Неписатели

 
Это случилось примерно полгода назад. Именно случилось. Как случай, который неожиданно вспыхивает чужой спичкой в летней ночи, чтобы через пару секунд погаснуть навсегда, вернув ночи первозданную темноту. Тот случай должен был забыться, как миллионы других брошенных слов, сказанных по воле эмоций, ситуаций или просто напоказ. Но я помню тот вечер до сих пор и те слова, мелькнувшие в потоке диалога случайной молнией, даже без грома высокопарных аргументов или слёзного дождя сожаления. Друг неожиданно взял и сказал: «Я решил, что больше не буду писать стихи».
- Почему?
- Понял это и всё. Понял, что больше не хочу.
- А если когда-нибудь снова захочешь?
- Нет. Этот период закончен.
В тот вечер мы долго сидели в чайной. Мы обсудили всё, что затронуло нас за прошедшие дни от политических метаморфоз до увлечений наших детей, но запомнила я только этот залп потухшего фейерверка. Не то чтобы до этого момента он считал себя поэтом, а потом вдруг сложил с себя лавровый венок. Нет. Но он писал стихи. Он был уверен, что, когда захочет написать, сядет и напишет, на любую тему. А теперь понял, что больше не может, да и не хочет.

Что побуждает человека писать? Почему одни пишут, а другие – счастливы? Куда уходит эта потребность с годами?

Своё первое стихотворение я долго носила в памяти, повторяя перед тем, как заснуть, чтобы оно не потерялось. Тогда я еще не умела писать. Но отчего-то мне казалось очень важным – сохранить его. Это впервые было тем, что создано мной от начала и до конца, что не известно никому другому, и никто не узнает об этом, если я сама не решу рассказать. Это первый опыт власти над самим собой, над другими, над жизнью, которую теперь можно создавать по своим правилам.

Когда я научилась писать, первым делом завела зеленую тетрадочку на двенадцать листов и торжественно записала в неё своё первое стихотворение. Буквы были круглые и очень большие, как будто писал человек, страдающий близорукостью, смотрящий на мир так близко и пристально, как через лупу. Тогда я еще не знала, что классические стихи пишутся в столбик, а катрены разделяет пустая строчка. Я видела много книг, написанных стихами, но никогда не соотносила их со своим собственным стихотворчеством и не использовала как учебник. Книги были одним миром, а мои стихи - совсем другим, только моим, моим собственным. Я даже представить не могла, что те, кто пишут стихи как служители одного культа должны чтить Устав и благоговейно перечитывать авторитетов. Ведь это был только мой мир. Я создала его сама, по велению внутреннего ритма. Без меня, его бы не было. Моё первое стихотворение было про лес и начиналось словами: «Убежали тигры в дальние леса…». Почему несчастные животные бежали и что с ними стало дальше, я не помню, а первоисточник, увы, не сохранился. Зато точно помню, что рифма была, и был ритм, ощущение которого пульсирует в памяти до сих пор. Наверное, ритм и помогал хранить эти строки, пока я не освоила письмо. Я не просила родителей их записать. Я даже не говорила им о своём тайном мире. Это был только мой мир.
Потом я записывала свои стихи в девичьих дневниках между балетно-театральными рецензиями и списками вещей для поездки на море. Я их никому не показывала. Даже в голову не приходило. Для меня мало что изменилось бы, будь они кем-то прочитаны тогда. Просто никто никогда ими не интересовался. Это был мой мир, для одной меня.

В школе на меня находило вдохновение, и я писала сочинения-поэмы, но это было что-то совсем иное. Стихи для своего мира я продолжала писать в дневниках.

Я дала их почитать другим лишь в семнадцать, когда впервые влюбилась. И только потому, что он тоже писал стихи и взаимный обмен визитами вежливости в миры друг друга стал естественным. Так по цепочке мои стихи попали к редактору одной из городских газет, и у меня появилась первая публикация. Жаль, но она тоже не сохранилась: ни я, ни мои родители не ценили этого факта. Было бы забавно увидеть её сейчас. А стихотворение я помню до сих пор. С той поры я стала писать стихи на отдельных больших листах, на полях курсовых и черновиках научных статей, когда вдохновение заставало меня именно там, и всё в тех же дневниках, которые вела вплоть до приключившегося поздно замужества. Это всегда была отдельная, параллельная жизнь, существование которой было таким же естественным, как ночной сон. Она просто была и всё. Я проваливалась в эту страну чудес подобно Алисе, когда в реальном мире заканчивался кислород. Однажды по просьбе друзей, за компанию, я отдала свои стихи представителям местного ПЕН-клуба: они набирали мастерские. На удивление, мои стихи выбрали, и я даже посещала занятия. Но что-то меня всё время настораживало в происходящем. Меня убеждали писать больше и стать профессионалом: вдохновляли, убеждали, водили на съезды и писательские конференции. А я всё время сочиняла предлоги и убегала. Парадокс. Наверное, я не хотела, чтобы мой мир стал общим. Я испугалась, что лишусь двоемирия навсегда. И некуда будет уйти, чтобы подумать, чтобы вдохнуть свежего воздуха одиночества, чтобы владеть вселенной, в которой всё так, как я хочу. Работать писателем – это слишком тяжелый крест.

А потом я вышла замуж, и стихи закончились. Порой в твою жизнь приходят люди, рядом с которыми ты не можешь писать. Совсем и ничего. С ними можно только быть. И бытие убивает твой мир. Почему же твой мир никогда не покушается на бытие? Он лишь пытается его приукрасить, растушевав резкие линии, чтобы за ними люди увидели что-то ещё. Силы всегда неравны.

Однажды у Игоря Кузнецова набрела на поразившие точностью строки: «... стихи пишутся от невозможности выразить свои душевные переживания иначе кроме как рифмованной строкой, то есть от невозможности их не писать. Наверное, из тех, кто пишет по этой последней причине, и могут родиться поэты. Если, конечно, мучительные приступы озарения будут продолжаться и станут хроническими. / ... / Особое видение мира. Отрешенность от быта. Часто буквальная. Желание пройти сквозь всё. Сквозь стены условностей, сквозь лишения и неустроенность, сквозь запреты и правила, сквозь жестокое время и непознанное пространство души. Умение увидеть большое в малом, великое в незаметном. Воспринимать утраты и расставания не только как грустные минуты, но и как возможность настроить музыку своих мыслей на высочайшую и немыслимую в обыденности тональность. Ведь горести и разочарования для поэта как ветер для птичьего крыла!» /И. Кузнецов. Как я не стал поэтом/
Сразу подумалось, что стихи остаются с теми, кто хранит связь с созданным миром.
И я поняла, что не хочу больше терять свой мир даже ненадолго. Лучше потерять мужа. На самом деле, не так много в жизни людей, которые живут с тобой в обоих мирах. Но они есть. И это самые дорогие люди, которым важно знать о тебе всё, потому что ты интересна такая, какая есть на самом деле.

Можно записывать тексты. Можно хранить их незаписанными, в собственной душе. Но перестать видеть этот невидимый мир, перестать быть вхожей в него – по настоящему страшно.

Я слышала много историй о том, как люди написали своё первое стихотворение. Кто-то не пошёл дальше – слишком больно. Кто-то увлёкся, почувствовав эйфорию победителя. Кто-то может писать, только когда ему грустно и плохо. Правда, ни разу не слышала о тех, кто может писать лишь находясь на вершине блаженства. У меня же всё - как-то буднично. Стихи никогда не были для меня событием. И тем более никогда не были знаком отличия. Они просто были и всё. Это какой-то очень естественный для меня способ существования – в двоемирии. Так я рассказываю самой себе, что сейчас чувствую, что думаю и как вижу собственное будущее. Читаю свеженаписанный стих с замиранием сердца, как письмо от любимого, в котором важна каждая запятая, каждый пробел – словно поднятая удивленно бровь. Как письмо, которое окутает любовью и предскажет долгожданное счастье или окатит тревогой угрожающей разлуки. Я, читающая собственные строчки, и я, написавшая их только что, это два совершенно разных человека. Но счастье одного зависит от того, что сказал другой. Поэтому я почти не исправляю написанное. Это сродни святотатству , а значит недопустимо.Что сказалось – то сказалось. Значит, так оно и есть. Если меня изготовили в двух экземплярах, и я обнаружила это почти сразу, как я могу отказаться от самой себя? Когда я не разговариваю с собственным двойником, куда уходят мои слова? Они уходят к другим людям вместе с моей энергией. Это неизбежно. Энергия требует движения. Энтропия убивает созданное.

Они приходят, мои стихи,
Стучатся бережно и нежно.
Они не требуют: «Впусти!»
Они лениво-безмятежны.

Я редко открываю дверь
И сердце редко открываю.
И, недостойная гостей,
Легко об этом забываю.
 
И, непрощённые, они
Уходят скомканно и тихо.
Лишь легкой горечью вины
В венок вплетаясь жизни вихря./"Мои стихи", 1998/
 
А может, не стоит общаться с миром через посредника? Может, отказ от своего пишущего двойника – это и есть дорога к счастью и полному взаимопониманию с другими? Могу ли я сказать всё то же самое другому не строчками стихов, а лично? Раньше, наверное, не всё и не в любой обстановке. Сейчас – могу. Но продолжаю писать. Зачем? Наверное, чтобы запомнить сказанные другим слова, чтобы запомнить саму себя сегодняшнюю. Чтобы потом посмотреть на себя из будущего и удивиться, умилиться или посочувствовать. Той газеты давно нет, а стихи остались.

Мне говорят, что я очень странный автор: совершенно не помню своих стихов. Когда друзья просят прочесть что-то наизусть, я развожу руками. Они думают - кокетничаю, но я правда не помню, совсем. Как можно помнить слова, сказанные другой мной, это не мои слова – её. Каждое её новое стихотворение – неожиданность для меня. Было время, я восхищалась и завидовала большим поэтам-современникам, которые с упоением, закатив глаза, читают свои строки, как откровение для слушающих, смакуя каждое слово в завывающей авторской манере. У них получилось соединить оба мира. Здесь - они там. А там – здесь. Разбуди их хоть ночью! Счастливые люди эти большие поэты. Ещё они всегда пишут великие программные произведения о стране, об экономике, о балансе тёмных и светлых сил. Они это проживают, потому что цельны. А моя поэтическая близняшка мало интересуется политикой, и деньги в её мире совершенно ни к чему, иначе она бы подсказала мне, какие акции приобрести на этой неделе. От моего двоемирия совершенно никакой пользы. Одно счастье.

Я ведь даже не пишу свои стихи - я их только записываю. Поэтому не считаю себя поэтом, скорее, - неписателем. Я не бьюсь над рифмой, не планирую тему и сюжет - беру то, что диктует двойник. Если стих не идёт – бросаю. Значит, не судьба ему родиться сегодня. Это не писательство, а один из способов жизни. Неписательство.

Мой друг - из тех сильных личностей, которые приняв однажды решение, следуют ему до конца. Но жизнь слишком коротка, чтобы стирать зубы, запоем долдоня клятвенные мантры. Я называю таких силачей несмышлёными упрямцами. Не по-злому – любя. И надеюсь, что друг всё-таки передумает.

24.06.2020 20:42