Пророк

Благословлен Бог наш всегда, ныне присно и во веки веков.
Священник начал богослужение, раздувая ноздри на каждом новом слове. Его пышные щеки лоснились отнюдь не скромным заработком, о чем говорило и брюхо, облепленное атласной тканью. Поправляя ризу, он вещал про воскрешение Лазаря и про вход Господень в Иерусалим, как вдруг его перебили, от чего в глазах священника молнией сверкнула ярость, тут же скрывшаяся за завесой смирения. «Спокойствие», - внушал он себе, окидывая пренебрежительным взглядом пришедших. Кто посмел прервать его, кто беззастенчиво крикнул «Батюшка» с таким живым испугом, что слово это, залетев в овалом раскрытый рот, возмутило даже его нутро, и он поперхнулся. К нему вышел иссохший старец.
 - Батюшка, я видел сон о Господе нашем, и он рассказал мне страшную тайну о том, что ждет нас и что будет с родом нашим, человеческим. И я, раб Божий  Дмитрий, хочу поделиться со всеми услышанным и увиденным, хотя знаю, что за это ждет меня ужасная кара или даже адский котел. Вы позволите?
Священнослужитель погладил епитрахиль, свисавшую почти  до  пола и, усмехнувшись в закрученные усы, милостиво разрешил: « Вещай».  После чего отошел в сторону.

 Старец вышел вперед и повернулся к людям, демонстрируя всем свои жидкие сальные волосы, затянутые в хвост, и впалые щеки, которые, казалось, чудом не прилипают к зубам. Его одежда была покрыта пятнами времени, а веревка с деревянным образком, что висела на смуглой шее, выцвела от палящего солнца. У него не было ни подходящего одеяния, ни роскошной епитрахили, ни подпоясанного брюха, но он все равно с достоинством и волнением начал свою проповедь.
 - Бог спустился ко мне, и это поразило меня так сильно, что я заплакал прямо во сне. Я мог видеть его лицо, такое прекрасное, мог видеть его глаза, незамутненный, ясный взгляд. Господь поведал мне о том, что мы, люди, дети его, недостаточно часто вспоминаем о нем. Он устал читать неуважение в наших глазах, ему наскучило слушать постоянные жалобы и просьбы  что-то исправить. «Вы просите не потому, что нуждаетесь в этом, а потому что умеете лишь просить», - так он сказал мне, и я согласился. Мы просим благополучия, здоровья, просим спасти от разрухи, войн, голода, болезней… От всего. Забывая, что чаще  виноваты мы сами. Мы обращаемся к Богу лишь в минуты отчаяния и лишь затем, чтобы попросить его облегчить наши страдания и муки, хотя ему хочется слышать и благодарность за то, что позволил нам жить. Мы вываливаем на него  свои обиды и горечь, исповедуемся  в наших грехах и пороках, словно после откровения наши души станут чисты. Лишаясь чего-то, мы обвиняем Бога, ведь судьбы наши в его руках. Мы проклинаем его, и в этот момент Господь желает, чтобы забыли его имя, потому что боле он не считает нас ни рабами, ни дочерями или   сыновьями своими. «Чего вы боитесь, люди?» - спросил у меня Бог. И мне пришлось ответить от лица всех, за что я прошу прощения. «Смерти», - сказал я. И тогда Господь расхохотался прямо мне в лицо, но глаза его омрачила тоска.
За окном потемнело, сумерки, смешиваясь с затянувшими небо тучами, сгущались. Начался дождь, перешедший в ливень, бьющий в окна тугими кулаками, явно разочарованный тем, что его не пускают. Ветер хватал деревья за ветви,  рвал  их из стороны в сторону, отчего старые липы сгибались и хрустели. Церковь наполнялась людьми, испугавшимися непогоды, и каждый входящий вслушивался в речь странного старца, в чьих глазах читался  неземной покой. Становилось тесно. Но голос странного проповедника доносился до каждого.
  - Он рассмеялся и сказал, что именно это мы и получим. Бог так устал от нашего эгоизма,  беспомощности и глупости… Его не остановить пустыми молитвами и жаркими исповедями, пылкими речами. «С тех пор как церковь превратилась в подобие продуктовой лавки, где вместо томатов человек покупал прощение, я лишь ждал, когда обрушить свою кару», - сказал Господь. И время пришло. Он уже послал ангелов со смертоносными стрелами, чье одно лишь дыхание способно погубить целый континент. Он уже соткал покров, которым обернет планету, лишая ее света и тепла. Он уже понял, что лучше нам не стать, и  правильным решением будет наша смерть.
 За страшным словом последовала молния. Одна, вторая. Пространство церкви наполнил болезненно-гулкий голос   грома.  Голос старца наливался силой.
 - Взгляните на небо -  и вы увидите, что на мир несется огненный шар, за которым последует неизбежная разруха.
 Люди не поворачивались к окнам, боясь  увидеть пламенные языки.
 - Прикоснитесь к своей коже, чтобы почувствовать, как под ней начала разливаться неизлечимая болезнь.
 И люди выпрямили руки, страшась даже мысленно притронуться ими к телу.
 - Взгляните на своих детей и поймите, что их сердца уже поцеловала смерть.
 В глазах людей сверкнул страх. Заметив его, Дмитрий выкатил грудь и, набрав побольше воздуха, возвысил голос так, что он, казалось, зазвенел:
- Так попросим же прощения у Господа нашего. Встанем на колени и будем уповать на его милосердие. Может быть, он смилостивиться над нами и позволит  нам продолжить свою жизнь.
 Первыми упали женщины, потянув за собой детей. Церковь наполнилась материнским плачем. За ними опустились мужчины, в чьих глазах застыл немой ужас,  что было  похуже всякой болезни.
 - Мы будем молить его о прощении, об еще одном послаблении для нас, рабов и детей Господних. Мы будем думать об отце нашем не только в минуты скорби и тогда…
 Ноги священника, стоявшего неподалеку, дрогнули. Он опустился на колени,  с полных щек его скатились гроздьями слезы.
 Каждый пришедший молил о прощении Господнем, вспоминая свою слишком короткую жизнь, которой, судя по всему, суждено было скоро оборваться. Они плакали, плакали, и слезам этим не было конца.
 Они забыли, что перед ними стоит обычный городской сумасшедший, чьи басни о Господе и о конце света можно было услышать практически каждый день, исключением была лишь суббота, когда старик непомерно напивался.
 Они знали, что за окном не проносился огненный шар, а ангелы, чье дыхание  может погубить континенты, не спустились на землю. Они знали, но страх смерти  оказался куда сильнее здравого смысла.
 На колени опустился и сам старец.