В деревне

          Когда я училась в институте, нас каждый год гоняли в колхоз убирать картошку или капусту. Тогда, в начале 70-х, это было обязательным не только для студентов, целые научные институты выезжали осенью на выходные дни в колхоз, и можно было увидеть маститых докторов и кандидатов наук, собирающих на поле картошку. Это называлось «помощь селу». Я не берусь судить, хорошо это было или плохо; конечно, глупо было отрывать серьезных ученых от их работы и посылать их делать  грубую физическую работу, но, с другой стороны, кто-то должен был эту работу делать. Молодежи в селе почти не осталось, все уезжали после школы в город, надеясь на лучшую жизнь, и как можно было их заставить работать за гроши и жить в глуши, где процветало бескультурье и пьянство. К слову сказать, тогда у парня или девушки  из глубинки было больше шансов, чем теперь, «выбиться в люди». Достаточно было приехать в город и поступить в институт или техникум. Тогда даже беднейший  мог поступить в институт, так как принимали за знания, а не за деньги, как теперь. Общество еще не было таким коррумпированным. К тому же обучение было бесплатным. Еще и стипендию платили, если не было «хвостов», - 25 рублей в месяц, а отличникам еще больше. Тогда на один рубль можно было пообедать в ресторане, а я, например, обедала в студенческой столовой за 25 копеек: котлета с картошкой, хлеб и кофе. А перекусить можно было еще дешевле; пирожок стоил 5 копеек, два пирожка и стакан чая за 2 копейки, итого – 12 копеек. Все стоило буквально копейки, поэтому 25 рублей – это были все-таки деньги, пусть и небольшие. Мы не  были богаты и не одевались так красиво, как современная молодежь, но это еще не значит, что мы были какими-то ущербными; мы были счастливы и с надеждой смотрели в будущее.
         Особенно теперь, когда я поступила в институт и стала студенткой. А поступить  было не так просто: на одно место было 7 человек, и проходной балл – 19, то есть допускалась лишь одна четверка, остальные все пятерки; а на исторический и того выше – 20, т.е. все пятерки! Поэтому я перед поступлением, конечно, волновалась, и не зря. Я набрала лишь 18 баллов. Две четверки: за сочинение и по английскому. Ну, английский - это понятно! Я его не очень любила. А вот сочинение! У меня в школе по русскому языку и литературе всегда были одни пятерки, и схлопотать здесь четверку…  Это можно было объяснить лишь тем, что дали мало времени, и я не успела проверить ошибки. Поэтому представьте мое волнение и мою радость, когда я увидела, что принята! Мы сразу же загордились, почувствовав себя кастой избранных. Мы – это будущие учителя, несущие свет знаний тем, кто погряз во тьме невежества. После института мы должны были отработать два года в деревне. Вероятно, нас сразу решили познакомить с деревней, чтобы мы знали, кому нам доведется нести свет знаний, и после вступительных экзаменов сразу же отправили « в колхоз на картошку».
         После каменных джунглей большого города мы оказались на просторе среди бескрайних полей, наедине с природой; мы – чахлые растения, выросшие в загазованном муравейнике, именуемом городом, где повсюду один асфальт. И вдруг – до самого горизонта поля, поля, поля…  И никаких родителей, никакого контроля! Как можно было не опьянеть от этого воздуха свободы! И мы действительно опьянели! Нам не нужно было больше притворяться: изображать из себя послушных детей, усердных учеников, быть вежливыми и воспитанными. Мы, наконец-то, могли позволить себе быть самими собой! С нами оставался лишь один преподаватель института, который должен был за нами приглядывать, и то этот надзор относился, скорее, к работе (чтоб не отлынивали от работы), а в остальном мы были свободны, как ветер! Можно было влюбляться, заводить романы, позволить себе немного расслабиться. Но влюбляться мы как раз и не спешили, хотя местные парни, как только услышали про нас, сразу же прибежали знакомиться. Но кто из нас посмотрит на деревенского увальня, если мы считали себя избранными самой судьбой, высшей кастой; и было бы просто смешно связать себя с таким вот недотепой, к тому же не просыхавшим от пьянства. Да-да, не удивляйтесь, тогда пьянство было страшным бичом. Народ буквально спивался, и молодежь не была исключением. На всем пространстве необъятной России картина была одна и та же: повальное пьянство и бескультурье. Об этом писал еще Есенин, высмеивал в  своих песнях Высоцкий, писали многие писатели, но пьянство было неистребимым. Поневоле задумаешься, в какую среду нам предстояло попасть после института. Не помогали даже «сухие» законы, мужики все равно продолжали пить. Даже если водку в магазины не завозили. Нет, они не гнали самогонку, как в городах, они пили брагу. Брага – это такое вонючее пойло, из которого гонят самогонку. Только деревенские кавалеры выпивали это пойло так, сырым.  Излишне говорить, что воняло от них так, что нос хоть нос затыкай. Я не раз задумывалась о причинах такого масштабного пьянства и сделала вывод, что причина его была в безысходности, в нищете, в невозможности вырваться из этой обреченной и бестолковой жизни. Ведь в городах все-таки так не пили, там пили лишь на рабочих окраинах; в центральных районах, где жили более-менее успешные люди, такого безобразия не наблюдалось. Опять-таки, где люди жили лучше материально, где были какие-то перспективы, там пьянством не очень-то увлекались. Следует сделать вывод, что повальное пьянство – это следствие нищеты и безысходности. Хотя это не ново, об этом говорили еще классики литературы, например, Диккенс и Достоевский.
           Так что, едва попав в деревню, я тут же столкнулась с социальной проблемой, но что за дело мне было до этих проблем? Я просто наслаждалась свободой. Мне хотелось любить и наслаждаться жизнью, которая представлялась мне, как прямой путь, усыпанный розами, ведущий на вершину. О том, что существуют пропасти и лавины, все сметающие на своем пути, я даже не думала; мне казалось, что ничего плохого со мной не может случиться. Впоследствии жизнь доказала мне, что я очень сильно ошибалась. Но не будем сейчас о плохом. Итак, мне хотелось любить. Но кого? У нас в группе был сплошной девичник, всего два парня, и то какие-то ущербные. Ну кто, скажите на милость, пойдет учиться в пед, да еще на филологический? Настоящие мужчины – это летчики, моряки или геологи, например. То есть представители мужественных профессий. А это что? Не мужики, а так… Горе одно! Как сильно я тогда заблуждалась! Впоследствии я убедилась, что не профессия красит человека.
          Не найдя достойного объекта для любовного романа, я полностью погрузилась в то состояние  раскрепощенности и вседозволенности, которое неожиданно передо мной открылось. И я,  устав быть «хорошей девочкой» (хорошо учиться, слушаться старших, быть вежливой и т.д.), захотела стать «плохой  девочкой» (хотя бы на время). Для начала я научилась курить. Некоторые мои подруги уже курили, но я пока не решалась, так как у меня были очень строгие родители. А теперь решила попробовать. Почему нет? Мне хотелось все попробовать, все испытать (кроме наркотиков, это зелье я никогда не пробовала). Первая попытка закурить вызвала сильное головокружение. Но я не сдавалась. Попробовала еще раз, потом еще. До тех пор, пока сигареты не перестали вызывать у меня головокружение. Теперь я могла разгуливать по деревне с цигаркой в зубах и изображать из себя блатную. Что мне до того, что деревенские бабы таращились на меня, а мужики посмеивались, я входила в новую роль, роль «плохой девочки», и мне было все  по барабану.
         Во-вторых, я выучилась ругаться и петь блатные песни. Во времена моей юности песни из воровского репертуара находились под негласным запретом; такой жанр,  как «шансон», куда вошли эти перлы народной поэзии, появился позднее, а тогда разве только в какой-нибудь подворотне под фальшивое звучание гитары можно было услышать жалостливую песню, исполнявшуюся прыщавым юношей с ломающимся голосом, про бедного вора, которого жизнь заставила воровать, или несчастную крошку, покинутую возлюбленным, и потому вынужденную идти на панель из-за того, что она разочаровалась в жизни. Отныне песня про уличную девчонку, которая «себя в разврате губит, водку пьет давно уже и курит» из-за того, «что счастья в жизни мало», стала одной из моих любимых.
         И напоследок, я приобщилась к спиртному. Не то, чтобы очень, но так, немного. Раньше я пила только шампанское по праздникам, но теперь – все дозволено! Я решила попробовать что-нибудь еще, но поскольку не могла преодолеть врожденного отвращения к водке, то оставалось только вино. Нас подобралась уже целая компания (четверо) тех, кто решили стать «плохими девочками». И, собираясь вечером гулять (чаще всего мы ходили в клуб, где показывали кино), мы покупали бутылку вина и,  распив ее (чисто для запаха, дури у нас своей хватало!), шли по деревне, распевая во все горло.
         «Женщин много есть, всех не перечесть.  Рождены они для женской ласки», - начинала одна.
         «Можно обойтись без водки и вина, но нельзя прожить без женской ласки», - хором подхватывали остальные.
          Бабы выглядывали со дворов, провожая нас долгими взглядами, а потом сплетничали, обзывая нас всякими нехорошими словами, из которых слово «бесстыдницы» было наименее обидным. Нужно ли говорить, что мы стали объектами самого пристального внимания со стороны мужской половины.
          Но нас это не волновало. Мы знали, что вернувшись в город, снова станем «хорошими девочками»: засядем за учебу и будем слушаться папу с мамой. А пока мы наслаждались новой ролью. Интересно ведь, а как  это – быть плохими? Мы гуляли не только по деревне, иногда уходили за деревню в поле и там пили вино и орали песни. И как только не боялись нападения со стороны мужиков (они ведь были совершено дикими), но мы не то, чтоб были смелыми, просто были еще глупыми. «Сквозняк в голове», как говорится.
          Но как ни грустно, время нашего пребывания в деревне подходило к концу, скоро мы должны были уехать. Напоследок мы решили устроить банкет. Пригласили и наших юношей. Со всего потока их набралось человек пять- шесть. Днем мы все приготовили: купили вина, сделали салат, нарезали хлеб и колбасу. Закуска была, конечно, плохонькая, но что делать, ведь денег ни у кого уже почти не осталось. Местных парней мы, конечно, не пригласили, но они пришли сами и стояли во дворе, заглядывая в открытую дверь. В общем, выпили мы за отъезд, закусили, чем бог послал, а так как выпивки и закуски было немного, то никто засиживаться не собирался. Стали расходиться (некоторые наши девочки жили на квартирах). Ребята пошли их провожать. Вот тут-то и начался настоящий банкет. Местные парни, стоявшие во дворе, увидев, что наши ребята уходят, осмелев, зашли в комнату, и пока еще стояли возле дверей, все же были в доме, а не на улице. И, хотя выпить уже было нечего, им оно и не требовалось, так как они и без того были всегда навеселе. А мне тут дурь в голову ударила, взяла да пошла плясать; не то, чтобы пьяная, а так, от нечего делать. Еще и песню запела:

«Подойди ко мне, ты мне нравишься,
Поцелуй меня, не отравишься,
Поцелуй меня, потом я тебя,
Потом вместе мы расцелуемся!»

          Один из местных, стоявший ближе ко мне, принял это, как руководство к действию. «Подойди, поцелуемся», - прогундосил он. Что тут началось! Парни оживились, стали хватать за руки, сообразив, что защиты у нас нет, и можно делать, что хочешь (Наш преподаватель тоже куда-то ушел). Я и остальные девчонки пришли в ужас, наконец-то сообразив, чем нам это грозит. Вырвавшись от парней, мы убежали в другую комнату и забаррикадировали дверь. Но было еще окно. Мы потушили свет и стали молить бога, чтобы наши мальчики поскорее вернулись. Дверь тем временам сотрясалась от ударов. Наименее смелые из нас спрятались под кроватями. Нервы были натянуты, как струна. Удивительно, но никто из нас не плакал, наверное, от страха и слезы пересохли. Мы боялись, что они выбьют стекло и залезут в окно, но они или не додумались, или не успели. Вдруг мы увидели, как кто-то светит фонариком в окно. Мы еще больше перепугались и заметались по комнате, но этот «кто-то» подал голос, и мы поняли, что это наши ребята. Ах, как мы были им рады! Мы открыли дверь и впустили их. Местные тут же ретировались. Так закончилась наша работа в колхозе.
          Приехав домой, я в первый же вечер, напустив на себя таинственный вид, позвала брата на пустырь за домом и, достав бутылку портвейна, предложила выпить. Брат вытаращил на меня глаза, но от угощения не отказался. Я опрокинула стаканчик залпом, как заправский алкоголик,  и, достав сигарету, закурила. «Ну ты даешь! – сказал брат. – Блатная стала!», - добавил он с уважением.
         Невозможно жить в среде и быть от нее независимым. Мы перенимаем ценности того общества, в котором мы живем. В той среде, где я выросла и жила, уважали блатных, то есть людей, которые никого и ничего не боялись, вели себя расковано, может, даже развязно; пили, курили, выражались нецензурно, были как бы выше условностей. Конечно, я не была такой, но мне очень хотелось, чтобы меня такой считали. Поэтому замечание брата мне польстило. Излишне говорить, что про эпизод, когда мы в страхе прятались под кроватями от деревенских парней, я никому никогда не рассказывала, чтобы не повредить своему имиджу. Впрочем, роль блатной мне тоже скоро надоела, и я стала тем, кем и была всегда: скромной и стеснительной девушкой, которая, однако, очень страдала из-за своей стеснительности, поэтому примеряла на себя чужие маски, за которыми хотела скрыть свое истинное лицо.
               
                10.01.20 г.