Детская любовь

 
           Урал, Молотовская область (ныне это Пермский край), бывший детский санаторий в тайге, на берегу речки Вильва – 7 километров от железной дороги, ближайшие города – Александровск и Кизел. Место, где нет ни постоянного узла почтовой связи, ни аптеки, ни медицинских работников, ни магазинов. Школа – в деревне Малая Вильва на другом берегу речки, в километре ниже по течению. В эту глушь в 1941 году эвакуировали москвичей – семьи служащих некоторых советских учреждений. А мы с мамой пробились туда из Ростова-на-Дону к её сестре.

          Весна 1942 года. Мне 9 лет, и я… впервые влюбился. Не один, а на пару с Геркой Соколовым, моим приятелем. Предмет нашего совместного обожания – маленькая хорошенькая чёрненькая 8-летняя девочка в бархатном пальтишке Эмма Тимошенко, участница наших детских игр. Мы с Геркой не считали себя соперниками, нам и в голову не приходило ревновать друг друга. Мы решили действовать совместно. Из берёзовой коры ножичком старательно вырезали буквы: «Эмма, мы тебя любим». И передали их ей.

           Однажды я сбежал с горки за Эммой, догнал её на аллее, ведущей из санатория к дороге, и спросил:

           – Эмма, ты нас любишь?

           Ничего неудобного в этом вопросе я не усматривал. Даже это «нас» не смущало меня.

           Потупив голову, она ответила:

           – Тебя – люблю, а Герку – нет. Только не говори ему об этом.

           Я даже огорчился тогда за товарища. Но, удовлетворённый ответом, тут же побежал обратно, а Эмма пошла дальше. Такое вот объяснение в любви.

           Её просьбу не говорить Герке я не выполнил, и Эмма укоряла меня за то, что я выдал её девичью тайну.

           Я назначил Эмме свидание у заброшенного «Ганиного домика», в котором много лет никто не жил. Первое свидание в моей жизни.

           Было уже тепло, но снег растаял ещё не полностью. Где-то вылезла зелёная травка, появились первые голубые подснежники. Я догадался нарвать небольшой букетик подснежников и преподнести его девочке.

           Я написал ей тогда на бумажке: «Эмма, можно тебя поцеловать?». Глупенький, не понимал ещё, что не задают таких вопросов: хочешь целовать – целуй, а не спрашивай разрешения. Она не ответила, только смущённо опустила голову. Видно было, что она против этого ничего не имеет, но ей было совестно сказать прямо: «Можно». А я нерешительно мялся рядом, так и не рискнув сделать это без разрешения. Да и не знал толком, куда нужно целовать девочку – в щёчку?

           Что нужно делать на свидании мы оба не знали. Просто гуляли по лесу и разговаривали. Даже за руки не взялись. У Эммы был расстроен желудок, и она несколько раз присаживалась под ёлкой, а я галантно отворачивался и отходил в сторону.

           Сколько лет прошло с тех пор, а я помню это своё первое детское свидание. Мы любили друг друга так, как могут любить только дети.

           Весной 1943 года объявили, что москвичи возвращаются домой, и санаторий закрывается. Нам с мамой возвращаться было ещё некуда. Меня перевели в детский интернат «Песчанка» в Кунгурском районе, а мама, работавшая в школе, должна была доработать до конца учебного года. Она и отвезла меня в интернат.

           Из интерната я написал Эмме своё первое в жизни любовное письмо с самыми тёплыми и ласковыми словами, которые тогда знал, и передал его… с мамой. Ответа я не получил. Возможно, её письмо затерялось: ни в доме отдыха, ни в интернате не было своих почтовых отделений. А в интернате я жил всего несколько месяцев.

           Летом 1943 года мама увезла меня в город Молотов (ныне Пермь), куда её пригласили на работу. Дважды её посылали в командировку в Москву, и она брала меня с собой. В Москве я пытался узнать адрес Эммы, но мне этого не удалось: ничего об их семье я не знал кроме не самой редкой фамилии Эммы.

           Так мы больше никогда и не встретились. Её судьба мне неведома. Война нас познакомила, война и разлучила. Ни одной фотографии не осталось – ни санатория, ни Эммы: снимать было некому и нечем. Но память – осталась.