Лиза и волки

                Не знаю даже с чего начать. У моего отца был друг по фамилии Гордон, а у него дочка Лиза. Лиза была младше меня лет на шесть и я с ней не очень-то дружил, скорее воспринимал её, как знакомую девочку. Она закончила в Москве Строгановское училище и осталась там работать реставратором при Третьяковке. Как уж она там зацепилась не помню, но замуж не выходила.

                Никакого особенного впечатления в смысле сексапильности Лиза на меня никогда не производила. Возможно, впрочем, виной тому была моя довольно длительная и безнадёжная влюблённость со студенческих лет, которая не давала мне долгое время увлечься по-настоящему другой женщиной. Не знаю, во всяком случае, Лиза вспоминается довольно худощавой девушкой среднего роста с мягкими чертами лица и русыми волосами до плеч. Единственно на что я обращал внимание, не особенно задумываясь, так это выражение серых, довольно  больших и красивых глаз. Сейчас я склонен думать, что именно это их странное выражение определяло совершенно необъяснимую с моей точки зрения привлекательность Лизы для мужиков определённого типа. Что-то в её глазах было от загнанной лани, готовой к употреблению. Типичная волчья сыть. Хищная мужская жилка вздрагивала и включала рефлекс погони.

                Далеко не все Лизины московсие приключения мне известны. Первым из моих знакомых на Лизу запал художник Лёня, который периодически шабашил в Москве. Когда Лёня рассказывал мне о Лизе, его водянистые голубые глаза съезжались к переносице, а язык непроизвольно облизывал губы. Лёня, однако, продержался недолго, так как не всегда средства и обстоятельства позволяли ему пребывать в столице. У Лёни Лизу перехватил Вася Петров, тоже в прошлом харьковский житель, закончивший сценарное отделение ВГИКа и правдами и неправдами влачивший разное по материальной составляющей существование в Москве. Вася Петров, которого я уже живописал в нескольких рассказах, отличался одной довольно редкой чертой: он никогда не обманывал женщин. То есть обещал жениться и женился, если невеста, что случалось довольно редко, не давала стрекача, распознав в Васе совершенно фантастического рас...дяя. Иной раз выведение Васи на чистую воду занимало у девушки достаточно времени, чтобы не только выйти замуж, но и родить ребёнка. Со стороны Васи к деторождению никаких возражений не возникало. То, что ребёнок, если мама сама не позаботится о пропитании, вполне может умереть от голода, Васе в голову не приходило. Иной раз в Москву из Харькова забредал Васин собинный друг Коля Юхновский. Человеческие отношения и связи зачастую загадочны и логике не поддаются. Вася всё же был довольно начитанным и неглупым человеком. Но это в трезвом виде и вне Колиной компании. Юхновский являлся типичным жлобом провинциального разлива и к тому же пьяницей. Как завязалась их дружба мне не известно, но в Колиной компании Вася чудовищно глупел и напивались они до изумления, то есть пока не выходили деньги. После этого гульба заканчивалась и Юхновский уезжал в Харьков, заняв у Васиных знакомых деньги на поезд, или, если дело было в Харькове, Вася тем же порядком уезжал в Москву перебиваться у друзей, которых в Москве у него набралось больше, чем в Харькове, да и денег у московских друзей Васе удавалось перехватывать чаще.

                С Васей вышло нехорошо.  Подробности опускаю, тем более они мне самому не известны. Лиза умудрилась забеременеть от Васи, не выходя за него замуж. Как это получилось неважно, то есть вряд ли Вася отказал девушке в замужестве. Видимо, беременность случилась незапланированная. Но главное не это, а то, что у Лизы произошёл выкидыш. Она приехала в Харьков к родителям набираться сил, но вскоре подцепила грипп, осложнившийся бронхитом. С Васей, надо думать, они расстались, во всяком случае, она о нём не говорила. Родители попросили меня помочь Лизе. Я в то время работал в стационаре противотуберкулёзного диспансера номер пять. Не бог весть какая больница. Лизу я решил проконсультировать в областном противотуберкулёзном диспанесе, где у меня остались знакомые со времён интернатуры. Я отвёл её к рентгенологу Дмитрию Львовичу Бауэру на предмет рентгенснимка. Дмитрию Львовичу в то время набежало примерно лет пятьдесят пять. Среднего роста мужик, собранный из двух шаров: один большой, вмещающий грудь и живот, и другой поменьше, состоящий из лысой головы с маленькими заплывшими глазками и аккуратным крючковатым носом. Шея отсутствовала. Руки и ноги торчали в разные стороны, ибо шарообразное туловище разбрасывало их, не в состоянии свести воедино. Невзирая на габариты, Дмитрий Львович был парень хоть куда: острый на язык и довольно подвижный. Я любил с ним поболтать и обсудить местные и антисоветские сплетни. У Дмитрия Львовича была дочка лет двадцати или около того, как раньше говорили: на выданьи. Очень неглупая и остроумная девочка. Внешне она мне почему-то напоминала Франца Кафку. Мы с ней пересекались время от времени и кажется она положила на меня глаз. Но я и помимо своей безнадёжной влюблённости, о которой уже упоминал, не мог себе представить романтические отношения с Францем Кафкой, и по этой причине держал дистанцию. Интересно, что вскоре она вышла замуж за паренька примерно её возраста, который был похож на Франца Кафку ещё больше. Я сразу понял, что они созданы друг для друга. И правда, лет через десять они уехали в Израиль, где процвели.

                Итак, я привёл Лизу к Дмитрию Львовичу на предмет рентгена. Снимок сделали и на нём обнаружилось небольшое затемнение, скорее всего бронхопневмония. Но не это удивило меня, а перехваченный мной волчий взгляд из-под тяжёлых век, устремлённый Дмитрием Львовичем на Лизу. Взгляд наверное можно назвать волчьим, но Дмитрий Львович в этот момент скорее напоминал разжиревшего филина, почуявшего добычу. Ничего удивительного, что он лично позаботился о том, чтобы Лизу на несколько дней положили на обследование и лечение в диагностическое отделение диспансера. Лиза вяло сопротивлялась, но под взглядом филина присмирела. Через пару дней я пришёл проведать Лизу и обнаружил её в палате доктора Скороспелова.
 
                К доктору Скороспелову во время прохождения мною интернатуры в областном тубдиспансере я присматривался с некоторым даже интересом. В нём сосредоточились черты, остро и даже болезненно меня интересовавшие в тот период. Он был старше меня лет на десять и довольно успешно продвигался по службе. Его кандидатская диссертация была почти готова, он очень уверенно себя вёл с больными и медсёстрами и чувствовалось, что далеко пойдёт. При этом он был в общем человек неглупый и совершенно безыдейный во всех смыслах. Ему нравилось поучать меня. Любимым его выражением в отношении всякого препятствующего индивидуума было: «Надо воспитать». При этих словах он склонял голову набок и поднимал к небу указующий перст. Доктор Скороспелов вообще был какой-то перекошенный. Голова его и вне поучающих речей постоянно прижималась к правому плечу, которое в свою очередь почему-то при ходьбе западало. Происходило всё это не из-за физического дефекта, а по причине полного согласия тела с душой или духом доктора Скороспелова. Я завороженно приглядывался к нему, ибо мне-то как раз недоставало многого из защитного снаряжения доктора Скороспелова и я чувствовал себя в мире очень неуверенно. Я только вступал в жизнь и приходилось разбираться что и как и почему. В отличие от доктора Скороспелова, никого воспитать у меня не получалось.

                С рентгенологом Дмитрием Львовичем у доктора Скороспелова наблюдалось полное единодушие. Я их частенько заставал в рентгенкабинете, обсуждающими внутрибольничные сплетни. При этом совиные глазки Дмитрия Львовича весело блестели, а голова доктора Скороспелова почти прижималась к правому плечу.
 
                Лизу решено было оставить в стационаре недели на две и провести ей курс антибиотиков. Я её навещал через день и в первые же пару посещений заставал у неё доктора Скороспелова, который присаживался на край кровати и вещал что-то поучительное на общемедицинские темы. При этом его взгляд недвусмысленно гипнотизировал Лизу. Видимо, он собирался её «воспитать». Когда, после его ухода, я оставался с Лизой наедине, она молча умоляюще на меня смотрела. На мой вопрос: - Что?, - Лиза отвечала вздохом. Впрочем, мне ситуация сразу сделалсь ясна, непонятно было только как её разрулить. Когда через неделю я застал в её палате Дмитрия Львовича, в Лизиных глазах уже читался ужас загнанной лани, готовой к последнему вздоху. Я понял, что тянуть нельзя и, наврав с три короба про семейные Лизины обстоятельства, Лиза при этом затравленно кивала, забрал её домой. Дома Лиза продолжала кашлять и я засуетился. Пришлось, за неимением других идей, положить её в мой пятый диспансер в диагностическое отделение, где я вёл несколько палат. Я договорился засунуть её в двухместную палату, где обычно прохлаждались привилегированные больные. Затемнение в лёгких почти рассосалось и я рассчитывал избавиться от Лизы максимум через десять дней. Я непростительно выпустил из виду доктора Сидорова. Однако, он не замедлил о себе напомнить. Доктор Сидоров прославился в нашей больнице неутомимым донжуанством и выкачиванием из больных денег самыми разными способами. Денег у Лизы не было, но была она сама, что доктору Сидорову в данном случае казалось вполне достаточным. И началось всё то же. На дежурствах он не давал ей покоя, впрочем, пока безрезультатно. Но и времени прошло всего ничего, только несколько дней, так что надежда горела в сердце доктора Сидорова ровным огнём.
 
                Меня разбирало удивление, смешанное с раздражением. Я никак не ожидал столько странных обстоятельств и препятствий на пути довольно несложной медицинской проблемы. Ничего серьёзного пока не происходило, какая-то непрекращающаяся платоническая суета вокруг не такой уж, как мне казалось, привлекательной девушки. Чтобы не тянуть кота за хвост, закончилась эта история довольно неожиданно. Лизу слопал не волк, а скорее изрядных размеров рептилия. Так я со своей склонностью к мизантропии определил Геру Котенко. Гера уже несколько раз мелькал в моих рассказах. Происходил Гера из какого-то заштатного городишки Полтавской области и в Харьков приехал учиться в художественном училище, где познакомился и на время подружился с моим приятелем, художником Лёней. Гера косил под Хлебникова, и очертаниями фигуры действительно на него походил: такой же долговязый тип с мутными голубыми глазами. За исключением внешности, ничего общего с великим поэтом у Геры и близко не ночевало. Вполне бесталанный проходимец. Если и был у Геры талант, то  находить таких же бездарей, но с положением, и втираться к ним в доверие. Это у него получалось на славу. Гера писал абсолютно бездарные картины и такого же качества стихи. При этом, русским языком Гера владел не вполне и в стихи его иной раз попадали слова типа «мыша». Говорил он с сильным украинским акцентом и по-видимому украинский являлся его первым языком. Всё это не мешало Гере резвиться среди непуганой харьковской интеллигенции, а позже и московской же с неменьшим успехом. Он закончил Строгановку, где познакомился с Лизой, но пути их надолго разошлись. Гера вёл успешную жизнь в Москве, выставлялся, общался с нужными людьми, а в Харьков заехал к друзьям по училищу покрасоваться. От Лёни он узнал, что Лиза в Харькове и лечится в больнице от пневмонии. Он навестил её, и глаза загнанной лани привлекли таки на этот раз внимание хищного варана. Я начал заставать Геру в Лизиной палате едва ли не каждый день. Доктор Сидоров пытался изгнать Геру из больницы, но коса нашла на камень и недолечившуюся Лизу унёс в зубах полтавский ящер. У родителей Лиза прогостила недолго и вместе с Герой укатила в Москву, где по слухам вышла за него замуж. В дальнейшем следы их для меня затерялись. Надеюсь, Лиза не пожалела о своём неожиданном замужестве.