de omnibus dubitandum 119. 72

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.72. НАДЕЖДЫ СТАРИКОВ НЕ ОПРАВДАЛИСЬ…

    Едва только комитет приступил к ликвидации имущества полка, как от казаков стали поступать требования об удовлетворении их лошадями в обмен за убитых или пришедших в негодность. В числе других, требуя коня, явился в комитет казак Иван Хрипунов, георгиевский кавалер, бежавший из немецкого плена, побывавший в Голландии, в Англии и, наконец явившийся в полк.

    — Подожди, Ваня, дай разобраться, - говорит председатель комитета, приказной Мокрое, бывший денщик, утирая рукавом мокрый лоб. - Видишь, как трудно, у нас на лбу каплями пот выступает, работаем не покладая рук и никак не поспеваем.

    — Удивительно, - отвечает Хрипунов, - был командир и один все успевал делать, а вас тридцать дураков, получаете по 30 рублей суточных каждый и ничего не можете делать, сволочи!

    — Да ты не ругайся, не то, знаешь, мы с тобой справимся и заставим уважать комитет! - загорячился было председатель, принимая угрожающий тон.

    — Коня, сволочи, давайте! - кричит расходившийся Хрипунов и бросается с плетью на председателя.

    Произошла свалка, и, наконец торжествующий Хрипунов при всеобщем одобрении и хохоте отправляется верхом на выбитом коне к себе на хутор.

    Настроение у стариков было угнетенное и подавленное - не того ждали они от войны. Они ждали возвращения своих сынов, покрытых славою победы, под звон колоколов, ждали грамот высочайших, молебнов, славы, парадов, гульбы и прочее и прочее. На деле же полное разгильдяйство, непризнание их авторитета, порицание того, во что они верили, в чем они видели весь смысл и радость жизни...

    К оставшимся в станице офицерам отношение стариков было сочувственное и очень даже, да и фронтовики в большинстве были солидарны со стариками. Мутила рвань, кучка негодяев, по большей части даже не нюхавших пороху, нестроевые, обозники, оставшиеся дома, подкупленная муть дна и, особенно иногородние, которые, видя офицеров, шипели от злости, рисуя себе картину, как они будут расправляться с ними, линчевать, убивать.

    Злодейства в Михайловке еще были свежи в памяти у всех. Как никогда выявлялась теперь злоба негодяев не только по отношению к офицерам, но и ко всему казачеству. Вслед почти открыто говорили: “погодите, вашу...” и т.п.

    Избиение 36 офицеров 12 января в Михайловке, видимо, совершенно, оттолкнуло казаков от этой сволочи.

    Казаки полка из станицы разъехались большей частью по родным хуторам и занялись домашними делами, и, таким образом, последней опасности, последнего сдерживающего начала для этой шкурной рвани в станице не осталось.

    Участились разъезды красных по хуторам и станицам с бомбами, с пулеметами, с пьяными песнями; проскачут через станицу с шумом, гамом, со стрельбой и скроются дальше.

    Участились митинги, на которых проклинались Каледин, офицеры и все прошлое, а потом, когда ясно стало, что никто не препятствует и не чинит противодействий, начали объявлять декреты, устанавливать Советы, власть на местах и т.п. Что и прошло совершенно свободно; атаманов в станицах не стало, появились Советы. В Глазуновской атамана, урядника Назарова, хотя и назначили председателем, но казаки продолжали по-прежнему считать его атаманом.

    В Михайловке помещался штаб Фильки Миронова, чрезвычайка и представители пролетариата из Царицына.

    Старикам все это сильно не нравилось, по закоулкам делились с офицерами впечатлениями, жаловались, удивлялись, не понимали, как все это случилось и что будет дальше.

    Чем дальше, тем хуже жилось офицерам в Глазуновке, особенно после неудавшейся мобилизации молодых казаков в Усть-Медведице, где старики и молодые казаки были разогнаны пулеметами.

    К офицерам своего полка казаки-фронтовики относились хорошо, приносили хлеб, молоко, картофель, здоровались при встрече, но глядели в землю, видимо, из-за недостатка гражданского мужества, да и совесть не была достаточно чиста.

    Михайловский и Усть-Медведицкий комитеты все подготовили для производства впечатления о крепости Советской власти и для устрашения населения.

    Опасности, непосредственной для красных, казалось, нет; казаки, ошеломленные событиями, приутихли; настал благоприятный момент для вывоза из мест, где были полки, всего воинского имущества, снаряжения и оружия в Михайловку.

    Из Глазуновской был вывезен весь обоз 3-го полка, 8 пулеметов и 46 тысяч патронов.

    Офицеров полка официально не трогали и то потому лишь, что в Михайловском революционном комитете были казаки 3-го полка: урядник Блинов, вахмистр 3-й сотни подхорунжий Гугняев, революционный командир полка Семка Пономарев и другие, которые еще считались со своими офицерами, как бы стеснялись их. Видимо, воинская честь и прежнее уважение еще не окончательно испарились у них, хотя и видно было по морде, что они не доверяют офицерам, да и кроме того они были уверены, что рано или поздно офицеры от них не уйдут.

    Казалось, новая власть прочно утвердилась в Усть-Медведице и Михайловке, как будто все для нее было благополучно.

    Но вот в начале апреля стали распространяться всякие слухи: то банды белых “кадет” появились со стороны станицы Букановской, то немцы двигаются и уже близко и т.п.

    Офицеров взяли на учет. Бывали такие дни, что хозяин одной из офицерских квартир, казак Д.Д. Попов, предлагал увезти их в глухую степь к себе на заимку, где у него была землянка, а старая казачка Григорьевна, беспокоясь за их участь, умоляла скрыться на лугу в кустах, куда обещала приносить пищу и, все сведения. К Пасхе положение ухудшилось, за офицерами усиленно наблюдали; из Михайловки приехал член революционного комитета урядник М. Блинов, с портфелем под мышкой и важным видом, производить дознание, так как поступил донос, что есаул Красовский и сотник Орехов занимаются контрреволюционной пропагандой.

    В это же время докатилась до Глазуновки весть, что полковник Голубинцев занял Усть-Медведицу, и всякие невероятные слухи: немцы, украинцы, кадеты... Одно лишь было верно: Голубинцев с усть-хоперцами поднял восстание и занял Усть-Медведицу... “Офицеры в погонах, казаки тоже, дисциплина, отдание чести...”.
   
    Старики ликовали и фронтовики не отставали, не все, конечно, но пока скрытно.

    Офицеры, пока не поздно, решили бежать к повстанцам, но исполнить это намерение было уже трудно, ибо наблюдение усилилось и, 3 мая Глазуновка была занята боковым отрядом красных, главные силы их шли через хутора Зимник и Подольховку на Усть-Медведицу.

    По телефону в станицу Глазуновскую было из Михайловки передано приказание: арестовать всех офицеров как единомышленников Голубинцева, а ночью почтовый чиновник, подслушавший разговор по телефону, тайком прибежал к есаулу Красовскому и сотнику Орехову и посоветовал бежать, не теряя времени, так как революционный трибунал в Михайловке заочно приговорил есаула Красовского и сотника Орехова к расстрелу, а остальных офицеров приказано арестовать и препроводить в Михайловку.

    Ночь была особенно тревожна. Но на рассвете, к счастью офицеров, разъезд усть-хоперцев в 28 коней ворвался в Глазуновку, захватил телеграфный пост, почту, пленных и, разыскав офицеров, вручил есаулу Красовскому предписание командующего Освободительными войсками войскового старшины Голубинцева: “Немедленно со всеми офицерами прибыть в Усть-Медведицу, в штаб Освободительной армии”.

    Собрав господ офицеров 3-го полка, есаул Красовский вместе с сотником Ореховым, двумя сотниками Марковыми и сотником Семеновым бежали через хутор Ярский, занятый заставой повстанцев, на Усть-Медведицу.

    Полковник Валуев добровольно остался, отказавшись бежать, под предлогом, что считает восстание безнадежным, а, в сущности потому, что, увлекшись какой-то станичной девчонкой, не пожелал с ней расстаться.

    На поддержку захваченной врасплох в станице полуроте красных большевики выслали из станицы Скуришенской эскадрон конницы, который начал перестрелку с усть-хоперцами, но был энергично атакован повстанцами и оставил в руках у казаков 4-х убитых и 4 лошадей. Вслед за эскадроном красные двинули две роты пехоты и вновь заняли Глазуновку, а казаки, отстреливаясь, отошли к хутору Ярскому.