Бродский Барышников

Надоело о политике. Хочется поговорить об искусстве.
Несколько дней назад довелось нам сходить в театр на спектакль "Бродский/Барышников".

Когда готовилась премьера, а было это в Риге в октябре 2015 года, все либеральные СМИ, все Медузы и Эхо довольно громко придыхали о грядущем событии невероятной культурной ценности. На саму премьеру в Ригу приехали виднейшие представители российской либеральной мысли. Дамочки, всякие рынские, показывали новые наряды, а сопровождающие их мужественные хипстеры обсуждали рижские рестораны и прибалтийский воздух свободы.   В общем, гомону было, щебета и чириканья, аж до Торонто долетело. Это было до премьеры. А после оной - все будто рот зашили. Пожрали в рижских ресторанах и вернулись в полном молчании в свои Московские квартиры в центральном административном округе столицы. И ни одной грамотной критической статьи, если не считать описания нарядов публики в театре. Впрочем, нет, пару статей я нашла. Сквозь влажные восторги там чётко читается растерянность авторов. Грубо говоря, никто ни хрена не понял, но правила ангажемента не позволяют задать прямые вопросы.

Помню, как я с горечью подумала, что не видать мне этого прорывного спектакля никогда. Уж больно далеко до Риги, да и не хочется туда.
И вот -  мои мольбы и стенания были услышаны и спектакль привезли в Торонто  на гастроли. Понятно, что упустить свой шанс мы не могли.

Поскольку у меня ангажемента никакого, позволю себе рассказать о том, что я увидела. Без приседаний и экивоков.

Начнём с того, с чего начинается всякий уважающий себя спектакль. С программки. До начала успела её просмотреть и вот что я увидела.
В ознакомительной статье о Бродском бросается в глаза фраза о том, что он был несовместим с "правилами барака", господствовавшими в СССР. Ну и дальше по мелочи: психиатрическая экспертиза, ссылка, желанная эмиграция. Писал стихи по-английски, преподавал в университетах, похоронен в Венеции.
Статья о Барышникове буквально в двух словах рассказывает о том, что он начал свою карьеру в Кировском балете. Остальная обширная часть посвящена его достижениям на Западе.
Самой интересной мне показалась статья о режиссере спектакля. Алвис Херманис назван в ней одним из самых влиятельных людей в Европейском театре. Куча премий и наград. Руководит Новым Рижским театром.
Все трое - в доску свои на Западе. Все ненавидят "барак".
Вот такой звёздный состав. Событие обещает быть грандиозным.

...На сцене - симпатичный стеклянный павильон с частыми переплетами рам. То ли зимний сад, но без растений, то ли садовая беседка. По обе стороны от дверей стоят две садовые скамейки и чуть в стороне - старинный катушечный магнитофон.
Из павильона на авансцену выходит пожилой мужчина с потертым фибровым чемоданом. Это, как вы уже догадались, сам маэстро Барышников. Он садится на скамейку и начинает доставать из чемодана предметы реквизита. Достаёт будильник и ставит его под скамейку, несколько тетрадок и книгу и плоскую бутылку, видимо, виски (любимый напиток Бродского). Из кармана достаёт сигареты, одну вставляет в рот, предсказуемо не закуривает, кладёт пачку обратно в карман. Выпивает глоток того, что в бутылке.
Открывает книгу и начинает читать стихи. Читает неплохо, внятно.
Одно стихотворение, потом другое, потом третье.

Иногда , чтобы дать артисту передохнуть, стихи читает сам Бродский из магнитофона. В это время Барышников совершает некие физические действия, иллюстрирующие стихотворения. Если речь идёт о прахе, он из чемодана достаёт щепоткой какой-то порошок и дует на него. Как бы наглядно показывая нам этот самый прах. Если речь о каплях на стекле, он, войдя в павильон, достаёт тряпку из ведра с водой и водит мокрой тряпкой по стеклу. Чтобы мы поняли, что такое капли на стекле. Если речь о белом тумане, то он замазывает  стеклышки белой краской. Ну , чтобы ясно было, как выглядит белый туман. А вот и очередь будильника подошла - артист заводит будильник, когда звучат стихи: "И будильник так тикает в тишине, будто дом через десять минут взорвётся".
В общем, реквизит работает. Чтобы понятно было, о чем стихи.

Надо сказать, что большую часть зрительного зала составляли англоязычные люди, пришедшие посмотреть на известнейшего на Западе артиста. И , если владеющие русским языком хотя бы слушали стихи в оригинале, то остальные читали их в подстрочнике, который бежал по фронтону беседки. В общему, к концу спектакля места рядом с нами опустели. И осуждать их я не могу. Смотреть им в сущности было не на что, поскольку действие отсутствовало в принципе. Поглядели на кумира, насладились - и по домам.

Иногда, когда монотонное течение спектакля грозило усыпить зал, электрические провода, подвешенные к стенке павильона, начинали искрить, а свет - мигать.

Через какое-то время маэстро начинает раздеваться. Снимает ботинки, закатывает до колен брюки, потом снимает рубашку. Сердце моё сжалось. Я испугалась, что стриптиз продолжится. Но обошлось.
Дальше пошли позы. Под монотонный голос из магнитофона полуобнажённый и очень немолодой человек принимал эффектные позы внутри павильона. Все время как бы иллюстрируя стихотворный текст. То бабочку изобразит , то черного коня (бил пятками по полу, как бы изображая лошадь).

Надо сказать, что пожилой и почти раздетый человек на сцене лично у меня вызвал чувство жалости и желание отвести глаза. Но поскольку смотреть было больше некуда, я продолжала пялиться на сцену. И была за это наказана. Потому что дальше начались упражнения со стулом. Маэстро сел на него боком и стал поднимать босые ноги и шевелить пальцами. Уж не помню, что именно это упражнение иллюстрировало, но зрелище было не для слабонервных.

Честно говоря, я не большой знаток и любитель Бродского. Мне его стихи кажутся холодными и придуманными. Не все, но почти все. Но все-таки хотелось вслушаться в них, услышать не расслышанное ранее. Это могло бы получиться, если бы не происходящее на сцене странное и подчас нелепое физическое иллюстрирование.

Все это время мне приходилось напоминать себе, что на сцене - прославленный и гениальный Михаил Барышников. Что им надобно восхищаться. Уговаривала себя как могла. Но не уговорила. Ничего, кроме неловкости и жалости, испытать не удалось.

О чем был спектакль? Да ни о чем, по-моему. Просто один прославленный читал стихи другого прославленного. Ни судьбы, ни трагедии, ни взлёта. Всё - с холодным носом. Как говорил Александр Николаевич Вертинский, "на чистой технике".

Все пытаюсь представить, о чем думает режиссёр , пусть даже "самый влиятельный", творя такое.
Мне кажется, дело было так. Звонит режиссёр прекрасному танцовщику, который уже не танцует, но на сцену все равно хочет, и говорит: "А давайте мы с вами замутим антрепризу. Вы почитаете стихи вашего гениального друга. Ну и станцуете немного. Обретём дополнительную славу и толику денег".  Танцовщик отвечает: " Я столько текста не запомню. И танцевать больше не могу". А режиссёр говорит: "А и не надо запоминать. Будете читать по книжке. И танцевать не надо. Просто красиво делайте руками и ногами. И разденем вас. Для пущего постмодернизма. И действия никакого не надо. Все и так знают, что вы и Бродский - два гения." Ударили по рукам. И вот - гастролируют. Правда, в Россию Барышников вроде не собирается. Из идеологических соображений. А вне России количество зрителей все-таки ограничено. Так что, боюсь, судьба спектакля будет недолгой. Ну да это - не наша забота.


И все-таки была в спектакле пронзительная, последняя нота. Когда казалось, что вот уже финал, Михаил Барышников прочитал последнее стихотворение. Из ранних, 1957 года, когда автору было всего семнадцать. Привожу его целиком:

"Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути."

Чудесное, чистое звучание. Посвящение всем нам и всем, кто придёт за нами. Не думаю, что русский поэт мог бы написать нечто подобное на английском языке.
Все-таки наши гении в сущности нужны только нам.
Даже если им самим кажется иное.