Глава 55. Неужели, неужели это со мной?

Глава 55. «Неужели, неужели это со мной?»

Бескрайнов не то чтобы знал, а чувствовал, что в нем идут изменения, этому было достаточно и косвенных, и прямых доказательств. В то же время он ловил себя на наблюдении за происходящим внутри как бы со стороны. Вот и в отношении Анастасии он, что, как считал, было не-обычно для его прежней натуры, твердо определился — ду-ша его сделала выбор, окончательно отметя все мысли и соблазны о других кандидатурах. Однако его всегдашняя привычка не только к самонаблюдению и рефлексии над «увиденным» в себе — к исследованию своих собственных психологических наклонностей и процессов, происходящих в нем, но и к рефлексии над происходящим с другими людьми и в целом вокруг него, не оставила его и сейчас.

Иван размышлял: если Анастасия полюбит его, то каким будет ее чувство — самоотверженным и жертвенным, когда для нее не будет ничего такого, чего бы она не сделала ему, как самой себе, чтобы доказать свою преданность? И какой будет она — гордой своим чувством, взыскательной, недо-верчивой и ревнивой или, наоборот, активно стремящейся исполнить все его желания и опасающейся, что недостаточ-но сильно его любит? Скорее всего, верно последнее, но... это может быть и тайной за семью печатями. Ясно одно: нужно быть смелее — удача улыбается смелым или, как говорили римляне: «аudentes Fortuna juvat»(1)... Но тут же по-явилась мысль: не попадет ли он в смешное положение? Ведь самая большая трагедия — это трагедия несовпадений, и так легко вляпаться в не свое...

Иван где-то читал — сейчас уже не упомнит где,— что нужно постоянно стремиться к осознанию всего происходя-щего в жизни, что в этом истинное благо, и что мыслящий человек отличается спокойным отношением к страданиям и всегда доволен — ведь настоящее успокоение не извне идет, а находится внутри человека.

«Что я все беспокоюсь? — думал он.— Ведь я люблю Настю, люблю не умом (это он все беспокоится), а сердцем, когда можешь вернуть человеку самое себя. Настя была в таком тяжелом состоянии первое время после случившегося — ни на что не откликалась душой, по большей части мол-чала, реагировала только механически. Даже взгляд ее был неподвижен. Было ощущение, что она не хотела больше жить, что какая-то чернота исходит из нее… Да, я люблю ее! И вот ведь интересно: в этом состоянии я начинаю замечать красоту там, где раньше проходил равнодушно мимо, и удивляюсь ранее не вызывавшему во мне никаких эмоций. Не дай бог перестать любить, это будет равносильно для меня теперешнего как умереть».

Бескрайнов все еще не ложился спать. Раздумья о Насте, о своей любви к ней, о жизни не давали ему покоя.

Теперь, после общения с отцом Сергием, Бобровым и Настей, после негативных контактов с Быстровым, он не равнодушно, как ранее, стал относиться к тому, что говорят другие. Одно дело, когда сам знаешь что-то о себе, и совсем другое дело, когда люди. Иногда бывает горько слышать, но… полезно. Они правы — годы-то идут, и можно выдох-нуться, так ничего серьезного и не сделав. Кто же это сказал: «Первое, что узнаешь в жизни, — это то, что ты дурак. Последнее, что узнаешь,— что ты все тот же дурак»?..

Иван глубоко вздохнул: «Неужели нельзя просто жить, без самокопаний, без рефлексий, просто жить?»

Ночь сменилась темным первых чисел ноября утром, но вот и его тьма уже подходила к концу, часы показывали семь тридцать, и близился рассвет. Низкие свинцовые тучи осеннего по эту пору неба, из которых то ли исходил сырой туман, то ли пылил мелкий-мелкий дождик, висели над зем-лей. В них на северо-востоке стали видны вначале белесые, а затем и голубые просветы. Вначале едва, затем все звонче запели птицы. Все более и более светлело за окном, забелели березы, лаковой синевой покрылись ели, росшие у дома, заголубели осины за забором. Вскоре порозовели с востока облака, а за этим розоватый свет разлился по деревьям. От этого ожило все вокруг, еще заливистей запели птицы, внося каждая свою лепту в этот великолепный хор славословия земли восходящему светилу. Бескрайнов отрыл форточку, и острые, густые от влаги запахи осени ворвались в комнату.

Но бессонная ночь брала свое, и Иван, предупредив ба-бушку, что до обеда будет спать, не раздеваясь, завалился на постель и уснул.

… Бескрайнов действительно проспал до часа дня, но проснулся сам, так как они накануне договорились с Настей встретиться после ее прихода с работы и прогуляться. Он быстро привел себя в порядок и вышел в столовую. Анаста-сия к его радости уже сидела за столом. За разговорами и наслаждением, как всегда, вкусной едой, приготовленной Раисой Никифоровной, они не заметили пролетевшего часа. В это время темнело где-то около пяти вечера, поэтому они поблагодарили бабушку и стали одеваться.

Поскольку Ивану с Настей хотелось не только погово-рить, но и побывать на природе, подышать воздухом, то они отправились в лес, любимый Настин лес, где она была почти месяц тому назад.

Они прошли вдоль леса и вышли к кустам орешника. А рядом росли дубы, сейчас уже почти без листьев, оттого суровые и молчаливые, но неизменно могучие. И густо растущий молодой подлесок только еще более оттенял их мощь. Иван слушал птиц, вдыхал запахи, смотрел на высокие дубы, на их шевелящиеся под ветерком ветви, и опьяненная присутствием Анастасии, любовью к ней и наслаждением природой, ощущая себя ее частью, душа его, казалось, готова была взлететь к облакам. Она переполнилась такой радостью, что, не найдя никаких подходящих слов для ее выражения, Бескрайнов с ликованием глядел на Настю. Подобного давно уже не случалось с ним. Двойное воздействие двух любимых им — девушки и природы — произвело в нем резонанс. Лишь в раннем детстве, вспоминалось, когда по-другому все виделось и жадно вбиралось ребенком каждое проявление внешнего — будь то чудом природы или человеком — и каждое мгновение казалось бесконечно длинным, чуть ли не в целую жизнь, он чувствовал нечто подобное.

— Почему вы так грустны, Настя? Я готов сделать даже что-то нехорошее, только бы развеселить вас!

— И что же, например?

— Например, поцеловать вас...

— Так что же в этом плохого?

Бескрайнов сделал шаг к Анастасии, но она, протянув руку, остановила его.

— Подождите, подождите, давайте поговорим! Вот ска-жите, что главнее: истина, добро или красота?

Иван, не отходя от Насти, ответил:

— Вернее, Красота, Добро и Истина, именно в таком по-рядке, ибо Красота — это форма, Добро — содержание, а Истина — мера. Толстой, кажется, на слова Достоевского: «Красота спасет мир» сказал: «Да, если только она добрая».

— И были они крови не родной, а души одной...

— Что-что? — переспросил Иван.

— Да это я так, из одной книжки,— в задумчивости отве-тила Анастасия.

— А что вы думаете, Настя,— в ответ спросил Бескрай-нов,— верно ли, что путь трудностей, ошибок, разочарова-ний, исправления и поиска является естественным для чело-веческой жизни?

Он задавал свой вопрос, а думал совершенно о другом, думал о ней и о своей любви, глаза его говорили об этом. «Неужели она не видит, не чувствует?» — думал он.

А она чувствовала, конечно же, чувствовала все и видела глаза, быстро и трепетно бьющуюся у виска жилку, слышала вибрации голоса и понимала эти невербальные знаки — их нельзя было не понять, они говорили ей об одном: «Он любит меня!».

Но Анастасия, чисто по-женски, интуитивно, чтобы ис-пытать силу его чувства, стала отталкивать его. Странная штука — женская логика, да еще и крепкая. Но что же будет за женщина, если таковой логики не будет?

— Вы, Иван, человек интеллигентный, но путанный. Вы любите пробовать, доходить до грани, заглядывать за нее, до мурашек и жути... а потом: «А не испытать ли мне что-либо другое?» — так ведь, а?

Бескрайнов взглянул на лес — ветерок прекратился, вет-ви дубов были неподвижны на фоне предзакатного неба, а птицы, напротив, стали еще более активными и, не уставая, пели и пели прощальную песню, хоть и все еще невидимому из-за тонкой серой пелены облаков, солнцу.

— Да, Настя, человек, по большей части, сам творит свою историю, как повесть пишет. Но какова она будет, ка-кой будет эпилог?! Вы правы, я такой...— он помедлил чуть-чуть и продолжил:— был до этих последних двух — трех месяцев...

— Да, Иван, да! И отношение к случившемуся — это тоже творение жизни, дальнейшей жизни,— сказала Анастасия, прямо глядя ему в глаза.— А тогда первой моей реакцией было — жизнь кончена. Я могла на все решиться, если бы захотела. Знаете, как дверь открылась и… захлопнулась…— она немного помолчала.— Но нет, всем нам нужно работать над собой!

— Человеческая память чувствительна, как фотопленка в теперь уже допотопных фотоаппаратах, и люди, не дающие себе труда задумываться над своим прошлым, будто стира-ют запечатленные на ней кадры, так и не рассмотрев их.

— Да, это так.

— Раньше, после многочисленных суетливых попыток что-то делать то в том, то в другом направлении — ну, вы помните, наблюдали это,— я иногда задумывался: «А, мо-жет быть, я уже выдохся, так и не стартовав?.. Хватит, больше ничего не сделаю, хватит!..»

— Да, помню, как не помнить, все  эти  колебания,  метания и усталость от них,— все происходило на моих глазах.

— Однажды, может быть, в конце жизни (лучше бы, ко-нечно, раньше) человек оглянется на нее и подумает: а чего я достиг, что я сделал хорошего для людей, любил ли я их?.. Вот что важно!

— В вас, Иван, многое есть от человека! — Анастасия взяла его за руку.— И вы еще много напишете, обязательно, многое сделаете, вы очень талантливы, я это знаю!

— Я теперь думаю, что смогу! Можно и несколькими направлениями идти, меняя деятельность, что является сред-ством от усталости, но целенаправленно, не бросая, пошаго-во продвигаясь к цели. И на каждом этапе: «Я могу!»

— Давай, ты сможешь!

«Ну, что нужно одинокому мужчине? — Немного ласки и тепла… А как он изменился!
Отчего в нем произошли такие перемены? От бесед, от посещения отца Сергия и его молитв, от любви? Возможно... Но так резко: тридцать два года и два — три месяца.
А может быть здесь что-то другое? Но что?» — задавала себе вопросы Анастасия и пока не находила на них ответы.

— Настя, ты сейчас не одна,— сам того не осознавая, по-чувствовав волну нежности, исходящую от нее, тоже пере-шел на «ты» Бескрайнов.— Я люблю тебя, поэтому все бу-дет хорошо!

Анастасия отвернулась. Ее глаза наполнились слезами. Она хотела спрятать лицо в ладонях, но сдержала себя. Од-нако ощущение потери не покидало ее, так чувствует ребе-нок, когда теряет родителей, или мать, когда теряет ребенка, или девушка, оплакивающая своего возлюбленного, отвер-нувшегося от нее... И в то же время ей было хорошо, хорошо оттого, что все произошедшее ранее и происходящее теперь не оторвало ее от своей сути, а, напротив, приблизило.

Настя осторожно промакнула слезы и повернулась к Бес-крайнову. Но что это с ней? Ее лицо вспыхнуло, а ее голубые глаза печальны и задумчивы...

— Вот теперь можешь поцеловать меня,— глядя на него, произнесла она.

Иван осторожно отодвинул прядь Настиных волос, нежным взглядом своим он буквально проник в ее сердце, окутал его, и оно забилось так быстро, как никогда до сих пор не случалось с ней. Иван трепетно коснулся манящих и столь желанных, сухих и холодных по погоде губ ее. Его грудь стеснило, он, казалось, не мог ни вздохнуть, ни вы-дохнуть. Он обнял ее и вновь, но уже более сильно прижался губами к ее губам. Настя доверчиво прильнула к нему всем телом, и он в третий раз, уже не отрываясь, стал целовать ее. Из груди девушки раздался легкий стон, и она почувствова-ла, как тепло распространилось по всему ее телу.

Когда они оторвались друг от друга, заметили, что солн-це ярко горело в красной закатной дымке над водой и птицы громко пели песню своей любви светилу.

— Я буду звать тебя Анастасией,— промолвил Иван и долгим ласковым с поволокой взглядом посмотрел на нее.

— Это очень торжественно, зови просто Настей,— нежно ответила она.

— Нет, нет, Анастасия!

И они, взявшись за руки, пошли домой, к их общему от-ныне и, как казалось им, навеки дому.

… Иван еще долго сидел у окна в этот вечер. На небе вы-ступили яркие звезды, и он глядел на них, будто делясь сво-ими чувствами, своими сердечными тайнами, делясь с ними, которые и сами были полны тайн и загадок. Сегодня он еще более укрепился в том, что любит Настю, любит ее той свя-щенной, пламенной любовью, которую он и помыслить в себе не мог ранее. Он сидел у раскрытого окна и вопрошал у этой ночи «Неужели, неужели это со мной?» Но ночь лишь загадочно молчала...

(1) Audentes Fortuna juvat (лат.) [аудэнтэс Фортуна юват] — смелым фортуна (счастье) благоприятствует.

© Шафран Яков Наумович, 2020