Стройбат, ага. 3. Карантин

Цикл рассказов, историй и баек

Внимание! 18+

Часть третья
КАРАНТИН

Новеньких привезли!

      Несколько дней потели. Ой, как потели! Бегали-шагали, отбой-подъём «сорокпятьсекундили», портянки «на раз» научились наматывать, как слова старшины – себе на ус. Именно так: вроде, себе, но на его рыжий ус. Чтобы он руками-лопатами, нечаянно так, не задел, ага… Уже и стирку солдатскую освоили, и к иголке с ниткой начали привыкать. Песни строевые научились орать. Оказывается, интересно даже: можно душеньку отвести, похохмить, поёрничать в этом деле. Например, запел один песню из мультфильма про Чебурашку – её тут же подхватили. Слова-то ведь все помнят. Строем она очень даже ничего пошла. А в нужный момент запевала взял, да и изменил текст:
        -  Каждому, каждому в лучшее верится: падает, падает ядерный фугас!..
      Ржали. Даже сержанты. Оказывается, многим известный текст такой хулиганской 
пародии на мульт-шлягер для кого-то прозвучал впервые. Дополнительный круг бегом в наказание – «а нам-то какая разница, всё равно весь день потеть», а тут – хоть улыбнулись. Потом – и сержанты не возражали. Один за другим стали проявлять эрудицию и вспоминать, а то и сочинять пародии, хотя бы по строчке на песню.
      - Не плачь, девчонка, пройдут дожди… - горланил один…
      - Снимать юбчонку – уж погоди… - вставлял другой…
      Зато не скучно! Не возражали сержанты особо - потому, как это сплачивало коллектив! И смех сплачивал, и совместная пробежка потом в наказание. Во, как!
     Начали знакомиться поближе. И на перекурах, и в свободные минутки, и на бегу. Совместное действо хорошо выявляет, кто есть кто, и кто чего стоит. Шутники – снова обретали свой авторитет. Степняки с северянами быстро нашли общий язык. Причём, порой – в самом прямом смысле. Например, пресловутое «ага», которое лишь на первый взгляд означало нечто, вроде подтверждения, добавляло юмора, эмоционального перчика как будто, к тому, после чего вставлялось. Могло означать и выражение сомнения, недоверия, типа «как же, держи карман шире!».  Уже за эти же первые дни в «карантине» свой шарм это «ага» привнесли степняки. Что-то зазвучало, как всем понятное из популярной попсовой группы «Арабески»: «а-ха, а-ха!». Из «северян» сразу выделились двое. Один, Горошко, отсидевший своё за пьяное хулиганство, шахтёр, в это самое «ага» вносил больше иронии. А вот из уст другого, с фамилией Агранович, это же «ага» звучало частенько с другими оттенками и смыслами. Там было и влияние его интеллигентной фамилии, и  написанное «русским по белому» на его смугловатом лице явное наличие бурятских кровей. Потом – сказывалось ещё и влияние начитанности и эрудированности, присущих, кстати, и Горошко тоже. Шахтёр Горошко просто любил читать, читал много, когда не пьянствовал, в своём заполярном  городке. И до, и  во время отсидки читал, когда позволяла возможность. Читал всё подряд, особенно – научно-популярное. Из журнала «Наука и жизнь» почти наизусть помнил целые статьи. Агранович жил в Забайкалье, а в пятнадцать лет сбежал из дома, что-то доказывая своей матери, по уши погрязшей в науке и проглядевшей сына, отличника и эрудита, но хулигана и искателя приключений. Покатался по стране, пожил Агранович в северной столице, пообщался с такими же – хулиганистыми эрудитами, поискал романтики, нахлебался свободы до одури, и сел благополучно, аккурат с наступлением своего совершеннолетия. Знает точно, что мать все эти годы его ищет по всему Союзу, но продолжает ей доказывать что-то. Поди, взрослость и самостоятельность свою, ага…
       Через несколько дней начало прибывать пополнение. Малыми группами, но каждый день и отовсюду. И Средняя Азия, и Кавказ, И Столица, и Тьмутаракань всякая. Степняки и северяне были, почти как сержанты – опытные и освоившиеся. Только зазнаться не успели, хотя некоторые и попытались. Таких сразу же на место ставили. Кого – сержанты, а кого и новички, среди которых оказались не только цыплята напуганные, но и те, которым и палец в рот не клади, и за словом им в карман – «как два пальца об асфальт». Получившим достойный отпор-ответ тут же и свои добавляли:
      - Не плюй в колодец! – умничал философски один…
      - Вылетит – не поймаешь! – многозначительно вставлял другой…   
      Баян, конечно, но когда к месту – принималось вполне.      
      Приближался день принятия присяги. Рота всё больше обретала своё лицо и свои особенные черты, становясь чем-то единым, целым, а не просто сборищем новобранцев. Ещё недавно и про Колонну было вот так же... При наличии одинаковых сапог, одинаково великоватой одежды защитного цвета без погон, одинаковых пилоток и ремней со звёздочками, в этом едином «нечто» обозначались те, что и составляли особые черты будущего организма. Одни – громче пели, другие -   чаще и  больше шутили, третьи – просто выделялись внешне. Начали проявляться и те, что внушали силу или уверенность, организуя вокруг себя группки, тянувшиеся к ним. Те самые группки, о которых и говорили уже. Те, которые ещё будут делить сферы влияния, власть в казарме и многое другое. Вначале – как цыплята, под лампой в инкубаторе, потом – как молодые драконы, всё и вся пробующие на зуб, а потом – и посерьёзнее, повзрослее игры  устраивая. Потом, позже. А пока – все, наравне со всеми: «отбой-подъём!», «р-равняйсь-смирно!», «вспышка справа – вспышка слева!», «вольно, перекур». Дальше – посмотрим.


Остаться в строю

       «Карантин» - это не только портянки и «отбой-подъём!». Это не просто знакомство с сослуживцами и новым образом жизни. Это, так или иначе, интенсивная работа мозга, труд души по адаптации в стрессовых условиях. Нагнетания страхов и жути были уже по пути. Любой – и маменькин сынок, и «ботаник», и вчерашний шпанёнок, лидер по натуре, спортсмен и драчун, в начале вынужденно осматривались и оглядывались: насколько ситуация безопасна и чем она грозит. Кого-то больше напрягала перспектива служить в «непрестижных» войсках. Как-никак, не кремлёвский полк, не десант и не какая-нибудь гвардия. Уже заранее зная, что кто-то будет кривиться: где, мол служил? А? В строй-ба-а-те? У-у-у… Это уже ввергало некоторых в уныние, заставляло комплексовать. А каково - услышать от «бывалых», что «всо», военно-строительная одежда, которая без погон даже – это то же самое, что зэки в тюрьме носят, только защитного цвета, но с солдатским ремнём, а? И на голове – пилотка, а не другое нечто. Очкарик Джума однажды переспросил:
      - А как-как называется головной убор, который вместо пилотки в тюрьме носят?
      - Тебе не надо это знать, это – плохое слово… - дружно смеялись в ответ северяне.      
      Ну, и конечно же, напряжение первых дней, хоть и всех в разной степени, было связано с ожиданием избиений и унижений. Про дедовщину, про бывших зэков среди солдат, слышал каждый. Шок от процедуры встречи – «салабоны, вешайтесь!»,  известие о том, что в карантине уже месяц обитают ранее отсидевшие на зоне, заставляли пребывать в состоянии «палец – на крючке». Психика вчерашних мальчишек, даже имевших опыт физической боли после драк, напрягалась от постоянного пребывания в готовности к испытанию на прочность другого характера: не оказаться униженным  морально.
        - А отгадай загадку: самое болезненное и уязвимое место для пацана – это…? – явно подготовил какую-то каверзу один.
        - Мошонка? – похоже, что вспомнил свой жизненный опыт другой.
        - Поцелуй лягушонка! Пацанское самолюбие – вот что самое хрупкое и болезненное! Получив пинка по яйцам можно ещё отдышаться. А вот удар по самолюбию – гораздо болезненнее. Там просто так отдышаться уже не получится. Береги честь смолоду! – выпендрился Первый.
        - Коли рожа крива… - вспомнил классику Второй.
       - Ага… Наша Таня громко плачет…Потеряла Таня честь…
       - Честь, ядрёна мать, не мячик, надо ж смолоду беречь!
       - Ха-ха-ха! – обмен крупицами жизненного опыта на уровне метафор и аллегорий состоялся…Ну что тут скажешь? Солдатня!..
      В начале пребывания в стеснённых условиях военного коллектива, даже не зная  об этом сознательно, интуитивно каждый оглядывался и приглядывался к обстановке неспроста.  Это относилось и к северянам, порой в не меньшей степени. Другая обстановка, другие порядки, страсти-мордасти про дисциплинарный батальон, про «андроповский червонец», а тут ещё и байка-страшилка «про Кощея» - не давали расслабиться. Кто-то больше боялся дедовщины, а кто-то – «андроповского червонца», или - участи Кощея. Про тот самый «червонец» узнавали все с первых же дней службы. Как и про дисбат – дисциплинарный батальон, солдатскую тюрьму. На гауптвахте – «губе», можно под арестом просидеть и сутки, и пять. Начальник «губы» за любую, малейшую провинность мог добавить срок ареста – «объявить дэпэ». И можно было запросто выйти оттуда, изначально получив «трое суток», - аж через две недели.
       - Похудеешь там – точно, килограммов на десять – запросто!
       - Если ещё и букву «д» в слове «похудеешь» не уронишь по ходу дела, ага…
       Арест может объявить и командир роты, и офицер патруля, и любой другой носитель звёздочек на погонах. А вот срок по приговору военного прокурора и отправка в дисбат может быть и на три месяца, и на два года. И что особенно неприятно – срок пребывания в дисбате не засчитывается в срок службы. Уходил на два года – а вернулся через четыре… Во, как!... Этим активно пугали офицеры, а сержанты потом комментировали, да так, что только лишь добавляли жути. Борьба с неуставными отношениями, с дедовщиной, была не только и не просто в том, что рота, мол, будет вся – из служащих одного призыва. В рамках этой самой борьбы резко усилилась уголовная ответственность за солдатские преступления. По слухам, жизнь в дисбате была не просто «не сахар», а год отсидки там – это чуть ли не то же, что «червонец строгача».  Получить, например, за сломанную челюсть противнику в драке – уже не год дисбата, как бывало когда-то, а десять лет тюрьмы – то это уже не просто «хрен редьки не слаще», а очень даже «ой-ё-ёй!»… Вот ведь что ещё напрягать могло: можешь оказаться битым, а пойдёшь «в отмах», посмеешь оказать сопротивление – можешь запросто ещё и сам сесть за решётку. Надолго.
       Зачем такое нагнетали офицеры – понятно: чтобы убавить пыл желающих самоутверждаться за чей-то счёт. А молодые мозги быстро улавливали разные тенденции: офицеры, как воспитатели и учителя, могли говорить одно, предлагать одни ориентиры и правила, а окружение из сослуживцев, ровесников и товарищей – другое. Порой – совсем противоположное. И не обязательно от солдатской среды шло  влияние так называемых уголовных понятий. Здесь – больше мальчишеское, подростковое. Судя по всему, психологически подростковый возраст в восемнадцать лет не заканчивается у очень даже многих…
      В этом постоянном стрессе мозги работают так, что особо остро и чутко улавливается всё, что так, или иначе связано с безопасностью, прежде всего – психологической. Важно не только то, что говорится, но и как. Важны интонации и подтексты. И в словах офицеров, и в словах сослуживцев. И перед каждым может встать порой выбор: к кому прислушаться, а кого – проигнорировать. Своего рода экзамен: что для тебя сейчас важнее – поступить, как душа велит и совесть подсказывает, либо – с оглядкой на окружение пойти на поводу чьим-то стереотипам…
      - Рррвняйсь! Смирррно! Военный строитель Худайбердыев!
      - Я!
      - Выйти из строя!
      И так – с каждым. Отрабатываем. А это-то зачем? А затем, наверное, чтобы был опыт – чувствовать себя в строю, частью единого целого, и – почувствовать себя отдельно, вне строя, вне этого единого целого. Каково? Оказывается, в строю – как-то спокойнее…   
      Если гневное осуждение стукачества знакомо каждому ещё со школьных лет, то стройбат сразу же предъявил другие, новые и более сложные дилеммы. Например, предъявлялся новый для новобранцев, годами сложившийся стереотип: «сержанты, нормировщики, комсомольские работники, имеющие право постоянно носить «хэбе», с погонами, быть нередко освобождёнными от общих работ из-за своей особенной занятости – это суки!». Суки – значит сотрудничающие с командирами. Почти – то же самое, что и стукачи.
      - У-у-у-у, с-с-су-у-у-ка! – запросто мог услышать в свой адрес кто-то из широко известных «отличившихся», когда мимо него проходил строй, например, направлявшихся на смену. Это что-то, вроде: «Здравия желаем, товарищ…», только со знаком «наоборот». Нечто подобное бывало ещё во времена кадетов и бурсаков, ещё в прошлом веке…    
       Но общение с сержантами не подтверждало  правомерности и устойчивости этого стереотипа. Оказывается, исключений столько, что правило это – не для всех, и стереотип этот весьма сомнительный. И на тех, кто оказывался взрослее по характеру, кто готов был следовать примерам старших братьев, почётно вернувшихся из армии сержантами,  это не срабатывало,  они смело делали солдатскую карьеру. Даже если и приходилось пережить этап совсем не почётного, а для кого-то и позорного звания «ефрейтора», «носителя сопли на погонах». Как ни странно, даже из числа бывших «сидельцев» были те, кто хотели сделать карьеру в армии. Одна из причин – призывали в армию, как правило, явно не из числа «пацанов на зоне», то есть, основных носителей идеологии воровских понятий, а из «мужиков» - тех, кому и работать, и семью заводить «не за падло». Отсидев часть срока за фарцовку, то есть спекуляцию, либо – за хулиганство, они имели возможность за время службы снять с себя судимость и сделать старт для дальнейшей успешной карьеры. Про примеры вступления в партию не слышали, а вот про карьеру сержанта – сколько угодно.
      - Встречают-то  по одёжке… -  вспоминал один.
      - А узнают в лицо… но бить будут – по харе… - заключал другой…
      И ведь опять – баян, а и в этот раз – в тему.
      Узнав ещё, что в отсутствие дедовщины, есть, зато такая проблема, как рукоприкладство некоторых офицеров, быстро укоренилось мнение, что, видя погоны, солдат должен напрячься и приготовиться, будто бы держать оборону или что-то вроде того: хорошего не жди! Но, тем не менее, тех, что зарекомендовали себя лично, как порядочные и честные, узнавали в лицо, а не по погонам. И уважали не за погоны, а за дела.
      Особой темой была информация про комендантский взвод. Этот самый взвод уже «на карантине» был пугалкой. Набирался его состав из желающих. Его функции были понятны заранее: охрана КПП, гауптвахты, если надо – усмирение своих же, с оружием в руках. То  есть – полицайские функции. Не «полицейские», а именно – «полицайские». Они только несли службу, на работы их не посылали. Жили они отдельно, и форму носили – с красными погонами, как мотострелки. Потому и называли их «красначи». «Красначей», особо отличившихся в избиениях «на губе», ненавидели откровенно, бросали им вслед оскорбительные слова. «У, сука!» - далеко не предел, награждали «приветствиями», как могли, насколько фантазия позволяла. Их, бывало, отлавливали потом дембеля, избивали и даже убивали. И это – не слухи. Информацию о таких убийствах официально зачитывали представители военной прокуратуры перед строем. В назидание. Но главное – туда не загоняли, туда – приглашали добровольцев!   
      Однажды утром перед строем новобранцев, уже незадолго до принятия присяги, выступил незнакомый офицер из управления. Предлагал записаться желающих в этот самый, комендантский взвод. Красивые слова говорил: «про почётную миссию», «про возможности дальнейшей карьеры» – например, при желании поступить в военное училище или школу прапорщиков, про что-то там ещё…
      Потом, гораздо позже, даже после дембеля, Серёга общался с двумя своими земляками-тёзками «из красначей». Один из них был два года личным водителем полковника, командира всей их стройбатовской «дружины». Нормально общался, нормальные они были парни, ни разу себя перед земляками не скомпрометировавшими. Потом. Это вновь – про «встречают по одёжке», то есть – по погонам, а узнают по делам и помнят в лицо, а если уважают – то только за дела. Ему самому ещё предстояло это узнать по себе, когда через год он оденет погоны. Чёрные, правда, со змейками в петлицах, став санинструктором.
     А тут – напряжённая минута. Жалеющим предложили выйти из строя. Их, ещё не сделавших шаг вперёд, заранее гневно презирали и люто ненавидели. Интересно, кто эти суки? И ведь нашлись! Вышли – аж трое! Один – прятал глаза. Другой, вероятно, ещё не понял, в чём дело и куда он пошёл. Улыбался даже, дурак. Постояв и увидев глаза товарищей, которым он, оказывается, больше не товарищ, он что-то и понял, да поздно. Обратно – уже никак. А третий – смотрел на своих, теперь уже бывших товарищей, прямо, открыто и совершенно спокойно, даже без вызова. Он явно хотел служить в Армии, а не в стройбате. В его понимании, наверно. Один из троих, похоже, сдал какой-то свой важный экзамен. Остальным двоим – не позавидуешь. Они себе, похоже, тоже уже не завидуют. Больше их, всех троих, не видели – их увели сразу же. Только потом, когда на «губе»… Но это – позже.


Смирно!

     - Та-ва-рищ сир-жант! Можна встать в строй?
     - Можно только Машку за ляжку, можно козу на возу! Когда научишься правильно обращаться к старшему по званию, Худайбердыев? Взво-од! Поможем товарищу, подскажем, как нужно обращаться к старшему по званию?
     - Товарищ сер-жант! Разрешите встать в строй! – хором прогавкал весёлый взвод.
      - Военный строитель Худайбердыев, повторите!
      Худайбердыев повторил.
       - Встаньте в строй!
       Далее сержант, как маршал на параде, громко и торжественно:
       - Товарищи военные строители! Поздравляю вас с тем, что даже Худайбердыев научился правильно обращаться к старшему по зва-а-нию-ю!
       - Урра! Урра! Урра-а-а-а! – как на параде отреагировал взвод.
       - Вольно, перекур! – скомандовал уже спокойно и буднично довольный сержант.
       Будни «карантина» продолжались. Иногда – весело и со смекуёчками, иногда – с одышкой, иногда – с матюками и подзатыльниками. Не без этого… Продолжались, вместе с тем, удивляющие открытия и внезапные проблемы. Вот кто бы подумал, что самой сложной для освоения окажется такая простая команда, как «смирно»? Казалось бы: встань и постой тихохонько, чего там сложного-то - не бежать же, не вышагивать, не песню строевую орать… Вот именно, что казалось! Постой так, побудь в этом, а уж потом…
      Июньским теплым солнечным деньком занятие с утра пораньше взялся проводить сам командир роты.  Ротный сразу и у всех вызвал напряжённое и настороженное к себе отношение. Его челюстёнка, что вечно и в непредсказуемом ритме двигалась, явно не слушаясь воли хозяина, придавала ротному некий зловещий шарм. Правильно придавала, предчувствия не обманули никого. И коронки на зубах из белого металла только усиливали это всё в нём. И рукоприкладство он потом в канцелярии своей применял, и строгости от него было – хоть отбавляй, и улыбок - ни от него, ни рядом с ним, ни у него самого – не дождёшься.
      То ли ситуация подсказала, то ли намеренно он уцепился однажды за то, что после команды «смирно» кто-то посмел хлопнуть себя по щеке: комар! Эти сволочи, вроде и не очень-то обильно, но всё же налетели на новобранцев, как супостаты. Пищит один, а несколько человек сразу – напрягаются и колдуют: лишь бы не на меня! А тот – пищит и дразнит, падла! А тут ещё – тополиный пух, паскуда, прямо в нос норовит засунуть лазутчицу-пушинку! Гад! А на дворе – июнь, тёплый и солнечный, зараза! У всех, даже у влюблённого и блаженного Сашки, глаза так и бегали: неподалёку дразнились голыми лодыжками аппетитные девчонки, в полупрозрачных платьицах-марлёвках. Занятия строевые ведь проводились недалеко от жилого района. Для местных – то ещё зрелище! Чёрт бы её побрал, эту моду: нет бы на несколько лет раньше ей быть, или лет через двадцать нагрянуть – так нет же, именно сейчас, когда и шевелиться нельзя, эти возбуждающие платьица-дразнилки так и мелькают перед глазами! Да ладно бы прямо перед глазами – эти ссыкухи, как специально, как назло, эротичненько так хихикая, норовят где-нибудь сбоку пройти! А ветер в июне от Реки – то нет его, а то – налетит. И? – Да при внезапном порыве, оказывается, подолы эти марлёвочек так порой задираются – ну невозможно не оглянуться! А этот, с челюстёнкой, всё замечает и напоминает: была команда «смирно»! Падла…
      Вот кто бы мог подумать, что команда «бегом марш!» будет желанной и спасительной, а? А тут, похоже, ротный сел на своего конька: не успокоится, пока не увидит, что его солдаты могут стоять, как памятники, не шевелясь долго-предолго… Интересно, а как там эти, которые в почётном карауле, а? Поди, рядом с Мавзолеем и комаров-то нет… И тополиный пух там не летает… Но девочки в марлёвочках – наверняка есть! А стоять-то им сколько?.. Ох, несладко ребятам там! Ох, не дай бог! Уж лучше – тут. Ничего, переживём, перетерпим. Васькино: «не ссать, мы – в зоопарке!» сейчас не годилось совсем. И ссать уже охота, есть мочА, а мОчи нет, и зоопарк сейчас – не развлечение. Потому, как дрессировщик пришёл! Репетируем и отрабатываем выдержку. Нет, не сложно, щекотно только… И эти, в марлёвочках… Тут уже не понять – правда в туалет уже охота, или возбуждение накопилось – и от эротичных платьишек девичьих, и от ожидания напряжённого: ведь комары, суки такие, если не около носа пищат, то где-то там… Вот-вот – и через штанину… Падла! Хорошо, что хоть тополиный пух – хотя бы там не щекочет! И без него  щекотинок хватает…
      Даже хохмочки и шуточки притихли – сдать бы поскорей этот зачёт, да пяток километров пробежать, да хоть и в противогазе! Но – была команда «смирно!». Непросто даётся освоение выдержки и дисциплины. Учимся, ага…   
    

Пляж

       «Не то чтобы не знаю – рассказывать нельзя» - цитата из песни Владимира Высоцкого, которую вспоминали потом, когда снова стали говорить погромче и снова начали шутить. А в тот день как-то не шутилось.  С утра пораньше погнали бегом по какому-то новому, неизвестному маршруту. Далеко, вспотели не раз по дороге, не раз переходили на шаг. Километров никто не считал. Вёл Рыжий старшина. Вышли на берег Реки.
       - Всё, ребятки, отдыхайте! Купайтесь там, загорайте. Можно. Но если что особенное найдёте – сразу ко мне! Мы рядом, тоже здесь будем. Загорать. И сержанты, и офицеры сейчас прибудут. Отдыхайте!
      В ответ – никакой телячьей радости, никаких щенячьих  восторгов, никаких «лезгинок» и «пионерских зорек». Раздевались настороженно и намеренно не спеша, будто оттягивая встречу с Рекой. Несмотря на замечательную солнечную погоду. Потому что все всё уже знали. Говорили ещё до того, шёпотом, так как сержанты строго цыкали: нельзя! Когда пришли – уже и шёпотом не говорили. Всё и так ясно.
      Уже за несколько дней до того из Города приползли слухи: случилась большая беда. На Реке произошло транспортное происшествие, о котором никто и никогда даже предположить не мог. Такого раньше не было нигде и никогда. Большой речной корабль, круизный теплоход, столкнулся с железнодорожным составом. Как так? А так вот… Был шикарный тёплый вечер. Элегантный красавец-корабль - ни с того, ни с сего - взял, да и попёрся  не в тот пролёт под мостом. Вроде, направил кто. Специально. Совсем не в тот пролёт! Пролёт был совсем-совсем негабаритный для корабля. Столкновение было неизбежным. Верхнюю палубу срезало железнодорожным мостом, как бритвой. А на этой палубе было много людей, музыка играла, танцевали, веселились. Кто успел всё понять в последний момент – стали прыгать в воду. Прямо с верхней палубы! В это время по мосту как раз проходил состав, гружёный лесом. Вагоны с брёвнами стали падать прямо на спасавшихся вплавь. Река стала вмиг, как гигантская кастрюля с кровавым бульоном, бурлить и кипеть. Брёвна – в щепки, рельсы – в визг, тела – в мясо… А ведь были ещё вагоны с зерном. Адская каша!.. Сколько оказалось погибших – сосчитать было потом очень непросто. Трупов, как таковых – было немало, но больше - фрагменты тел, ошмётки, фарш… Спасать приходилось, тем кто мог в этом участвовать, только немногих уцелевших, и то – частично, с оторванными конечностями, да тех, кто бились в истерике от ужаса на других палубах и нечаянных свидетелей, гулявших по набережной.
       Город тогда замер в оцепенении. Потом говорили, что это была спланированная диверсия. Ведь на теплоходе было много иностранцев. В газетах об этом не писали. О таком нельзя было писать. Нечего сеять панику! А слухи запретить невозможно. Вот и дошли они до новобранцев, ещё не принявших присягу. Потом не один день горожане и солдаты  по берегам Реки вниз по течению собирали жуткий улов из всплывавших или прибитых течением изуродованных человеческих тел. Гражданских к такой работе привлекали, но осторожно, чтобы не множить слухов. Тогда – кого, как не солдат? И не всех – кого-то нельзя было оторвать от важного производства. Стратегический ведь объект строился! На то, поди, и направлена была диверсия. А этих – пускай, только тихо. Потому, как до принятия присяги, приказом – нельзя. Оттого и шёпотом, как бы между делом: «если чего найдёте – сразу…».
      Некоторые даже искупались. Кто-то – только ноги по щиколотку промочил. Остальные – позагорали. Типа. Но приглядывались и осматривали берега тщательно и честно. Все же всё понимали… Долго потом шутить не хотелось. Ни разу. Совсем.
     По-другому теперь вспоминались слова Рыжего старшины: «всё, ребятки, вы – в армии!». И ещё до принятия присяги начинали осознавать, насколько армия – не игра в «Зарницу», не шутка и не аттракцион в парке. Васькино: «не ссать, мы – в зоопарке!» - это лишь приём, чтобы справиться со страхом, когда совсем не смешно. И пули не летали, и снаряды не взрывались. Не война. Какая война? Нет никакой войны! Ни разу. Совсем. Стройбат, ага…