за 1929 год, обнаруживаются этические отголоски вышнего, да у любой твари дрожащей спроси – у мухи, например, ведь у бога незамеченным, да без надобности и волос не упадет с головы, у той самой мухи, которую 18 августа 1937 года пытался прихлопнуть Иван Антонович Покобатько, чтобы ему было хорошо, а ей плохо, да промахнулся и забрызгал борщом парадный портрет Отца в стране воинствующего политического монотеизма, отчего был вынужден отправиться по ту сторону добра и зла, опытным путём проверяя амбивалентность не только этих понятий, но самой жизни (см.ерть) и – по ходу – самого института наказания, где убивец и убиваемый обнаруживают определённое тождество. И ты, Пилат, умывая руки моей кровью, возносишь меня, а я тебя – умывальников начальника – принижаю, потому как монета всегда двулична и никогда не падёт на ребро, не то что острие копья, – не ответил ему Иисус
флуоресценция
ирландский художник-концептуалист Эрн Магрев не мог вообразить, что его невинная забава с флуоресцентными красками – ведь сегодня никого не удивишь постерами Гарри Поттера в церковно-приходской школе или маской Гитлера на детском празднике – обернётся настоящим шоком для многих верующих и уповающих европейцев и загадкой для учёных-скептиков, но так или иначе нарисованный Эрном портрет Великомученицы Элеоноры Гаспийской (вкратце история великомученичества такова: многообещающая – в самом соку – красавица Элеонора, урождённая британка, уже будучи помолвлена с лордом Эшвилем, предпочитает ему безвестного ирландского художника, крадёт у отца энную сумму фунтов и падает в объятия ирландца, сбежав из отчего дома во всех отношениях – в частном порядке, религиозном, гражданском и правовом. Опуская политические подробности и нюансы дела, а также накал страстей вокруг брака высокопородной особы протестантского кроя с ирландским проходимцем-католиком, через несколько лет обнаруживаем Элеонору убитой вместе со своими двумя детьми с такой изощрённой жестокостью, что это наводит на дикую, а значит, вполне правдоподобную мысль о мести со стороны преданной родины. Хотя обстоятельства произошедшего так и остались тайной, далее мистическое легко переплетается с месть-ическим, и в сумме мы получаем великолепный образчик религиозно-политической рекламы для извлечения экономической и прочих выгод, то есть «Канонизированную Святую Великомученицу Элеонору Гаспийскую, покровительницу молодых матерей и девушек на выданье»), которая доводится художнику двоюродной прабабушкой, прапрапракузиной или чем-то в этом роде, оказывается ни много ни мало – мироточащим! – но это чудо можно увидеть только при свете флуоресцентной лампы, что и приводит достопочтенную публику в глубокое недоумение и религиозный трепет, причём трепет, не относящийся ни к какой конфессии, поскольку Магрев отрекается от принадлежности к какой бы то ни было религиозной партии и иронично заявляет, что верит исключительно в силу искусства
выпускница на выпускном
коридор – господи что может быть хуже – чёрно-белый фарш выпускников в мясорубке остроконечных взглядов – все эти вялотекущие молодые самки – ага – и обязательно мускус – облиться железами кастрированного оленя и на скачки – первый заезд пульсиующих запахов второй зае – привет, спасибо тебе тоже – марлезонского балета – можно сказать, шумное многоточие выпускного – аттестат зрелости, аппетитности, показной самоуверенности и скрытого страха – предательские руки дрожат и потеют, чёртовы туфли соскабливают очередной лейкопластырь, одна надежда – платье – подставная фигура – купленная актриса, исполняющая роль личности – эпицентр сканирующего внимания – ширма разноцветная, под которую – окажите уважение традиции – пригнитесь уважаемый, прежде чем войти – только бы не заблевали – да, здравствуйте, здравствуйте, спасибо – что? – да, на филологический, конечно – чёрт, всё-таки жарко – много пить нельзя – ага, бизе, предположим – допустим, бутер с красной икрой – маловероятно но фак – сапронова уже бухая – нет курить не – а что у тебя? – мальборо или морэ – ну давай мор..льборо – господи неужели всё а что потом – альбомы с этими идиотскими фотками на мусорке – внуки ведь всё выбросят – и блокнот со стихами – он ещё тогда сказал ну ты блин ахматова – рецензент хренов – интересно ему понравится платье – платье конечно от слова плакать – или наоборот так – платьебись от меня мальчик – или потому чтобы просовывать под него руку – плятать – да ему то конечно пофиг – обёртка упаковка целлофановая только без ценника – бесценность – в магазине говоришь не надо мне пакет – а они суют – да не надо – а они суют – а я потом его выбрасываю – и меня так же – как пакет – или я содержимое – ой держи меня содержимое – мария ай..ксандровна здра поздра да я на фил спа фак уже сда сибо ага краси спаси бо я с мамой насай те купи да оригина и мне тоже и вас дава ой мне хва хва ага тить да лучше буте бутелблод батлблуд – ой ни-ни-ни мне всё отстань сапро нова вита нова теперь всё полная свобо восемнац лет а ума нет говорят а будет мне полтос здравствуй суженый некроз апофеоз стервоз а когда за семдесят вспоминаем пен..сию так пора мой брат пора где тут пудрят нос где пудреница в этом тракторе сначала театр в форме трактора потом выпускной в форме театра это по-нашему тут налево – хелоу гайс пардон мне сюда – впрочем моя муза всеядна как сказал сказала поэт поэтка – одна поэтка пила чайку из стаканки – когда б вы знали из какого сора ссор-тир это место сосредоточенных прицельных ругательств все они об одном вот и стены исписаны тоже поэты между прочим между прочим все мы ах иосиф ксандрыч и вы туда же чёрт всё-таки испачкала рукав вот блин сапронова коза на сносях берём себя в руки стою у зеркала где сон туманящий зеркала это такая молчаливая неподкупная совесть она указывает нам но не осуждает не осуждает но по-честному указывает вот ты такая вот причёска растрёпана платье с пятном платье говорит маман полный шикардос ага для героинь старшего бальзаковского возраста а глаза пьяные и никакой фотошоп не помо же тем же тем кто был ничем ха филологическая я дева надо обновить статус отдать швартовый полный вперёд – коридор – те же входит призрак в лётном шлеме в тонких пальцах папироса – ребят дай ага мальборо те – на филфак да факультет изучения чувственного опыта – чё? – сам будешь там учиться юриспрудэнт иформационных технологий – да испачкала но я чиста перед вами господа – где где – а это у неё розан это красота такая и зящество коса опять же а вы ничего не понимаете в моде нашего тнадцатого столетия маркетологи мерчендрайзеровые – кто? я? – никогда не носила акстись анисимов кому поджигали? короче мне с тобой скучно а кто будет такси домой а? сколько? не рассвет встречать это без меня солнце русской поэзии не заходит – ты тоже окей а тебе куда – слушай анисимов только без этих шаловливых ручонок ок? договорились а то всё рыжей расскажу – до попсамольской пожалуйста до попсы шучу до комсомольской площади пожалуйста ага с выпускного отмучались на филфак на факультет изящной словесности нет не пишут изучают ага всё уже написали давно слушай пётр какое у тебя плечо мягкое какой же ты после этого камень дай облакочусь это от слова облако понимаешь когда плечо мягкое на него облакааааа-чиваются а когда твёооордое то ладно спокойного утра современник
короткий метр
мальчику, пацану, в общем, подростку нравится дачная девочка. Настя. У Насти уже есть грудь (две шт.) Что у неё ещё? – волосы, губы, ноги, понятное дело. Где надо – упруго, где положено – покато и мягко. Много приятных деталей, объединяющихся в незатейливое счастье присутствовать рядом, обмениваться колкостями, иногда касаться вышеупомянутых упругостей в преднамеренных сварах подросткового прайда. В общем, Настя. А ещё есть другая девочка, Амалия, вариант восточных сладостей (миндаль, роза, жасмин, козенак). У неё тоже упруго, покато и мягко, и тоже есть две правильно развитые штуки, но пацан – кажется, его зовут Митяй, – не любит сладкое, он влюблён в Настю. Амалии нравится Митяй, и она всячески даёт ему это понять, и в целом она тоже чудесная прожжённая летним солнцем дачная красавица, но есть один существенный недостаток – она не Настя. И Митяю этот недостаток бросается в глаза. Дни проходят единообразно: посиделки у забора, погулялки в близлежащий ютуб и на реку, где каждый выпендривается согласно уставу своего возраста и пола, подчиняясь гормону, старшему по званию. Ну и, конечно, игры в подкидного и переводного, «взрослые» разговоры, дозаправка никотином. Другие герои мелькают дополнительным фоном, чтобы выделить курсивом и подчеркнуть фигуры, как это водится у писателей. Затем писатели берутся за изображение центрального эпизода рассказа: услышав, что Настя идёт в летний душ, с одной стороны которого, оголяя всякое входящее содержимое, как нельзя кстати отвалились доски (а может, это дело рук Митяя? – впрочем, не важно), Митяй прячется в прилегающий к душу сарай и сквозь окошко сарая по касательной наблюдает плещущиеся всполохи Насти, её округлости, вписанные в прямоугольник бойницы. Спина недогадливого куста калины немного мешает подглядывать, но чего не достаёт взору, то компенсирует фантазия Митяя, ощутившего по словам писателей «сладостное набухание плоти». Вместе с Митяем мы переживаем катарсис вожделения, где он счастлив со своей Настей в поле, Настей в лифте, Настей в классной комнате (кабинет 34, если не ошибаюсь), на брачном чертоге с Настей, в поездке с детьми на море, как будущий мудрый воспитатель Настиных внуков et cetera. Вода в душе выключается, Митяй быстро вышмыгивает из сарая и задним ходом сквозь заросли малинника вокруг дома возвращается обратно на крыльцо.
- Насть, я всё – свежевыстиранная Амалия обминает полотенцем мокрые волосы, – можешь идти
взгляд из панорамного окна
итак, в последнее время мы узнали, что женщина это человек, что негры обоих полов это тоже человеки, что дети, производные от обоих полов и всевозможных национальностей, также являются «субъектами права», что необязательно закапывать вместе с хозяином его коня, жену, наложницу, оружие, ноутбук и счета за квартиру, так как вроде бы он уже заплатил по счетам и может быть свободен, в том числе от себя. И вот в Новой Зеландии официально, на бланках и во множестве репостов признают чувства животных наравне с человечьими (впрочем, пока что продолжают животных поедать, но с большим уважением, так сказать). А в каких-то тихоокеанских заводях причисляют дельфинов и касаток к мыслящим равноправным и запрещают их истребление. Но это ещё цветочки. Мы ждём продолжения истории, выглядывая из окна, перебегаем от окна к окну. Окна, как нетрудно догадаться, изобрёл товарищ по фамилии Овертон. В его волшебных окнах происходят подвижки: вроде бы пейзаж один и тот же, но если посмотреть на него из соседнего окошка, то видим, что дерево немного сместилось в сторону, а в следующем окне оно уже вырвало из земли часть корневища и делает первый шаг. В четвёртом осмелевшее древо бодро шагает в нашу сторону всеми своими грязными растопыренными щупальцами, залезает в окно номер пять и небеспочвенно обвиняет нас в тысячелетнем геноциде его народа, дескать, учиняли резню, выжигали, пускали в расход и всё такое. А ещё производили селекцию и модификацию генов без ведома и против воли испытуемых. Отрезали самовлюблённой яблоне руку по локоть и приращивали к ней фаллос груши – очень неприятно обеим, между прочим.
А потом, вернее, уже сейчас, а ещё точнее – тогда, потому как это уже дело свершённое, если верить интернетам, так вот, женщина, которая тоже человек, как мы уже сто лет и даже чуть более помним, выходит замуж за коня. Да ладно, скажете вы, это обычная порнография, нам такое ещё в детском саду давали на полдник. Ан нет. В детском саду и в среднем образовательном учреждении были стихи и рисунки, а тут речь идёт о правовых отношениях, всё по-взрослому: взрослая женщина, вполне себе взрослый конь. Осознанные, как теперь принято. Согласна ли ты, раба божья Анна Ван Дейк выйти замуж за Красавчика? Да. Согласен ли ты, тварь божья Красавчик взять в законные супруги рабу божью Анну? Субъект права подаёт знак. Мы, конечно, привычные к критическому анализу, задаемся перспективным вопросом: если Анна умирает, является ли конь её законным наследником? Опустим сейчас все возможные детективные линии происходящего, будто хитрый Красавчик во время прогулки или любовных утех медового месяца перестарался и злонамеренно погубил свою возлюбленную рабу божью. Нет, конечно, он чист сердцем, а вот она просто умерла, поскольку её сердце было нечистым – всё в этих канцерогенных бляшках, фу-ты ну-ты, а тут такое счастье привалило, и сердце не выдержало перегрузок. Допустим, посредством вандейковского завещания ему назначают опекуна. Красавчика холят, кормят, гуляют, ему позволены все, так сказать, открывшиеся перспективы овса. Но может ли он передать имение со всеми его сокровищами и назначенными опекунами по наследству своим жеребятам, которые народятся от другой божьей твари, скаковой рабы божьей Белохвостки? Что скажет по этому поводу нонешний закон Хаммурапи?
Закону придётся нелегко. Потому что раньше он выполнял волю взрослых богатых, облечённых властью, преимущественно белых мужчин, исключительно людей, пусть и не всегда живых. Было не очень справедливо, зато проще. Теперь же в закон, как в ноев ковчег, хочет запрыгнуть всякая дрожащая тварь, возомнившая себя, не без помощи сапиенса, правообладательницей. И главное – впрыгивают то они с кондачка, не по своей воле, а как бы по-человечески, так как эти ополоумевшие приматы ставят себя на место других тварей и наделяют их подобием своих прав, защищая от самих себя. Теперь дальше. Когда Анна умерла, перед конём Красавчиком разверзлись не только райские глубины овса во всей его доступности и полноте, но и бездна вопросов, лишённых ощутимой возможности ответа по крайней мере на дистанции вытянутой руки, по крайней мере в той длине, как эту руку вырастила природа. Если Красавчик может стать мужем, то может ли он стать мясом? Невозможность стать мясом с древних времён являлась первым признаком права. Если мясом не может стать конь, потому что он муж, а где конь, там и пёс, где немясо пёс, там и пёсомуж, где мужопёс, там и сукожён. Сукожён, естественно, не жёномяс. Сюда же, к нежёномясам, а шире – к немясам вообще по логике относятся котожёны, свиножёны и свиномужи, быкомужи, козломужи и весь правовой спектр млекопитающих мужён. Окна Овертона стремятся стать панорамными, непонятно, сможем ли мы остановиться, скажем, в области ящерицы, ежа, муховёртки, камнегрызки, пожалеем ли тлю, соблазнимся ли замужеством с хомячком?
В конце концов в суд обращается муравьиная матка. Она обвиняет незамужнюю Анастасию Н. в незаконном свержении брака. Как мы помним, существуют методы расторжения и свержения брака (в старину говорили «измены»), признанные современным судопроизводством в качестве допустимых, в случае добровольного согласия сторон и при условии исключения возможности тяжёлых форм психологических последствий. Однако в данной ситуации налицо степень правонарушения, влекущая уголовную ответственность. Ранним утром 3 июня без объявления намерений Анастасия разгребла муравейник, находящийся в непосредственной близости к её дому в нейтральной зоне пятого класса – «охраняемая государством часть ландшафта условно-природного типа без возможности эксплуатации, ведения сельскохозяйственных работ, туристического, научного и иного вмешательства», извлекла матку-истца и завладела спящим муравейником, плотно охватив его голыми ногами и навалившись междуножьем в целях полигамного сношения. От насильственного надругательства в грубой форме, которое могло последовать за нападением, жителей муравейника уберегло незнание Анастасией биологической основы коллективного существования муравьёв, обделённых в основной своей массе возможностью сексуальных взаимодействий и состояние обвиняемой, находившейся под суммарным воздействием употреблённых наркотических веществ (каких именно, следствие разбирается), в результате чего она заснула прямо на развороченном жилище муравьёв, где и была на рассвете обнаружена районными экологическими наставниками. У меня пока всё
иллюкцы
«у них ещё не было способа размножаться, поэтому и в изобретении смерти не было необходимости. Существа этого планетариума старались не отправлять сигналы в космос, догадываясь о возможном наличии других существ разумного типа. Иллюски боялись космоса, боялись заражения – вирус смерти и сомнения, окопавшийся где-то там, в тёмных гнездовьях холодной синевы, пугал их. И пусть они не могли даже представить – как это, небытие? – предвидение такого опыта предостерегало и настораживало их в той мере, что всякая литература и прежде всего мифология с её излюбленными мотивами всеобщего начала и конца были запрещены на Иллюсе, как нераздельный сбор мусора, сервис ороговевших тканей, денежные средства обмена и слово «брюхоглазный». Не умея умирать и, соответственно, наказывать провинившихся, нашкодившие островитяне наказывали себя сами, замирая желеобразной зиготой на срок, пока информация об их провинности оставалась в активной памяти кого-нибудь из сородичей. Поэтому, когда первый земланский корабль пришвартовался к одному из крайних островов планетариума, местные иллюкцы выдохнули громогласное «хувэ» – выдох безнадёжного смирения перед лицом неотвратимо надвигавшейся отмены существования»
авторство
у одного человека, назовем его условно «автор», был рассказ. Что делать с этим рассказом, он толком не знал, поэтому он его писал, писал, писал, пока рассказ не кончился. И больше рассказа у него не было. Так кончается рассказ про автора. Автор кончился. Так кончается автор. Тело его неотделимо от описываемых событий. Тело его текст. Преломляя текст, мы питаемся автором, а в отдельных случаях поглощаем его целиком со всеми потрохами – с пометками на полях, с черновиками у силосной ямы, с перепиской по пути к железнодорожной станции. Один автор случайно вышел на поле, где его пометили из вышестоящей инстанции перелётных птиц. Это знак свыше, небезосновательно сообразил он, достал авторучку и стал слово в слово переписывать в тетрадь все строчки свежевспаханной земли – все кочки и ямки, сохраняя пунктуацию сухих трав. На написание романа у него ушло несколько месяцев прогулок по говорящему грязнозёму. Потом критики отметили в нарастающих учебниках, что автор черпает вдохновение в природе. Так оно и было до тех пор, пока всё вдохновение из природы не вычерпали жадные кровососущие авторы, охотники за словами. Впрочем, природы не стало ещё раньше, поэтому иному литературному кооперативу приходилось заказывать копию картины Левитана или Фёдорова на холсте ПВХ размером с трёхэтажный дом, чтобы, расстелив её на асфальтовом планшете, прогуливаться вдоль и черпать, черпать. Художники, в свою очередь, были благодарны литераторам за их труд и также часто отправным толчком для своих живописных поступков выбирали книгу того или иного. Стены мастерской художник мог обклеить страницами романа полностью, и делалось это не для дизайна, но исключительно чтобы оказаться во внутреннем мире любимого автора, стать его потрохами. Эти формы эстетического каннибализма дадены нам предками по цельнокроеному пути исторической преемственности, относятся к числу святынь и должны охраняться писчебумажным законом
скетчи народов мира
© Copyright: Тимофей Сырый, 2020
Свидетельство о публикации №220062300224
Свидетельство о публикации №220062300224
Рецензии