Карпов, золотце! Глава 7

К концу мая, несмотря на отсутствие работы, времени свободного не добавилось. Приближались выпускные экзамены и аккредитация. Ректор поступил мудро: чтобы не ударить в грязь лицом перед руководством, а скорее всего перед статистикой, экзамен полностью дублировал аккредитацию. До мелочей. К тому времени я точно определился со специальностью, по крайней мере я точно знал, в какую ординатуру подам документы. Сказать с уверенностью, хочу ли заниматься неврологией всю жизнь я не мог. Отношения с Леной к тому моменту стали чем-то совсем неясным. Мы все еще встречались, но больше в силу привычки. Отношения  ограничивались присутствием по близости оболочек друг друга. Иногда эти оболочки взаимопроникали, но не касались того, что внутри. Того, что принято называть душой.
Иногда думал, что укоры в моей черствости, скупости на слова и отсутствии эмоций вполне обоснованы. Вспомнил случай из детства, когда впервые уехал в другой город. Путь занял четыре дня, включал три пересадки и два вида транспорта. Мама осталась дома, поехал я с бабушкой. Когда мы прибыли к родственникам, и бабушка позвонила маме, я взял у нее трубку и спросил:
- Мам, а ты скучаешь?
- Конечно скучаю, сына. А ты?
- А я - нет!
Я был горд, только чем, до сих пор не пойму. Разве можно гордиться тем, что не скучаешь по маме. Но скорее я гордился тем, что не проявляю эмоций, как настоящий мужчина, ведь подходящего примера перед глазами у меня не было - вот я и сам додумался, что настоящий мужчина не скучает, а если и скучает, то говорит обратное. Никаких эмоций. Но, может, я просто был мелким ублюдком, что тоже возможно.
Вот и Лена заметила неладное. Однажды, чтобы меня расшевелить, она сказала, что ездила кататься с одногруппницей и тремя незнакомыми парнями. Но даже это безрассудное - по ее мнению - или абсолютное нелепое - по мнению моему - действие не нашло во мне отклика. Я выслушал это и ждал, что она с кажет, что с одним из них она решила связать всю оставшуюся жизнь, и я был готов это принять. Но нет - она спросила:
- Тебе все равно?
- Не знаю, - ответил я, ведь стал более дипломатичным со времен той поездки к родственникам.      
Честно, я даже не знал, что нас объединяло, кроме той кровати и пары бутылок вина в ее день рождения. Мы слушали разную музыку, читали разные книги, любили разные фильмы. Я слушал хип-хоп, под который она вечно нелепо двигалась, как MC Hammer,  она обожала русскую попсу из 90-х и каких-то малоизвестных англоязычных артистов; я обожал Квентина Тарантино и Гая Риччи - она пересматривала в сотый раз «Секс в большом городе», «Бойцовский клуб» и какой-то второсортный фильм ужасов про плотоядные растения, я читал Хэммингуэя - она перечитывала в сотый раз «Бойцовский клуб» Палланика. Обычно мы говорили об учебе, а как только тема себя исчерпывала мы либо расходились по комнатам, либо занимались сексом. Иногда мы сначала занимались сексом, а потом говорили о учебе, после чего могли снова заняться сексом. Но в итоге всегда расходились по своим комнатам.
Она тоже ощущала тупиковость. В отличии от меня, она за что-то в наших отношениях держалась и за это что-то боролась. Она читала какие-то статьи, цитировала мне гигантские куски текста, где говорилось о том, что когда мужчина охладевает это... А я думал, был ли когда-нибудь мои чувства по отношению к ней теплыми, чтобы теперь охладеть.
Чем ближе были экзамены, тем сильнее она психовала. Она закатывала истерики, но не по поводу наших отношений, даже не по поводу учебы, она срывалась на свою внешность. Слишком большие ступни, слишком широко тут, слишком узко там, тут волос мало, а тут много, а тут родинка страшная, а тут кожа шелушиться, но больше всего доставалось носу. Для нее он был чересчур большой, длинный, горбатый, с большими ноздрями, с бесящими веснушками, с дурацким кончиком. Для меня это был просто нос.
Однажды я проходил практику в отделении челюстно-лицевой хирургии, где услышал историю про людей, недовольных своим носом.
- Сань, - начал куратор. - Почему чаще всего докапываются именно до носа? - спросил он, делая надрез вдоль нижней челюсти пациента. Пациент тот был наркоманом, который ставил себе уколы куда-то в область шеи, инфекция разлетелась по окружающим мягким тканям и забрела в кость, отчего у него развился остеомиелит нижней челюсти, и теперь хирург удалял ему гниющий участок кости.
- Почему?
- Смотри, - сказал он, раздвигая операционную рану, - когда человек представляет себя, что он видит прежде всего, а? Ты так долго не думай, Сань. Он представляет лицо. Свое, конечно. А что находится в центре того лица? Верно. Нос! Нос, Саня - вот он главный злодей, на котором надо выместить всю злость за себя неудачника. Я вот точных тебе цифр не скажу, но большинство мужчин, которые оперируют свой нос, живут с мамками. Мы сейчас не говорим о каких-то уродующих патология, естественно. Сань, держи тут, - он вручил мне крючки, - о чем я? Ну вот. Маменькины сынки. Он значит в жизни не удался и думает, в чем же дело? Ну конечно не в том, что он находится под гиперопекой, не-е-ет! Дело в его носе. Пять баллов. Оп-па! - хирург натурально выдернул из раны кусок протеза, который уже ставили на место другого прогнившего участка кости. - Вот дурак, нет? Мы ему такую вещь поставили! Никелид титана. Хай-тэк настоящий, а он своими грязными иглами все испортил. Все, погнали зашивать.
- Мы не будем ставить другой протез?
- Сань, он ему зачем? Через пару месяцев по новой сюда приедет, только гнить будет с другой стороны. Не будем мы ему ничего ставить. Пусть теперь думает, как жить с такой челюстью. К слову о носах: ты уже был в пятой? Смотрел там этого... романтика нашего?
- Нет.
- Сходи после перекура, познакомься. Мужик себе из дробовика в лицо выстрелил. Остался жив, но угадай, что стало его мишенью?
- Нос?
- Пять баллов, Саня! Отсюда вывод: неразделенная любовь тоже рождает ужасную ненависть к себе, которая в терминальной стадии проявляется абсолютной деструкцией средоточия своего «Я». И бах! - хирург бросил инструменты лоток и снял перчатки. - Нос больше не курносый, не горбатый - его вообще нет. И что с этим делать, никому не ясно.    
Вот и Лена очень злилась на свой нос, но только в периоды большого стресса. Наверное у этого есть какой-нибудь термин, вроде замещения или вымещения, но я не узнавал, зато каждую сессию видел, как она стоит перед зеркалом и то поднимает кончик носа указательным пальцем, то прижимает его к верхней губе, завершая представление выводом: «Уродина!». Первое время я говорил, что мне нравится ее нос. Потом стал говорить, что она не уродина. Затем вообще перестал говорить что либо, ведь никакого эффекта комментарии не оказывали. Радует хоть, что у нее не было дробовика, для радикальной ринопластики.
Конечно, мы сдали и экзамены и аккредитацию. На самом деле, мало кто не сдал. Экзаменаторы следили за нами через полузакрытые - вряд ли от любви к нам, скорее из чувства долга перед университетом, который должен показать хороший результат, - глаза. Списать проблемы не составило. На кого-то даже один раз крикнули, но скорее для вида. Этап с задачами надо было сдавать не одному экзаменатору, а поочередно нескольким - это зависило от темы задачи. Мне попалась задача про менингококковый менингит, задача про обтурацию сосуда тромбом и ревматоидный артрит. Я сдавал в первый день и никто еще не знал, как будут принимать преподаватели. Если о том, что списать сможет каждый, говорили заранее, то, как строго будут спрашивать, не знал никто. Задачу про менингит я обсуждал с заведующей кафедры инфекционных болезней - не самый конфликтный человек, но и не самый сговорчивый. Она молча выслушала мой ответ, наверняка что-то ей не понравилось, но она не подала вида, а то что у нее были глаза навыкат - так это всегда так было. Лишь в конце она попросила меня перечислить, какие бывают оболочки головного мозга. Я ожидал вопрос в духе: преимущества полусинтетических пенициллинов над бензилпенициллином, тактика лечения при толерантности к этим двум группам, или что-нибудь в духе дифференциального диагноза между всеми бактериальными менингитами. Но меня попросили назвать все оболочки головного мозга. Я даже замешкался, но не потому что не знал, а от удивления. Оболочки я назвал, она нарисовала цифру пять. Следующую задачу я рассказывал одной властной бабушке с кафедры факультетской хирургии. Я ее помнил только по лекциям на третьем курсе, когда она могла прервать лекцию из-за того, что кто-то смотрел мимо нее. В день экзамена она точно поменяла мировоззрение, молча выслушала мой ответ, после чего спросила меня, какой самый простой диагностический метод определения нарушения кровотока в крупных сосудах.
- УЗИ с ЦДК, - ответил я.
- Боюсь спросить, знаете ли вы, как это расшифровывается.
- Ультразвуковое исследование с цветовым доплеровским картированием.
За все шесть лет обучения я никогда так легко не получал отлично на экзаменах - автоматы не в счет.
Третью задачу я сдавал терапевту. Ревматолога в тот день не пригласили. Она решила не слушать весь ответ, а спросила меня классификацию ревматоидного артрита. Я надеялся, что ей хватит простенькой классификации по функциональным классам, или иммунологической характеристики, но она спросила DAS28. Я напрягся, она это заметила и улыбнулась.
- Шучу, давай клинику лучше, - сказала она и пять минут спустя я получил последнюю оценку отлично, но не воспринял это, как успех. Испытал бы профессиональный спортсмен радость от того, что он пару месяцев готовился к бою с сильным соперником, а вместо него вышел его брат близнец, который мало того, что драться не умеет, так еще и показывает, куда его надо бить и эффектно падает на пол. Победа? Да, но фальшивая. Фальшивая оценка, фальшивая статистика, фальшивые новости по телевизору, которые посмотрит моя бабушка и скажет:
- В России рекордное число студентов сдало выпускные экзамены на оценку «отлично». А ты говорил, что у вас там некоторые по-русски говорить не умеют.
Да, они сдали на оценку «хорошо». Думаю, около десяти процентов оценок «отлично» - заслужены. И моя не в их числе. Когда я выходил из аудитории, я услышал, как у студента допытывали разницу между ЭКГ и ЭхоКГ. Студент настаивал, что это одно и то же, и второе название - просто чуть более развернутое, чем первое. Он получил «хорошо». Видимо такие знания вполне удовлетворяют людей, что руководят медициной в стране, если они потом не замечают ничего странного в том, что на этих хорошистов и отличников приходят сотни жалоб.
После экзаменов и подачи документов в ординатуру наступило «нервное плато» длинной в полтора месяца. Мой ВУЗ закрывал прием документов в ординатуру одним из последних в стране. Я каждый день открывал списки подавших документы в ординатуру по неврологии, смотрел, как моя фамилия скачет с места на место. То я прохожу на бюджет, то какой-то тысячебальный отличник суперзвезда подает документы, и я смещаюсь за границу бюджета, несколько человек забирают документы потому что поступили в заветную Москву или Питер, и я опять в счастливчиках, тут же приезжают непоступившие в Москву и Питер... И так все полтора месяца.
В то же время заканчивался срок моего пребывания в общежитии. Прощайте тараканы и надоевший запах кальяна. Здравствуйте новые тараканы и запах синтетических наркотиков?После длинного и вымученного разговора с Леной, мы решили все же снимать квартиру вместе. Она подала документы в эндокринологию и тоже следила за скачками своей фамилии по списку, но не так тревожно, как я: ее ситуация была чуть лучше.      
За те несколько недель, что мы искали квартиру, я побывал в таких районах города, о которых раньше и не подозревал. Я их видел только проездом, иногда думал, какого жить в такой дыре, а теперь сам стоял на пороге района-дыры, ожидая звонка от хозяина квартиры. Чаще всего вместо хозяина появлялся предприимчивым риелтором, который собирал несколько кандидатов на съем квартиры вместе и, скорее сам выбирал того, кто будет снимать квартиру, нежели показывал ее нам. Фраза, что мы студенты мединститута всегда действовала успокаивающе, то, что мы пара  - тоже. Тот факт, что мы работаем в ночные смены был козырем, ведь тот, кто работает ночью, не может шуметь и выпивать дома в кампании друзей. На такого не будут жаловаться соседи. Но почти всегда на таких смотринах присутствовала бабушка, которая жалостливо рассказывала о своей дочке, которая осталась одна с ребенком, но очень тихим и разумным, которым теперь негде жить. Судя по тому, что нам с Леной никто не перезванивал, мы решили, что квартиры отдавали как раз таким вот бабулям с тихими и разумными внуками.
Один раз и мы воспользовались услугами риелторского агентства и получили взамен пяти тысяч рублей три неактивных номера и два объявления-приманки, где за двенадцать тысяч рублей в месяц предлагали просторную студию в центре города и двушку за пятнадцать тысяч тоже в центре, но с одним минусом - на кухне пол без подогрева. Конечно, ничего мы от них не получили. Мой внутренний лох нисколько не насторожился, когда я увидел на столе одной из риелторш целую гору дешевых сотовых телефонов, которые звонили поочередно, а она отвечала, что к сожалению эта квартирка занята, могу вам подобрать другую. Те, что поумнее тут же бросали трубку. Такие как я несли им пять тысяч и тоже оставались ни с чем.
В итоге квартиру нашли через знакомых. Далеко от центра, но в новом микрорайоне. Несмотря на однообразную архитектуру, микрорайон носил название «Радуга». Видимо этот оптический эффект вдохновил архитекторов на несколько цветных плит у крыш домов. У нашего дома плиты были розовыми - архитекторы точно вдохновлялись не классической радугой из мнемонического рассказа про охотника.
У нас были кое-какие скопленные деньги, чтобы мы спокойно прожили до конца лета, ожидая приказа о зачислении в ординатуру, поэтому мы решили не искать работу, пока точно не узнаем поступили мы или нет, однако я быстро понял, что не могу целыми днями сидеть дома в компании Лены, но сказать то, что уже давно вертится на языке тоже не мог. Стал искать работу. Как часто бывает, помогли в этом знакомые: в тот год, на втором курсе ординатуры по спортивной медицине учился мой хороший знакомый, с которым мы ходили еще в общажный тренажерный зал. Он сказал, что им нужны врачи на подработку, чтобы дежурить на спортивных соревнованиях. Оплата почасовая, но в конце месяца, а иногда и позже, если турнир длится несколько месяцев. Узнав, что спорткомплекс, где чаще всего проходят соревнования находится в двадцати минутах ходьбы от меня, я согласился. Лена спрашивала, зачем мне это, ведь мы решили не искать работу. Я отвечал, что просто не могу сидеть без дела, она кивала, поджав губы. Когда она так делала, мне не хотелось уходить, но я понимал, что любовь из жалости невозможна и все равно уходил, ничего не ответив.
Первое дежурство выпало на региональные соревнования по самбо. Дежурил я вместе с тем приятелем, только сидели мы в разных сторонах зала, следили за разными коврами. Ко мне подходили маленькие самбисты, с жалобами на боли в суставах, которые им методично выкручивали соперники на протяжении всего поединка - ничего серьезного. Больше самих спортсменов беспокоились мамы. Те же мамы минуту назад кричали, Кирюша оторви ему ногу, а теперь едва сдерживают слезы глядя, как Кирюша сам держится за ахиллово сухожилие и стонет. Одному мальчику после поражения мама в ответ на протянутый пояс сказала:
- Нахрена ты мне его тянешь? Можешь теперь на нем повеситься!
Мама вышла из зала, а парень стоял и смотрел ей вслед. Когда она вышла, он побежал к другим проигравшим ребятам. Пару минут спустя они уже смеялись и хлестали друг друга этими поясами.
Справа от ковров висел плакат высотой в два этажа. Четыре портрета - отцы-основатели самбо в России. Под каждым портретом небольшой абзац из биографии. Один из них (Виктор Афанасьевич Спиридонов) очень походил на моего деда, каким я его запомнил, только дед не носил усы. Я попытался вспомнить когда последний раз навещал его, вспомнил только, что то была весна. Из-за этой суматохи с экзаменами и поиском квартиры забылся. Решил съездить к нему на днях.
Когда начали выступать ребята постарше, пришлось внимательнее следить за ковром, потому что судья часто вызывал меня, чтобы остановить кровотечение. Кровили по больше части носы, иногда случались сечки надбровной дуги, одному самбисту порвали ухо. Я так внимательно следил, что не заметил, как за мой стол подсел человек. Только боковым зрением я заметил, как что-то белое появилось справа, но не думал, что так может сиять человек.
- А вы доктор? - спросил он.
- Да, - приятель сказал, что я должен говорить, что я врач, а не ординатор или, не дай Бог, студент.
- А какой вы доктор? Хирург?
Классическая обывательская классификация старшего медперсонала: хирурги и терапевты.
- Нет.
- Значит, терапевт.
Он говорил слишком расслабленно, чтобы быть больным. Чуть за сорок, смуглый, с аккуратной черной бородой. В его белоснежную рубаху точно вшили тысячу мелких зеркал, я не видел раньше, чтобы ткань могла так отражать свет.
- А мой вон на том ковре борется, - продолжил он. - У меня старший и младший.
Я кивнул, не зная, что сказать.
- Младший вообще бороться не хочет: скачет, танцует танцы какие-то, но не борется. Я уже не знаю, сколько его надо водить на тренировки, чтобы ему понравилось. Жить он должен в зале, что ли?
- Не должен, - сказал я. - Может это не его вообще?
- Что не его?
- Самбо.
- Э-э-э. А чье же оно тогда?
- Старшего.
- Ну, старший-то вон он, смотрите, дракон! Как он эти пятки крутит. Я сам вольник и с ногами тоже работал только так, но он так пятки крутит, что я боюсь за тех, с кем он борется.
Тут он резко ударил ладонью столу, закричал что-то на неизвестном мне языке. Крик сопровождался активной жестикуляцией. Я ждал, пока он не закончит, чтобы поднять упавший от удара флакон с перекисью.
- Дракон мой выиграл, - объяснил мужчина и сам поднял флакон с перекисью. - Извините, так переживаю за них. Я их думаю в Москву отправить, в МВД подвязки есть у меня. За старшего я вот спокоен, тот сделает, как я скажу. А вот младший...
- Непослушный?
- Куда там! Он умный очень. Одни пятерки, математика, физика - все отлетает, как пятки от старшего. Но не хочет самбо заниматься, не хочет быть прокурором. Что вот с ним делать?
Тут я понял, что он ко мне обратился скорее как к психологу. Травма его была душевная, отеческая, нанесенная мелким пареньком, который в тот момент сидел на горе спортивных матов и кричал, что-то мальчику, что сидел внизу.
- Может, ему в науку пойти. Будет ученым, - предложил я.
- А для этого где связи нужны?
- Не знаю даже. В академии наук.
- Э-э-э, у меня там связей нет. В МВД есть.
Тут подошел старший. Он поздоровался, сказал, что у него болит голова после поединка, на что отец сказал ему, что у доктора тоже голова болит от вас - спортсменов, и отправил его снять младшего с насиженного гнезда.
В этот момент на ковре проходила финальная схватка. Местный боец проигрывал бойцу из Новокузнецка, при том, что первый был уроженцем Северного Кавказа, а второй - этнический узбек. В клубке из двух тел, распахнутых курток и торчащих в разные стороны ног, я даже не различил, кто кому, что вывернул, но судя по бурным крикам местных чернобородых болельщиков, готовых выпрыгнуть за ограждения, и по восторженным крикам новокузнецких узбеков, победил представитель последних. Местный боец долго не поднимался с ковра, лежал, уткнувшись головой в землю, бил ладонью по ковру. Противник подошел к нему, чтобы помочь встать, но тут через ограждения перескочила группа поддержки нашего спортсмена, в ответ на ковер выбежали представители узбекской диаспоры Новокузнецка. Началась потасовка. Если кто-то  снимал это, то точно подписал бы, как это принято на ютьюбе: «МАССОВАЯ ДРАКА КАВКАЗЦЕВ И АЗИАТОВ! ЖЕСТЬ!!!». Но до ЖЕСТИ!!! не дошло. На ковер вышли два человека, один из них - тренер самой многочисленной местной команды. Не знаю, кто был вторым, но он пробирался через дерущуюся толпу, отвешивая крепкие подзатыльники, и некто не смел ему ответить. Как я понял, затрещина от этого человека означала дисквалификацию из драки. За пару минут они очистили ковер, после чего каждый прихватил за шею своего спортсмена и провел быструю воспитательную сессию. Они вышли с ковра вместе и обнялись. Обнялись тренеры, а не спортсмены. Спортсмены сухо пожали друг другу руки, не глядя в глаза, и разошлись в разные стороны.   
Минуту спустя ко мне за стол сел местный спортсмен. Он рухнул на стул, не сказав ни слова. Я ждал, пока он отдышится и заговорит, но он так и не заговорил.
- Что-то случилось? - спросил я.
- А вы не видели, что ли?
- Видел. Я имею ввиду с тобой, раз ты ко мне сел - у тебя что-то болит?
- Ничего не болит, дайте я просто тут посижу немного, хорошо?
- Хорошо, сиди.
К нему подошли три болельщика.
- Брат, кто это с тобой сделал? Скажи кто, мы ему в тысячу раз хуже сделаем! Брат, одно твое слово и я вылечу с ним раз на раз, - говорили они одновременно, по улыбке проигравшего я понял, что это у них такие шутки. Он сказал им, что с ним все нормально, и они могут идти.
- Ладно, брат. Мы понаехали тогда. Если будет желание шуму навести сегодня, подтягивайся.
Они попрощались. Когда основная масса болельщиков расселась по местам, спортсмен пошел к команде, чтобы торжественно получить медаль за второе место в своей весовой категории.
На другой стороне, на самом верхнем ряду трибуны, под балконом, я разглядел тех двоих тренеров, что разогнали возбужденную толпу, они даже не смотрели на награждение, они о чем-то оживленно говорили, похлопывая друг друга то по плечу, то по коленке. Несмотря на то, что каждый владел целиком вниманием другого, они умудрялись хлопать вместе со всеми, когда ведущий церемонии награждения называл имена победителей. 
Настоящий учитель знает, когда уйти в тень, а когда вмешаться и отвесить непутевому ученику подзатыльник. Учителя вне семьи в моей жизни почти не встречались. Я не говорю о тех, для кого учитель - слово в графе профессия в каком-нибудь документе. Я говорю о тех, чьи уроки повлияли на меня, превратились из урока в осознанную мысль, закрепившуюся в поступке. Таких было ничтожно мало.
Вообще отношения с преподами в университете складывались по двум сценариям: первый - преподаватель никак не относился к группе. Он выдавал информацию только для того, чтобы на следующий день выслушать от нас невнятную пародию на то, что он сказал ранее. Второй - преподаватель относился очень трепетно, но не к группе, а к этим знакам в журнале. Знаки должны быть у всех, чем знак больше, тем лучше. И те и другие преподы редко запоминали наши фамилии. Преподаватель по патофизиологии два семестра называла меня Андреем. К тому моменту я уже был единственный парень в группе, но ей все также не давалось это дурацкое имя с греческими корнями. Она требовала, чтобы мы наизусть пересказывали ей десятки страниц текста, тогда как сама не могла запомнить имя единственного парня в группе, а я ведь даже не запрещал ей подсматривать, в отличии от нее.
Был один старый профессор. О нем я услышал впервые еще в своем городе, когда ходил на подготовительные курсы для поступления. Учитель по биологии говорила, что экзамен по фармакологии на третьем курсе - это рубеж, преодолев который, можно чуть разжать musculus gluteus maximus, medius et minimus, проще говоря, булки. И страшен был не сам предмет, а тот, кто над ним надзирал. Алексей Измайлович. Человек, которого боялись все еще до третьего курса. Кто-то говорил, что он гомосексуалист; кто-то говорил, что над входом на кафедру висит золотая табличка с надписью на латинском: «Они не пройдут»; рассказывали, что он держал в своем кабинете целую коллекцию ядов, которые добавлял поочередно в кофе, боясь однажды быть отравленным. Ему приписывали десятки разных болезней, большинство неизлечимы и смертельны. В основном так говорили те, кто не мог сдать его экзамен. За годы его правления, думаю, таких скопилось несколько сотен. Конечно, все это слухи, но столько всего не придумают на пустом месте, ведь так? В тот день, когда у меня началась фармакология, я увидел список, согласно которому половина моей группы попала к нему, другая шла к женщине, чья слава меркла по сравнению с заведующим кафедры. Но я не пошел к ней. Уж не знаю, что это был за мазохизм. Может, это было желание испытать себя. Испытания проходили каждую субботу. Весь первый семестр третьего курса я жил от субботы и до субботы. Как только заканчивалась пара у Алексея Измайловича, начинался выходной. К его парам я готовился за три дня. Он не скрывал своего отношения к студентам, но, несмотря на это, ко всем обращался одинаково: он равно мог сказать, что доктор Карпов сегодня хорошо выглядит, а мог сказать, что доктор Абишев может покупать билеты и лететь обратно, откуда он там родом. Унижал он тоже весьма уважительно. Иногда он бросал громкое:
- Я вас отчислю, доктор Власова. Вы не закончите этот университет. Пока я здесь - не закончите.
Спустя минуту он ласково говорил:
- Доктор Вербин, вам я доверяю, уж в этом вопросе вы точно умнее нас всех.
Впечатления незабываемые. Никогда еще я не был так серьезен, как на его парах. Я даже надевал рубашку, зная, что он любит деловой стиль. Отвечал на его вопросы так четко как мог, а ответы я репетировал заранее - напомню, за три дня. По совокупности факторов я заслужил его расположение. Проявлялось это прежде всего тем, что в перерывах на его лекциях, если он проходил мимо, он всегда жал мне руку. Невидимая метка, которая практически гарантировала успешную сдачу экзамена по фармакологии, что с вероятность 99% приравнивалось к окончанию всего университета. После первого семестра моя половина группы ушла к другому преподавателю, но учили мы, как сумасшедшие, до самого конца. Инерция не отпускала. В итоге четверо человек, включая меня, попали на олимпиаду. Первое и второе место гарантировали пятерку автоматом. Третье место не гарантировало ничего. По традиции я замыкал список призеров. После олимпиады я пошел на экзамен. Готовился к нему я около месяца. Все это ради пяти минут моего монолога, прерываемого задорным ну, дальше. Сказав пару фраз в ответ на последний вопрос в билете, я увидел, протянутую мне, пухлую рук профессора и услышал заветное:
- Поздравляю, доктор Карпов.
- Спасибо Алексей Измайлович.
Действительно спасибо. Лишь те полгода я учился так, как должен был бы учиться все шесть лет, чтобы покинуть университет действительно хорошим врачом. Уверен, если бы каждый заведующий кафедры был таким, наш медицинский выпустил бы не больше пятидесяти человек, но зато каких. Даже не факт, что я был бы среди них. Разве что пятидесятым.
Не думал, что после Алексея Измайловича встретиться хоть кто-нибудь столь же запоминающийся. Я ошибался. На шестом курсе, зимой, у меня шел цикл госпитальной терапии. На первое занятие почти вся моя группа опоздала из-за сильного мороза, который спровоцировал кучу экстренных остановок транспорта общественного и личного. Но преподаватель, - пожилой мужчина с вытянутым лицом, в рубашке с вечно незастегнутыми рукавами, - встретил нас и только спросил все ли выжили. Мы сказали, все. Он сказал, что не обиделся бы, если бы никто не пришел в тот день на пары.
- Я, честно, думал самому не идти, но пациенты, будь они не ладны.
В окончании фразы он всегда слегка улыбался, чуть наклонял голову и смотрел на нас поверх очков, выясняя поняли ли мы, что это шутка. Мы поняли. Именно его мы понимали хорошо. Сложная терминология из его уст звучала, как детский стишок - так легко он ею управлялся. Поразил и тот факт, что он если он не знал ответа на вопрос студента, он не злился, не отправлял студента в интернет или еще куда подальше. Он честно говорил:
- Черт его знает. Это вам надо онкологов (офтальмологов, неврологов, стоматологов) спросить. Но я думаю так...
Что-нибудь Григорий Эдуардович обязательно думал по каждой дисциплине, хоть сам большую часть жизни проработал пульмонологом. Но взгляд его не закостенел. Надо сказать, что и тело его выглядело хорошо для его возраста, он говорил, что регулярно занимается бегом, а когда бегом не может - лыжами. Он был своего рода анти-Алексей Измайлович. Если вторым пугали начиная с третьего курса, чтобы при встрече с ним ты был готов испытать хтонический ужас, как перед лавкрафтовским темным богом, то о Григории Эдуардовиче почему-то все молчали. Между собой мы, конечно, обсуждали, как нам повезло, что нас взял он, а не та бабушка ревматолог, но мы ничего не слышали о нем заранее, будто само существование держалось в секрете. Думаю, корень был вот в чем: никто не испытает удовольствия, услышав, что чей-то цикл прошел мало того, что без долгов, так еще и интересно. Это не впечатлит, но вызовет зависть. Зато если ты скажешь, что над твоим мозгом соврешают насилие в течение целого полугода, тут-то найдутся любители подлить масла в огонь. Тебе расскажут, что этот препод и не такое может, он однажды выгнал студента с занятия и не пускал два месяца, даже деканат ему не указ, пока ректор не взял студента за руку и не привел - тот не открыл дверь кафедры. Кому охота слушать, как ты с удовольствием слушал преподавателя, который в ответ даже не создал проблем. Будь добр, страдай! Об этом мы послушаем и передадим твои страдания следующим поколениям, запечатлим их в слухах, которые поползут по общаге вместе с тараканами из комнаты в комнату. А о том, как тебе понравился цикл - помалкивай. Такое никому не интересно.
Я бы обязал, чтобы студентам с третьего курса говорили, что есть такой человек, как Георгий Эдуардович. Сидит он обыкновенно на пятом этаже областной клинической больницы, в своем кабинете. Если зайти тихо, чтобы он вас не услышал, вы увидете, как он что-то смотрит в айфоне. Иногда это статьи на английском. Иногда, это мемы. Однажды он начал нашу пару с таких слов.
- Ну, что? Я вас поздравляю.
- С чем?
- Сегодня некий господин Маск запустил свою машину на солнечную орбиту. Сам-то он, как я понял, остался тут с нами. А машина теперь там, - он указал пальцем в потолок. - Молодец, я считаю. Он же этим что-то важное хотел сказать, иначе я просто бы его не понял.
- Что он хотел сказать, Григорий Эдуардович?
- Вы не поняли, да? - он слегка улыбнулся. - Он так сказал, что пора бы отбросить подальше все эти машины и начать побольше ходить. Я это так вижу.
Вся группа ныла, что не хочет уходить с его цикла. Я хоть и не ныл, но тоже уходить не хотел. Да, мы далеко ездили, но нам хотелось ездить на эти пары. Но цикл закончился. Впереди нас ждал цикл сердечно сосудистой хирургии, где каждое занятие вели разные преподаватели, но принцип пар был один: поглядите сколько у меня патентов, поглядите сколько я тут всего исследовал, а вот, кстати, мои фото с профессором из американского... Они будто пытались заработать в наших глазах баллы, для какого-то подпольного соревнования у кого академичность академичнее, докторантура более докторская, профессура более профессорская. Но никто не просил нас отметить, чьи занятия нам запомнились больше всего. Выходит, что это было обычным самолюбованием. 
От ординатуры я ожидал еще меньшего. Практически все знакомые говорили мне, что никто учить тебя не будет. Учись сам и сразу. Ждать помощи не от кого. Были и исключения, но зная мою везучесть, не приходилось уповать на то, чтобы попасть под крыло какого-то матерого врача. Сидя на тех соревнованиях по самбо, глядя на двух пожилых тренеров, которые о чем-то тихо беседовали, а иногда бросали быстрые взгляды на подопечных, я думал, что в спорте роль тренера переоценить трудно. Мне бы тоже хотелось в случае каких-то вопросов, в случае тупиковой неуверенности набрать номер и спросить:
- Алексей Измайлович, а что мы будем назначать при комбинации ИБС и фибрилляции предсердий?
Или
- Григорий Эдуардович, день добрый. Подскажите, тут полифокальные затемнения, думаю саркаидоз, но есть несостыковки... Да, сейчас пришлю фото. 
С одной стороны можно сказать, что на приеме-то я буду сидеть один, что правда. С другой стороны хотел бы пациент получить рекомендацию от врача, неуверенного в своих словах? Думаю, на всякий случай такой номер должен быть у каждого. У меня его не было.
После соревнований мы с приятелем зашли в армянскую шашлычку, что стояла на остановке недалеко от спортивного комплекса. Он рассказал мне о всех бедах спортивной медицины в нашем городе.
- Ну смотри, Саня: так вышло, что все завязано на спортивном диспансере. Все школы, секции, кружки, которые работают официально, по всем правилам, должны приходить к нам на осмотр раз в шесть месяцев. При этом спортсмены идут с восьми утра до двух дня, общие анализы у них берут только с восьми до десяти, считай только у трети, биохимию же берут только по четвергам тоже с восьми до десяти, тут ты сам подсчитай охват. УЗИ вообще у нас нет - отправляем в первую детскую. Узкие специалисты работают в разные дни. Постоянно слышу, что мамы и папы не могут отпрашиваться с работы каждый день. А что я могу сделать? Ничего. Расписание формирую не я.
- Так им и  скажи.
- А я так и говорю, Сань. Ты, кстати, не в диспансере проходил цикл на четвертом курсе?
- Во второй детской, возле рынка.
- Тогда я тебе сейчас расскажу, что из себя представляет сам диспансер. Ты отложи шаурму, чтобы не поперхнуться.
Но я не отложил. Шаурма была из говядины, да еще и на углях. Как такое отложить?
- Во-первых - пару лет назад старый диспансер снесли, а на его месте посторили жилой дом. Теперь диспансер находится в какой-то кустарной пристройке над гаражами - врачи спортивной медицины сидят под самой крышей. У меня в кабинете буквально косой потолок, потому что надо мной крыша. Я голубей слышу, как они стучат лапками по железному покрытию!  Во-вторых - рядом с диспансером проходит трамвайная линия. Насколько рядом, спросишь ты. Настолько, что у меня ручки со стола падают, когда трамвай проезажет. В-третьих - чуть подальше, метрах в двухстах стоит церковь и регулярно бьет в свои колокола. В-четвертых - рядом находится какой-то проклятый перекресток. Наверное, во времена, когда еще не было автомобилей, на нем призывали дьявола и не единожды. Каждый день ДТП. Каждый день, Саня, понимаешь? Вот я и слушаю оркестр: трамвай, колокола и сирены скорых и полицейских машин.
- Симфония России.
- Это жуть. Особенно зимним утром, когда за окном нифига не видно.
- А зарпалата?
- Ну, я же ординатор и работаю на ноль семьдесят пять. Вместе с соревами выходит... тысяч двадцать пять.
- У тебя стипендия есть?
- Есть.
- А сколько сейчас платят?
- Одиннадцать.
- Мне говорили десять.
- Ты что, тут же добавили недавно. Теперь ровно одиннадцать тысяч.
- Тридцать шесть, выходит. Нормально так-то. Если живешь один, как ты - вообще нормально. Можно даже и откладывать спокойно.
- Я и откладываю десятку каждый месяц. На самом деле, знаешь, диспансер - место не плохое, но вот одно большое но. По сути в чем его цель, если кратко: обследовать спортсмена на предмет возможности занятий спортом и либо отправить дальше совершенствоваться, либо запретить. Если запретили - варианта два: либо вылечить и разрешить спорт, либо запретить с концом, если паталогия, так скажем, неизлечима. Но у диспансера нет ресурсов, чтобы лечить. Там максимум массаж и электрофорез - все. В основном мы оправляем на лечение по месту жительства. Но разве кого-то остановит какой-то врач из диспансера? Боксеры с сотрясением продолжают заниматься, спустя неделю. Ребята со сломанными руками и ногам возвращаются к тренировкам чуть ли не в день снятия гипса. А те, кого мы отстраняем от спорта в принципе, все равно тренируются и участвуют в соревнованиях. Вопрос: нахрена мы все это делаем? Кого волнует диспансер, если они получают от нас запрет на занятия спортом, но продолжают тренироваться. Уведомление мы сами отвозим в спортивные школы. Лично вручаем завучам и директорам. Они не могут быть не в курсе.
Он выпил стакан пива, немного передохнул и спросил:
- Слышал про профессиональное выгорание?
- Кончено.
- Один из критериев - это когда ты не видишь результат своей работы. Работа впустую так сказать. Так и получается. Никому нет дела до нашей работы, до наших заключений и обследований. Все эти пробы, тесты и так далее. Какое дело тренеру до того, что у ребенка низкая работоспособность?
 - Никакого?
- Именно. Срал он на это. Прямо через свои спортивные штаны. Заведующая говорит: «Вы думаете мы тут для себя работаем? Мы работаем для спортсменов!».  Я чуть в голос не заржал, честно. Для спортсменов, как же. Видел сегодня на твоем ковре боролся парень с витилиго?
- Да, первое место взял.
- А тут был отбор на Россию. И он прошел, как ты уже понял. Только он прошел месяцев назад у нас медосмотр и он не допущен до спорта в принципе. Не из-за витилиго, конечно. Там в детстве у него что-то было. По-моему онкология, но точно не скажу. А парень выиграл региональные соревнования. Тот же парень, которого наша комиссия чуть ли не инвалидом признала! Мы работаем только для прокурора. Только для проверок. Вот, что я думаю.   
Мы просидели почти до девяти вечера. В восемь пятьдесят мой приятель вспомнил, что пора бы и домой ехать, а то после девяти придется платить на три рубля больше. Я подождал вместе с ним автобус, после чего перешел дорогу и пошел домой.
Район города, в котором мы с Леной сняли квартиру, носил странное название, созвучное с тем, как кто-то удивился: «Как ж так?». Я решил, что это местный жаргон, ведь некоторые районы города называли «Париж», «Милан», но оказалось наоборот. Это самое настоящее историческое название района. Этот холм, на котором микрорайоны рассыпались, как прыщи по щекам подростка, носил такое название со времен основания города. Вопросу этимологии посвящена даже страница на википедии. Если вкратце, есть две версии: либо это слово тюркское и имеет отношение зимовкам для кочевников, либо это какое-то убежище в котором гнали алкоголь. Глядя на пивные магазины на первых этажах, я больше верил второй теории. Пусть с тех пор прошли века, но алкоголь тут также в почете. А вот тюрков нет. Только цыгане. Но их сместили к самому основания холма, где одни деревянные дома. Я лично ничего не имею против них, но они точно не занимаются воспитанием детей. При мне группа подростков цыган набросилась на машину, разбила несколько фар, лобовое стекло. Боковые зеркала они оторвали и бросили на балкон второго этажа ближайшего дома. Причиной агрессии послужило то, что женщина посигналила им, когда пыталась припарковаться. Помимо проблем с цыганами была проблема с вывозом мусора. Нет, его вывозили, но так редко, что пакеты, пролетающие мимо наших окон, цепляющиеся за ветви деревьев, за антены машин, за бродячих собак - уже привычная картина. Кстати, о собаках. Они бродили настоящими стаями. И не пестрыми стаями, какие бегают в центре города, а целыми семьями. По внешнему их виду можно составить задачу по генетике. Папа и мама цвета молочного шоколада, с черными  пятнами. Какова вероятность рождения щенка с такой же окраской, если известно что цвет шерсти наследуется по аутосомно типу? Не знаю, какой из признаков доминантный, какой рецессивный, я все-таки таки не генетик, но идею запустил в космос идей. Может, кто-то перехватит.
Как раз такая стая встретила меня возле дома. Пять собак рвали черные пакеты и расталкивали носами то, что люди посчитали мусором. Одна из собак, с подбитым глазом, подняла морду, проследила за мной. Остальные в это время прекратили поиски. Я прошел мимо и подбитый глаз снова уткнулся в пакеты, а за ним и остальные. Это стаю я видел не первый раз. Они частые гости наших мусорных баков. Были еще две собаки, которые также попадались на глаза с завидным постоянством. Они сопровождали двух бездомных мужиков. Грязные, косматые, глаза вечно блуждающие - это я о бомжах. Собаки же выглядели весьма ухоженными, только старыми. У одной на шее висело то, что некогда было кожаным ошейником. У второй вокруг шеи висела цепь. Собака с остатками кожаного ошейника была слепа на оба глаза и шла исключительно на запах, только неизвестно на чей. Мне кажется, что от бомжей запах был куда сильнее, чем от ее друга. Бомжи постоянно просили денег на хлеб, только в зависимости от времени просьба звучала по-разному. Утром они где-то спали. Появлялись они ближе к обеду и сидели ровно на середине дороги между остановкой и сетевым продуктовым магазином. После обеда их просьба звучала вполне по-человечески:
- Начальник, - говорил один из бомжей, второй обычно говорил шеф, наверное, хотели как-то разнообразить процесс выпрашивания денег. Я так и стал называть после этого: начальник и шеф. Но не всегда получалась их отличить. - Начальник, не будет ли у тебя на хлебушек?
Ближе к вечеру просьба превращалась в нечто вроде:
- Ы-а-а-а! День... денюжку.... Ы-а-а-а!
Обычно к тому моменту, когда они начинали говорили на языке кракенов и ихтиандров, возле них лежали пустые коричневые полторашки из-под пива и разорванные упаковки сосисок.
Ближе к ночи они исчезали, оставляя иногда после себя обноски, а на следующий день они приходили уже в новых старых куртках, а прежние служили им лежанками.
- Шеф, не будет ли у тебя на хлебушек?
Даже в их ремесле не обошлось без конкуренции. На крыльце того продуктового, подходы к которому караулили Начальник с Шефом и двумя гончими, подрабатывал швейцаром один мужик. Одежда его смотрелась приличнее той брони из слипшихся кусков таки, что носили конкуренты. Да и он сам выглядел посвежее. Он не просил деньги, а только открывал дверь перед теми, кто входил в магазин, приговаривая: «Добрый день!». Конечно, взамен он рассчитывал на небольшое вознаграждение, о чем говорила протянутая пустая упаковка от чебуречков. Но он проигрывал Шефу и Начальнику. У него не было ни одной собаки, поэтому его упаковка из-под чебуречков оставалась пустой.
Дом, в котором мы снимали квартиру, стоял недалеко от частных домов. Каждый вечер с той стороны доносился грохот цепей и вой дворовых собак. Собаки не столько выли, сколько кричали. Звукоизоляция в квартире была хорошая, тем более окна выходили на другую сторону, но что удивительно я никогда не слышал, сидя вечером во дворе, чтобы хоть кто-то кричал на этих собак. Такое чувство, что в тех домах кроме них никто и не жил.
Возвращаясь с соревнований, я задержался во дворе. Сел на лавку у подъезда. Слушал, как надрываются одомашненные звери. Тополиный пух летел крохотными духами, плавно спускался по воздушным ступеням, улетал куда-то за сосны, за которыми алым медальоном висело предзакатное солнце. Ветер пригнал к ноге чей-то пакет. Отлепил его от ноги и бросил в урну, возле лавки, но она была переполнена и ветер снова подцепил пакет и тот отправился дальше, зацепив куст шиповника, лавочку у следующего подъезда, после чего скрылся из виду, улетев вниз по лестнице, что вела к частному сектору.
Потом солнце зашло. Духота никуда не делась. Только кровососущие мошки чуть успокоились. Домой идти не хотелось. С квартирой все было в порядке. У нас с Леной - нет. Мне казалось, что мы оба понимаем, что ничего у нас не выйдет, только ждем, чтобы другой сделал последний шаг. Точку поставит злодей. А злодеем должен быть не я. Много раз собирался сказать, что нам пора расстаться, но она говорила, что любит меня, точно чувствовала, что я вынашиваю что-то недоброе. В ответ на такое я не мог сказать, что нам пора расстаться. И что же я говорил? Я говорил, что тоже люблю. Врал. Не знаю, врала ли она, но, думаю, да. Но зачем? Зачем она говорила это? Может, выдавала желаемое за действительное. Может, это была некая мантра, которая должна была изменить реальность. Она в подобную чушь не верила. Но почему-то верила, что у нас все будет хорошо. По крайне мере она так говорила. Я только кивал в ответ. А последнее время она стала говорить о свадьбе. Со мной. Неужели она действительно видела меня своим мужем? Я не мог ответить ничего вразумительного. Она атаковала, я оборонялся. Мы ссорились. В итоге она кричала, чтобы я наконец ее бросил, но и в тот момент я этого сделать не мог. Будто один персонаж фильма просил второго его прикончить, но второй не такой. Бэтмен не убьет Джокера, равно как и Джокер не может убить Бетмена. Они застряли в порочном круге, полном когнитивных ошибок и психических расстройств. Сотни выпусков комиксов, сотни серий мультфильмов и несколько полнометражных картин превратили их в созависимых.  Один без другого просто не существует. Но в этом нет ничего хорошего. Благо от наших отношений с Леной страдали только мы, а не миллионы жителей Готема.
Когда я пришел домой, она сидела за своим маленьким ноутбуком. Сидела в наушниках, хоть никого в комнате, кроме нее не было. «Секс в большом городе» или «Бойцовский клуб», подумал я, но ошибся. На экране скакали три африканца или афороамериканца, а может латиноамериканца. Три черных парня - в красной майке, в зеленой и синей рубашках - сменялись кадрами с собаками разных пород, дальше появлялись девушки на совсем неженской машине, с сетями для ловли тех самых собак. Затем снова появлялись парни но поодиночке. Когда один из них что-то кричал на фоне берега океана, Лена вздыхала.
- Что это?
- А? - она вытащила наушник.
- Что за клип?
- Да старье всякое пересматриваю, которое на ноуте нашла. Хочешь посмотреть мои школьные фото? Знаю, что не хочешь, но вдруг...
- Не хочу. Я бы сейчас спать лег, если честно.
- А есть не будешь?
- Я поел в шашлычке.
- Это чтобы мою еду не есть?
- Нет. Просто мы после дежурства зашли с...
- Ой, да понятно все. Иди уже спи или что ты там хотел делать.
- Лен...
- Отстань.
На следующее утро она еще обижалась на меня, что было хорошим предлогом скрыться на несколько часов. До десяти часов я приехал на кладбище, где в сторожке сидел очередной новый работник.
- Здравствуйте.
- Добрый день, - сказал мужик, ковырявший ноготь на большом пальце стопы. Одет он был, как в моем понимании одеваются деревенские ребята. Монолитные резиновые тапки кислотно-розового цвета, рваные шорты, старая панамка с изображением двух скрещенных костей. Худое тело он решил не прикрывать. И не прикрывал он его похоже с тех пор, как температура перевалила за +20. Настолько загорелый, что родинки казались светлее самой кожи. - Чем помочь?
- Да я навестить.
- Ну это понятно, - ноготь его интересовал куда больше, чем я.
- А Паша тут?
- Паша? - спросил он и вытянул что-то из-под ногтя. Он поднес объект к лицу. - Колючка, прикинь, - сказал он, наверное, мне. - Паша, - только тогда он посмотрел на меня, - тут ли он? Да он где угодно, только не тут. Тело его тут, а мозги... - он неопределенно повертел глазами, точно следя за невидимой мухой. - Мозги далеко отсюда.
- Ладно, спасибо.
На самом деле, я даже не знал нужен ли мне Паша. Та история с хосписом казалась выдуманной спустя четыре месяца. Точно это не со мной было. Но, несмотря на проблемы, возникшие после, осталось внутри приятно чувство. Будто я впервые сделал что-то не по чужому наставлению, а как сам хотел - это я про выступление на кружке, про финальную часть. Главную сестру оттуда уволили после проверки, Долговязую, как я слышал, регулярно приглашают в суд. Людей в черном и псевдоюристов выдворили, остались только мормоны. Перемены произошли. Как я понял, к лучшему.  От соседа я узнал, что Шаров Дмитрий Евгеньевич в последние дни практически не принимал обезболивающие препараты. Он смеялся и хватался за грудь, но не мог перестать смеяться. Как только успокаивался - начинал смеяться опять. И это после моих слов. Дочь хотела выяснить, кто к нему приходил, но он не выдал. Сказал, что приходил друг и ничего не просил, ничего не забрал, а только оставил подарок. Наверное, для этого мне и нужен был Паша, чтобы поделиться результатами.
На памятнике деда сидел толстый ворон. Не ворона, а настоящий сутулый ворон. Он не испугался, когда я приблизился, а будто удивился. Он перелетел с памятника на оградку и наклонил голову, обратив ко мне один глаз.
- Ну и чего смотришь, здоровяк?
Ворон повернулся другим боком, будто загружал информацию обо мне во второй глаз.
- Давай, лети, - сказал я и махнул рукой в его сторону. Хоть суеверным я не был, но что-то настораживало в черной птице, которая изучала меня в тот момент. Ворон даже не дернулся. Опять наклонил голову и зашагал по оградке.  Он перелетел на другую сторону и так и остался сидеть спиной, точно все обо мне понял. Понял, что я его не трону. Только я так еще не решил. Я оторвал сухой стебелек, которых на участке деда было полно и направил в сторону ворона.
- Кыш! Лети давай!
- Говори давай! - сказал ворон голосом Паши. Я обернулся, ожидая, что Паша стоит где-то сзади, и его голос просто совпал с движением вороньего клюва, но сзади никого не увидел. Только оградки заросшие сорняком. Только черные и серые шапки памятников, выглядывающие из травы. Только сосны с бежево-золотыми стволами.
- Ты говоришь? - спросил я птицу. Понял, что глупо спрашивать птицу, ведь она вряд ли понимает вопрос, но ворон ответил.
- Говори давай! Есть будешь? Говори давай! - кричал ворон голосом Паши.
- Так ты местный, - отбросив сухой стебель в сторону, спросил я.
Ворон обернулся, будто по команде. Птица чуть пригнула голову, вытянула ее вперед, и прыгнула с ограды на памятник, с памятника пыргнула вперед и понеслась на меня. Я пригнулся, птица хлопнула меня крылом по затылку. Я услышал, как она на что-то села. Когда хлопки затихли, я поднял голову. Позади стоял Паша. На плече у него сидел ворон.
- Откуда ты взялся?
- Ты про меня или про ворона?
- Про вас обоих.
- Его я поймал пару месяцев назад. Я поймал десяток других птиц. Франц оказался самым сговорчивым. С остальными договориться не вышло: дикие какие-то. Франц согласился остаться. Поздоровайся Франц.
- Есть будешь? - сказал Франц.
Паша не стал отвечать на вопрос откуда взялся он сам, хотя минуту назад его не было. Должно быть, он выпускник какой-то сибирской школы кладбищенских ниндзя. Отсюда и вечно черная одежда без опознавательных знаков и способность появляться из ниоткуда и исчезать в никуда.
- Зачем тебе ворон?
- А почему нет?
- Не самый популярный питомец.
- Да? - Паша посмотрел на Франца. Тот вытянул шею и поднял вверх голову, сказав: «Говорить будешь?». Под шарфом из черных перьев я разглядел тонкую синюю полоску - ошейник ворона. - А кто сейчас популярен?
- Собаки и кошки. Это же классика. Завел бы себе какого-нибудь молосса из тех, что поумнее. Ньюфаундленда или, например, сенбернара. Они и трудиться любят. Только научи - помощник лучше человека. Хотя бы не будет спорить.
Паша, казалось, действительно задумался над моим предложением. Он посмотрел на Франца. Почуяв что-то, птица подпрыгнула и перелетела с плеча на предплечье. Паша согнул руку в локте, чтобы Франц сел, а я заметил, что рукав кофты на правой руке намного толще левого.
- У тебя там что-то под рукавом?
- Да. У Фарнца острые когти. Он может впиться до крови. До самой сути, так сказать, да, Франц?
- Кушать будешь? - ответила птица.
- Что за сенбернар?
- Порода такая.   
- А почему так называется?
- Вроде бы по названию монастыря, где их использовали в хозяйстве монахи.
Как любой социализированный русский человек, я мечтал побыстрее заработать достаточно денег, чтобы переселиться на окраину городского общества. Свой дом со двором, забор, чтобы не видеть тех, кто хочет увидеть, кто живет в доме. О собаке я мечтал с детства, в двадцать четыре же эта мечта превратилась в план,  я уже выбрал породы по душе, исходя из десятков просмотренных видео и прочитанных статей. Ньюфаундленд, сенбернар, французский мастифф. Все они большие, умные, а главное - среди них ни редки флегматики, к коим я отношу себя. У сенбернара чуть больше баллов в моем рейтинге: я прочитал, что он не любит мелких собак. Тут я с ним солидарен.
- Использовали в хозяйстве? А он служил службы, как монахи? Может собака принимала непосредственное участие в таинствах?
- Не думаю.
- Тогда нет. На самом деле, мне нужно не просто какое-то животное. Нужна именно птица. Я прочитал в одной книге, что давным давно по земле ходил святой. Он настолько святой, что читал проповедь птицам. Понимаешь, к чему я? 
- Нет.
Паша прокашлялся.
- Дело было так: святой тот что-то сказал птицам, после чего отпустил их на волю. Текст той проповеди я не нашел, что за птицы там были, мне не ясно, но я узнал, что самыми умными птицами являются вороны. Неспроста, а? Чего вдруг эта большая черная птица - самая умная. Думаю, именно им тогда проповедь и прочитали. А теперь я бы хотел узнать, что он им сказал. Только для этого надо научить птицу говорить. На счастье, именно вороны говорят. Есть еще другие птицы, которые говорят, но они либо не так умны, либо живут за морем.
- За морем?
- Попугаи цветные. Я о них.
- За океаном, тогда уж. Так а зачем тебе нужна это проповедь?
- Тогда уж, - Паша кивнул. - Тебе инструменты принести? Ты давно не приезжал.
- Давно, - сказал я, сделав вид, что не обратил внимание, как Паша оставил мой вопрос без ответа. - Да, кстати, я ведь выполнил ту просьбу. Передал сообщение. Я уже потом начала думать, не обманул ли я человека. Он ведь умирал полный веры в то, что когда он закроет глаза в последний раз с ним что-то случиться.
- А в чем обман?
- Так ведь ничего не будет за этим последним смыканием век.
- Тогда ты просто помог человеку уйти спокойнее. Без страха. Если ты прав - он уже не сможет на тебя обидеться. Если ты не прав - то с ним все в порядке и он о тебе не думает.
- Я тоже так решил.
- Ладно, я принесу инструменты.
Пока я убирался на участке телефон звонил пару раз. Лена что-то хотела. Скандала, как всегда, решил я и положил телефон на оградку, чтобы он не раздражал вибрацией. Это оказалось плохой идеей, ведь по железной оградке вибрация звучала, словно кто-то включил дрель. Отключать вибрацию не стал, чтобы не пачкать экран грязными руками. Бросил телефон на один из мешков, который Паша дал мне, чтобы убрать скошенную, срезанную и вырванную траву.
Пока я убирался возник извечный вопрос: а что если? Что если бы мой дед не ушел из семьи, точнее его не выставила бы бабушка за проблемы с алкоголем? Каким бы я стал, имея перед глазами пример хоть какого-то мужского поведения. Наверное, видя поведение деда в последние годы жизни, ничего хорошего из меня бы не вышло, если я воспринял бы потребление суррогатного алкоголя, как хороший пример. Плохой пример мне и так показали другие родственники: двоюродный дед и его сын, которые напивались до такого состояния, что у первого развивалось острое обсессивно-компульсивное расстройство в виде повторения одной строчки: «Гори, сияй, моя звезда». При этом он тихонько похлопывал по плечу соседа по застолью. Его сын наоборот: с повышением концентрации спирта в крови, только сильнее возбуждался. Кидался на всех с выпяченным самомнением, таким же большим, как его живот. Он отстаивал свою точку зрения в самых пустяковых вопросах, а когда с ним не соглашались, выпивал еще рюмку и бросался в бой с новыми алкосилами. Когда сприта в крови становилось больше, чем воды, он выкдючался.  И чаще всего выключиться в самый неожиданный момент. Обычно это совпадало с тем, когда он, не желая уступать в споре, уходил на балкон покурить, ведь водки больше не осталось. Он вставал из-за стола и тут же падал на него.    
Закончил работу, добросовестно засунул всю траву в один мешок. Второй мешок свернул, позабыв про телефон, укрывшийся в складке, и вместе с инструментами отдал Паше. Уже на выходе я похлопал себя по карманам. Пошел обратно, нашел Пашу в сарайчике. Он сидел за столом, в руках у него был мой телефон. На полке над столом сидел ворон. Птица тоже смотрела в экран.
- Тебе звонили, - сказал Паша, не оборачиваясь, - восемь раз.
- Знаю.
Я подошел, но Паша не торопился отдать мне телефон. Он смотрел на него, и водил по экрану пальцами. Водил, и еле заметно кивал головой, будто у него начиналась болезнь Паркинсона. Что удивило, включенный экран никак не реагировал на касания, а ведь Пашины пальцы скользили точно по иконкам приложений. Ворон следил за движениями пальцев, чуть приоткрыв клюв. Наверное, думал, что пальцы - это вкусные толсты личинки, которые можно съесть.
- Паш, ты там опять сообщение с того света оставляешь?
Паша замер. Перевел взгляд на птицу.
- Именно так, - сказал он и посмотрел на меня. В сарае было темно, и я не видел его глаз из-под козырька кепки. Он протянул телефон. Ворон проследил за этим движением головой, так и не закрыв клюва.
- Серьезно, ты что-то сделал с телефоном?
- Он в полном порядке.
Мне не хотелось брать устройство. Хоть то был мой телефон, но после Паши он казался чужим. Переборов непонятную брезгливость, я взял телефон. Заблокировал. Разблокировал опять, ввел пароль на экране блокировки, пролистал страницы - все работало, как обычно. С небольшой задержкой, но она типична для престарелых андроидов.
- В порядке, говоришь. Ладно.
Уже на остановке я подумал, как мог Паша лапать экран? Не в том смысле, что экран допускал до себя только мои пальцы, а в том смысле что, когда я вошел, экран был разблокирован. Но я ставил пароль на экран блокировки. Первые пять чисел Фибоначчи. Может я не заметил, как положил его на мешок в разблокированном виде? Нет, я помню, что экран не горел. Может блокировка слетела во время одного из звонков Лены? Вспомнил, что Паша сказал про восемь пропущенных звонков. Так и есть. Семь звонков от Лены, и один от моего приятеля с кафедры спортивной медицины. Сначала я перезвонил приятелю, понимая, что он хочет предложить подработку и разговор с ним выйдет куда короче. Так и вышло: он предложил дежурство на областных соревнованиях по армейскому рукопашному бою на выходных на следующей неделе. Я сказал, что подумаю. Затем перезвонил Лене. Ответила она только на третий звонок.
- Да!
- Привет.
- Ты почему трубку не брал?
- Я был у деда. Тут связь плохая.
- Ага. А до этого, как ты мне писал и звонил оттуда?
- С остановки. Тут связь лучше.
Она молчала. Я слышал, звук закрывающейся косметички. Слышал щелчки тюбиков с кремами.
- Ты куда-то  собираешься? - спросил я.
- Да. Буду поздно, и можешь не звонить, там связь плохая.
- Хорошо, - ответил я.
Наверняка парень так не должен отвечать, но я представил, что проведу оставшийся день, хотя бы до вечера, в тишине и без сор и даже обрадовался ее акции в ответ на мое утреннее исчезновение.
Пока я ехал настроение успело испортиться. Всю дорогу трещала колонка. Сквозь помехи едва долетали названия остановок, но я не боялся проехать свою. Я вспомнил, что перед первым сообщением Паши творилась такая же ерунда. А потом ночью я получил сообщение. Я зажал кнопку блокировки и выключил телефон, но колонка не перестала трещать. В конце концов, в таком старом пазике может быть неисправна проводка. Даже не может, а должна быть неисправна, успокаивал я себя. И сам себе не верил.
Голос объявил, что следующая остановка микр-кхк-кхк-дуга. Я расплатился и вышел. Прежде чем дверь закрылась я услышал, как голос отчетливо сказал:
- Следующая остановка «Областной суд».