От печки

В вагоне Паша сразу заметил Калмыкову. И подсел к ней. Что мешает? Люда Калмыкова  работала  с ним на одном заводе. Так что,  он знал ее вполне достаточно, чтобы сесть  рядом.  Конечно, он  ей не приятель. Только что на заводе  при встрече здоровался.  Ну и летом пересекался, когда их посылали в колхоз на сбор яблок. Да вот еще, летом заводская молодежь устраивала выезд на природу под видом ориентирования. И там бывала  Калмыкова. Но перекинуться словечком, пока поезд идет можно . Ехать бодьше часа. Темы общие найдутся.  Калмыкова ему ровесница.  Паше уже стукнуло двадцать пять.  А Калмыкова вроде бы была  на год - полгода постарше. Так что можно спокойно звать ее просто Людой.  Конечно, для   статистики такой возраст пустяк. И для Паши вроде бы ничего особенного. Но для Люды, ниужно думать, - это серьезно. Если мужчина в двадцать пять, не женат, это нормально. А если девушка  не замужем, это уже не совсем. А Люда была не замужем. Причина была написана у нее на лице. Лицом она не удалась. И пусть фигурой она вполне,  не слышно было, чтобы на заводе кто пробовал к ней подкатить. И Паша держался на расстоянии.
 Но в поезде  почему не сесть рядом? Он и сел. Не совсем рядом. Между ними уже обосновалась какая-то гражданка. Конечно, разговаривать с Людой через эту гражданку   неудобно. Но не  предложишь женщине поменяться на место у прохода, чтобы  каждый  проходящий тебя задевал. И Люда не выявляла никакого желания обменяться с этой женщиной на свое место у окна. Так и ехали. Собственно, Паша и не планировал   разводить дебаты. Слишком устал. Только объяснил  Люде, что рванул на дизель прямо с завода.  И вообще уже три дня и две ночи живет на заводе. Потому такой небритый.
- Из дому выгнали? – спросила женщина, сидевшая между ним и Людой. Паша удивился.
- Это моя  сестра, -  объяснила Люда.
- Двоюродная сестра, -  уточнила женщина  и представилась, - Женя.
- Очень приятно  - чуть смущенно произнес Паша. Хотя таких женщин, которые лезут в чужой разговор, он  старался избегать.
 
Людину сестру он видел впервые. Он вообще не знал о Люде ничего. Пришлось Людиной сестре  немного  пояснить, что значит Новый год на заводе,  и что такое аврал, когда делают план и месячный, и квартальный и годовой. Уже начиная с двадцать восьмого, выходят в трехсменку, хотя обычно завод работает в две смены. Цеховые инженеры  в эти дни  работают на износ.  И ему  мастеру в цеху одна задача – тянуть лямку. Но в этот раз он договорился, что ему на новогодние праздники дадут слетать к родителям. Самолет из Одессы. Вот прикатит дизель в Одессу,  и Паша дернет в аэропорт.  В городе, куда он едет к родителям, на два часа больше. Так что как раз к часам девяти прибудет. А вернется аж после выходных, тех, которые за новогодними праздниками. Набегает  целых шесть дней. Он договорился. Он это заработал. Все авралы пахал. А и вот сейчас работал круглосуточно, начиная с двадцать восьмого, так, чтобы сегодня с утра мотануть.  Заранее в цех принес чемоданчик с вещами.

Люду, оказалось тоже отпустили. Едет  с Женей к своим родителям в Николаев. Паша понимал расклад. Люда работала в управлении. А управление – это вам не цех. Там  тридцать первого с утра расслабуха. Уж Паша это прекрасно знал. Он делил комнату в общежитии с  Володей Панченко, который работал в отделе главного механика.  Володя был Паше ровесником.  Как и Паша в один с ним год попал на завод по распределению. И ничем не был умнее Паши. Но Пашу задвинули в цех. И его предпочтения отдел кадров не волновали. А Володя попал в отдел главного механика. И балдел там. Белая кость. В авралы  белую кость мобилизовали в помощь цеху. На сборку, винтики завинчивать. Больше им ничего не доверишь. И вот за каждый рабочий день в цеху эта белая кость получала отгулы. За вредность. Цеховикам о такой лафе и  не мечтать. Так что, Паша вполне понимал, почему Люду, не глядя, отпустили на праздники.

Разбуженный уже на подъезде к Одессе, Паша обнаружил себя, уткнувшимся головой во что-то мягкое. Это оказался  пышный меховой воротник Жениного пальто. Мгновенно осознав свой промах, Паша отпрянул. Непозволительный прокол. Нарушение всяческих рамок приличий. А Паша всю жизнь держал себя в рамках. Чтобы прикорнуть на груди незнакомой женщины? Ничем нельзя было оправдать такое. Не только  незнакомой, даже знакомой.  И со знакомыми Паша был крайне щепетилен.

 Страшно представить, как это могло ужаснуть его соседку. Такой  шикарный мех, и он, два дня кое-как мывшийся и чистивший зубы в туалете заводского корпуса. А сегодня в утренней беготне, и вовсе не довелось. Решил – дома по-человечески  отмоется от завода и от аврала. А женщина в духах и румянах,   уже готова к празднику. Паша смущенно промямлил.
- Ой, извините.
- Даже спасибо скажу, - под обведенными тушью ресницами его соседки блеснули веселые огоньки, - Наоборот, было даже очень приятно.  Не каждый день мужчина на груди засыпает.

 Женя собиралась что-то еще добавить из области легкого дорожного флирта, но  ее перебила  Люда. Это она его разбудила. Он собирается лететь? А куда тут лететь? За окном туманище. Паша глянул в окно. Деревья вдоль дороги тонули в молоке. Паша, еще на что-то надеясь, пробовал подбодрить  себя:
- Ничего, взлетать не садиться. Если самолет на полосе, так уж взлетит.
- Взлетит - не взлетит, - мрачно изрекла Люда, - Я бы даже сесть в такой самолет не рискнула.
- Тогда вернусь обратно, - эти Пашины слова прозвучали так непразднично, что Люда предложила.
- Ты  на всякий случай запиши мой адрес в Николаеве. Если надумаешь, приедешь. Это безопаснее чем летать в туман.

 Рейс отложили на два часа, потом еще на два. Отложили в третий раз. И Паша понял, что ловить нечего, сдал билет и вернулся в город. Шестичасовой обратный дизель уже ушел. Следующего нужно ждать до  половины восьмого.  А куда ехать? В общаге ничего хорошего не ждет. Все на аврале.  У них еще целое первое января, в котором  ОТК учитывает продукцию старым годом.   Но у Паши было уже не то настроение. Хотелось праздника.

 Паша сдал чемодан  в камеру хранения на вокзале. Оставил только холщевую сумку, которую он всегда брал в дорогу на всякий случай. В сумку легли купленные в киоске  бутылка вина и коробка конфет. Не с голыми же руками ехать в гости. Автобуса на Николаев тоже пришлось ждать. Получалось, что быть ему на месте, когда нормальные люди, если не встретят Новый год, так со старым успеют основательно попрощаться.

 В автобусе из тысячи щелей к запаху сырости придувало ароматы бензина. Местный чернозем  размок от дождя,  асфальт скрылся под слоем грязи. Через  забрызганные, грязные окна в промозглую тьму не было смысла и вглядываться. Ничего новогоднего не увидишь.  Паша, закрыв глаза, пытался представить себе уютную, теплую комнату, нарядную елку и приятную веселую компанию. Правда Люда такие планы не оправдывала. Не красива, да еще бука. Стоит надеяться, что ее сестра, хоть заметно старше, зато веселее, скрасит вечер.

В Николаеве шел мелкий дождь. Такси за двойной тариф   промчало Пашу  пустыми улицами. Так как в адресе не значилось номера квартиры, Паша понимал, что это район частной застройки. Так и оказалось. Район был погружен в первобытную тьму. Фонари на улице  не горели. Тучи едва пропускали свет Луны. Все: и заборы, и тротуары, и мостовая, - казались выкрашенными черным. Единственным лучом света в темном царстве был свет от фар такси.
- Снова тут свет вырубили, - сказал водитель, -  Вот этот, кажется, девятнадцатый дом.
 
 Только когда таки  уехало, Паша понял, что поторопился отпускать его. Номеров домов не видно. И как найти нужный. В домах едва теплились слабые огоньки. Вероятно, жители  сидят со свечами. А дождь поторапливает. Паша долго стучал в калику, напротив которой остановилось такси. Никакой реакции. Кричал. Никакой реакции. Даже собака, если она была, не лаяла. Наверное, спряталась от дождя в свою будку и не желает размениваться на непрошенных гостей. У собаки хоть есть будка. Пальто уже основательно промокло. А ему, если не достучится, в таком районе укрыться-то негде. Паша отбросил деликатность и стал отчаянно колотить в калитку. Вдруг до его слуха донесся шум застолья. Он догадался, что дверь отворили,  и кто-то выходит из дома. И снова постучал в калитку.

- Ну, кого принесло? - послышался не слишком любезный женский голос.
- Мне Люда нужна, - пролепетал Паша. А что он еще мог сказать? Назови он себя, это ничего бы хозяйке не сказало.
- Какая еще Люда? Нет тут никаких Люд.
- Калмыкова – фамилия сработала как пароль, за калиткой  наступило молчание.
- И зачем она нужна?
- Она меня приглашала на Новый год.
- Приглашала? Это  когда же она успела пригласить?
- Мы с ней работаем вместе.
- А звать тебя как?
- Павел.
- А по фамилии?
- Берг.
- Берег?
- Нет, Берг
 -Странная фамилия, - протянула женщина за калиткой. И наступила тишина. Может быть, женщина рассчитывала, что Паша поймет, что с такой фамилией ему тут нечего ловить и уйдет подобру-поздорову. Но Паше ничего не оставалось, как искать доводы, чтобы ему поверили.
- У меня паспорт при себе. Я показать могу.
- Разве в такую темень паспорт разглядишь? Такая тьма как раз для воров. Им  того и надо, дождутся когда свет отключат, и давай по домам шастать. Вон у Онищенок дом обнесли.
- Да вы Люду спросите. Она должна еще с сестрой приехать. Женей, - видно сумма аргументов убедила женщину за калиткой.
- Подождите, пойду, спрошу, - сказала она.

Паша ждал. Он бы не оставил человека на ночь мокнуть под дождем, тем более в новогоднюю ночь. Послышалось ворчание. В этот раз с ним из-за калитки говорил мужчина. Точнее, калитка была так высока, что самого мужчины Паша не видел, а только слышал.
- Паспорт, говоришь, есть? – Паше ничего не оставалось, как протянуть поверх калитки руку с паспортом. Там включили фонарик. Изучает паспорт, понял Паша. Потом на Пашу сквозь просвет между калиткой и забором направили луч света. Сверяет лицо с паспортом?
- Необычная у тебя, Павел Петрович, фамилия, - донеслось из-за калитки.
- А что необычного? Вполне обычная.  Берг по-немецки гора.
- То и необычного, что по-немецки гора. У нас тут ни гор, ни немцев. Ну, заходи гостем будешь.
 
Калитка открылась. Свет фонарика скользнул по Паше.  Мужчина посторонился,
- Проходи вперед
Паша, которого слепил  фонарик, не мог, да и не успел бы рассмотреть мужчину. Он только мог заметить, что тот с фонариком обращаться умеет. Можно сказать, профессионал.
- Собака есть? - спросил Паша.
- А тебе что?
- Чтобы не укусила.
- Не бойся, собака умнее тебя. Раз ты со мной, не тронет.

 Паша шел первым Мужчина за ним подсвечивал  путь фонариком. Они вошли на темное крыльцо, и луч фонарика уткнулся в ручку двери.  За дверью открывалась тьма египетская. Если бы не фонарик, Паша совсем бы потерялся. Но мужчина сделал круг лучом по стенам и остановил на  вешалке. Паша, наконец, избавился от промокшего пальто.

- Нет, на вешалку не вешай, - предупредил мужчина, - А то все от твоего пальто промокнет.  Вот положи на табуретку, и подвинь к стенке. Стенка от печки теплая. Пальто твое и высохнет, - свет фонарика упал на табуретку, - Пошли, - скомандовал голос и фонарик указал на дверь, куда следует идти. Паша и без фонарика бы уже сориентировался. Из-за неплотно прикрытой двери шел слабый свет и доносился звук разговора. Хозяин пропустил  Пашу первым.

 Совсем не та картина, что представлялась ему в автобусе. Никакого мягкого, ласкового  уюта.  Скорее непонятная  темнота, стен не видно, Где-то в углу поблескивают игрушки на елке. Стол виден еле-еле. Но стол и блюда  - мелочи. Важнее те, кто за столом. Их Паша едва мог увидеть. Трех свечей на столе для этого недостаточно. Человек шесть. И с первого взгляда показалось, что исключительно женщины.  Люда и Женя.  А остальные дамы, казалось, более зрелого возраста, а может быть, перезрелого. И ладно, подумал Паша, не повеселюсь, так согреюсь. Лучше, чем бродить под дождем  по пустым мокрым улицам чужого городе.

- Неужто дед Мороз? – спросила одна из немолодых женщин.
- Бери выше, Людкин приятель.
- О, как! – воскликнула женщина, - Вот уж подарок под Новый год.  А мы заждались.
- Он с ней на заводе работает, - Паша по голосу понял, что ответила та, которая говорила с ним у калитки.
- Где завод, а где  Новый год. Просто так  сюда не поедешь! Правильно я говорю.  Ну, Муся,  пеки блины.
- Да погоди ты, - произнесла в ответ та, кого звали Мусей, - Звать то тебя как, мил человек?
- Павел, - сказал Паша.
- Павел Петрович, - поправил мужчина, так и стоявший позади Паши.
- Ну, Павел Петрович, будем знакомиться, -  сказала бойкая женщина, которая завела разговор про блины, - Меня зовут Галина Кирилловна. Я Людочкина тетка. А это вот моя старшая сестренка, Мария Кирилловна. Людочкина, значит, мама. А рядом с тобой Иван Андреевич, тесть. Ой, что это я? Людочкин отец. А ты проходи туда, к елке, к молодежи. Налейте как Павлу Петровичу штрафную.

Пока Паша втискивался на скамью между Людой и Женей, перед ним уже стоял граненный стакан. Судя по оттенку, самогон.  На тарелке уже ждала вареная картошка, кусок мяса и что-то типа салата.

- Ну что, кавалер, пропустим для знакомства?- сказала  Галина Кирилловна, - А то так и встретим Новый год  как чужие люди. А это непорядок.

 Паша пригубил жидкость в стакане. Конечно, не водка. Самогон, крепкий и невкусный.  Он поставил стакан.
-Не-е, так дело не пойдет. Штрафную пьют до дна, - оказалось,  глазастая Галина Кирилловна следила за ним.
- Я себе представляю, столько выпить, - сказал Паша. И зря это сделал.
- Что же ты, слаб, парень? – неодобрительно проворчал Иван Андреевич.

Паша был парнем крепким. По утрам бегал вокруг общежитий. И подтягивался, и отжимался побольше, чем многие его знакомые. А стойкость к крепленым напиткам он плюсом не считал. Пил сколько считал нужным. А он считал нужным пить мало. А то и  не пить совсем. А теперешняя постановка вопроса была удивительной. Лицо  Ивана Андреевича тонуло в темноте.  Паша кинул изумленный взгляд через стол на Галину Кирилловну. Ему ответил озорной взгляд женщины, по которому он  так и не понял, шутит Иван Андреевич или серьезно говорит. Потом он посмотрел на Марию Кирилловну. Но ничего не понял. Он взял стакан в руку, и, поднеся ко рту, потянул еще десяток капель.

- Не бери в голову, - тихо на ухо произнесла Люда, - Не хочешь – не пей. А пьешь - заедай хорошенько. А то развезет.


-  Что же ты, милый,  поперек компании идешь? –  Галина  Кирилловна, кажется, нашла удовольствие в том, чтобы подначивать гостя.
- Да куда же ему. Не потянет он.  Скопытится. Что русскому лекарство, то немцу – смерть, - вынес приговор  Иван Андреевич.
- А немцы при чем?  - спросила Галина Кирилловна.
- А  при том, что фамилия у него немецкая. Хотя в паспорте написано, что русский.
- Кино и немцы! Ты уж и паспорт успел проверить? -  усмехнулась  Галина Кирилловна, - И что ты там еще вычитал? Штампа что женатый, нет? – и снова поглядела на Пашу.
- Штампа нет.
- А  что там еще интересного? Не написано, пьет, курит?
- Сама  что ли не видишь?
- А как там по части баб? Есть  особые отметки?
- Это в паспорте не пишут, - сказала Галина Кирилловна, - Это только на практике проверяется. Правильно я говорю, молодой человек?
- Галка, да отстань   от человека, - заступилась за Пашу Мария Кирилловна, - А ты, Ваня, чего бузишь? Немцу смерть! Твое какое дело?
- Ничего я не бужу, - сказал Иван Андреевич
- Бузишь! Как выпьешь, так бузишь.
- Ничего я не бужу. Просто, когда я выпью, я задумываюсь. А как задумываюсь, во мне растет естественное чувство протеста.
- Ты забодал уже со своим чувством протеста. Как праздник так ты  людей за столом изводишь.
- Могу я с людьми  поговорить, обсудить проблемы? Праздников меньше, чем проблем. А что у нас немцу смерть это, что, я придумал? Это жизнь придумала. Один немец даже написал, что умом Россию не понять.
- Это Тютчев написал,  совсем не немец,- вставила Женя, - Но верно так верно, он долго в Германии жил. Вот и подметил.

 Тютчев, Германия, - Паша стал терять нить разговора, начал внезапно проваливаться в сон. То, от чего остерегала его Люда, свершалось. Для него, утомленного авральными ночами,  затем поездкой дизелем, томительным ожиданием вылета, и тряской в автобусе, и под завязку испытанием дождем,  несколько глотков самогона стали последней каплей. Он клевал носом. Уже знакомый  сладкий аромат Жениных духов убаюкивал, напоминая, об уютном пышном воротнике на ее, кажется, пышной,  груди. Он стал засыпать под рассуждения, что немецкая фамилия очень даже может оказаться еврейской, и тогда вырастает много вопросов. Пашу заботило одно: удобно ли будет по отношению к присутствующим положить голову на руки, а может быть и на стол, и прикорнуть. Он и не заметил, как отключился. И вдруг его разбудил и испугал истошный крик. Оказалось, наступил Новый год.

 За столом увидели, что гость  в полном отрубе и вошли в положение. Он слышал , как Галина Кирилловна сказала, что отведет гостю почетное место,  царское место на полатях самой настоящей русской печки. Домов с такой печкой в  Николаеве раз, два, и обчелся. Паша помнил, как на автопилоте шел в темноту, держась за ее плечо

- Вот тут на табуретку, можно одежду сложить. Тебе помочь?
- Чего мне помогать? Сам разберусь, – ответил Паша
- Ну как знаешь. Это русский порядок, если мужик не в кондиции, женщина его уложит. Свечку забираю. Тебе она ни к чему.

Провожатая вышла, оставив его в темноте. Ему в студенческие годы случалось спать не у себя в общаге.  И если такое случалось, вещи свои он укладывал так, чтобы в случае чего можно было по-солдатски подскочить и одеться в доли секунды. Он разделся   и, практически на ощупь, аккуратно уложил  одеждуна табурет. Первый раз в жизни ему довелось лежать на настоящей русской печи. Никогда до этого он не знавал такого блаженства, такого мягкого тепла. Он почувствовал, что и в майке ему жарко. Спустился, уложил майку на стопку своей одежды.

Проснувшись, он не сразу припомнил, где он, и что случилось. Кругом тьма и тишина.  А проснулся потому, что  мочевой был полон.  И тут он  вспомнил, что происходило вчера. Вплоть до того как он блаженствовал, лежа на печи. Теперь ему предстояло в темноте, никого не будя, спуститься, найти на табурете свою одежду, а потом дойти до туалета. А если собака? Тоже вопрос. 

И собачий вопрос отошел на второй план. Он осознал, что лежит на печи не один. И лежит он рядом, совершенно определенно, с женщиной. Ладно бы только это. По жару, исходившему от ее тела, он понял, что женщина лежит, в чем мать родила. Он  слегка провел рукой и лишний раз удостоверился. И тут он осознал самое страшное: сам он  тоже совершенно гол. Как он  снимал одежду, он помнил. Даже помнил как слез и снял майку. А  как такое случилось, что он лишился трусов? Он совершенно этого не помнил. А его голая соседка – кто она?  Он лежал на спине и боялся пошевелиться. А шевелиться надо. Мочевой не резиновый.

Пока он думал, как быть, спавшая соседка, повернулась во сне. И Паша почувствовал колыхание ее жира, почувствовал, как беспорядочно шатнулись ее груди.  Как видно, мать ее родила давно. Кто она? Его не столько интересовало, как она оказалась рядом с ним, сколько, что заставило его самого освободиться от трусов. И где они сейчас? Он медленно высвободил руку и  пошарил под подушкой. Нет. Нужно выбираться! Аккуратно словно выполняя смертельный трюк, Паша стал медленно перебрасывать тело, стараясь, не задев  спящую, нащупать внизу ногой опору. В тот момент переноса тела женщина снова  повернулась, и ее большая, мягкая, безвольная грудь прошлась по его руке. Наконец, он  голый и невредимый, достиг пола.  Нашел свою одежду.  То, что под брюками нет трусов – не беда.
 
Вылазка в туалет прошла без осложнений. Собака пару раз  лениво гавкнула. Видно ей перепало с праздничного стола, и она в это утро решила расслабиться. Дождь прекратился, и луна вышла из-за туч. В свете луны он разглядел время. Полшестого. Что теперь делать? Досыпать? Но какой сон на старом месте? Можно накидать на пол пальто в прихожей. А как рассветет, никого не будя, двинуть в обратный путь. Но только он  расстелил несколько пальто, чтобы улечься, услышал

- Ты что же творишь, охальник? - за спиной стояла Мария Кирилловна.
- Стелю себе. Тут лечь хочу, - сказал Паша.
- А там что?
- А там женщина.
- У нас тут не дворец. Сильно она тебе мешает? – Паша промолчал, -  Ну ладно, пошли,-  она провела его в другую комнату, - Вот тут ляжешь,-  Мария Кирилловна взяла его руку и прислонила к холодной  железной  спинке кровати, - Только тут  печка не достает. Тут холодно.  Я тебе сейчас принесу пальто набросить.

По высоте и изгибу спинки Паша понял, что это кровать  типа старомодных с пружинной сеткой, какими известны больницы и  студенческие общаги. Только тут она большая, как аэродром, двухместная. Пальто – не одеяло. Он увалился в  пиджаке, но поддувало со всех сторон. Он ворочался, пробуя как-то приноровиться. Сетка при каждой его попытке укрыться  скатывала его к середине кровати. И очень быстро обнаружил, что и на новом ложе место по соседству занято. Еще один новогодний подарок. Это неопознанное нечто было укрыто одеялом и имело габариты, сравнимые с  габаритами человека. Но признаков жизни не подавало. Не труп же. Может быть, это не человек  вовсе, а, положим, свернутый на  время праздников  ковер. Чтобы гости не затоптали. Свернули и  приткнули на кровати. Тогда зачем его укрывать одеялом?  А кто их знает. Паша прислуживался, как зверь в засаде. Он различил легкое дыхание. А потом дождался легкого движения с той стороны. И судя по всему, это не сосед, а соседка. До сна ли тут? Кто она? Определиться он не мог. Но что-то подсказывало, что рядом лежит Люда.

 Вдруг он проснулся и понял, что заснул, но проснулся от  ужасного сна. Подробности сна моментально стерлись. Но общее впечатление ужаса не уходило. Первая мысль - может быть, ему все приснилось, и ничего не было, и не ездил он в Николаев, не подтвердилась. Нет, он на пружинной кровати. А рядом все так же укрытая по самую шею неизвестная. Сколько он спал?  Который час?  В такой темноте часов не видно. Собственно, уйти можно хоть сейчас. Наверное, потом Иван Андреевич задолдонит, что так, не попрощавшись, только неруси  и уходят. Ну и чихать. Он уже будет далеко. Но  как до вокзала добраться? Город спит. Нужно потерпеть, полежать.

Верно сказано, что  счастливые часов не наблюдают. Он же отсчитывал минуты. После студенческих посиделок все укладывались спать, как карты лягут. И не раз он оказывался рядом с какой-нибудь девушкой. Но тогда никакого ужаса не ощущал. Время было другое, обстановка была совсем другой. Тут ведь еще одно: соседка, возможно, тоже не спит, а только делает вид. И он себя изводит и ее. Полежав некоторое время, он  встал и пошлее на выход.

Дверь его комнаты в общаге была заперта на замок. Время уже послеобеденное. Наверное, Вовка ушел куда-нибудь. Пока Паша, как побитый пес, тащился из Николаева, успел отоспаться и где-то догуливает. Паша нашел в кармане свой ключ и повернул замок. Сосед был дома. Паша застал его застывшим, словно по взмаху волшебной палочки, на кровати с опущенными на пол ногами. Тот удивленно смотрел на неожиданно объявившегося соседа. Как с неба свалился. Собирался же лететь. Еще не убранные со стола остатки новогоднего пиршества - это цветочки. А вот то, что из-под Пашиного одеяла во все ее  огромные  глаза смотрела Вера Глушкова, фифочка из отдела главного технолога, и то, что на стуле грудой лежали платье, комбинация, бюстгальтер, чулки и розовые рейтузы, Пашиному соседу определенно не принадлежавшие, - это уже другой поворот. Паша не терпел в людях неаккуратности. Особенно в женщинах. Это уже свинство.

Паша хотел, как говорил поэт, забыться и заснуть, мгновенно нырнуть в кровать и послать все к чертям. А куда теперь нырять? К тому же Паша был не только аккуратистом. Он был брезглив. Избирательно брезглив. Когда, - крайне редко, - в его кровати все-таки оказывалась женщина,  это была желанная женщина. В этом случае он был  не столь придирчив к мелким нарушениям своего понимания процесса. Поскольку ни одного своего квадратного метра у Паши не было, процессы происходили не на его территории. И не ему было диктовать порядки. Редко дело доходило до утра. Но если уклад дома был таков, что ему приходилось дотягивать до утра, то поутру вчерашняя неаккуратность бросалась в глаза и терзала. И он спешил покинуть место преступления.

И совсем другое дело, когда нарушителем норм оказывается другой, когда в Пашиной  кровати оказывается женщина, не оговоренная никакой конвенцией, даже пусть такая молоденькая и ладненькая, как Вера. Это коробило. Ему было и без того обидно, за бездарно потраченную ночь. А с Верой в его кровати - обиднее вдвойне. Это было нарушением не только  этических, но и эстетических норм.

Он заметил, как быстро переглянулись осквернители норм, и понял, откуда ноги растут. Володя последние два дня как стахановец, амбалил в цеху. Теперь понятно, что рассчитывал на отгулы. Задачка на логику с одним неизвестным: есть отгулы, есть Глушкова, и нет соседа. А  Глушковой и отрабатывать не нужно. В ее отделе большинство – предпенсионные  дамы. Те даже рады, что она им пару дней глаза не будет мозолить.

 Паша, человек исключительно деликатный, вышел на некоторое время в коридор, чтобы дать молодым людям как-то организоваться. Организовались они примитивно: Вера, как была, перепорхнула в постель к Володе. Несмотря на неудобства, покидать комнату она почему-то не собиралась. А Паше уже было не до нюансов. Он считал мгновения, чтобы иметь возможность отключиться.  Если Вере плевать на приличия, то и  ему. И плевать, в конце концов, что его постель еще пахнет ею. Он в своей постели хозяин.

  Ложиться в верхней одежде он не собирался. Он уже стал спускать брюки, как ощутил холодок ниже поясницы и одновременно услышал, как хмыкнула Вера. И вспомнил, что трусов-то на нем нет. Быстро натянул брюки. Взял со своей полки в шкафу другие трусы и спортивки и пошел в туалет переодеться.

Туалет общаги в праздники – козел отпущения. Кого-то ночью у самого входа обильно вырвало. Не добежал товарищ. Брезгливо переступив  вонючую жижу, Паша прошел глубь и переоделся. Вернувшись, растянулся, наконец, в своей долгожданной кровати, еще не остывшей от Веры. С запахом ее духов на подушке засыпалось даже лучше.
 
В цеху на  Пашино незапланированное появление  в первый же рабочий день никто не обратил внимания. Так что даже  его заготовленный ответ, -  туман,  ночь   в аэропорту, - не понадобился. Но уже  через пару дней Паша почувствовал метаморфозы. Например, Танечка, табельщица в их цеху, молоденькая,  взбалмошная, болтливая, глупая и без царя  в голове, стала на него странно посматривать. И наконец, не утерпела и поинтересовалась, как прошла новогодняя ночь. Ей-то какая разница?  Паша так и дал понять, что это не ее дело. А сам попробовал просчитать, кто его мог заложить. Конечно, больше всего сведений у Люды. Но, та, как известно, не из болтливых. Сосед его, Володя, вряд ли станет этим заниматься. Хотя он уже допытывался, как, ожидая самолет, можно потерять трусы. Самая вероятная кандидатура - Вера. Но не успел он определиться, как его нашла Люда. Вернула сумку. Свою сумку он тогда в темноте не нашарил. Сумки было жалко. Такая сумка всегда нужна в хозяйстве. Он уже мысленно распрощался с ней.
- Это от Жени, - сказала Люда. Паша сдержанно поблагодарил. Воспоминания о Николаеве только ранили, - Там внутри твои вещи,-  добавила Люда. И, увидев, что он полез рукой в сумку, сказала, - Ты только тут не вынимай. Дома посмотришь.
Паша готов был уже идти, как Люда сказала:
 - Женя собирается отметить старый Новый год. Ты как на этот смотришь? – и сразу успокоила, - Не бойся. У Жени места достаточно. Ей после гибели мужа остался  целый дом. Детей у них не было. Она меня уговорила пока жить с ней. Чтобы не скучать. Не понравится  - уйдешь. Убегать  поутру не придется. До  общаги даже пешком доберешься.

 Официальное  приглашение – это такое дело, на которое   Паша не мог дать  мгновенного ответа. Люда заметила это и сказала.
- Ну, решишь.

  Приглашение  - это хорошо.  Он о Люде был и раньше хорошего мнения. А теперь после того, как она сумку вернула,  не замотала – это мнение улучшилось.  Порядочный человек. А приглашение порядочного человека стоит обдумать. Но Люда сказала, что в сумке его вещи. Он посмотрел в сумку. Внутри конверт из плотного картона, в который на заводе кладут сопроводительные документы на изделия. Он  заглянул в конверт. Там были  - синие трусы.  Как томагавк, прилетели из Николаева. И вот что настораживало: определенно были выстираны и даже выглажены и аккуратно сложены. Излишняя забота. Он бы прожил и без этих трусов. Купил бы себе другие, получше, помоднее. В Одессе на толкучке продавали трусы типа плавок. Стоили дорого. Не часто он бывал в Одессе. Но теперь, как поедет, можно купить. Есть ли в возвращении блудных трусов, да еще и выстиранных,  какой-то скрытый смысл? А тут еще и приглашение. Это настораживало.  Конверт он засунул на дно  своей полки. На карантин. Ему было необходимо время, чтобы спокойно прикоснуться к ним.

Но в сумке в было еще что-то. Поздравительная новогодняя открытка. Пуганный Паша изучил открытку глазами Холмса. Стандартный текст поздравления. Писала какая-то Валя. Или какой-то Валя. Адресат - Прохоренко Евгения Ивановна. Надо думать, Женя. Значит,  что? На печи была Женя? 
Образ Жени предстал перед Пашиным взором. И не порадовал.  Он  ее толком и разглядеть не успел. А, если бы стоила того, разглядел бы.  Но главный вопрос,  там у них произошло на печи?  Он не помнит. А она может быть, прекрасно помнит.  Ну, что бы ни было, - выкинуть открытку и выкинуть  все из головы.

 Но приглашение. Как пройти мимо приглашения? Не слишком часто он  удостаивался персонального приглашения. Приглашение шибануло по Паше, как удар колуна по полену. Раскололо душу пополам. Одна половина напоминала о ночи в Николаеве, и  убеждала, что он у Жени ничего не  потерял.  Женя как минимум лет на пять старше. И уже растеряла  остатки былой привлекательности, успела немного разъехаться в щеках и подбородке. Но другая половина души была за предложение. Праздники проносились мимо Паши, как стадо диких коней мимо столба у дороги, оставляя только вмятины от копыт. А тут его персонально приглашают. Это тебе не соседняя комната в общаге. Это  цивильное место с постоянной пропиской. Почему нет? Тем более, на этот вечер у него не было никаких планов.  И компания там  может оказаться очень приятной может быть, кроме Жени и Люды кто-то будет.


 Результатом ума холодных наблюдений и сердца горестных замет была его экскурсия, к логову противника. Типа разведки. Он вел  наблюдение за  Жениным домом  издали и совсем недолго. К калитке не подходил. За забором был виден простой каменный домик. Ничего  необычного,  но ничего зловещего.

 К назначенному часу он прибыл с бутылкой сухого и коробкой конфет. Калитку открыла Женя.  Он, молча, проследовал за ней, и выложил свои подношения.  Женя ушла на кухню, оставив его один на один с телевизором. Шла юмористическая передача. Но Паше было не до юмора. Люды дома не было. Почему? Нужно расставить точки над и. Он прошел на кухню, где Женя колдовала над блюдом. Он задал самый примитивный  вопрос гостя:

- А Люда где?
- Люда немного задержится.
- А что случилось?
- Ничего не случилось. Жива и здорова. Просто у девушки свои дела. Не волнуйся.
- А я и не волнуюсь, - пожал плечами Паша, но вместе с тем ощутил холодок. А Женя решила его ободрить: 
- Что это ты хмур, как день ненастный? Шире улыбку.

Ну что же, подумал Паша, пришла пора повеселить публику.

- Скажи, а где ты спала на Новый год? Ну, тогда, в Николаеве. В какой комнате?
- Как снегурочка, под елкой, - усмехнулась Женя, - Как догуляли,  в той комнате на диване легла. А что?

 Паша видел, что она не врет. Это повернуло  направление его мысли на сто восемьдесят градусов.
- А кто спал на печке? – спросил он
- Не помнишь что ли? Даешь. Ты ведь и спал. По крайней мере, под печкой некоторые предметы своего туалета оставил. Я бы и выбросила. Так Люда не дала, отстирала. Она тебе вернула?
- Вернула, но сказала, что это от тебя.
- От меня? -  Женя засмеялась, - Это она, наверное, сказала, чтобы тебя не смущать.
-  В каком смысле?
- В смысле, чужая женщина тебе белье стирает, или знакомая, - это не одно и то же.
.
 Паша решил не углубляться в  подробности  стирки нижнего белья. Дома у родителей этим занималась только мама. В институтской общаге он стирал себе сам. И в  мужском заводском общежитии прачек не было. Все стирали себе сами. Но на повестку дня рвался главный вопрос.
- Но я спал не один? – спросил он.
- Да? Вот уж не знаю, не знаю, -  лица Жени, занятой сервировкой стола, он не видел, но по голосу понимал, что вопрос ее развеселил,  - А от меня ты чего хочешь?
- Я хочу определенности, что было,  - отчеканил Паша.
- Что было, то прошло и быльем поросло. Если ты всякой чепухой себе голову забиваешь, ни себе определенности не делаешь, ни другим. Определенность нужна не в прошлом, а в настоящем. Здесь и сейчас.
Женя снова пошла водить кругами. И снова сбила его мысли. Казалось бы, с ним на печке была не Женя. Следовательно, ни перед Женей, ни перед Людой у него нет никаких обязательств.  Он просто в гостях, и ничего больше.
 
- А что же тут неопределенного? - спросил Паша.
- Ты неопределенный, - усмехнулась Женя.
- Я? – удивился Женя.
- Ну, ты меня поражаешь. Что тебе, как ребенку объяснять?
- Ну, объясни,


 Женя  оторвалась от своих дел, посмотрела на него, как учительница смотрит  на отличника, неожиданно запоровшего  четвертную контрольную. Но ничего не сказала и отвернулась. Как Паша не переносил этот театр. Как постоянно повторяла Ольга Подзорова из его группы в институте: «Весь мир театр, и люди в нем актеры»  Положим. Но зачем же ему играть в этом представлении роль дурачка- простофили?

А, тем не менее, ему, по-видимому, эту роль тут уготовали. Он почувствовал необъяснимую зыбкость под ногами. Он ретировался в комнату и стал смотреть телевизор. В телевизоре все было ясно: народ идет от победы к победе.  А он  - от загадки к загадке. Чего хочет Женя? непонятно. Но  понятно что, если кроме него гостей нет, и даже Люду спровадила, то что-то последует. Нашла дурака. Уйти сейчас? Уходить сейчас - неприлично.  Между тем, Женя закончила возиться на кухне, принесла  последние блюда и, кинув взгляд на часы на стене, сказала:
- Ну, семеро одного не ждут. Садимся за стол. Кавалеры наливают дамам.


 Даже тут подвох, подумал Паша. Он налил в оба фужера совсем немного. Так наливают интеллигентные люди. Полфужера – это метка, по которой дама должна понять, что беседа пойдет исключительно о высоком. Положим: есть ли жизнь на Марсе.  Насчет Марса он был готов поддерживать разговор хоть весь вечер. Но Венеру, даже в качестве планеты или богини предпочел бы обойти стороной. А Женя, чувствовалось, чего-то ждет. То посмотрит на часы, то кинет взгляд на телевизор, то на диван. Ждет, когда он выключит телевизор и приступит к действиям? Прошло около получаса. Паша даже сидел, как прибитый к стулу.

 Послышался шум в прихожей. Женя посмотрела на дверь и радостно улыбнулась. Пришла Люда.  Паша удивился. Женя улыбнулась сестре, словно ждала ее прихода. Но больше ее приходу обрадовался Паша. Как избавительнице. А Люда, раскрасневшаяся с мороза, тоже подарила ему улыбку. Лучезарную. Что-то не так. Паша тут же обнаружил в чем причина: на Людиных губах помада, чего прежде не бывало. И не только это. Глаза подведены. Люда сняла платок и посмотрела на Пашу, по-детски неприкрыто ожидая   его слов восхищения.
- Хороша-а! –  оценила увиденное сестра.
Но Паша, окончательно запутавшийся, не мог заставить себя  выдавить и слово. Да  в кино  могут показать, как женщина после парикмахерской совершенно меняется. Но Люде  ее труды не слишком помогли.  А врать он не привык.
Но с появлением Люды его мысли снова  повернулись на сто восемьдесят градусов. Так значит, у сестер не было сговора, чтобы оставить его с Женей наедине. Люда села к столу. И тут поднялась Женя.
- Ну, Людмила, запозднилась. Принимай смену. Не могла гостя бросить. Лечу. А то мой Валюпунчик, боюсь, заждался, - и повернулась к Паше, - У нас целая коллекция пластинок. Западная эстрада. Адамо, Том Джонс. Так что не скучайте. Как Новый год встретишь, так и проведешь. На старый Новый год это правило тоже распространяется. Тем более, если первый Новый год смазан, вторым можно сверху замазать, - Женя многозначительно посмотрела на гостя, - Дерзайте.  Ведь мы такими родились на свете, что не сдаемся нигде и никогда.

И снова Пашины мысли повернулись.  Не скучайте? Дерзайте? Западная эстрада? Замазать Новый год?  Мажь – не мажь, Люде западная эстрада не поможет. Сколько было заводских танцевальных вечеров? И Люда туда хаживала. Но пригласить Люду Паше бы голову не пришло. Во-первых, это надругательство над его эстетическими установками. Во-вторых, что бы о нем окружающие подумали. Сейчас окружающих нет.  Но эстетические установки в чулан не запрешь. 

 Пришлось долго ждать автобуса.  Морозец разыгрался.  Его пальто было не для такой погоды. С Новым годом в этот раз не везет, туман, дождь, потом мороз. Паша вернулся домой, когда сосед уже спал. Паша, не включая свет, открыл шкаф и нащупал пакет с трусами. Он  прошел по скользкой от натоптанного снега дорожке до угла, где стояли мусорные контейнеры. И выбросил пакет.

Вот так !Весело, весело, встретим Новый год